1
Вам знакомо это чувство, когда просыпаешься рано утром, бодрый до безобразия, и тебя переполняет беспричинная радость? Мне так редко доводилось его испытывать, что я забыл, какого это. В то утро, после нашего с Чанёлем поцелуя, я проснулся на рассвете и пролежал час в блаженном забытье. В животе трепетали бабочки, губы то и дело изгибались в мечтательной улыбке. Я чувствовал себя таким счастливым, что хотелось плакать. В конце концов я и правда разревелся, и слёзы мои быстро переросли в настоящую истерику. Уткнувшись лицом в подушку, я стиснул зубами наволочку. Из меня рвался крик, но я не дал ему овладеть собой. Выплакавшись, я выбирался из сил и снова уснул, а по пробуждении чувствовал себя хуже, чем обычно, и только таблетка за завтраком помогла стать более или менее похожим на нормального человека. Утро выдалось прохладным. Укутавшись в плед, я сел на пороге и закурил, поставив пепельницу на землю. Небо висело высоко, почти прозрачное в первых солнечных лучах. Слушая шелест деревьев, я внезапно почувствовал себя ужасно одиноким — настолько, что рука потянулась к телефону и набрала номер Бэкхо. Он ответил после второго гудка. — Что-то случилось? — спросил брат вместо приветствия. — И тебе привет. Обязательно должно что-то случиться? — Ты звонишь в семь утра. — Прости, — сказал я. — Совсем потерялся во времени. В трубке послышался шорох одежды, шаги, затем щелчок зажигалки. — Кажется, мама была права — у нас один мозг на двоих. Готов был поклясться, Бэкхо на том конце провода улыбнулся. Пристрастие к сигаретам было нашим общим недугом. — Так что случилось? — не унимался брат. — Тебе хуже? Хочешь вернуться? — Нет, — ответил я. — Кажется, мне лучше… Наверное, я бы задержался тут подольше. Бэкхо сделал вид, будто не удивлён. С тех пор, как я заболел, он стал мягче и уступчивее. Временами мне не хватало моего задиристого младшего братца, который мог вставить колкость в любой разговор. Признаться, просить его продлить мой отдых было стыдно. Да, я получал пособие по безработице, но этого едва хватало на продукты. Аренду домика, билеты на поезд, расходы на связь — всё взвалили на себя Бэкхо и Инсо. Я обещал себе, что как только поправлюсь, сразу возмещу им в тройном размере. Я только распрощался с братом, как телефон снова зазвонил. На экране высветился номер Чанёля. Лёгкий страх, терзавший меня с самого пробуждения, отступил. Я ответил на звонок и даже не удивился, когда голос раздался не только в трубке, но и со стороны калитки. — Доброе утро. Чанёль улыбался, оперевшись локтями на дверцу. Козырёк белой кепки торчал над вихрами волос. Он казался нереальным, будто нарисованный акварелью. Мне ведь это не снится? — Привет. Войдёшь? — А ты приглашаешь? Вот же чертёнок! Чанёль нагло флиртовал и ни капли не стеснялся. Я не спрашивал, гей ли он или бисексуал, но было очевидно, что симпатию ко мне он принимал без угрызений совести. Отворив калитку, Чанёль вошёл во двор. Я остался сидеть, беззастенчиво разглядывая его сквозь пелену сигаретного дыма. Было в этом моменте что-то судьбоносное, едва уловимо, но, когда Чанёль опустился рядом со мной на скрипучую ступеньку, оно исчезло. — Угостишь сигареткой? — Обойдёшься. Он улыбнулся и нерешительно наклонился ко мне, чтобы поцеловать в щёку. Это было так по-детски, что меня разобрало на смех. Я громко рассмеялся и, пока Чанёль непонимающе хлопал ресницами, притянул его к себе и поцеловал в губы. — Фу! — поморщился он, когда я отстранился. — Ты же хотел покурить, — поддел я. На это Чанёль состроил кислую мину. Дразнить его было одно удовольствие! Он реагировал живо и остро, не скрывая своих эмоций. В глубине души я даже завидовал его возможности чувствовать на полную катушку. Нас разделяли восемь лет, но порой мне казалось, что я намного старше. Словно уже прожил долгую тяжёлую жизнь и утратил непосредственность юности. Конечно всё не так! Я был молод, моё тело — полно сил, но душа, жестоко раненная предательством самых близких людей, не давала жить полной жизнью. — Пошли поплаваем, — предложил Чанёль. От такого предложения я слегка