1
Я никогда не был мечтателем. Скорее фантазёром — это не одно и то же. В детстве я придумывал волшебные миры, сказки о рыцарях и драконах. Повзрослев, я стал воображать себя героем любовных романов. Чем старше я становился, тем реже фантазировал о невозможном и больше хотел чего-то реального. Фантазии превращались в обыденные желания. Стабильный заработок, квартира, надёжный партнёр, принятие родителей — кажется, не так много, но в этом мне виделся залог настоящего счастья. Я не мечтал о большем, не просил у судьбы кучи денег, славы или принца на белом коне и полцарства в придачу. Достаточно было спокойствия, якоря у берега шумного моря жизни. Шутка ли, но, повстречав Чанёля, я внезапно почувствовал ветер в своих парусах. Корабль вдруг ожил — заскрипел мачтами и реями, натянул канаты и дал «Полный вперёд!». Он нёсся по волнам несбыточных грёз, оставив берег далеко позади. Я утратил связь с реальностью. В мечтах мы были вместе, не только в тот август, но и после, на долгие-долгие годы. Просыпались в одной постели, завтракали, ходили на работу, по вечерам читали книги или смотрели сериалы. Я очень ярко воображал наши ссоры из-за какого-нибудь пустяка, с криками и слезами, перетекающие в сладостные примирения. Картинка в моей голове казалось столь живой, что могла сойти за правду. Фантазия была так похожа на то, чего-то я отчаянно желал до нашей встречи, но был в ней один изъян — она не могла стать реальностью. Помню, как неделя слилась в один долгий день, наполненный ароматом вишни, кофе и Чанёлем. Он ужасно любил обниматься во сне, и делал это так крепко, что порой будил меня своими объятиями. Будить его самого было жалко, поэтому я бесшумно выползал из-под его руки, ложился рядом и снова засыпал. Утром я находил себя погребённым под тяжёлым горячим телом. — Чанёль, — ласково шептал я, перебирая пальцами мягкие шоколадные пряди на его голове. — Слезь с меня пожалуйста, раздавишь. Мой спящий красавец повиновался, но ненадолго. Стоило мне уснуть, как Чанёль снова сгребал меня в охапку. Сопротивляться было бесполезно, да я и не хотел. Лежать так близко, чувствуя тепло его кожи, дыхание, запах, стук сердца — ради всего этого можно было пожертвовать удобством. Я млел от блаженства, жмурился и порой не верил, что это правда. Этот город, дом, Чанёль и даже я. Настоящее ли оно? Или я просто сплю? Такое сильное чувство ослепляет. Жаль, что понял я это лишь годы спустя. Я так сильно любил Чанёля, что позволил любви затуманить мой взор. Я отказывался замечать происходившие в нём перемены. С того злополучного дня в больнице он всё время был рядом — оставался ночевать после работы и в выходные, вместо традиционной прогулки с мамой, которая всё ещё лежала в реанимации, Чанёль гулял со мной. Радостная улыбка, не сходившая с его лица, ввела меня в заблуждение — я словно разучился распознавать эмоции. Чанёлю было больно и тоскливо, и часть меня это осознавала. Я всеми силами пытался помочь ему, но по итогу помогал лишь себе. Сейчас я прекрасно вижу тот эгоизм больного человека, самого нуждающегося в помощи, и понимаю, как вовремя и в то же время как рано мы повстречались. Если бы судьба дала нам шанс встретиться хоть немного попозже… Не знаю. Стали бы мы тогда теми Чанёлем и Бэкхёном, которым суждено быть вместе? День выдался долгим и утомительным. С утра мы затеяли уборку, а к обеду уже ругались на чём свет стоит. Это была первая наша ссора — за месяц, проведённый вместе, наши столкновения никогда не перерастали в настоящие конфликты. Всё началось с какой-то мелочи, я сейчас даже не помню, из-за чего именно. Сперва мы перебрасывались ничего не значащими упрёками, но под конец я произнёс то, за что долго буду себя винить: — Ведёшь себя как ребёнок! Слова сорвались