Обманщики

Волк Ларсен разглядывает принайтовленную новенькую шлюпку и приходит к выводу, что для него дела складываются вполне неплохо. Вместо трёх потерянных человек команды у него появилось аж пятеро — они поартачились конечно, но будут работать исправно. Куда они денутся. Их шлюпка оказалась совсем свежей, в отличном состоянии — намного лучше того корыта, на котором отчалил Джонсон. Волк Ларсен всё злился на себя, жалел, что расщедрился и отдал Джонсону пусть и неисправную, но всё-таки шлюпку, — а сейчас вдруг привалила такая удача! А ещё в шлюпке оказалась бабёнка. Волку Ларсену, правда, эта бабёнка совсем не понравилась. По её тоненьким холёным ручонкам сразу видно — она из благородного, Хэмпового сословия и ни дня в своей жизни не работала по-настоящему. Но не выбрасывать же её за борт. В конце концов, на своём веку Волк Ларсен повидал всякое, но дамочек посреди океана ещё не подбирал. Она ему ещё пригодится. Можно будет поразвлечься, когда появится время и желание. К тому же, женщина в койке Ларсену сейчас определённо пошла бы на пользу. С Хэмпом у него голова совсем задурилась, он даже мечтать стал о всякой ерунде — и едва не поплатился жизнью. Но да ничего, это всё в прошлом. И бабёнка тут как нельзя кстати, чтобы выкинуть наконец Хэмпа из головы. Правда, зря Ларсен подрядил Хэмпа отвести бабёнку вниз, в каюту. Слишком уж долго Хэмп с ней возится. Кажется, вот почему она ему не понравилась. Вернее, не она сама — с неё-то что взять? Обычная озябшая дамочка. Волку Ларсену не понравилось, как Хэмп на неё таращился. Он, как её завидел, так вовсе позабыл про всё на свете. Даже споткнулся на ровном месте, чуть не налетев лбом на планшир. Но стоит ли удивляться? Волк Ларсен не мог не догадываться, что у Хэмпа только джентльмены и леди за настоящих людей считаются. Разумеется, первая попавшаяся девка имеет для него куда большее значение, чем весь сброд на «Призраке». И Волк Ларсен исключением из этого правила не является. Впрочем, не жалко. Пусть воркует над этой дамочкой, сколько хочет. Главное, что Хэмп урок усвоил и держится теперь от Ларсена подальше. А Волк Ларсен, глядя на его сутулую спину, часто думал, что всё сложилось к лучшему. Хорошо, что их развлечения кончились. Правильно, покружилась голова — и хватит. И Хэмп не успел нанести слишком много вреда. Трусливый, жалкий предатель. Но разве хоть раз на памяти Волка Ларсена случалось по-другому? Был его ненаглядный братец, который его обманул и обокрал. Была та, что обещала ждать, но променяла его на сытую благополучную жизнь при первой возможности. И та, которой он перестал быть интересен сразу же, как только деньги кончились. Теперь вот ещё и Хэмп. Они все одинаковые. И все преподали ему один и тот же урок. И на этот раз Ларсен уж постарается усвоить его как следует. Главное, что его горизонт снова чист. Бросать вызов ему больше никто не сунется, Хэмп больше не побеспокоит. И его каюта наконец-то снова полностью в его распоряжении. Правда, проклятые головные боли что-то зачастили, но Волк Ларсен не даст такой ерунде выбить себя из колеи. Заметив чужое присутствие рядом, он отрывает взгляд от шлюпки. Хэмп пришёл. Страдальчески морщась, будто каждое слово доставляет ему физическую боль, он сообщает, что дамочка очень устала и спит. Хэмп не говорит много — ему не нравится говорить, да и Ларсен не горит желанием его слушать. За последние дни они едва ли с десяток слов друг другу сказали — в основном приказы и другие формальности. Но сейчас Ларсен, поддавшись любопытству, спрашивает: — Что за дамочку мы выловили? Хэмп неохотно пожимает плечами, отвернувшись от Ларсена как можно дальше. — Как хоть зовут её? — опять задаёт вопрос Ларсен. — Не знаю… — шелестит Хэмп. Кажется, что на этом разговор и кончится, но вдруг на нервное лицо Хэмпа наползает злая гримаса. — Ты же не отвезёшь её в Йокогаму, а оставишь у себя? — вскидывает он голову и тянет шею, чтобы казаться повыше ростом. — Сделаешь с ней то же самое… что уже сделал со мной? — Допустим, — не видит смысла отрицать Ларсен. — А ты как будто сможешь мне помешать? Ему даже почти интересно, найдётся ли у Хэмпа ответ. Но Хэмп может только возмущённо хватать ртом воздух. — Я… — еле выговаривает он. Ларсен хочет было уйти прочь, но Хэмп вдруг овладевает собой. — Я всё для неё сделаю, — произносит он с внезапной твёрдостью. — Всё, что смогу. Хэмп перестал прятать глаза и смотрит сейчас на Волка Ларсена долго, пристально, не моргая. А Волк Ларсен этот взгляд знает очень хорошо — он успел повидать его много раз. У ненаглядного братца, у кока, у Лича с Джонсоном. И ещё у десятка-другого доходяг, которым в разные годы не посчастливилось перейти Волку Ларсену дорогу. Так и только так — холодно, со спокойной и расчётливой ненавистью, приготовившись бить и одновременно ожидая удара — глядят на врага. Не на разочаровавшего друга, не на отвергнутого любовника и даже не на давнего соперника — а просто на того, кому желают сдохнуть побыстрее, чтобы перестал наконец коптить белый свет. Но Хэмп никогда раньше так на Волка Ларсена не смотрел. Ларсен знает множество его взглядов — томных и страстных, и задорно-счастливых, и испуганных. Ларсен видел его глаза полными слёз, видел его в гневе и в ужасе. Даже когда Хэмп только попал на «Призрак» — он не ненавидел. Может он и боялся, но не переставал смотреть на Ларсена зачарованно, с пусть испуганным видом, но всё же любовался. Пусть Волк Ларсен и колотил его пару раз, пусть угрожал — Хэмп не ненавидел. Пусть Хэмп больше с недавнего времени у него не ночевал и больше к нему не совался — он Ларсена предпочитал избегать и взглядом не встречаться. Но сейчас Хэмп смотрит на Волка Ларсена с холодной и тяжёлой ненавистью. Да, он отчаянно храбрится, ему тяжело не отводить глаза — но его решимости это не умаляет. Хэмп просчитывает про себя, как избавиться от Ларсена, и не скрывает этого. — Не нужно меня недооценивать, — спокойно добавляет Хэмп. Волк Ларсен ему теперь никто. Просто досадная помеха. Злобное чудище, от которого нужно спасти эту его высокородную дамочку. Да что там за бабёнка, если из-за неё Хэмп так вдруг переменился? Золотая, что ли? Вот и выловил же Ларсен на свою голову. Но ничего, он с этим обязательно разберётся. Хэмп может ненавидеть его сколько угодно — Волк Ларсен не дрогнет. Эта ненависть не заберётся ему в сердце, не зажмёт в тиски, не покроет ледяной коркой. Не сделает больно. Волк Ларсен выстоит. Ему нужно быть крепче прибрежной скалы, безмятежней штиля в мёртвых широтах. Волк Ларсен отряхивается и сбрасывает с себя наваждение. Он не будет ничего по этому поводу чувствовать. Он ухмыляется самой презрительной из своих ухмылок и с наслаждением замечает, что Хэмпа передёргивает. — А не слишком ли ты расхрабрился? — спрашивает он вкрадчивым тоном. — Иди-ка, рыцарь, спускайся в трюм. Осмотри шпангоуты, нам не нужна течь. Хэмп колеблется, но не смеет его ослушаться. Не говоря больше ни слова, он исчезает в люке. Отлично. Шпангоутов на «Призраке» более сорока, это Хэмпа займёт надолго. А пока Волку Ларсену очень нужно проведать их