Обманщики

Хэмфри с сомнением разглядывает, как за бортом шлюпки мелкие волны переливаются на солнце ярким бирюзовым цветом и разбиваются о плавучий якорь. Строго говоря, это не якорь вовсе, а мачта и парус, перевязанные особым образом и брошенные за борт. На месте, конечно, не удержат, однако с задачей замедлить дрейф они отлично справятся — так объяснял ему Адам, пока они вместе мастерили этот якорь. Теперь шлюпку не унесёт слишком далеко, пока Хэмфри упражняется стрелять. Только у Хэмфри упражняться нет никакого желания. А потому он по-глупому медлит: то бестолково вертит в руках винтовку, то смотрит за борт, то оборачивается, щурясь от бьющего в глаза солнца, к Адаму — он закрепляет якорь понадёжнее, легко вяжет намокшие шкоты красивыми сноровистыми руками. Он не отвечает на взгляд, для него Хэмфри как будто бы и нет вовсе. Хэмфри морщится от обиды. Не иначе как он что-то неправильно понял. Хэмфри думал, что обучение стрельбе было простой отговоркой, чтобы отойти на шлюпке подальше от «Призрака» и остаться на целый день только вдвоём. К тому же, наконец-то предоставился подходящий случай: «Призрак» нашёл лежбище на небольшом архипелаге, и за добычей больше не нужно заходить далеко в море. Пока сегодня все руки в команде были заняты охотой, Адам вместе Хэмфри с утра обошёл на шлюпке стоящую на якоре шхуну, чтобы проверить состояние обшивки. А после Адам сказал, что Хэмфри пора бы научиться стрелять. И не по бутылкам на широкой палубе в тихую погоду, а в крохотной неустойчивой шлюпке посреди беспокойного моря. Хэмфри сперва обрадовался. Это же целый день рядом никого — только море и небо. Это же целый день не соблюдать приличия, не стесняться смотреть на Адама слишком долго. Даже когда Хэмфри заметил, как охотники прячут кривые глупые ухмылки, поглядывая на уходящую в океан шлюпку, — его настроение не испортилось. Ему было всё равно. Но когда Хэмфри, немного стесняясь, потянулся к Адаму первым — тот только улыбнулся, лукаво наклонив голову, и всучил ему в руки винтовку. И Хэмфри ничего не оставалось, кроме как послушаться. Со временем, когда он привык к качке, у него получаться стало не так уж и плохо. Даже Адам, глядя на его стрельбу, перестал неодобрительно кривиться, а хмурая морщина между его бровей разгладилась. Точнее, получалось у Хэмфри неплохо, если он не отвлекался. А отвлекался он всякий раз, когда Адам был рядом — наклонялся поближе, чтобы поправить стойку, передавал патроны, указывал на мишень. Хэмфри тянулся к нему каждой частицей своего тела, хотел урвать побольше от его мимолётного прикосновения, от его запаха, будто невзначай подставлял висок поближе к его губам. Адам тоже медлил, его дыхание сбивалось со спокойного ритма. Но стоило Хэмфри начать надеяться, как он — будто нарочно дожидался — непременно отстранялся и ворчал, что сейчас не время. Но Хэмфри кажется, это самое время не наступит никогда, потому что за одним упражнением непременно следует другое. И сейчас Хэмфри предстоит очередное задание. Только если он всё утро стрелял по мусору, который они притащили с собой с «Призрака», то сейчас Хэмфри должен подстрелить в полёте чайку. Он этого не хочет, он уже спорил, но Адам — Волк Ларсен — остался неумолим. Хэмфри знает, что рано или поздно придётся подчиниться, но он хочет выиграть ещё хотя бы пару минут. — Послушай, — У Хэмфри на уме весь день этот вопрос: — Мы надолго оставили «Призрак» без надзора. Ты уверен, что они не уйдут без нас прочь? — Уверен, — без тени сомнения отвечает Адам. — Допустим, снимутся они с якоря, уйдут с мелководья. А дальше что? Никто не знает даже приблизительные координаты архипелага. Что делать, если на борту нет ни одного штурмана? Зато охотникам точно известно, что до русских таможенных пароходов здесь рукой подать, я позаботился о том, чтобы они узнали. Если «Призрак» будет рыскать вслепую — попадётся им в лапы. А кое-кто из охотников… Скажем так, в их интересах ни в коем случае не нарываться на русских. — Всё-то ты продумал… — Ну так я же не дурак, — Адам опять хмурится. — Давай, хватит тянуть время. Покажи мне, чему ты научился. Хэмфри неохотно, до последнего надеясь, что Адам передумает, но всё-таки слушается и вскидывает винтовку. Уставшее плечо противно ноет, когда в него приклад упирается. Удивительно, но заставить себя стрелять по живым чайкам оказалось куда легче, чем Хэмфри предполагал. Вскоре он перестаёт думать о них как о птицах, теперь это — вёрткие мишени с непредсказуемой траекторией, и весь его мозг поглощён задачей по одной из этих мишеней попасть. Он приходит обратно в чувство не раньше, чем когда подстреливает одной из чаек крыло. Птица с отчаянным криком падает в воду и барахтается по волнам в ярко-красном пятне, уродуя безупречную морскую синеву, — а Хэмфри в ужасе смотрит на дело рук своих, прижимая винтовку к себе покрепче и не замечая, как жжёт кожу всё ещё горячий металл. Внезапный, как гром, выстрел — чайка сразу затихает и камнем идёт ко дну. — Так будет лучше, — голос раздаётся прямо над ухом. Хэмфри оборачивается и видит, как Адам уже прячет револьвер обратно. — А теперь ещё раз. Эту ты всего лишь задел, а нужно попадание получше. Хэмфри не смеет перечить. Ему дурно, плечо болит и руки дрожат, но он старательно высаживает ещё одну коробку патронов и — кажется, несколько десятилетий спустя — всё-таки попадает в ещё одну чайку. Теперь сразу на повал. Он не знает, чему он радуется больше: своей победе или тому, что Адам решил его больше не мучить и наконец-то устроить обед. Однако даже банка тушёнки и глоток виски не помогают Хэмфри до конца. Ему