быстрее, чем я успел подумать. Чанёль, покрасневший от злости, вдруг побледнел лицом. — Ты прав! — бросил он мне. — Я веду себя как ребёнок. Потому что я и есть ребёнок! Он швырнул на пол грязную тряпку для пыли, схватил с тумбочки телефон и скрылся в коридоре. Я опомнился только когда хлопнула входная дверь. — Чанёль! — крикнул я, выскочив следом за ним. — Прости меня! Я не хотел! Он услышал, но в ответ только дёрнул плечом и молча продолжил идти к калитке. Я так торопился, что забыл обуться — в стопы больно впились острые камни и обломки веток. Можно было вернуться в дом, надеть кроссовки и догнать его, но момент был упущен. Стремительной тенью Чанёль покинул двор и скрылся за соседским забором. Меня настигло жгучее чувство обиды — не за себя, за него! Как я мог такое сказать? Чанёль всегда казался не по возрасту рассудительным, сильным и мудрым. Я знал, что могу на него положиться, но порой и он, и я забывали, сколько ему лет на самом деле. Никто не должен в семнадцать тащить на себе груз величиной с чью-то жизнь. Никто не должен быть понимающим и принимающим двадцать четыре часа в сутки. Чанёль требовал от себя слишком многого и я, поддавшись слабости, следовал его примеру. Иногда же во мне просыпалось желание позаботиться о нём, оградить от трудностей взрослой жизни. Жаль только, что выливалось оно такими неосторожными словами. Как часто это случается, пытаясь показаться свою любовь, мы невольно раним тех, кого любим. До самого его возвращения я не находил себе места. Меня снедали тревога и вина. Я метался из угла в угол, из комнаты в комнату, не в силах совладать с беспокойством. Стоило чуть заскрипеть калитке, как я бежал к двери и высматривал между деревьями каштановую макушку. Чанёль не брал трубку, сколько бы я ни звонил, не отвечал на сообщения. Я понимал, что обидел его, но можно было хотя бы написать! Это зловещее молчание убивало, как и понимание того, что я ничего не могу с этим поделать. В тот вечер я снова почувствовал пустоту, сосущую и жалящую, крошащую душу на кусочки. Беспомощность застигла меня врасплох. Умом я понимал, что однажды Чанёль исчезнет не на пару часов или даже дней — мне предстояло потерять его на долгие годы. Тем не менее, одного понимания было недостаточно. Нужны были сила, упорство и терпение; последнего мне никогда не хватало. Я всегда слишком быстро сдавался, предпочитая поражение мукам борьбы. Кто знает, может именно это и привело меня на край бездны под названием «депрессия». Чанёль вернулся за полночь. За окном начался дождь — он промок до нитки, продрог и стучал зубами. — Пустишь? — хрипло спросил он, щурясь в свете лампы из коридора. — Идиот, — сказал я с облегчением и отодвинулся, дав ему пройти. — Быстро в ванную! Чанёль вымученно улыбнулся, поймал меня за подбородок и коротко поцеловал. Его губы пахли пивом и сигаретами. Я хотел спросить, что случилось, но Чанёль ловко выскользнул из коридора и закрылся в ванной. Трудно было не заметить тени, залёгшие у него под глазами. Мне стало так стыдно за то, что я наговорил. Не только за слова о возрасте, но и за все глупые упрёки и придирки, которые вывалил на Чанёля. Я корил себя и сам этому удивлялся. Впервые меня так сильно заботили чужие чувства. Раньше я был человеком, который никогда не извиняется первым, даже если причина конфликта целиком и полностью моя вина. Чанёль же изменил меня, так сильно и так резко, что я порой терялся в собственных реакциях. Мне хотелось попросить у него прощение и сделать всё возможное, чтобы он меня простил. Одного я тогда не знал: что нужно делать, чтобы простить себя самого? За окном шумел поток воды. Дождь был таким сильным, казалось, он никогда не кончится. Я лежал на матраце, накрывшись одеялом до самого подбородка, и