гостью. У него есть кое-какой разговор. Он входит к бабёнке без стука. Она подскакивает на кровати и спешно натягивает одеяло до подбородка. — Капитан Ларсен? Что-то случилось? — спрашивает она, хлопая испуганными огромными глазами и спешно пытаясь зачесать растрёпанные волосы. Ларсен не торопится давать ей ответ. Он прислоняется к стенке, скрещивает руки на груди и принимается ей изучать — долго и внимательно. Надо признать, что она далеко не уродина. Хорошенькое, пусть заспанное и обгоревшее личико, большие карие глаза, причёска растрепалась после ночёвки в открытом море, но волосы у дамочки густые, блестящие и явно ухоженные. Впрочем, она хорошенькая только потому, что ещё относительно молода. Сколько ей? Лет двадцать пять, что ли? Значит, совсем скоро завянет и сморщится, от её прелести не будет и следа. Зато все недостатки станет замечательно видно: тяжёлый лошадиный подбородок, выступающие, не по-женски крупные зубы и непропорционально длинный нос. Волк Ларсен повидал множество дамочек куда прелестней. Перед ним раздвигало ноги множество дамочек куда прелестней. А в бабёнке, что сейчас перед ним, совершенно ничего выдающегося. Если Хэмпа раньше женщины совсем не интересовали, то конкретно этой его привлечь решительно нечем. — Простите, я не привела себя в порядок, — снова пытается заговорить с ним дамочка. — Капитан Ларсен, вы не могли бы выйти на… Он обрывает её: — А ты не особенно-то хороша собой. Бабёнка чуть не закашливается. Она выпускает одеяло из рук и сжимает их в крохотные кулачки, заставляя Ларсена усмехнуться. Она видит эту усмешку, и её красное от ожога лицо белеет. Однако, вопреки ожиданиям Ларсена, дамочка не впадает в истерику, а разжимает кулаки и делает вздох, чтобы успокоиться. — Сожалею, что я не смогла удовлетворить ваш вкус, — отвечает она с ядовитой любезностью, гордо вздёрнув свой лошадиный подбородок. — Вы сюда без стука ворвались только за тем, чтобы мне это сообщить? Или у вас есть что-нибудь ещё? Плевать на её колкости. У Волка Ларсена нет ни времени, ни желания вести с ней светскую беседу, и он переходит сразу к делу: — Чего ты наговорила Ван-Вейдену? Дамочка опять растерянно моргает. Она явно сбита с толку, но ей совсем необязательно ничего понимать. Чем меньше она знает, тем лучше. — Я… — она старательно морщит лобик. — Я почти ничего не помню, я засыпала на ходу. Клянусь! Кажется, это он больше говорил. Предупреждал меня насчёт вас. — Предупреждал? И правильно делал, что предупреждал. Я, пожалуй, к нему присоединюсь. — Волк Ларсен делает несколько шагов вперёд, поближе к сжавшейся от страха на койке дамочке. — Будешь вести себя хорошо — продолжает он с одной из самых жутких своих улыбок, — будешь иметь дело только со мной. Но попробуешь повыделываться, морочить мне голову — и я отдам тебя в подарок всей команде. Выбор за тобой. На этот раз колкостей у дамочки не находится — вот теперь-то она наконец-то по-настоящему испугалась. Она мелко дрожит под одеялом и едва сдерживается, чтобы не разреветься. Ничего, зато будет смирной и не добавит лишних проблем. Волку Ларсену и без неё проблем хватает. За его спиной вдруг раздаётся осторожное, почти до нелепости вежливое покашливание. Ларсен чуть не стонет сквозь зубы от досады. Ещё до того, как Ларсен поворачивается к двери, ему ясно, что это Хэмп заявился. Он мнётся с ноги на ногу у распахнутой двери и, похоже, жалеет, что решил привлечь внимание Ларсена. Но отступаться он, разумеется, не будет. — Я пришёл сообщить, что… Что в трюме порядок, — бормочет