1
Я никогда не любил горы. Сейчас кажется, что до появления Чанёля я ничего не любил. В детстве я был очень капризным ребёнком, постоянно жалел себя и жаловался на любую маломальскую обиду. Помню, как из-за меня часто доставалось Бэкхо. Даже если виноват был я, Бэкхо всегда брал вину на себя. Он защищал меня, хотя это я старший брат! Он словно чувствовал, насколько я отличаюсь от других парней, как мне тяжело уживаться в нашем грубом и жестоком мире. Бэкхо был первым, кому я ещё в семнадцать лет признался в своей ориентации, и он поддержал меня, и поддерживал во всем, что случилось после. Так что же горы? В старшей школе мы с друзьями как-то раз отправились на кемпинг. Помню я это мероприятие смутно, потому что нашей главной целью было хорошенько надраться. Цель мы выполнили успешно — наутро я с трудом вспомнил, как меня зовут. Позже, когда меня приглашали в горы приятели по университету, я всячески открещивался. Воспоминания о каменистых тропинках, на которых я ободрал колени и облевался, вызывали приступ тошноты. Любоваться на голубые просторы с высоты десяти метров над уровнем моря меня никогда не тянуло, а может я настолько был погружён в свои проблемы, что не хотел даже попытаться. Не знаю, от волнения или от лая собаки на улице, но я проснулся за час до будильника. Сперва захотелось прикрыть глаза и снова уснуть, но эту коварную мысль я отмёл сразу. Небо за окном уже светилось, ясное и голубое, прямо как с открытки. Выбравшись из постели, я несколько минут простоял в проёме двери, ведущей в сад, и рассматривал каждую деталь. Налитые зеленью листья, спелую вишню, каменную кладку забора, даже воздух, прозрачный, он как будто сверкал в лучах ослепительно яркого солнца. Я был так очарован, что затаил дыхание. В этом мгновении утра было что-то волшебное. Моё оцепенение нарушила вибрация в кармане шорт — сообщение от Чанёля. При виде него внутри зародилось тоскливое, но вместе с тем волнительное чувство. Я с нетерпением ждал встречи, но боялся, как бы всё не испортить. Подходящих для горной прогулки кроссовок не нашлось. Взглянув на мои старые потрёпанные «найки», Чанёль покачал головой. Сам он был в ботинках для трекинга, уже знакомых джинсовых шортах и безразмерной серой худи. За спиной маячил лёгкий нейлоновый рюкзак. — Тебе не жарко? — спросил я. Сам же надел простые хлопчатобумажные шорты и рубашку с коротким рукавом. — Неа. Мы встретились у ворот. Когда я вышел, Чанёль уже нетерпеливо переминался с ноги на ногу. Завидев меня, он встрепенулся, сбросил капюшон и вынул из ушей наушники. — Готов? — Наверное. Чанёль улыбнулся, а я неловко потупил взгляд. Слабый утренний ветер доносил до меня запах его дезодоранта (или это был гель для душа?). Если бы хватило духу, я бы рассмотрел Чанёля как следует, запечатлел в памяти каждую черточку. Но я смутился, чего, признаться, не ожидал, и не мог взглянуть выше уровня подбородка. Очевидно, заметив моё смущение, Чанёль смутился сам, неловко почесал затылок и махнул рукой, чтобы я следовал за ним. Мы спустились к пляжу, на котором гуляли накануне, и забрали вправо. Вскоре дорога пошла вверх по склону, стала каменистой и неровной. Чанёль шёл впереди, а его рюкзак подпрыгивал от каждого шага. Я старался не отставать. Весь путь до первой остановки мои мысли были только о том, как бы не упасть и не сломать шею. Камни будто прыгали под ноги, и несколько раз я оступился — если бы не Чанёль, который вовремя поймал меня за руку, я бы точно расквасил нос. — Спасибо, — сказал я и кивнул, давая понять, что твёрдо стою на ногах. Которые, к слову, уже начали ныть от такой непривычной прогулки. — Надо было привязать тебя верёвкой, — пошутил Чанёль. — Эй! — притворно возмутился я. — Тут не настолько высоко! Мы