противно, ему совестно, ему стыдно. Ветер посвежел, и время от времени волна сердито бьёт шлюпку в бок, заливая холодную воду Хэмфри за шиворот. Он обхватывает себя руками, пытаясь согреться. — Это была ошибка, — говорит он, хоть и знает, что Адаму его слова совсем не понравятся. — Не стоило убивать чаек. Мне их очень жаль. Мрачная снисходительная насмешка, словно туча, наползает на лицо Адама. — Очень уж ты жалостливый, Хэмп. Дрянное качество, пора бы избавляться, — бросает он, отпивая из фляги. — Но морских котиков мы убиваем хотя бы ради шкур, — не унимается Хэмфри. — А с этих двух несчастных птиц мы не взяли ни перьев, ни мяса. Я убил их, если рассудить, просто развлечения ради. Ради упражнения в стрельбе. — А ты настолько болван, что не видишь разницы между развлечением и отработкой важного навыка? — Адам прикрывает глаза, глубоко вдыхает и говорит спокойней: — Пора бы тебе уже уяснить, что ни одно умение не даётся просто так. Учиться — это привилегия тех, кто сильнее. Или, в наш цивилизованный век, богаче. Откуда взялись средства, на которые ты жил, пока годами сидел в университете? Ты не готовил себе еду — на это сотни часов своей жизни тратила твоя кухарка. Ты не стирал свою грязную одежду — это прачки сутками стирали, гладили, крахмалили. Все деньги, на которые живёт твоя семья — это куски тысяч других жизней, просто куда менее благополучно устроенных, чем твоя. Более того, я прямо сейчас тебя учу, вожусь с тобой. А откуда у тебя взялось на это время? Оттуда, что обязанности юнги теперь исполняет кок. Это он носится с щётками, убирается, моет посуду на двадцать с лишним человек, а не ты, Хэмп. За твоё обучение у меня мы расплачиваемся временем кока. Все ресурсы, которыми ты располагаешь, не появились на свет бы без чужого страдания. Такова жизнь. — Но ты мог бы хотя бы попытаться предложить что-то другое, — возражает Хэмфри. — Почему ты не хочешь придумать порядок лучше, чем это… — Потому что в моих глазах две чаячьи жизни, — перебивает его Адам, — это вполне терпимая цена за навык, который может однажды помочь тебе спасти свою шкуру. Я согласен её заплатить. И ты, если бы не слюнтяйствовал, пришёл к тому же выводу. Быть может, Хэмфри и правда слюнтяйствует, однако тоскливое чувство у него на душе никуда не уходит. Жаль, что это чувство в качестве аргумента точно не подойдёт. — Что же, ты опять мне рассказываешь, какая дрянная штука жизнь, — Хэмфри противно от того, как его собственный голос напряжённо звенит от обиды. — Но ты говорил мне, что я тебя переубедил… — Я свои слова помню. — огрызается Адам. — Ты переубедил, но только отчасти. Его лицо смягчается, когда он добавляет: — А жизнь, она… Всякая бывает. И дряни в ней тоже предостаточно. Адам замирает, глядя куда-то за горизонт, склонив голову. И Хэмфри хочет было к нему потянуться, но опять натыкается на сердитый взгляд. — Ты чего замер? Ты к тушенке так и не притронулся. До вечера ничего другого не будет, доедай, — он отворачивается обратно, показывая, что больше не хочет говорить. Хэмфри и забыл про банку у себя в руках. Он без особой охоты отправляет кусок тушёнки в рот и только сейчас замечает, насколько проголодался. Остальное он ест с куда большим аппетитом и вертит головой по сторонам. Весь день Хэмфри только и делал, что высматривал цель, напрягал глаза, чтобы сузить поле зрения до одной точки. Или тянул время между упражнениями, разглядывая Адама. Хэмфри в первый раз за день внимательно смотрит вдаль, за горизонт. Только сейчас заметил, что сразу за бортом начинается величественная и суровая, наполовину морская, наполовину небесная бесконечность — всего-то отделённая доской толщиной в пару дюймов от Хэмфри. Шхуна, с её спокойным мягким покачиванием палубы и высокими безопасными бортами, кажется Хэмфри теперь непоколебимой плавучей крепостью. На шлюпке море ощущается совсем по-другому — здесь волны очень близко, они игриво лижут борта и бросают Хэмфри в лицо брызги, но ни на секунду не позволяет забыть, какая мощь таится в них на самом деле. Эта опасность пугает, но необъяснимым образом притягивает — и Хэмфри протягивает за борт руку. Море пенится между его пальцами, обволакивает ладонь ласковой прохладой. Странно. Он даже плавать не умеет, но всё равно не в силах противиться морю. Хэмфри складывает ладони лодочкой, с удовольствием умывается солёной водой. — Тебе нравится здесь? — окликает его Адам. — Спрашиваешь? Конечно! — смеётся Хэмфри и поворачивается обратно к шлюпке. Адам, похоже, всё это время внимательно за ним наблюдал, подперев голову рукой. Его глаза радостно сверкают — в них больше ни следа от мрачной серости, они голубые, как само море, и Хэмфри видит в них столько чуткости и нежности, что замирает сердце. — Адам… — вырывается у него в каком-то внезапном непонятном порыве. Он не знает, как передать щемящий странный восторг, что вдруг заполняет его до краёв и распирает грудную клетку. Хэмфри задыхается от этого чувства, хватает ртом воздух, но может разве что пробормотать: — Спасибо тебе… Хэмфри ждёт, что Адам непременно поставит его в тупик расспросами. Но Адам удивлённо молчит и смотрит Хэмфри в лицо, но нисколько не испытующе, а растерянно, едва ли не по-детски моргая. Проходят долгие секунды, прежде чем его губы трогает неуверенная улыбка. Она разгорается с каждой секундой, становясь всё шире, окрашивая загорелые щёки румянцем. А Хэмфри не смеет пошевелиться, чтобы не спугнуть её ненароком. Он наверно никогда не перестанет удивляться, как преображается это обычно мрачное насмешливое лицо от одной искренней по-настоящему счастливой