Сквозь слёзы

1

      Я никогда не умел выстраивать связи. С родителями я не был особенно близок, а Бэкхо привязался сам. В школе друзей у меня не было, только приятели, которые отвалились, стоило перейти из младшей школы в среднюю, из средней в старшую, а из старшей — в университет. С девочками мне было не интересно, сколько бы я ни пытался с ними подружиться. Дружить с мальчиками мешала другая проблема. Она дала о себе знать лет в тринадцать, когда мне захотелось поцеловать одноклассника. Мы сидели одни в классе самоподготовки, ждали, пока все соберутся; его звали Чондэ. В нашем классе тогда все поголовно увлекались футболом, и мы не были исключением. Чондэ разложил на столе свои карточки с известными футболистами и рассказывал мне о каждой из них. Помню, что я не расслышал ни слова. В голове зудела навязчивая, постыдная и трепетная мысль о поцелуе. Мы сидели так близко друг к другу, что соприкасались коленками. Сердце стучало под горлом, у меня вспотели ладошки. Я смотрел на губы Чондэ, его щеку, густую чёлку, свисающую до самого носа, и внутри меня затягивалась горячая пружина сладкого предвкушения. Уже тогда я знал, что моё желание опасно, но именно опасность и делала его таким прекрасным.       Взросление разрушает сказку. Любовь и секс переходят из разряда романтического в прагматическую плоскость. Мои последние отношения были построены на взаимной симпатии; мы не любили друг друга, но нам было хорошо вместе. Настолько, что однажды я решил перестать скрываться и «выйти из шкафа». Сейчас, задумываясь о случившемся, я понимаю, насколько неверно оценил риски. Тогда я казался себе взрослым и обстоятельным, обретшим твёрдую почву под ногами. На деле же я был всё тем же испуганным подростком, прячущим эрекцию от одноклассников в общей раздевалке. Тем, кто писал в дневнике кричащие фразы «МНЕ НРАВЯТСЯ ДЕВОЧКИ!!!!!!!», а потом вырывал страницы и сжигал их в раковине, потому что само нутро сопротивлялось этой лжи. Открывшись родителям, я наконец вытащил наружу собственное неприятие. Оно обрушилось на меня настолько внезапно и сокрушительно, что напрочь лишило опоры. Меня буквально низвергли с воображаемого Олимпа в пучину адской депрессии, выбраться откуда тогда казалось невозможным.       Связь с Чанёлем случилась так же естественно, как с братом. Во время первого короткого разговора на волнорезе я не чувствовал привычных стеснения и неловкости. Мы говорили так, словно были знакомы целую вечность. Его простота обескураживала: Чанёль общался неформально, говорил откровенно, не прятал взгляд. Он ни разу не назвал меня хёном: признаться, даже в шутку услышать это от него было бы странно. Мы встречались в магазине, куда я исправно заходил каждый вечер. Болтали о погоде, ценах на сигареты, надоедливых туристах, которые постоянно принимали меня за местного и спрашивали дорогу. В последнем, кстати, не было ничего удивительного — атмосферой Самчхок напоминал мне родной Ульсан, поэтому я чувствовал себя как дома. Чанёль посоветовал мне надеть гавайскую рубашку и прикинуться отдыхающим. Гавайской рубашки у меня не нашлось, так что пришлось пару раз поработать справочным бюро.       В те дни моя жизнь, впервые за два года, перестала быть чёрно-белой. Медленно, цвет за цветом, она обретала краски. Голубое небо на рассвете, чёрно-алая вишня в раковине на кухне, море, иссиня-изумрудное в пасмурный вечер, но серебристое в ясный солнечный день. С привыканием к новому лекарству прошла сонливость. Ко мне вернулась бодрость, насколько вообще моё тогдашнее состоянии можно было назвать бодрым. Я просыпался в девять, завтракал и принимал таблетки. Пока солнце не взошло в зенит, я выбирался на прогулку. Даже в столь ранние часы людей на улице было не счесть. Я старался держаться пустынных улочек, спальных районов и районов с одноэтажными домами. Куда бы я ни пошёл, везде меня преследовал шелест волн. Был ли он тихим шепотом или громким воем стихии, с рёвом бросающейся на скалы — он был повсюду. Сейчас этот звук полон драгоценных воспоминаний, но тогда он казался мне голосом самой болезни. Вся та боль, которая терзала меня изнутри, обретала черты неспокойного моря. Я же стоял на том волнорезе, беспомощный, и ждал, пока волна утащит меня за собой.       