опешил. За всё время, проведённом в Самчхоке, мне ещё не довелось искупаться в море. Да, я заходил в воду, когда гулял вдоль побережья, но плавать не рискнул. Я вообще не люблю пляжи, забитые людьми. Раздеваться перед посторонними до ужаса неловко. Как же хорошо было в детстве — купайся хоть голышом, и никто не будет провожать тебя осуждающим или оценивающим взглядом. Лет с тринадцати общественные пляжи превратились для меня в пытку: вокруг было столько красивых полуголых парней, что голова шла кругом. Я перестал ходить купаться с друзьями и выбирался только с Бэкхо, когда брату удавалось оттащить меня от компьютера или книжки. Мысль же о том, что я увижу Чанёля в одних плавках, отозвалась мурашками по коже. Конечно, я сказал «нет». Оказалось, Чанёль не умеет принимать отказы. Спустя десяток моих «нет» и его «ну пожалуйста» я сдался. Радостный блеск в глазах Чанёля того стоил. — Я знаю одно крутое место, — сказал он. — Тебе понравится. С ним мне бы понравилось что угодно, подумал я, но вслух этого не сказал. Наспех собрав рюкзак, я переоделся и запер входную дверь. Чанёль всё это прям крутился рядом. У меня закралась неприятная мысль о том, что случилось что-то ужасное, иначе почему он так настаивал на купании, ещё и так обрадовался моему согласию? Что-то с мамой? — Бэкхён! — позвал Чанёль из-за забора. — Ты там уснул? — Нет! Место, которое собирался показать мне Чанёль, было прекрасно. Галечный пляж, спрятанный между скалистыми выступами. Спускаться к нему пришлось по узкой тропинке, настолько крутой, что легко можно упасть и разбиться о камни. Весь путь Чанёль шагал впереди, крепко держа мою руку. От прикосновения горячей и влажной ладони внутри скручивался тугой узел. Я старался не отставать, внимательно глядя себе под ноги, но всем своим существом реагировал на каждый шаг, каждый взгляд и каждый вдох Чанёля. Со мной такое было впервые — ещё ни одна симпатия, ни один мужчина не заставляли трепетать, как листок на ветру. Если бы год назад кто-то сказал, что мне вскружит голову семнадцатилетний мальчишка, я бы рассмеялся ему в лицо. Меня никогда не тянуло на парней помладше. Но Чанёль, с его стальным стержнем, наглостью и живостью разрушил все мои убеждения о самом себе. Чуть поодаль от берега было местечко, усыпанное песком. Дело рук Чанёля. Он рассказал, как нашёл этот пляж, случайно прогуливаясь вдоль некурортной части побережья, и расчистил от гальки клочок земли, на котором отдыхал после купания. Мы расстелили одеяло и разулись. Камни под ногами были ещё прохладными. Было десять утра, море и земля ещё не прогрелись. Меня слегка передёрнуло, стоило представить, что мне предстоит окунуться в холодную воду. — Не против, если я попозже искупаюсь? — Почему? — спросил Чанёль. Он уже бросил на одеяло кепку и стянул через голову футболку. Волосы взбились сильнее обычного, на шее поблёскивал кулон в виде феникса на шнурке. Окинув его беглым взглядом, я старательно проигнорировал обнажённый торс и поднял глаза к лицу Чанёля. — Вода холодная. — Ладно. Только не думай, что тебе удастся совсем отвертеться. Я улыбнулся. Можно ли сопротивляться таким очаровательным угрозам? Легкий ветер забрался ко мне под рубашку, лизнул шею и лицо. Я глубоко вдохнул и прикрыл глаза, наслаждаясь зыбкими мгновениями спокойствия. Тревога внутри меня затихла, но ненадолго. Любая неосторожная мысль могла её всколыхнуть. Я словно дрейфовал по волнам, в огромном и живом океане, где от меня ничего не зависело. Штиль или шторм, дождь или чистое небо — я мог только подстраиваться под изменяющуюся стихию, стараясь не потерять рассудок. У меня не было цели, путеводной звезды, даже берега — я плыл, сам не ведая куда, и только надеялся, что однажды увижу землю. Привёл меня в чувство громкий всплеск: я открыл глаза и увидел чёрную макушку, нырнувшую под воду. Сердце яростно забилось от страха, но я сглотнул горький ком в горле и велел себе успокоиться. Чанёль почти сразу вынырнул, довольно далеко от берега, и помахал мне рукой. Я помахал в ответ. Море было спокойным, на водной глади плясали солнечные