улыбки. Адам дёргает плечами и приходит в себя после забытья. Спешно прикрывает рот рукой и отворачивается, бормоча себе под нос, что нужно проверить, насколько прочно закреплён якорь. Хэмфри с его места отлично видно, что якорь закреплён безупречно, но он согласно кивает, как бы разрешая Адаму спрятать неловкость. Хэмфри поворачивается к носу — тут же налетает ветер, хлещет по лицу колючими ледяными дождевыми каплями. Порыв стихает очень быстро и совершенно бесследно, но Хэмфри видит, как на чистом до этого небе к востоку протянулись грозные серые тучи. Они плывут параллельно шлюпке и будто бы не подходят ближе — значит Хэмфри и Адам в безопасности. Разве что солнце скрывается за облаками. Пусть всего лишь на секунду, но Хэмфри гадко ёжится от холода. Он беспокойно всматривается в чистый и ровный горизонт. Сейчас можно запросто поверить, что их шлюпку отнесло за тысячи и тысячи миль от любой другой человеческой жизни. Нет, этого быть не может. Хэмфри трогает Адама за плечо и спрашивает, не пряча испуга: — А где же «Призрак»? Я его не вижу. Адам поворачивается — так, что Хэмфри невольно отдёргивается в сторону. Сейчас Адам смотрит на него совсем по-другому, без капли прежнего тепла. Очевидно, вопрос ему совсем не понравился. — Что, тебе так не терпится назад? — спрашивает он издевательским тоном. — Очень соскучился по Личу с Джонсоном? Хэмфри едва не подавился. — С чего ты взял?! Причём здесь вообще Лич и Джонсон? Его искреннее замешательство быстро меняется на колючий стыд. Если бы не Адам, Хэмфри бы про них и не вспомнил. А ведь Лич всё спрашивал его о разговоре с глазу на глаз. Хэмфри обещал, но потом вечно оказывался занят. Уже неделя скоро пройдёт, а они всё никак не поговорят. Сегодня вечером он обязательно с Личем встретится. Хватит откладывать. — Тебя же хлебом не корми, дай кого-нибудь пожалеть. То Лича, то Джонсона, то бедных птичек, — Адам добавляет со вздохом: — Неизменно только, что я тиран и душегуб. — Адам, клянусь, я не думал про Лича с Джонсоном! Я и про птичек тоже давно позабыл, — устало трёт глаза Хэмфри. — Почему ты постоянно так, почему даже сейчас не хочешь верить в… Он так и не находит нужного слова. Ему ничего не остаётся, кроме как терпеть затянувшееся молчание и ждать очередной насмешки. — Хэмфри? — говорит Адам на удивление мягко. Хэмфри поднимает глаза и обнаруживает, что Адам протягивает ему бинокль и подзывает к себе жестом. Пересев к нему поближе, Хэмфри послушно направляет бинокль, куда он показывает. — Вот он, «Призрак», смотри. Приглядись — это мачты. Их правда плохо видно, они голые, все паруса убраны. Видишь? Хорошо, — Адам перекидывает руку через него, чтобы показать получше. Хэмфри откидывается назад, прямо в его якобы случайное объятие. Он знает, что Адам его не погонит. И действительно, после секундной заминки Адам говорит: — Чуть поодаль — остров, возле которого у нас стоянка. Часа через два будем там, можем хоть сейчас отправиться. Хочешь? — Нет, что ты! — Хэмфри едва ли не втискивает бинокль обратно ему в руку. — Ни в коем случае! Адам, прячет бинокль, коротко усмехается — лукаво и тепло, как только он на всём белом свете умеет. — Вот и замечательно… — шепчет он и притягивает Хэмфри к себе, приобнимая его за плечо. Он будто бы хочет сказать что-то ещё, но Хэмфри прижимается к нему, обвивает ему шею, вжимается ему в губы нетерпеливыми поцелуями, с каждым разом всё длиннее и глубже. Он ждал весь день, он ждал так долго. Голова кружится, словно после кислородного голодания. — Но почему ты всё утро меня к себе не подпускал? — спрашивает Хэмфри, не прерывая поцелуя. — Потому что я потом от тебя никак оторваться не могу. Я хотел сначала поучить тебя и не отвлекаться раньше времени, — выдыхает Адам прямо ему в рот и гладит его по волосам. Замерев на секунду, он добавляет: — Я думал, что ты сам поймёшь… — в его тёмных глазах мелькает секундное замешательство. В ответ Хэмфри всего лишь коротко пожимает плечами и возобновляет поцелуй. Да, не понял — но это больше и неважно, и они оба это знают. Он радостно подставляется горячим шершавым ладоням у себя на голой спине. Хэмфри замёрз за целый день на открытом воздухе, даже штормовая куртка не помогла. Его собственные руки очень холодные, и Адам, его тело манит теплом, но Хэмфри не хочет делать ему неприятно и разрешает себе обнимать только поверх грубого брезентового плаща. Адам чувствует его стеснение. — Грейся, — шепчет он Хэмфри на ухо, когда берёт его за руки и просовывает их себе под одежду, кладёт на голые бока. Если ему и неприятно, он не подаёт виду. Хэмфри хорошо, теперь даже сильный ветер его не волнует. Руки быстро отогреваются, и он, потеряв осторожность, жадно скользит пальцами по гладкой коже, чувствует, гладя Адама по груди, как часто бьётся внутри сердце. Адам оттягивает ему воротник, обнажая плечо. Хэмфри готовится почувствовать злой укус холода, но Адам не позволяет ветру с дождём первыми дотронуться до разгорячённой кожи и покрывает Хэмфри голое плечо и шею множеством поцелуев. Хэмфри откидывает голову, чтобы получше подставиться под его губы, и слышит прямо у себя под ухом его довольное и утробное не то ворчание, не то мурлыканье. За все их совместные ночи Хэмфри не придумал, как описать этот звук получше. Но он обожает, когда Адам так делает. А Адам знает, что прикосновения к шее действуют на него безотказно. Сквозь прикрытые ресницы Хэмфри видит море, затянутое пеной от волн и грозно потемневшее, но, не успев ничего осмыслить, тут же выпадает в другую реальность — ту, где существует только терпкий запах и требовательные ласковые