пошли дальше, но атмосфера изменилась, стала тёплой и непринуждённой. Первое стеснение прошло, и наше молчание сделалось уютным. Чанёль уверенно шагал впереди, подставив лицо дующему с моря бризу. Я же ступал следом и не мог перестать любоваться пейзажем вокруг. Горы, всегда казавшиеся чужими, теперь предстали удивительно близкими. Меня снова отбросило в детство, которое я провёл в окружении таких же красот. Пусть тогда меня к ним не тянуло, но сейчас вид гор возбуждал во мне лёгкую тоску по дому. Солнце уже начало припекать, когда мы сделали первую остановку. Чанёль выбрал небольшую поляну в отдалении от дороги, с одной стороны окружённую лесом, а с другой перетекающую в песчаный склон. Я устало опустился на камень и упёр руки в колени. Дыхание сбилось, в горле пересохло, кровь шумела в ушах. Я даже вспотел. Не помню, когда в последний раз так сильно уставал. Чанёль же казался бодрым, точно не прошёл несколько километров по каменистой тропе. Он сбросил рюкзак на траву, стянул через голову худи и повязал на поясе. Футболка на нём задралась, обнажив полоску загорелой кожи живота. На жалкие доли секунды мой взгляд задержался в этом опасном положении, но сразу поднялся к лицу. Чанёль смотрел в ответ, чуть склонив голову к плечу. Я не заметил, как залюбовался им — сжатыми губами, упрямым подбородком, тёмными карими глазами, в глубине которых пряталась боль. Это произошло неосознанно; задумайся я тогда о своих действиях, точно бы утонул в самобичевании. — Можно спросить? Голос Чанёля прозвучал необычайно громко. Я внутренне напрягся, но кивнул. — Почему ты заболел? Такого вопроса я не ожидал. Трудно описать, какая буря эмоций поднялась у меня внутри. Пальцы до остервенения впились в шорты на коленях. — Почему я заболел? — переспросил я и услышал, как хрипит мой голос. — Спросил бы что попроще. Наверное, потому что я слабый. — Ты хотел умереть? Откуда же ты взялся, такой проницательный? Я вдохнул поглубже, чтобы унять дрожь в руках. Чанёль смотрел неумолимо, словно нарочно ковырял затягивающуюся во мне рану. — Хотел. — Почему? Интерес Чанёля был подлинным. Он даже сократил разделявшее нас расстояние и присел на соседний камень, так, чтобы видеть моё лицо. От столь пристального взгляда я поёжился, но не смог не признать, насколько это было приятно. — Потому что мне было страшно жить, — наконец ответил я. — Страшно просыпаться и понимать, что тебе могут сделать больно даже самые близкие люди просто потому, что ты не такой, как они. — Как будто можно жить, не испытывая боли, — заметил Чанёль. — Ты говоришь слишком взрослые вещи, — сказал я. — Ну так я уже не ребёнок, — сказал Чанёль. Его слова прозвучали обыденно, но мне в них почудилось двойное дно. — Я уже видел такое. — Твоя… мама? — осторожно предположил я. — Угу. — Что произошло? — спросил я, но тут же спохватился. — Извини, если лезу не в своё дело! — Ну, я первый полез, — сказал Чанёль. Он улыбнулся притворно-озорной улыбкой, чуть склонил голову набок и уставился на свои ботинки. — Я нашёл маму на полу в ванной. Она наглоталась каких-то таблеток и лежала там, совсем как мёртвая, а я стоял столбом и не мог сдвинуться с места. — Ты был в шоке. — Ну да, просто… Мне до сих пор стыдно за себя. Если бы папа не пришёл домой, мама могла умереть. — Сколько тебе было? — Четырнадцать. Поток жаркого ветра объял нас обоих. Мне ужасно захотелось протянуть руку и дотронуться до плеча Чанёля. Его поза, бегающий взгляд, едва различимая дрожь в голосе — буквально всё кричало о страдании. Глядя на Чанёля, такого открытого и уязвимого, я словно забыл о пустоте внутри себя. Нет, она не исчезла, просто сменился угол зрения. Я вдруг вспомнил, что другим людям тоже бывает страшно жить. — Как она сейчас? Твоя