бездумно смотрел в окно. На улице было темно, не проглядывались даже силуэты деревьев. В этой темноте было что-то таинственное: словно мы с Чанёлем попали на необитаемый остров, отрезанные от мира, одни-одинёшеньки. Плеск воды в душе перекликался с дождём. Они дополняли друг друга, сплетаясь в единую мелодию. Мелодия была мне ужасно знакома, но я никак не мог понять, откуда. Я пытался вспомнить, пытался нащупать её внутри себя, и всякий раз, как мне удавалось приблизиться, она ускользала. Я уже был на грани сна и яви, когда Чанёль, мокрый и распаренный, забрался под одеяло. Сон как рукой сняло. Я подвинулся, уступая место на подушке, и бережно убрал с его лица пряди влажных волос. — Прости меня, — тихо сказал я. — Я был не прав. — Ты был прав, — ответил Чанёль. — Тебе не за что извиняться. Наглая ложь! Я хотел возмутиться, но мой протест остановили мягкие тёплые губы, резко прижавшиеся к моим. В тот момент все мысли вылетели из головы. Я шумно вдохнул и ответил на поцелуй, такой требовательный, но в то же время нежный и ласковый; так меня ещё никто не целовал. Чанёль был особенным. Не так, как пишут в любовных романах, а по-настоящему, на всю жизнь. Он стал моей единственной любовью; той, после которой ты меняешься раз и навсегда. Мальчишка с грустными глазами и ироничной улыбкой, он незаметно ворвался в моё сердце, перевернул там всё вверх ногами и исчез. У меня уйдут годы на то, чтобы привыкнуть к этому беспорядку. Но если бы судьба дала шанс избежать встречи с Чанёлем, я бы ни за что этого не сделал. Я готов снова и снова проходить через боль, обретать его и терять, только бы Чанёль был в моей жизни, хоть на мгновение. Это даёт мне силы жить и верить, что однажды мы будем вместе. Навсегда. Поцелуи и объятия, сперва нежные и невинные, плавно перетекли в горячие и страстные. От жара его кожи, смелых касаний и взглядов у меня кружилась голова. Чанёль навис надо мной, придавив телом к кровати. Я чувствовал его желание, чувствовал своё и понимал, что не смогу сопротивляться. — Ты правда этого хочешь? — хрипло спросил я и вздрогнул, когда рука Чанёля скользнула под футболку. — Да. А ты? — И я хочу… Просто хочу знать, что ты точно уверен. — Бэкхён, — прошептал Чанёль. От того, как волнующе прозвучало моё имя, я потерял последние крупицы самообладания. — Я уверен. Больше не нужно было слов. Сомнения и страхи остались позади. Я сам поцеловал Чанёля, влажно и страстно, как раньше не позволял себе целовать. Чанёль ответил с не меньшим напором. Он быстро перехватил инициативу: ласкал мой язык своим, без стеснения гладил плечи, грудь, спину, бёдра, а вскоре и вовсе заставил снять футболку и бельё. Я не сопротивлялся — наоборот, отвечал на ласки, обнимал его, прижимал к себе и млел от запретного удовольствия. Никогда не забуду мягкость кожи, влажные губы и крепкие, требовательные руки, в объятиях которых я чувствовал себя в безопасности. Всё случилось слишком быстро, в памяти остались только обрывочные фрагменты. Помню секундную неловкость, смех Чанёля, разлившего смазку, неудачную попытку надеть презерватив. Сколько бы «первых разов» у меня не было, этот — самый прекрасный. Да, сперва было больно, но даже боль я принимал с наслаждением. Чанёль весь дрожал, то ли от страха, от ли от желания. Его взмокшие от пота шея и грудь лоснились в свете ночника. Откинувшись на подушки, я позволил себе любоваться им, чтобы запечатлеть в памяти каждую любимую черту. Чанёль смотрел так же жадно, до боли стискивая мои ладони в своих. Мы просто смотрели, но в мире не было ничего интимнее, глубже и сильнее, чем эти отчаянные взгляды. Каждый из нас будто знал, что должно случится. Я помню влажную пелену, застилавшую глаза. Шорох белья, громкое дыхание Чанёля и мои стоны. От