руки, в параллельное измерение, созданное только для него Адамом. Хэмфри скользит руками от лопаток, вниз от широких плечей, нарочно задевает пальцами соски и довольно ухмыляется, когда Адам вздрагивает, проводит ладонями по поджарому животу, по сильным жёстким мышцами под нежной кожей. Хэмфри ненадолго замедляет свой путь вниз — ему нравится чувствовать, как мышцы живота подрагивают и сокращаются, стремясь угнаться за частым глубоким дыханием. Одним плавным движением, куда более знакомым и привычным, чем Хэмфри хотелось бы думать, — он опускает руку Адаму между ног. Хэмфри не сдерживает улыбки, когда чувствует именно то, на что рассчитывал. Его пальцы дотрагиваются до натянутой ткани штанов, бесстыдно щупают сквозь ткань тяжёлый возбуждённый член. Всё его внимание занимает ремень, который никак не желает поддаваться, и Хэмфри не замечает налетевший шквал. Шлюпка даёт крен от сильной волны в бок, и Хэмфри бы точно унесло в открытое море, если бы Адам не держал его в объятьях. — Господи! — Хэмфри вцепляется в него, впиваясь в спину ногтями. — Мы же чуть не перевернулись! — Не перевернёмся, если уйдём в другое место, — отвечает Адам после секундного раздумья. Он ещё раз целует Хэмфри — коротко, чтобы успокоить — подхватывает его и, легко переступая через скамьи и ни разу не споткнувшись, будто не обращая никакого внимания на разыгравшиеся волны, несёт вперёд, к носу. Его движения осторожны и точно отмерены, в них нет ни капли страха. Адам не боится, и Хэмфри тоже успокаивается, несмотря на завывающий в ушах ветер. Он ссаживает Хэмфри на лавку спиной к морю, наклоняется к нему всё ниже, заставляя устроиться полулёжа и откинуть голову на носовую перекладину. Хэмфри жмурится — теперь Адам подтаскивает Хэмфри чуть вперёд и садится на него, вжимаясь сильными бёдрами ему в бока. Хэмфри его почти не видит — дождь и морские брызги летят прямо в глаза, он наощупь находит бёдра, ведёт от них руками к пояснице и тянет Адама к себе. Ему не приходится просить дважды — в следующее мгновение Адам наваливается на него всем своим весом и затягивает его в долгий поцелуй, стирает ему воду с лица широкими ладонями, убирает мокрые волосы со лба. Тяжёлая намокшая одежда сковывает движения и мешает. Хэмфри несколько раз стукается лопатками о жёсткие доски, пока позволяет снять с себя куртку, рубаху и стащить штаны вниз к коленям. Адам бездумно отшвыривает их одежду куда-то прочь. Хэмфри собирается спросить, насколько это разумно, но чувствует, как сильная ладонь обхватывает его член, и забывает про все слова. Его разум дурманит запах свежего пота, умелая ласка и телесный жар, и Хэмфри напрочь забывает, где он находится. Каждый раз, когда он гладит Адама по широкой спине, он заново искренне удивляется колючему холоду и ледяным брызгам откуда-то снаружи. Весь мир разбился на мозаику из образов, которые Хэмфри ловит на пару мгновений взглядом из-под прикрытых век — горящие синие глаза напротив, зацелованные губы, белые плечи и обнажённую грудь. Изредка он видит перед собой корму шлюпки — каждая доска скрипит в беспокойном движении, перо руля, пусть и надёжно закреплённое, дёргается и трясётся от каждого удара волны. Солнечный просвет с подветренной стороны и вспышки молний с наветренной. За бортом ветер гонит вперёд пенистые мелкие сердитые волны. Это ещё не настоящая буря, но настоящая буря близко, её дыхание уже вовсю играет со шлюпкой. Может быть, буря обойдёт их стороной. А может… — Адам, — Хэмфри с трудом отстраняется от поцелуя, — а это вообще безопасно? Коротко ухмыльнувшись, Адам переводит взгляд к горизонту — туда, где всего-то в десятке миль от шлюпки, беснуется ураган. Хэмфри зачарованно смотрит на Адама, на то, как отблески далёкой грозы пляшут в его чёрных расширенных зрачках. Он поворачивается назад и наклоняется к Хэмфри вплотную — Конечно же нет, — весело шепчет он, прикасаясь губами к губам. — Нисколько. Хэмфри вздрагивает и ждёт, когда на него накатит острый, выкручивающий внутренности холодом страх. Сердце и правда замирает. Но, забившись вновь, оно гонит по телу не испуг, а горячую волну предвкушения — от солнечного сплетения вниз. У Хэмфри сладко сводит пах, и он невольно подбрасывает бёдра вверх, выгибаясь дугой. Его благоразумие всегда было бессильно перед Адамом — оно бессильно перед ним и сейчас. И Адам это видит. Видит и смеётся. Хэмфри не может спрятать, что распалился от его слов только сильнее, потому что Адам не выпускал его член из руки. И сейчас он сжимает пальцы крепче и двигает ладонью сильнее — так, что Хэмфри не сдерживается и заходится долгим стоном. Адам с наслаждением забирает его стон долгим глубоким поцелуем, но не даётся Хэмфри в объятья. Он отстраняется и садится прямо, всем своим видом как бы просит Хэмфри подождать, совсем немного потерпеть дождь и ветер. Адам ловко вынимает ногу из сапога, вытаскивает её из штанины и белья и одним движением снова опускается Хэмфри на колени — теперь абсолютно обнажённый. Хэмфри не может оторвать глаз. Пусть он видел Адама голым уже десятки раз, у него всё равно захватывает дух — точно так же, как и впервые, в ту далёкую ночь после покушения, когда он пришёл перевязывать раны. Хэмфри всегда восхищало, как свободно и нахально Адам носит свою наготу. Он знает себе цену, он красуется, хвастается и упивается тем, как Хэмфри на него смотрит. И Хэмфри гордится собой. Пусть глупо, пусть украдкой — но гордится. Он уверен, что Адам хочет, чтобы именно Хэмфри — и никто другой — его на него смотрел, чтобы именно Хэмфри его желал. Он желает Хэмфри ничуть не меньше, чем Хэмфри желает