мама. Чанёль громко вдохнул, словно пытаясь сдержать слёзы, и поднялся на ноги. — Плохо, — признался он. — Но есть же какая-то надежда? — спросил я. Должно быть, слышать о надежде от человека с депрессией почти как издевательство. — Никакой, — ответил Чанёль. — Глиобластома, четвёртая стадия. Чудо уже то, что она до сих пор жива. Я услышал, как заскрипели камни под подошвами его ботинок. Чанёль смотрел в сторону леса, кусал губы, на скулах проступили желваки. Казалось, он уже жалел о своей откровенности. — Мне кажется, ты должен верить в лучшее. — Бэкхён, ты как маленький! — внезапно огрызнулся Чанёль. Видимо, на моём лице отразилось удивление, потому что он стушевался и продолжил уже спокойнее, с привычной иронией: — Моя мама говорит, что для человека нет ничего хуже, чем жить в иллюзиях. Я давно вырос из фантазий на тему «долго и счастливо». Если он хотел меня обидеть, то ничего не вышло. Неожиданно для себя я ощутил тепло в груди. Есть ли ещё кто-то, кому Чанёль доверился? Друзья? Девушка? Парень? Не знаю, почему, но я был уверен, что стал первым человеком, кому он открылся и перед кем показал свою слабость. Больше не говоря друг другу ни слова, мы двинулись в путь. Идти стало легче, словно с разговором я сбросил с плеч балласт. Чанёль шагал впереди, а я старался идти рядом. Дорожка становилась уже, и мы то и дело сталкивались плечами. Мой спутник, заметно повеселев, улыбался и шутливо толкался, пока не получал в ответ тычок под рёбра. Несколько раз ему удалось выбить из меня смешок. Вечная тревога ненадолго отступила, позволив насладиться прогулкой и компанией. Лес вокруг нас то сгущался, то отступал. Между ветвями деревьев проглядывалась блестящая водная гладь. Пахло теплой древесиной, хвоей и песчаной пылью. Несколько раз мы останавливались, чтобы сделать по глотку воды. — Устал? — спрашивал Чанёль. — Нет, — нагло врал я. Он знал, что я вру, и я знал о том, что он знает. Эта дурацкая недосказанность отзывалась мурашками по коже. Я так давно не испытывал подобного — как будто проснулся после долгого, утомительного сна и вдохнул глоток свежего утреннего воздуха. Несколько раз я пытался выпытать, куда мы идём, но Чанёль только отмахивался. Солнце уже стояло высоко, и я надел бейсболку. — Тебе точно двадцать пять? — спросил мой юный спутник. — В этом прикиде ты похож на школьника. — А ты употребляешь слово «прикид». Ты откуда, из двухтысячных? — Ха-ха! Когда мы добрались до пункта назначения, я понял это сразу. Мы остановились на самом краю крутого обрыва, поросшего редкой низкой травой. По правую сторону возвышались исполинские сосны. Между их бурыми стволами мерцали солнечные лучи. Слева, у самых наших ног, простиралась долина. Она пестрила зелёными, жёлтыми и серыми красками. Вдалеке, вдоль линии горизонта, виднелось море. У самого берега алели черепичные крыши летних домиков, перемежаясь с белыми парусами многоэтажек. Стояла живая тишина. Мне чудилось, что я слышу крики чаек, плеск волн и чувствую запах соли. — Честно говоря, я никогда не любил горы, — признался я. — Чего тогда пошёл? — спросил Чанёль. — Ты позвал. — И ты пошёл? — Угу. Я не видел лица Чанёля, но знал, что он смотрит прямо на меня, чувствовал его взгляд. Знал, что, если повернусь — разрушу хрупкое чувство доверия, возникшее в моем сердце. Поэтому я стоял, обнимая взглядом лоскутное одеяло леса, ловил каждый вздох, каждый шорох, шелест листьев, скрип веток, голоса птиц. Чанёль стоял рядом — я чувствовал плечом жар его кожи — смотрел на меня и молчал. Это молчание, такое глубокое, как его тёмные грустные глаза, как бездна в моей душе, как океан — оно погружало нас в свои прекрасные, бездонные воды.2