блики. Влажная кожа плеч Чанёля лоснилась загаром. Развернувшись, он поплыл в сторону буйков, а я, уже немного расслабившись, опустился на одеяло. Не помню, о чём тогда думал. Может и ни о чём. В те дни это было важнее, чем думать о вечном. Я смотрел на горизонт, где маячила макушка Чанёля. Плавал он прекрасно, как настоящий спортсмен. Позже я узнал, что Чанёль успел получить первый юношеский разряд. Однажды он мог бы стать профессионалом (чего очень хотела его мама), но наперекор маминому желанию выбрал её затухающую жизнь. Я не заметил, как задремал. Разбудил меня поцелуй в щёку и вода, потёкшая за шиворот с волос Чанёля. От его кожи пахло солью. Когда я открыл глаза, он стоял надо мной, с полотенцем на плечах, гладкий и блестящий от воды. — Проснись, спящий красавец. Это было самое восхитительное, что мне доводилось слышать. — А кто же ты? — спросил я с улыбкой. — Русалочка? — Для тебя я буду кем угодно. От того, насколько двусмысленно Чанёль поиграл бровями, меня разобрало на смех. Чанёль рассмеялся вместе со мной, и мы оба несколько минут не могли успокоиться. — Вода прогрелась, — сказал он, когда наконец удалось перевести дух. — Идём купаться! — Ты же только что из воды! — Ничего! Я полон сил, так что раздевайся, и вперёд! На языке завертелась пошлая шутка, но я решил промолчать. Задорный взгляд Чанёля, его ироничная улыбка, приподнятая бровь — он весь был один сплошной огонёк, к которому хотелось протянуть руки и согреться. Мне не хватало тепла, такого волнительного, но безопасного, какое исходило от Чанёля. Поэтому я и поднялся на ноги, покорно скинув рубашку и шорты, и позволил мокрым пальцам обвить моё запястье, а их хозяину — утянуть меня в объятия волн. На секунду сердце будто остановилось. Холод вонзил в кожу стальные иголки. Меня так перекосило, что Чанёль не удержался от смеха. — Ты же сказал, что вода нагрелась, — зло прошипел я. — Я соврал! — Ах ты засранец! Зачерпнув ладонью воду, я плеснул Чанёлю в лицо. Тот увернулся, не прекращая смеяться. Тогда я зашёл с другой стороны, но и там меня ждало поражение. Чанёль бросился наутёк, я — за ним. Мы метались вдоль берега, с трудом переставляя ноги в толще воды. Чанёль принялся защищаться, брызжа водой в ответ. Через пару минут мы устали и раскраснелись, поэтому решили заключить мировую. Я жадно глотал ртом воздух, а на губах осел привкус соли. Солнце припекало макушку. Мы улыбались друг другу, в глазах Чанёля плясали искры. Он подошёл ко мне, медленно, словно боясь спугнуть, и нашёл мою руку под водой. Мы стояли так близко, что я чувствовал жар, исходящий от его кожи. — Можно я тебя поцелую? — спросил он срывающимся шёпотом. В этом вопросе было столько трогательной заботы, от чего на глаза навернулись слёзы. — Можно. Я закрыл глаза. Руки дрожали, и Чанёль это почувствовал. С любым другим человеком я бы устыдился, но только не с ним. Я знал, что Чанёль никогда не поставит мой страх мне в вину. Свободной рукой он погладил меня по щеке, потом наклонился и поцеловал. Не так неумело, как в первый раз, но всё ещё легко и нежно. Я весь плавился, не зная, куда себя деть от вспыхнувшего внутри пожара. Когда Чанёль смело обхватил нижнюю губу своими, я томно вздохнул и послушно раскрылся навстречу поцелую. Я не боялся, что нас застанут. Не потому, что пляж находился в безлюдном месте — из-за Чанёля. С ним оказалось совсем не страшно держаться за руки, спускаясь по крутой тропинке, целоваться на скамейке в полумраке, или вот так, в разгар утра, среди солёных волн. С ним я смелел, обрастал бронёй. Когда рука Чанёля соскользнула на шею, затем на плечо, вдоль спины, к самому бедру, по коже пробежали мурашки. Я обнял его за шею и запустил пальцы в волосы. Поцелуй из невинного быстро перетёк в страстный. Стоило мне коснуться языка Чанёля своим, и у него слово сорвало тормоза. Прижав меня к себе, Чанёль принялся жадно вылизывать мой рот, неумело, неловко, но с восхитительным напором. У меня даже колени подкосились — если бы не его плечи, за которые я успел ухватиться, точно бы упал в воду. Поток ветра, мазнувший по остывшим