воспоминаний по коже бегут сладкие мурашки. Мне было так хорошо, что я метался по подушке словно в агонии, то обнимал Чанёля за шею и прижимал к своей груди, то отстранялся, вжимался спиной в матрац, чтобы видеть его лицо. На шее Чанёля проступили вены, на щеках играли желваки. Он едва слышно постанывал, вжимаясь в меня бёдрами, а потом замирал, наклонялся ко мне и целовал в губы, в шею, в щёки и лоб, везде, где мог достать. Под конец он с силой сжал мои бока, так, что побелели костяшки пальцев. Я вскрикнул от особо резкого толчка и закусил ребро ладони, устыдившись собственного крика. Чанёль рухнул на меня, придавив всем телом, поймал за подбородок и крепко поцеловал распухшие от поцелуев губы. После мы лежали под одеялом, лицом друг к другу, так близко, что почти соприкасались носами. Чанёль бездумно выводил какие-то узоры на моём обнаженном бедре. Было щекотно, но я лежал неподвижно, наслаждаясь этим зыбким мгновением. Мы не говорили, слова были бы лишними. В груди всё сжималось от нежности и лёгкой тоски. Я погладил Чанёля по щеке, очертил пальцами контур лба, носа, губ, подбородка, спустился вниз, на шею, очертил ключицы. Хотелось нарисовать его портрет. Я бы повесил портрет в нашей квартире, над кроватью, чтобы каждый день просыпаться под взглядом любимых карих глаз. От столь наивной фантазии я чуть не рассмеялся в голос. Как так случилось, что после стольких мужчин, взрослых и солидных, я без памяти влюбился в подростка и только с ним захотел разделить свою жизнь? Ирония судьбы, не иначе. — Ты мой ангел-хранитель, — сказал Чанёль. Он смотрел на меня без тени улыбки. — А ты — мой. Чанёль вдруг улыбнулся, накрыл мою руку своей и невесомо поцеловал в центр ладони. — Почитаешь мне перед сном? — Конечно.2
Удивительно, сколько может выдержать человек: предательства, расставания, болезни, смерть близких, голод, пытки, войну. Ты не знаешь, на что способен, пока не столкнёшься с этим в реальной жизни. Я никогда не думал, что смогу по-настоящему полюбить. Мне казалось будущее прозрачно и понятно — работа, дом, стабильные отношения, без ярких чувств, но с уверенностью в человеке и завтрашнем дне. Я старался не строить воздушных замков, не мечтать о несбыточном, но что-то в глубине души восставало против моих стараний. Нет, говорил я себе, вся эта душещипательная канитель не для меня! А потом я встретил Чанёля, и весь мир перевернулся. Я влюбился… нет, я полюбил его, полюбил так сильно, что больше не захотел расставаться с этим чувством. Несмотря на то, каким тяжёлым испытанием оказалась для меня любовь, я не смог от неё отказаться. На календаре было второе сентября — второй день неожиданно жаркой осени. Хоть ночью и прошёл дождь, утром земля была сухая, а солнце припекало так горячо, что можно было заработать солнечный удар. Я бежал по обочине, игнорируя тротуар и сигналящие мне вслед автомобили. В боку уже кололо, но я не останавливался. В скользкой от пота руке был зажат телефон. Ключи от домика в кармане шорт больно стучали по бедру. Я несся сломя голову, задыхаясь от пыли и душного воздуха; бежал без оглядки, надеясь, что там, куда лежал мой путь, смогу найти Чанёля. Он ушёл пока я спал. Не осталось ни вещей, ни зубной щётки, ни чашки на кухне. Только томик «Тысячи океанов», который я читал ему перед сном, остался лежать под подушкой. Когда я проснулся, простынь на второй половине матраса уже остыла. Сперва я даже не придал этому значения, решив, что Чанёль отправился на работу. Я спокойно позавтракал, принял таблетку и собрал с пола разбросанную одежду. Тогда-то я и заметил, что вещи Чанёля пропали, и зубная щётка из ванной, и чашка с кухонного стола. Нет, подумал я, это не то, чем кажется. Пытаясь не паниковать, я достал телефон, набрал номер и принялся