Длинная тень от сосны скрывала нас от солнца. Мы лежали на траве, подоткнув под головы рюкзаки, и угадывали животных в очертаниях облаков. — Да это же орёл! — воскликнул Чанёль. — Неа, — ответил я. — Больше похоже на банан с крыльями. — Сам ты банан! Он громко рассмеялся, так заразительно, что я не удержался и рассмеялся следом. Чувство лёгкости, которое я испытал в этот миг, едва меня не напугало. Я запнулся и отвёл взгляд, словно заметил на небе очередное интересное облако. — Ты всегда кажешься таким грустным, — сказал парень. — Это из-за болезни? — Да, но не только из-за неё. Есть слишком много… причин. — Каких? Краем глаза я заметил, что Чанёль повернул лицо в мою сторону. Набравшись смелости, я тоже повернулся к нему. В его глазах отражались небо, сосны и я. — Ты всегда такой доставучий? — Ага. Хотелось ответить, сказать хоть что-нибудь, но во мне закончились слова. Я мог только смотреть, пристально, до слезящихся глаз — смотреть в лицо Чанёля, который тоже не отводил взгляда. Не помню, о чём тогда думал, но хорошо запомнил свои ощущения: громкий стук сердца где-то под рёбрами, страх, восторг и радость. В горле встал ком, ладони вспотели. Нужно было что-то сказать, и я не нашёл ничего умнее, чем спросить: — Часто тут бываешь? Чанёль смешно мотнул головой, смахивая упавшую на глаза чёлку. — Да, каждые выходные. — С друзьями? — Не, один. Его ответ вызвал смешанные чувства. С одной стороны я был удивлён, а с другой — подтвердились мои подозрения. Я никогда не видел рядом с Чанёлем кого-то ещё; не думаю, что он был одиночкой, скорее просто один. Когда в семнадцать каждый день наблюдаешь неумолимое приближение смерти близкого человека, вряд ли ты можешь спокойно наслаждаться пивом на школьных вечеринках. — А твой отец? — спросил я. Вопрос об отце, судя по всему, задел за живое. Чанёль отвернулся, а после сел и взъерошил ладонью волосы. — У него новая семья. — Как?! Я встрепенулся и тоже сел. — Так бывает, — хмуро произнёс Чанёль. — Он просто не выдержал… Знаешь, я его не виню. Иногда я тоже думаю о побеге. Насколько же тяжело произносить такие слова? Я и представить не мог. Чанёль казался почти невозмутимым; только крепко сжатые в кулаки ладони выдавали переполнявшие его эмоции. — Если ты винишь себя за это… — А ты бы не винил? Он взглянул на меня исподлобья, словно обиженный тем, что я усомнился в его совестливости. — Не знаю, — признался я. — У меня с родителями сложные отношения. Они, как бы так сказать… отказались от меня. — Почему? Почти минуту я колебался с ответом. Чанёль смотрел заинтересованно, даже жадно, а у меня внутри всё сковало льдом. Я испугался, что правда, неприглядная, какая есть, может его оттолкнуть. Он был мне никем, совершенно посторонним человеком, но мне было куда страшнее, чем перед родителями. Ведь тогда я ещё не знал, насколько бывает больно, когда тебя отвергают, а теперь не хотел снова это испытывать. — Потому что я гей. Захотелось зажмуриться, но я сдержался. Всё моё внимание было обращено к Чанёлю, который смешно нахмурил брови. — И всё? — только и спросил он. — Ну, типо, только из-за этого? Фигня какая-то! Вот уж точно, подумал я. Какая же фигня! Страдания, мучения, слёзы, депрессия, причинение себе увечий, попытка суицида — и всё из-за такой мелочи! — Эй! — позвал Чанёль. Внезапно я почувствовал прикосновение тёплой ладони к плечу. — Я тебя обидел? — Что? Нет! — Извини, если что. Я не хотел! Просто, твои родители, они, типо, не правы. — Спасибо. Не скажу, что мне сразу полегчало. Уже через мгновение я пожалел о своих словах. Чанёль никуда не исчез: он остался сидеть рядом, смотрел в глаза и сжимал плечо. Он не поморщился, не вскочил и не убежал, отплевываясь от меня как от прокажённого. Чанёль остался, принял, но что-то внутри меня самого ещё не было к этому готово.