Хэмп, переминаясь с ноги на ногу. — Только у третьего шпангоута кница покосилась немного, но я уже распорядился на этот счёт. Устроить бы ему разнос, что сунулся куда не просили — но Ларсен вдруг не может сказать ни слова. Даже ответить дежурной фразой на рапорт — тоже не может. Во рту сухо, и языком не пошевелить. Ларсен уже наговорил здесь кучу глупостей, он не хочет сказать ещё на одну глупость больше. Он кивает в ответ — беспомощный, неуверенный жест. Глупец. Слабак и глупец — и Хэмп это отлично видит. Зачем Ларсен вообще притащился сюда, растолкал спящую дамочку? Чего он вообще добился? Чего хотел добиться? Шхуна качает на длинной волне, и бабёнка тихо пищит — она врезалась головой в стену с непривычки. Но Волку Ларсену нет до неё дела. У него по коже бежит холодок, а в коленях дрянная слабость. Пусть меньше, чем на мгновение, но ему кажется, будто пол уходит у него из-под ног. Он не спотыкается, но удержаться стоит заметного усилия. Хорошо, что Хэмп ничего не замечает. Он обеспокоенно пялится на бабёнку, хоть и ясно, что в порядке с ней всё. А Ларсен пользуется его замешательством, чтобы справиться со слабостью. Он выпрямляет спину, расставляет ступни пошире. Всё ерунда. Волк Ларсен отлично стоит на ногах. Он наконец-то прерывает молчание: — Что-то очень уж ты быстро вернулся, Хэмп. Хэмп, разумеется, прячет глаза и собирается бормотать какие-то оправдания — но тут встревает дамочка: — Вы очень вовремя! — лопочет она и давит из себя улыбку. — Мы же так и не познакомились толком! Я уснула и не успела никого здесь поблагодарить за спасение. Мы с капитаном Ларсеном уже немного побеседовали. Он был так любезен и зашёл, чтобы лично поприветствовать меня на борту «Призрака». И объяснил кое-что насчёт местных порядков… — и добавляет, зябко передёрнув плечиками: — Очень доходчиво объяснил. Волк Ларсен не слушает её щебетание. Он смотрит на Хэмпа, и ему совсем не нравится то, что он видит. Потому что Хэмп не сводит взгляда с бабёнки, не замечает больше ничего вокруг. А на лице у него написана такая восторженная, невыносимо идиотская признательность, что так и тянет съездить ему кулаком промеж глаз. — Не стоит благодарностей… — говорит он, заметно смущаясь. — Прошу извинить, я до сих пор не знаю вашего имени. — Мод Брустер. Хэмп ни с того ни с сего широко разевает рот и восторженно вздыхает. — Мод Брустер?! Поэтесса? — Господи, Ван-Вейден… — теперь и дамочка тоже в полном восторге. — Да как я сразу не вспомнила! Вы что, и правда Хэмфри Ван-Вейден? Наставник американской литературы номер два? Не может быть! Как же я рада! И они принимаются весело чирикать чёрт-те про что: издательства, конференции, доклады, имена других таких же богатых бездельников. Ларсен ровным счётом ничего не понимает из их птичьего языка — но это не заботит ни заявившуюся к ним на шхуну поэтессу, ни Хэмпа. Хэмп сияет от счастья, позабыв про всё на свете. Ладно. Раз им так здорово вдвоём, Ларсену тут больше делать нечего. Он достаточно уже выставлял себя полным идиотом. Он протискивается к двери и уходит, не сказав ни единого слова. На пути к кают-компании он слышит, как Хэмп выбегает из каюты и зовёт его, лопочет какие-то там объяснения. Пошёл он к чёрту. На палубе, конечно же, полный бардак. Сами без Ларсена ничего не могут, даже стаксель убрать. А Гаррисон совсем отличился. Он перепутал шкоты и фалы, запутался и свалился Ларсену прямо под ноги. Он и берётся верещать, как свинья, когда Волк Ларсен наказывает его парой-тройкой пинков за растяпство. Оказывается, Ларсен слегка увлёкся