ждать, нервно кусая нижнюю губу. Телефон Чанёля молчал. Электрический голос оператора сказал, что «аппарат абонента выключен или находит вне зоны действия сети». Я словно попал в кошмарный сон. Чанёль не брал трубку, сколько бы я не звонил. Аккаунт в kakaotalk был удалён. Меня накрывала истерика: руки дрожали, сердце стучало под горлом, глаза заволокло солёной пеленой. — «Аппарат абонента выключен или находится вне зоны действия сети». Всё это походило на пытку. Мои внутренности словно намотали на раскалённую кочергу — настолько больно мне было в те долгие часы, когда я пытался понять и осознать происходящее. В который раз услышав слова оператора, я со злостью пнул кресло, выскочил на улицу, громко хлопнув дверью, но посреди двора вдруг остановился, сел на корточки и обнял колени руками. В груди так болело, что было трудно дышать. Я впился зубами в край футболки, пытаясь подавить громкий отчаянный стон. Как такое могло произойти? Как?! В голове не укладывалось! Я не мог понять… я не хотел понимать! Не хотел верить, что Чанёль исчез, вот так просто, не сказав ни слова, даже записки не оставив. Бросил меня, так легко, словно всё, что между нами произошло, ничего для него не значило. Не знаю, где я нашёл силы подняться, утереть слёзы и вернуться в дом, чтобы надеть кроссовки. На ноге кровоточила царапина, но мне было плевать. Заперев дверь, я вышел за пределы двора и зашагал вверх по склону. Казалось, чем дольше я шёл, тем дальше и дальше становились дома и парк, за которыми виднелась крыша хосписа. В какой-то момент я перешёл на бег. От страха во мне открылось второе дыхание. Невзирая на боль в мышцах, слёзы и жар в горле, я бежал, бежал и бежал, и пути моему не было видно конца. В просторном холле всё сияло ослепительной белизной. Я чуть не зажмурился, когда запыхавшийся и взмокший, из последних сил поднялся по ступенькам и вошёл в большие пластиковые двери. На стене висел телевизор, по которому крутили какую-то дораму. Девушка за стойкой, заметив моё появление, натянула на лицо приветливую улыбку. Было странно видеть такое радушие здесь — в месте, где люди коротают остаток своих дней в боли и мучениях. — Я могу вам чем-нибудь помочь? Её голос эхом отскочил от стен. Я через силу кивнул и подошёл ближе, всё пытаясь унять громко стучащее сердце. — Я ищу… — начал я, но в горле встал ком. Девушка терпеливо дождалась, пока я откашляюсь. — Я ищу Пак Чанёля. Его мама лежит у вас. — Вы родственник? — Нет, — осторожно сказал я. — Друг семьи. Я тут проездом, решил вот проведать госпожу Пак. Чанёль почему-то не берёт трубку, занят, наверное. Не подскажите, как я могу его найти? На лице девушки появилось странное выражение — смесь печали и жалости. — Сожалею, но Чанёль здесь больше не живёт. Меня словно ударили под дых. Сердце ёкнуло, от страха задрожало колено. Я превратился в сплошной оголённый нерв. — Как это — не живёт? Хотите сказать он переехал? — Я не располагаю такой информацией. — А как же госпожа Пак? Она уехала с ним? Я вцепился руками в стойку регистрации, догадавшись о том, что скажет сотрудница хосписа в следующий миг. — Похоже, Чанёль не сказал вам. Госпожи Пак не стало три дня назад. От жалости, которая сквозила в её голосе, мне сделалось дурно. Перед глазами всё поплыло, и, если бы не стойка, я бы точно рухнул на пол. — А как же её тело? Он… забрал его? — Госпожу Пак кремировали, — сказала девушка. — Чанёль зашёл рано утром и забрал прах. Она ещё что-то говорила, кажется, спрашивала не принести ли мне воды, но я уже ничего не слышал. Я словно погрузился в вакуум. Теперь стало понятно поведение Чанёля: его преувеличенная радость, запах алкоголя и сигарет накануне вечером и даже этот секс, ставший единственным и прощальным. Не разбирая дороги, я