телам, привёл обоих в чувство. Напоследок слегка прикусив нижнюю губу, Чанёль отстранился и заглянул мне в глаза. Я смотрел на него сквозь пелену возбуждения. — Ты хорошо плаваешь? — спросил он охрипшим, едва не мурлычущим голосом. — Как рыба. — Тогда поплыли до буйков. Прозвучало так неоднозначно, я чуть не поперхнулся воздухом. Нужно было скорее остыть и выбросить непристойные мысли из головы. Заплыв к буйкам оказался как нельзя кстати. Чанёль с лёгкостью обошёл меня, даже не запыхавшись, но я не расстроился. Вернувшись на берег, мы, мокрые и разгорячённые, завалились поверх одеяла. Я тут же накрылся полотенцем. Несмотря на то, что Чанёль уже видел меня в одних плавкая, я стеснялся своего тела. Тощий и бледный, с торчащими рёбрами, плечами, коленями. Рядом с Чанёлем, пусть худым, но жилистым, с яркой загорелой кожей, я казался себе некрасивым. Это чувство — чувство собственного несовершенства — подгрызало и без того шаткую опору. Даже взгляд Чанёля, неприлично жаркий, не мог меня переубедить. — Ты опять грустный, — заметил парень. — Что-то случилось? — Нет, — сказал я. — Всё хорошо. — Врёшь. Вместо ответа я привстал на локте, наклонился и поцеловал его в губы. Подействовало безотказно — Чанёль тут же растерял всю подозрительность и ответил на поцелуй. Вскоре я и сам забыл, о чём волновался. Мы целовались, долго и сладко, до боли в губах. Я уворачивался, а Чанёль шутливо кусал меня за подбородок. Потом мы снова купались, толкали друг друга под надвигающиеся волны, и опять целовались, много и беззастенчиво, словно в любой миг могли лишиться этой возможности.2
Впервые за всю недолгую жизнь мне так отчаянно хотелось, чтобы лето не кончалось. Август был на исходе, в спину дышал сентябрь. Я с содроганием сердца думал о том, как мало у нас осталось времени. Как бы мне хотелось проводить с Чанёлем каждую свободную минутку! Такое жадное, в чем-то даже губительное желание. Но Чанёль работал два через два. Оказалось, что в ту неделю, когда я каждый день встречал его в магазине, он подменял своего заболевшего сменщика. В рабочие дни мы встречались в конце дня, прогуливались до набережной и обратно. Чанёль жил при хосписе, где лежала его мама; у него была договорённость с дежурными медсестрами — возвращаться до полуночи. Каждый раз я предлагал проводить его, и каждый раз он отказывался. Чего он стеснялся я так и не узнал. Выходные же становились нашими. С раннего утра он забрасывал меня голосовыми сообщениями, а вскоре и сам показывался на пороге. Я привык просыпаться раньше, чтобы выпить таблетку и встретить Чанёля в хорошем настроении. Мне самому не хотелось омрачать наши свидания тревогой и печалью. При виде него, такого волшебного, словно сошедшего со страниц книги, моё сердце всякий раз пропускало удар. Я влюбился без памяти, в первый раз так сильно и так трепетно, что порой становилось страшно. Страшно от того, насколько же больно будет расставаться. С Чанёлем я старался выкидывать эти мысли из головы. Мы гуляли по городу, взявшись за руки, игнорируя косые взгляды прохожих. Купались на пляже, который впору было назвать нашим. Взбирались в горы, каждый раз всё дальше и дальше, где устало валились на траву, целовались и разглядывали облака. Мы любили молчать, и в этом было намного больше близости, чем в любом откровенном разговоре. Чанёль часто засыпал у меня на плече, уткнувшись носом в шею. В такие моменты меня охватывало сладостное оцепенение — глаза слипались, но я силился держать их открытыми, вдыхал запах его персикового шампуня и впитывал в себя каждое драгоценное мгновение. Если бы умел рисовать, я бы запечатлел Чанёля на тысячах листах бумаги. Нарисовал бы его глаза, тёмно-карие, в яркий солнечный день отливающие карамелью. Гибкое сильное тело, пусть угловатое, но между тем красивое и живое. Шею, ключицы, лопатки, руки, с длинными музыкальными пальцами. Даже уши, смешно оттопыренные, просвечивающиеся на солнце. В Чанёле было столько деталей, оттенков, нюансов, что у меня разбегались глаза. С каждый днём мне открывалось что-то новое. Я узнавал его вкусы, страхи, мечты и