его. Потому что Хэмфри видит, как зарумянились под загаром его щёки, как подрагивают от предвкушения чётко очерченные мышцы на животе и голых бёдрах. Видит его больше ничем не прикрытый, до предела возбуждённый член и радуется, что способен заставить так сильно вожделеть себя этого красивого, сильного, неукротимого человека. Однако Адам не торопится. Ему нипочём поднявшийся ветер, он даже не оборачивается, когда волны переваливаются за борт и окатывают ледяной водой его в бок. Адам нарочно дразнит его, ездит голой задницей ему по паху, прижимаясь плотнее, довольно улыбаясь и глядя Хэмфри прямо в глаза. Хэмфри вскидывается ему навстречу, ёрзает на лавке, чтобы урвать побольше. Он не может думать ни о шторме, ни о «Призраке», ни о здравом смысле. Ни чём другом, кроме как о том, что прямо сейчас Адам трётся промежностью о его член. С каждой секундой Хэмфри задыхается всё сильнее, распаляется всё больше — но всё равно мучительно недостаточно, что бы он ни делал. У Хэмфри — против воли, должно быть, впервые в его жизни — вырывается ругательство. Он зажимает рот рукой, но поздно. Адам уже слышал и теперь торжествующе хохочет, запрокинув голову. Он наклоняется, чтобы потрепать Хэмфри про мокрым волосам, говорит что-то. Слова уносит порыв ветра, но Хэмфри разбирает, что губы складываются в «сейчас, подожди». Адам наклоняется и выуживает откуда-то со дна шлюпки тёмную бутыль. Хэмфри сам понимает, что перед ним масло. Значит, Адам готовился? Планировал, что уроки стрельбы закончатся именно так? Адам возится с бутылью, стараясь не расплескать слишком много, и, сам того не осознавая, хмурит брови. Его лицо принимает до забавного сосредоточенный вид, будто Адам сейчас не сидит посреди открытого моря у Хэмфри на коленях в похабной позе, а спокойно прокладывает курс у себя в каюте. Хэмфри невольно улыбается и тянет было руку, чтобы помочь, но Адам справился сам. Хэмфри собирается спросить, как им лучше устроиться. Но он видит, как у Адама поблескивают глаза в радостном предвкушении — значит Адам уже всё решил. Он отодвигается подальше к коленям, выливает побольше масла себе на ладони и, убрав бутыль, без тени сомнения и с уверенной ухмылкой снова ласкает Хэмфри член. В этот раз он уже не дразнит понапрасну. Его руки дотрагиваются нетерпеливо, но не делают ни одного лишнего движения. Адам давно выучил, как Хэмфри нравится больше всего, и умело этим пользуется. Хэмфри подставляется ему. Он знает, что Адам задумал. Он немного боится — но это больше, предвкушение, чем страх. Приятное и волнительное чувство, словно перед прыжком с высоты. Снова возбудиться до предела оказывается очень легко. Уличив момент, когда ветер успокаивается, Адам встаёт прямо над Хэмфри — только чтобы начать медленно и осторожно опускаться, направляя в себя рукой скользкий от масла член. Они оба вместе резко вздыхают, когда чувствуют проникновение. Это оказывается легко, гораздо легче, чем обычно. Адам и правда успел подготовиться? Хэмфри хотел спросить его, но внезапно налетает новый порыв шквала. Шлюпка подскакивает на высокой волне, и Адам, не удержав равновесие, резко садится Хэмфри на живот. Хэмфри едва не закашливается от удара, но легко приходит в чувство. Его куда больше беспокоит, как Адам морщится. Хэмфри приподнимается на локтях, чтобы потянуться к нему. — Ты в порядке? Пожалуйста, осторожней… — он гладит Адама по виску. — Я в порядке, — его явно раздражает беспокойная забота Хэмфри, но он позволяет себя погладить. — Я знаю, что делаю. Он оставляет Хэмфри на губах короткий нетерпеливый поцелуй и мягко толкает в грудь, заставляя лечь обратно. Адам расправляет плечи, опускает голову к груди и закрывает глаза. С безмятежным и сосредоточенным и видом он ищет равновесие, покачивая бёдрами — и каждое его движение отзывается у Хэмфри по всему телу мучительным наслаждением. Хочется начать двигаться ему навстречу, но Хэмфри послушно терпит, даёт Адаму время подобрать ритм. Ему не приходится долго ждать. На лице Адама всё сильнее проступает такое хорошо знакомое Хэмфри, любимое выражение, заставляя его тихо ликовать — брови выгибаются, изгиб губ становится мягче, и с них слетает первый, пока что совсем лёгкий, вздох наслаждения. Адам откидывает голову назад, подставляет лицо дождю и широко улыбается. Он говорит, глядя Хэмфри прямо в глаза, и голос его звучит в ушах куда громче дождя и ветра: — А теперь смотри внимательно. Хэмфри, если бы был в состоянии связно говорить, ответил бы, что уже давно не может отвести взгляд от Адама. На самом деле не мог с самого первого мгновения, как только впервые увидел — тогда ещё зная его только как страшного капитана Волка Ларсена — и заглянул ему в глаза. Но Хэмфри молчит. Громадное штормовое облако подобралась почти вплотную. Если им с Адамом не повезёт, то их шлюпку затянет в центр урагана, и они ничего не смогут с этим поделать. Хэмфри не сомневается, что им повезёт. Поэтому он выбирает восхищённо смотреть, как Адам двигается на нём. В переменчивом свете прорывающегося сквозь солнца, в призрачных странных сумерках, его кожа кажется ослепительно белой, и Хэмфри согласен поверить, что Адам, как Афродита, соткан из морской пены. Он больше не теряет равновесие, но легко предугадывает каждую волну и танцует вместе с ними, будто всемогущий морской царь. Он зовёт собой любоваться, и перед ним невозможно устоять. Хэмфри тоже хочет танцевать с ним и морем. Он гладит Адама по бёдрам, стирает капли воды с разгорячённой кожи. Приподнимается, обняв его за поясницу и осторожно двигается ему навстречу. Хэмфри быстро ловит нужный ритм. У него вместе