Прогулки выматывали — возвращаясь домой, я обедал остатками вчерашнего ужина, выбирал книгу и устраивался на раскладушке под сенью деревьев. Чтение занимало от силы час, а потом меня смаривал сладкий дневной сон. Не помню, что мне тогда снилось. Из тех дней в моей памяти остались только мгновения пробуждений. Эти тёплые и уютные минуты, когда я с трудом разлеплял веки и заставал закат. Он всегда был похож на всполохи — красные, розовые, оранжевые, лиловые. Небо пылало. Я лежал неподвижно, разглядывая светящиеся облака, и ощущал внутри себя спокойствие. Правда, стоило пошевелиться, чтобы размять затёкшее тело, как магия испарялась. Ко мне возвращалась тревога, сопровождавшая меня каждый божий день. Я вставал с раскладушки, подбирал упавшую в траву книгу и брёл в ванную умываться. Примерно в это же время телефон начинал разрываться от звонка Бэкхо. Братец каждый день требовал отчёт о моём состоянии, справлялся, не нужны ли мне деньги, и только удовлетворившись ответами, со спокойной совестью отваливал. Если бы кто-то сказал, что говорить так о человеке, который столько для меня сделал — сущая неблагодарность, то я бы смело послал его в задницу. Я в огромном, неоплатном долгу перед Бэкхо, и для меня это бремя, за которое я не могу благодарить.       Однажды я устал сильнее обычного: прошёл несколько километров пешком по жаре, хорошо догадался надеть бейсболку, иначе наверняка заработал бы солнечный удар. Температура воздуха после обеда поднялась до тридцати пяти градусов по Цельсию. Дабы окончательно не расплавиться, я решил остаться читать в доме. Прохлада от включённого на всю мощность старенького кондиционера оказалась такой приятной, что я не заметил, как уснул. Сон был очень крепкий — даже звонок Бэкхо не заставил меня проснуться. Когда я открыл глаза, небо за окном уже посинело. Живот крутило от голода, а чат в kakaotalk пестрел гневными сообщениями от Бэкхо и его жены. Прежде чем отправиться в магазин, я позвонил Инсо (брату звонить побоялся). Их совместные причитания и упрёки я слушал уже по пути. Часы показывали десять вечера, и я не был уверен, что магазин Чанёля ещё не закрылся.       Тревожное чувство опасности терзало меня до самых дверей. Я торопился, как будто от этого зависела моя жизнь. Голоса родных в трубке звучали фоном. Не дослушав до конца, я сбивчиво извинился и оборвал соединение. Дело было во сне, из которого меня резко выплюнуло наружу. Деталей я не запомнил, но противное ощущение страха прилипло к коже. В то время такими часто бывали ночные сны; это был первый раз, когда после дневного сна я почувствовал себя до тошноты беспокойно. Мой разум тут же устремился на поиск опоры, за которую можно ухватиться. Такой опорой, маяком стабильности, стал для меня Чанёль. Встреча с ним у прилавка магазина превратилась в ритуал — маленькую приятную рутину, которая день за днём становилось едва ли не самым важным событием. Сейчас, трезво оглядываясь назад, я понимаю, что всё началось именно тогда. В дни, когда наша связь ещё не имела названия и формы, часть меня знала, к чему всё идёт.       На подходе я ускорил шаг. На улице было людно, и мне приходилось огибать человека за человеком, преодолевая своеобразную полосу препятствий. Ещё на ступеньках в голове прозвенел тревожный звоночек: я дёрнул за ручку входной двери, но та оказалась заперта. Свет внутри горел, но был приглушённым, в нём едва просматривались очертания стеллажей с товарами и больших холодильников вдоль стен. Сказать, что я разочаровался — ничего не сказать. Даже обругал себя за глупость. Что на меня нашло?       — Привет. Опаздываешь.       Чанёль стоял у подножия ступенек с пластиковым пакетом в руке. Без форменной жилетки я сперва его не узнал. Несколько секунд, показавшихся неприлично долгими, мы разглядывали друг друга, будто в нас что-то изменилось, и мы пытались понять, что именно. Сердце, стучавшее в груди как бешеное, постепенно приходило в норму.       — Привет. Ты уже уходишь?       — Ну, моя смена закончилась.       Он улыбнулся той ироничной улыбкой, которая так запала мне в душу. Как бы я хотел улыбнуться ему в ответ. Вместо этого я кивнул и спустился к нему, чтобы оказаться на целую голову ниже. Чанёль смотрел на меня из-под взлохмаченной чёлки; его волосы всегда были взъерошены, словно он никогда не расчёсывался, но это не выглядело неопрятно. В жёлтом свете уличного фонаря они казались тёмно-каштановыми. Одет парень был в безразмерную белую футболку, болтавшуюся на худых плечах как на вешалке, и джинсовые шорты до колен. Глядя на него, я испытал давно позабытые эмоции — смущение и сердечный трепет.       — Что ж, понятно, — выдавил я из себя. Пришлось убрать руки в карманы, чтобы внутри стиснуть их в кулаки. Я разволновался, сам не знаю, от чего, взгляд забегал по лицу Чанёля, боясь остановиться на какой-то одной черте. — Не подскажешь, где поблизости есть супермаркет? У меня в холодильнике шаром покати.       На этот раз это было правдой — у меня не осталось даже риса. Чанёль, закусив губу и глядя куда-то мимо плеча, достал что-то из пакета и протянул пакет мне. Снова повисла пауза. Я нерешительно заглянул в пакет и обнаружил несколько порций чачжанмёна, клубничное молоко и пачку моих любимых сигарет.       — Я просто подумал, что ты придёшь, а я уже закрыл магазин… — затараторил Чанёль. Мне хотелось думать, что он покраснел, но из-за света я не смог это увидеть.       — Спасибо.       Такое простое и вместе с тем полновесное чувство — благодарность. Я был так сильно благодарен Чанёлю, что стало стыдно. Наверное, мои щёки точно бы запылали, если бы я не заметил в руках парня две банки с пивом.       — Ты, между прочим, несовершеннолетний, — поддел я; насмешливый тон фразы разрушил возникшую между нами неловкость.       — Ты же никому не скажешь?       — А что мне за это будет?       Вместо ответа Чанёль протянул мне одно пиво. Видимо, моё лицо сильно изменилось, потому что парень вопросительно выгнул бровь. Сам я почувствовал, как напряглись все мимические мышцы.       — Мне… — хрипло начал я, но прокашлялся и вернул себе голос. — Мне нельзя.       — Почему? — осторожно спросил Чанёль.       — Я на антидепрессантах.       Прозвучало ещё омерзительней, чем я себе представлял. До чего же убого и жалко! Знаю, это деструктивные мысли, и так нельзя, но я ничего не мог с этим поделать. Болезнь губила меня не только симптомами, но и своим социальным статусом. Узнавая, люди вели себя неадекватно: кто-то считал меня психом, кто-то чрезмерно жалел, а кто-то начинал сторониться и обходить десятой дорогой.       — Жаль, — только и сказал Чанёль. — Мне больше достанется.       И он улыбнулся, на этот раз застенчиво. В своей непосредственности он походил на щенка, который принёс палочку и ждёт похвалы. Я собрал всю волю в кулак и выдавил из себя улыбку. Лишь краешком губ, слегка-слегка, только чтобы показать мою благодарность. Чанёль всё понял — он был удивительно проницательным — и предложил пройтись.       