печали. Чанёль не стеснялся быть открытым, чем порой сильно меня обескураживал. Меня пугала, и вместе с тем восхищала свобода, с которой он говорил о своей боли. Я так не мог. Мы не говорили о времени. Да и к чему такие разговоры? Счастливые, как говорится, часов не наблюдают. А мы были счастливы, и даже моя болезнь не могла помешать. Я исправно пил таблетки, созванивался с терапевтом — улучшения были на лицо. Доктор Чхве снова предложила уменьшить дозу, но я отказался. Не хотелось рисковать душевным равновесием, которое мне удалось достичь. Я боялся снова сорваться в бездну. Да, у меня был Чанёль, но был мне так дорог, что я не позволил себе взвалить на него и эту тяжёлую ношу. Чанёлю хватало собственного бремени. Я хотел ему помочь. Порой так сильно, что ненароком вторгался в личное пространство. Однажды я спросил: — Как давно вы здесь? Мы тогда сидели в саду на раскладушке и играли в шахматы. Старые деревянные шахматы, с красивыми, искусно вырезанными фигурками в ханбоках. Мы нашли их в кладовке госпожи Чон, когда полезли искать гвозди. — С мая, — ответил Чанёль. Он растерянно смотрел на свои фигуры, не зная, как выйти из опасной для короля ситуации. — Ты даже семестр не закончил? — удивился я. — Почему? Закончил, дистанционно. — А в сентябре ты вернёшься в школу? — Нет. Передвинув ладью на несколько клеток в сторону, он убрал моего коня, угрожавшего королю, и посмотрел на меня. Я растерял весь интерес к игре. — Почему? — осторожно спросил я. Хоть ответ и был мне известен, хотелось услышать это от него. — Всё же очевидно, — сказал Чанёль. Он скрестил руки на груди и вздохнул. Я продолжал смотреть выжидательно, не давая возможности съехать с темы. — Бэкхён, ты же сам всё понимаешь. — Я хочу услышать это от тебя. — Я не могу вернуться в школу, понятно?! — вспылил он. Подскочив на месте, он задел доску, и все фигуры посыпались на землю. — По-твоему я смогу сидеть за партой и зубрить формулы, зная, что где-то далеко в любой момент может… Я не могу так! — А как ты можешь? — спокойно продолжил я. — Вылететь из школы? У тебя ещё два года до выпускного класса, и, если ты сейчас пустишь всё под откос, назад дороги не будет. — Мне плевать! — воскликнул Чанёль. — Какая-то школа не важнее жизни моей мамы! — Зато твоя жизнь важнее! — встрепенулся я. — Твоё будущее! Я знаю, тебе больно, но твоя жизнь продолжится, и как ты хочешь её прожить? В нищете? — Как же вы меня достали! Ты как она! Говоришь точь-в-точь, как она! Как же твоё будущее, сынок?! Ты должен жить дальше! Как?! Я спрашиваю — как?! Он уже едва видел что-то перед собой из-за пелены слёз. Они текли по щекам, но Чанёль их не замечал. Я и сам был готов расплакаться. Стало так больно, что я чуть не задохнулся. Он стоял рядом, на расстоянии вытянутой руки, но словно стал ужасно далёким. Я поднялся на ноги и двинулся к нему. Чанёль отвернулся, показывая, что не желает со мной разговаривать. Я никогда не умел утешать, и будь на месте Чанёля кто-то другой — точно бы сбежал, поджав хвост. Видеть чужие слёзы было невыносимо. Слёзы Чанёля, вопреки обыкновению, пробудили во мне бесконечную нежность. Оказавшись рядом, я без слов обнял его поперёк груди и прижал к себе. В носу нещадно щипало. Я ткнулся губами в мокрую щёку, до боли зажмурился и ещё крепче стиснул Чанёля в объятиях. Он дрожал. Грудь под моими руками ходила ходуном от рыданий. Чанёль плакал, беззвучно, глотая болезненные стоны. Вскоре я не выдержал и заплакал вместе с ним. Мы плакали, каждый о чем-то своём и в то же время о чем-то общем. В какой-то момент Чанёль развернулся ко мне, обнял за талию и спрятал лицо в волосах. Мои слёзы капали ему на футболку. — Прости меня, — прошептал я, уткнувшись лбом в грудь, там, где билось сердце. Я чувствовал его стук кожей, и меня переполняло горькое чувство скорой утраты. — И ты меня прости, — отозвался Чанёль. — Я не хотел кричать. От его слов стало ещё больнее. Ну почему ты такой замечательный? Почему такой чуткий, добрый человек должен столько страдать? И почему я, такой беспомощный, раненый и разбитый, ничем не могу ему помочь?