с Адамом это всегда получалось легко, и сейчас тоже получается. Не мешают ни ветер, ни качка. Адам обнимает его, опирается на него, тянется ему навстречу. Они целуются неловко и смазано, потому что оба задыхаются и прерываются на стоны и вскрики. Хэмфри прижимает Адама к себе покрепче, и чувствует подушечками пальцев, как тонкая кожа на шее вибрирует от стонов. Чувствует, как под его ладонями грудь, спина, бёдра — всё тело — отвечает мелкой дрожью на каждое движение, пока Адам самозабвенно на него насаживается. Он просовывает руку между их телами и трогает себя. Его дыхание становится всё тяжелее, и он доверчиво роняет голову Хэмфри на плечо, потому что больше не в силах держаться прямо. Хэмфри не знает, откуда силы взялись. Он должен бы потерять равновесие и упасть, но этого не происходит. Наоборот, Хэмфри, не помня себя, подхватывает Адама, вцепившись ему пальцами в нежную задницу. Хэмфри запросто, как что-то само собой разумеющееся, держит его на весу одними руками, подставляет его под свои рваные быстрые толчки. Он больше не танцует, он упрямо вбивается и мчится за удовольствием. Пока Адам хрипло стонет ему прямо в ухо, перекрывая ветер, Хэмфри сосредоточивается только на одном — оказаться как можно глубже, урвать как можно больше. Он не знает, как ему удаётся опомниться, перестать торопиться и дать им обоим отдохнуть. Хэмфри замедляет темп и немного ослабляет хватку, отстраняясь и позволяя обессиленному Адаму откинуться спиной ему на руки. Хэмфри гладит его по пылающей щеке, стирая с неё воду, и замирает, любуясь красивым, непривычно открытым лицом. Сквозь опущенные подрагивающие ресницы на Хэмфри смотрят, часто и растерянно моргая, тёмные от желания глаза. Стоит Хэмфри чуть пошевелить бёдрами — и Адам судорожно вздыхает, жмурится, сводя брови к переносице, хочет что-то сказать, но только хватает воздух ртом. Зачарованный тем, как неверный, чудом пробившиеся через облака, солнечный свет мерцает на загорелой коже Адама, Хэмфри ведёт пальцами от уголка рта по мягкой нижней губе. Адам осторожно, оставив рот полуоткрытым, прихватывает ему большой палец. У Хэмфри по всему телу бегут мурашки, когда он чувствует прикосновение кончика языка к подушечке. Хэмфри смотрит без единой мысли в голове, как полные губы плотно смыкаются вокруг его пальца, и его лицо само собой загорается от глупого стыда. Он ощущает рукой, как у Адама губы складываются в бесстыдную усмешку. Ничего, Хэмфри сейчас отыграется. Он, не убирая руки, снова держит Адама на весу и опять двигается. Как можно медленней входит дюйм за дюймом — так, чтобы Адам прочувствовал каждой дюйм. Хэмфри знает, что у него отлично получается, потому что его пальцы всё ещё у Адама во рту, на них пульсирует горячее влажное дыхание. — Ты только мой, — притянув его к себе, шепчет Хэмфри ему на ухо. У Хэмфри сердце замирает, когда Адам дрожащими губами выдыхает ему в ладонь протяжное, покорное «да». Хэмфри потрясённо отстраняется и тянет Адама за подбородок, чтобы заглянуть ему в лицо, понять, не привиделось ли. В этот раз он смотрит прямо на Хэмфри своими невероятными, искрящимися на сумрачном солнечном свете голубыми глазами. Смотрит преданно и с обезоруживающей искренностью. Адам прикасается ему к виску, поправляет неуверенным движением мокрые волосы за ухо и шепчет: — Хэмфри… Я… Хэмфри не позволяет ему договорить. Он не хочет ждать, он забирает с его губ всё несказанное долгим поцелуем. Адам не спорит. Он плавится в руках у Хэмфри, как мягкий воск, доверяет безоговорочно, отдаётся ему и телом, и душой. Руки устали, и Хэмфри больше не может держать его на весу. Осторожно обняв Адама и потянув его за собой, Хэмфри ложится обратно на носовую перекладину. Аккуратно не получается, и он ударяется о жёсткое дерево лопатками. — Тебе больно? — Адам спрашивает его сквозь поцелуй. Вместо ответа Хэмфри обнимает его покрепче и целует сильнее, неловко сталкиваясь с ним зубами. Наверно, должно быть больно, но Хэмфри не чувствует боли. Наверно, будет синяк, но Хэмфри нет до этого никакого дела. Он прижимает Адама за поясницу, чтобы насадить на себя поглубже, и мчится во весь опор не жалея сил. Адам ласкает себя в том же ритме, его рука ездит Хэмфри по животу. Шлюпку мотает на взбесившихся волнах, но Хэмфри не останавливается. Нельзя останавливаться. Он знает, что Адам близок к разрядке — каждый мускул на спине напряжён до предела, каждый хриплый стон дольше и громче предыдущего. Много времени не требуется, хватает ещё с десяток толчков — и Адам сжимается изнутри, выгибает спину дугой. Хэмфри целует его в широко раскрытый рот, и на мгновение успевает увидеть, как исказила судорога экстаза его лицо. В следующую секунду удовольствие подхватывает и самого Хэмфри, заставляя зажмуриться покрепче и вытянуться всем телом. И всё замирает. Первое, что Хэмфри видит, когда спустя долгую минуту снова открывает глаза — это чистое безмятежное небо у себя над головой. Буря прошла мимо шлюпки. Оставив короткий поцелуй у него на виске, Адам осторожно слезает с него и, не одеваясь, направляется к корме. Хэмфри не сразу вспоминает, что там лежит вещевой мешок. Приподнявшись на локтях, Хэмфри разглядывает голого Адама, пока тот наводит кое-какой порядок и расстилает брезент с тёплым одеялом по дну шлюпки. Хэмфри бы стоило помочь, но он не в силах пошевелиться. Но Адам не в обиде. Улыбаясь, он садится на одеяло и зовёт Хэмфри к себе. По усталой спине бегут приятные мурашки, когда после жёстких досок Хэмфри ложится на толстую шерстяную ткань. Кажется, у него на лопатках и пояснице уже появилось несколько синяков, но это