побрёл на выход, но на ступеньках споткнулся, съехал вниз по перилам и сел прямо на грязный тёплый бетон. Небо над головой было издевательски ясным, почти лазурным, с росчерками белых облаков. Море вдалеке с шумом ударялось о скалы. Я почувствовал во рту привкус соли от собственных слёз. Вместо сердца я чувствовал пустоту, такую огромную и бесконечную; казалось, ничто в этом мире не способно её заполнить. Перед глазами невольно вставали картины его ссутуленной фигуры над телом матери. Белизна палаты и профиль Чанёля, хрупкий, рассыпающийся прямо на моих глазах. Почему он не пришёл ко мне? Почему не позволил разделить с ним эту боль? От мысли, как я был беспечен, к горлу подступала тошнота. Как я мог не заметить, что ему плохо? Неужели моя любовь настолько эгоистична и слепа? Столько вопросов, и ни одного ответа! Моя голова буквально разрывалась на части. От души остался один кровавый ошмёток. Сожаление сменилось злостью, но я не мог злиться на Чанёля по-настоящему. Да и имел ли я право злиться? Мы ничего друг другу не обещали. Между нами случилась самая прекрасная вещь на свете, но никто не говорил, что она навсегда. Я знал, что конец неизбежен, но оказался к нему не готов. Чанёль как мог пытался со мной попрощаться. Если бы я был хоть чуточку внимательнее или чуть менее болен, я бы… всё равно ничего не изменил. Чанёль должен был уйти, а я должен был остаться, чтобы потом, через много лет, получить ещё один шанс. Не знаю, как нашёл в себе силы подняться со ступенек и уйти. Тело сделалось ватным, ноги не слушались. Тяжко было даже смотреть по сторонам: каждый дом, каждое дерево или вывеска напоминали мне о Чанёле. О вечерах, проведённых на скамейке у моря, или о прогулках под палящим полуденным солнцем. Самчхок навсегда останется в памяти местом, полным счастливых воспоминаний. Нигде больше я не чувствовал себя таким целым. Тем знойным августом, на берегу Восточного моря, мальчишка с грустными глаза и вечно растрёпанными волосами научил меня быть живым. Домик госпожи Чон издалека показался ужасно чужим, словно не в нём я провёл лучшие мгновения своей жизни. Распахнутая калитка скрипела от ветра. Я не сразу понял, что изменилось. На подъездной дорожке стоял синий минивэн: рядом с ним, привалившись спиной к багажнику, стоял Бэкхо. Он был одет как самый настоящий турист — в бермуды и гавайскую рубашку, на голове — соломенная шляпа. — Ну наконец-то, — сказал брат, заметив моё появление. — Мы тебя уже заждались. Где это ты шлялся в таком виде? И правда, вид у меня был странный: пижама, серое худи и старые грязные кроссовки. Только тогда до меня дошло — худи принадлежало Чанёлю. Оставил ли он его как напоминание, или просто забыл? Теперь это было не важно. — А с лицом что? — не унимался Бэкхо. — Опять ревел? Ох, горе ты моё луковое! От его грубых причитаний на глаза навернулись слёзы. Сократив разделявшее нас расстояние, я бросился брату на шею. — Эй, Бэкхён, — обеспокоенно позвал тот. — Всё в порядке? — Угу, — промычал я, уже глотая слёзы. — Просто соскучился. Я зажмурился и уткнулся лбом ему в плечо. Очень скоро Бэкхо размяк и чуть не задушил меня в крепких объятиях. Слёзы лились ему на рубашку, и впервые со слезами из меня выходила вся боль, что скопилась внутри. Чанёль, пусть и исчез безмолвно, но оставил удивительный по силе след в моих сердце и душе. Он заставил меня поверить, что где бы я ни был и как надолго не разлучался с близкими, всегда есть место, куда я могу вернуться, или человек, который меня ждёт. У меня был брат — чёрт возьми, самый лучший брат на свете! — и даже если Чанёля не будет рядом, я больше никогда не буду один. — Я люблю тебя, мелкий, — тихо сказал я. — Дурачина! — усмехнулся Бэкхо и взъерошил мои волосы. — Я тоже тебя люблю.