Мы неспешно побрели в сторону набережной. Он открыл банку пива, вторую же затолкал в карман. Щелчок и шипение пены напомнили мне о временах, когда мы с Бэкхо собирались в родительском доме по выходным и устраивали братские посиделки с пивом и пиццей. Мы уже учились в университете и чувствовали себя взрослыми. Я жил в общежитии, а он только-только съехался с Инсо. Меня всегда удивляло, как быстро у них всё закрутилось: познакомились на первом курсе, а на третьем уже начали планировать свадьбу. В глубине души я по-доброму завидовал их любви. Бэкхо, хоть и с лёгкой ноткой придури, но парень хороший, даром что мы с ним двойняшки. Он любящий муж, заботливый брат и станет прекрасным отцом. Я всегда думал, что мне никогда не светит такое счастье. Наверное, в попытке урвать для себя кусочек чего-то похожего, я и открылся родителям. Надеялся, что это решение докажет человеку, с которым я встречался, серьёзность моих намерений. Случилось ровно наоборот — он испугался ответственности и сбежал, поджав хвост. Обидно, но я его не виню. Быть может, на его месте я бы поступил так же… Хотя кого я обманываю? Я бы так никогда не поступил.       Идти рядом с Чанёлем было до странного приятно. Он не докучал разговорами, но стоило мне задать вопрос, отзывался с заметным удовольствием. Мы болтали о всякой ерунде: кошках, старых компьютерных играх, любимых супергероях. Нам обоим нравился Железный человек. В какой-то момент мы даже стали сочинять истории о прохожих. Придумывал в основном я, а Чанёль подбрасывал детали. Истории получались дико смешными; я не мог смеяться, но Чанёль хохотал за двоих. Он прихлёбывал пиво, размахивал руками и строил уморительные гримасы. Наблюдать за ним было одно удовольствие. Мы проходили мимо семей с детьми, компаний подростков, влюблённых парочек, держащихся за руки. Среди всей этой суеты я чувствовал себя почти нормальным.       Мы прошли мощёную камнем набережную и спустились на пляж. Чёрное море, переливающееся в свете фонарей, казалось мне не таким страшным. Чанёль нашел свободную скамейку — только присев, я понял, как устал идти. Во рту с самого обеда не было ни крошки, поэтому я достал молоко и махом осушил половину пачки.       — Не против, если я закурю?       — Неа, валяй.       В кармане спортивных штанов я нашёл зажигалку. В полумраке кончик сигареты вспыхнул как хвост кометы. Медленно и со вкусом я затянулся; сигаретный дым приятно горчил на языке. Клубы белого дыма быстро растворились в темноте. Чанёль украдкой поглядывал на меня, но стоило мне повернуться, он опускал глаза. Несколько минут мы просидели молча, пока не дотлела моя сигарета. В этом молчании не было неловкой пустоты — то было живое, приятно-волнительное молчание. Уверен, обоим было что сказать и что спросить, но мы предпочли многозначительную тишину.       Когда я поднялся, чтобы выбросить окурок в ближайшую урну, Чанёль внезапно поднялся следом.       — Если честно, мне уже пора, — начал он, — да и тебе надо поужинать.       Я проглотил горький комок, образовавшийся в горле после этих слов, и понимающе кивнул. Да, я был голоден, но отнюдь не только физически: сидя на скамейке у моря, ощущая рядом тепло чужого тела, я понял, как сильно изголодался по искреннему человеческом общению.       — Я завтра собираюсь в горы, — продолжил Чанёль. — Хочешь со мной?       Налетел ветер, и отросшие пряди волос хлестнули меня по щекам. В горы? С Чанёлем?       — Не, ну если ты не хочешь, я типо всё пойму… — затараторил он, расценив мою заминку как отказ.       — Хочу, — перебил я. — Во сколько?       — С утра, часиков в девять. О, дашь тогда свой номер?       Так у меня появился номер Чанёля. Позже, когда мы попрощались и разошлись каждый в свою сторону, я никак не мог успокоиться. За ужином, и уже потом, забравшись под одеяло, я всё думал, не написать ли ему? Не покажется ли это странным? Всё-таки, Чанёлю всего семнадцать, а мне двадцать пять — как наше общение может расцениваться со стороны? Ох, что за мысли тогда лезли мне в голову! Стыдно даже вспоминать. А я всего-навсего хотел пожелать ему спокойной ночи!       Как в день нашего знакомства, да и во многом после, Чанёль опередил меня и написал сам. Телефон завибрировал у меня в руке. Сперва я не хотел смотреть — боялся, что ошибаюсь — но любопытство оказалось сильнее.       «Спокойной ночи, Бэкхён».       Тот миг показался мне вечностью. Сердце дрогнуло, а после сорвалось галопом.       «Спокойной ночи, Чанёль».