ничего. На «Призраке» обязательно найдётся, чем их смазать, чтобы зажили побыстрее. Хэмфри лежит и ни о чём не думает, не заводит разговор. Адам тоже молчит, только передаёт ему бутылку дорогого портвейна — взял с собой с «Призрака». Берёг для особого случая — так он сказал Хэмфри. Задрав голову, Хэмфри замечает, что бездонный мешок всё ещё не опустел. По меньшей мере, там ещё лежат сухие чистые вещи. Хэмфри никогда бы не подумал, что Адам окажется настолько предусмотрительным. — Адам, — Хэмфри указывает рукой на нос шлюпки. — Получается, ты это всё спланировал? — Я бы не сказал. Импровизации тоже было предостаточно. Но, признаюсь, на примерно такой исход я действительно надеялся. Потому и решил подготовиться, — отвечает Адам, отпивая из бутылки. — И что бы ты стал делать, если бы нас затянуло в ураган? — Да в общем-то, ничего, — усмехается он. — Должно быть, просто утонул бы с твоим членом в заднице. За все прошедшие месяцы Хэмфри так и не смог привыкнуть к его прямолинейной грубости. Его очень тянет возмутиться, но Хэмфри сдерживается. Он знает, что Адам обожает заставлять его чувствовать себя неловко. Он сейчас только этого и ждёт, потому и глядит внимательно на Хэмфри поблескивающими от удовольствия глазами. — Ладно, — решает Хэмфри согласиться, — может это не самая плохая смерть. С, прости господи… — у него загораются щёки, когда он давит из себя: — членом в твоей заднице… Адам в ответ просто смеётся — с видом победителя смеётся, запрокинув голову. Наконец, смилостивившись, он треплет Хэмфри по высохшим волосам и целует в макушку, а потом устраивает голову у него на плече. Они оба снова замолкают. Пока Адам рассеянно водит пальцами ему по груди и плечу, Хэмфри смотрит наверх. Все облака скромно отступили к горизонту, и голубая небесная пропасть распахнулась у Хэмфри с Адамом над головами во всю свою бесконечную ширь. Странно это. Больше не прятать тайну их близости под низким потолком капитанской каюты, а лежать обнажёнными рука об руку на дне шлюпки под открытым небом. Хэмфри вдруг думается, что бог, должно быть, смотрит на них обоих прямо сейчас. Эта мысль напугала бы его, если бы Хэмфри увидел хоть какой-то знак божьего гнева. Но напротив — небо сияет безупречной лазурью, клонящееся к горизонту солнце ласково греет кожу, волны заботливо качают шлюпку. Хэмфри закрывает глаза, чтобы получше вслушаться в плеск воды, мерный скрип дерева и спокойное дыхание рядом, ощутить мягкое одеяло под спиной и нежное прикосновение шершавых пальцев к груди. Весь мир словно божественная колыбель — укачивает и лелеет Хэмфри в своих огромных морских ладонях. Он открывает глаза, когда чувствует осторожный поцелуй в плечо. Адам смотрит на Хэмфри, счастливо улыбаясь. Его глаза — сейчас глубокого синего цвета — мерцают каким-то по-новому и одновременно до странности знакомо. Так, что у Хэмфри почему-то вдруг сладко сжимается сердце. — Знаешь, Хэмфри, — заговаривает Адам шёпотом. — Я до сих пор взять в толк не могу, как это с тобой получилось. Мы встретились, я-то не думал про тебя слишком. Думал, ты чистенький богатенький белоручка, которых тысячи. А сейчас посмотри-ка… — он вздыхает, хмуря брови и собираясь с мыслями. — Что бы я без тебя делал, ты мне очень здорово помогаешь. С досугом, с размышлениями, со шхуной, с… — Адам запинается, его губы дёргаются. — ...с жизнью, — шепчет он, потупив глаза. Хэмфри закидывает руку ему за спину. Он заметил, как Адаму тяжело даются такие признания, он хочет поддержать. — Ты… — Хэмфри оставляет ему несколько коротких поцелуев на лбу и висках, — ...ты мне тоже очень помогаешь. Он хочет сказать гораздо больше, но слова никак не находятся. Смущённый, Хэмфри опускает голову Адаму на грудь, прячет лицо в изгибе плеча и шеи. Хэмфри глубоко и взволнованно дышит, водит носом по контуру ключицы и вдыхает запах моря и свежего пота, ещё не высохшего на коже после любовной близости. Не выдержав, Хэмфри глупо бормочет: — Ты мой морской царь… Плечи под его ладонями дёргаются вверх-вниз от довольного смеха. Адам подтягивает его к себе в объятья и целует в губы. Не так долго, как Хэмфри хотелось бы. Он тянется, чтобы получить больше, но Адам уже не смотрит на него. Приподнявшись, он внимательно оглядывает горизонт, недовольно поджимая губы. — Если мы хотим вернуться на «Призрак» до наступления темноты, нам нужно собираться сейчас. — А если мы не хотим? — Хэмфри тянет его к себе назад, но Адам ему не даётся. — Поверь мне, потеряться посреди открытого океана в этих водах ты хочешь ещё меньше. Вот твои сухие вещи, — Адам кивает в сторону мешка. — Одевайся, поставишь парус, пока я всё уберу.

***

В кают-компании глухая темнота. Хэмфри жалеет, что не зажёг лампу. Теперь ему нужно возвращаться в кают-компанию, двигаясь на ощупь мелкими осторожными шагами. Он терпеть не может вставать по ночам, его глаза очень плохо приспосабливаются к темноте. Он вслепую нащупывает стены, стол, ящики, пару раз бьётся о дверной косяк прямо синяком на ноющей спине. После свидания с Адамом в шлюпке у него ломит всё тело — особенно спину и бицепсы. Но боль приятная и завтра точно пройдёт. Он чуть не вскрикивает, когда вдруг слышит шёпот: — Мистер Ван-Вейден! Из двери, ведущей на палубу, высовывается растрёпанная голова Лича. Приложив палец к губам, он спрашивает всё так же шёпотом: — Капитан спит? Всё ещё испуганный и оторопевший, Хэмфри мелко кивает. — Я услышал, что это вы там ходите, — отвечает Лич. — Можно вас на минуту? Важный разговор. Спешно натягивая куртку прямо на бельё, Хэмфри думает, что зря перепугался. Лич и Джонсон стоят сегодня на ночной вахте, давно ждут возможности поговорить. Почему бы не прямо сейчас, если Хэмфри всё равно не спит? Лич ведёт его на камбуз. Хэмп щурится от тусклого, но всё равно бьющего в непривыкшие глаза света. Не сразу удаётся разобрать керосиновую лампу, ящики, и Магриджа и Джонсона — лампа выхватывает из темноты только их усталые лица. Они подсвечены снизу вверх красноватым, неуютным светом, и Хэмфри на мгновение думается, что это выглядит совсем бутафорски, будто театральная постановка. Он садится на ящик и придвигается поближе к свету, подальше от жутких густых теней. Керосин совсем не греет, и Хэмфри натягивает куртку на плечи, ёжась от ночного холода. Лич садится напротив него. — Мистер Ван-Вейден, — его голос звучит тихо, но торжественно. — мы своё обещание сдержали, у нас всё готово. Теперь дело за малым… — Подождите, — сонно трёт глаза Хэмфри. — Готово к чему? У Лича вытягивается лицо. — Как это к чему? Чтобы укокошить наконец этого мерзавца. Правда, без вас нам никак… — Нет, я не понимаю! — хватается за голову Хэмфри. — То есть вы правда собираетесь… — он мучительно подбирает слово, — …убить… — Хэмфри опять запинается, — …Волка Ларсена? — Ну? — в один голос отвечают Лич и Магридж. — Но так же нельзя! Лич замирает, будто статуя. — Что это значит, мистер Ван-Вейден? — спрашивает он, недобро прищурившись. Хэмфри не знает, что ему сказать, отводит глаза на свои колени. Над ухом у него раздаётся короткий противный звук — это Магридж. То ли смеётся, то ли возмущается. Хэмп поднимает на него глаза и видит его широкую ухмылку — резкие тени тянутся от его кривого рта, уродуют ему лицо ещё больше. Хэмп вздрагивает, когда Лич снова к нему обращается: — Вы, между прочим, дали нам обещание. Или забыли? — Нет, не забыл… Но… Я не могу… — давит он из себя, а внутри всё холодеет. — Простите, но я не могу… — он хватается рукой за голову. — Это как так, Хэмп? — говорит Лич совсем другим голосом. Обычно он этот голос приберегает для Магриджа. — То есть, когда придёт время, ты небось ещё и на его защиту бросишься? Хэмп вжимает голову в плечи. Лич, Магридж, Джонсон смотрят на него, но в полумраке у них на месте глазниц тёмные провалы, глаз не видно — только отблеск лампы. Три жутких, пылающих красным в полной темноте лица. Должно быть, Страшный суд именно так и выглядит. — Что, неужели тебе так понравилось сосать капитанский хер? — пихает его в плечо Магридж. Ни Лич, ни Джонсон его не останавливают. — Дело совсем не в этом! — дёргается Хэмп. — Я же его хорошо знаю! Знаю гораздо лучше и ближе вас! И я не могу… — Что, правда думаешь, что мы его не знаем? — продолжает торжествовать Магридж. — А то, что Гаррисон тени своей пугается, Йогансена убили, Джонсон и я без уха остались — это всё так случайно получилось? Твой Волк Ларсен совсем не при делах? Но ты, Хэмп, видать считаешь, что тебя это всё не касается. Ты же джентльмен, ты такой черни как мы не чета. А, в случае чего, всегда можно подставить капитану свой зад. Острый, тошнотворный стыд выкручивает Хэмпу желудок. Хочется провалиться под землю, хочется достойно ответить, хочется, чтобы кок был не прав. Но Хэмп слишком слаб, он не может бороться, но и согласиться он просто не может. — Но это же всё не значит, что он бездушное чудовище… — шепчет Хэмп. — Моя сестра в точности то же самое говорила про одного ублюдка, — горько усмехается Лич. — Ах, ты совсем его не знаешь, Джордж! Ах, на самом деле он славный человек, Джордж! Меня слушать отказывалась… После долгой тяжёлой паузы он продолжает: — Вышло так, что от позора она сошла с ума и наложила на себя руки. А до ублюдка я так и не добрался… — Лич смотрит Хэмпу в глаза с какой-то нечеловеческой злобой. — Но у тебя же совсем другой случай, правильно, Хэмп? И ты так решил, потому что ты с ним спишь и он тебя до сих пор не прихлопнул. Что, нет? — спрашивает он, когда видит, что Хэмп мотает головой. — А почему тогда? Хэмп так и не находит, что ему ответить. В голове проносятся клочки воспоминаний, слов, ощущений — всё зыбкое, глупое, всё несерьёзное. Всё такое, что стоит рассказать Личу вслух — он поднимет Хэмпа на смех. — Между прочим, я и Джонсон поклялись, что мы тебе поможем, — вздыхает Лич. — Поклялись, что ты в целости и сохранности вернёшься домой. А твой ненаглядный Волк Ларсен тебе хоть что-то обещал? Хэмп молчит. — А чего ты сам его не спросишь? — опять встревает Магридж. — Раз так уверен, что задел его за живое — спроси, что именно он хочет с тобой делать после сезона? Предложи ему себя на подольше. Предложи с тобой остаться. Мы все с радостью посмотрим, как он будет хохотать тебе прямо в лицо. — А ведь отличная идея, кок, — говорит Лич, и каждое его слово звучит как приговор. — Да, действительно, Хэмп, спроси капитана, вдруг он тебе что-нибудь пообещает. А мы ради этого дела даже подождём, нам торопиться некуда. Он хлопает себя по коленям и встаёт с места. Его силуэт полностью в темноте. — Ладно, друзья, — говорит Лич Джонсону и Магриджу. — Не стоит нам отлучаться от вахты слишком надолго. Спокойной ночи, Хэмп. И запомни, мы будем ждать. Без единой мысли в голове Хэмп слушает его шаги, слушает, как Магридж мелко семенит за ним. Дверь хлопает. — Мне очень жаль, — Хэмп вздрагивает, когда Джонсон дотрагивается ему до плеча. Хэмп не заметил, что он решил задержаться. — Но сейчас и правда слишком поздно отступать. Слишком поздно его, — Джонсон кивает в сторону двери, — переубеждать. Теперь можно сделать только одно. Выбирай сторону, Хэмп. Не говоря больше ни слова, Джонсон поднимается и уходит на палубу, оставляя Хэмпа в полном одиночестве.