и руку ему сломал, когда швырнул к борту. Пожалуй, так даже лучше. Жалко, правда, что Ларсен ему другую руку не сломал. Ведь моряку, который после полугода в море снасти удержать не умеет, здоровые руки ни к чему. Разумеется, Хэмп и дамочка оказываются тут как тут — стоят возле двери в кают-компанию и пялятся на Ларсена с одинаковыми брезгливо-возмущёнными лицами. Пусть думают, что хотят. Он отправляет Хэмпа в кубрик лечить Гаррисона и уходит к юту, не сказав недовольной дамочке ни слова. Не до неё сейчас. Но и на юте ему опять не дают покоя, на этот раз дело в охотниках. Они отправили тех, кто посмелее — Смока и Хорнера — выяснить, как там насчёт окончания сезона. Погода им, дескать больше не нравится, дни становятся всё короче, а промысел — всё хуже. Все суда давно уже повернули к Йокогаме, и «Призраку» тоже пора. Волку Ларсену наплевать, что делают другие суда. А эти лентяи будут охотиться столько, сколько он скажет. Как бы Смок и Хорнер ни пытались храбриться, Ларсену ясно, что истинная причина, с чего охотникам так на берег захотелось, вовсе не в худой добыче. Эти трусы попросту боятся попасть Ларсену под горячую руку. Хэмпа бы, конечно, было бы неплохо высадить. Но делать крюк для захода в порт, тратить время — много чести. Не настолько Хэмп важен. Волк Ларсен должен забыть про него. А значит, Волк Ларсен про него скоро забудет. Устроив на палубе более-менее сносный порядок, Ларсен уходит к себе в каюту. Курс нужно уточнить, и кроме него это никто не сделает. Работа спорится. Мигрень, которой он опасался, не пришла, и наконец-то впервые за этот проклятущий день у него всё выходит как надо. Увлёкшись, Ларсен даже добирается до своего звёздного планшета, за который давно не садился. Он так увлекается, что даже пропускает ужин. Появилась идея, как улучшить точность, с которой определяется положение корабля: если всё получится, погрешность была бы всего лишь несколько футов — такого не может ни один современный навигационный прибор! Он раскрывает тетрадь с вычислениями, хочет закурить и тянется за спичками, но коробок оказывается пустым. Ларсен шарит по карманам, но — проклятье! — про запас у ничего нет. Ничего не поделаешь. Нужно вставать и тащиться в кладовку, искать там спички. Там он забирает с собой коробку со всеми оставшимися. Чтобы больше не нужно было ради спичек так морочиться, отодвигать люк и лезть куда-то глубоко вниз. Со стороны трапа Ларсен — ещё не видит и не слышит, но вдруг ясно чувствует — смутное движение. Следуя безошибочному инстинкту, он быстро, без единого звука, задвигает люк, и прячется в густую тень между полками. Ларсен делает правильно, потому что мгновение спустя у него прямо над ухом раздаётся взволнованный женский голос: — Господи, бедный юноша. Как его рука? Неужели и правда сломана? Всего лишь от одного удара… За шагами Мод Брустер по трапу следуют ещё шаги. Шаги, очень хорошо знакомые Ларсену. — Да, но я уже о нём позаботился, — успокаивает её Хэмп. — Всё в порядке, сейчас Гаррисон отдыхает в кубрике. И вам тоже лучше пойти поспать, мисс Брустер. — Да не могу я спать! Как мне уснуть после всего, что на меня сегодня… Хэмп встревоженно машет на неё руками, будто хочет взлететь. — Бога ради, говорите потише, — шепчет он. — Капитан же у себя, его каюта всего в десятке футов дальше по коридору. Хотите, чтобы он пришёл сюда? Ларсен едва сдерживается, чтобы не усмехнуться. Они оба — что дамочка, что Хэмп — голосят сейчас так, что, должно быть, их даже в кубрике охотников слышно. Но Ларсен не будет их разочаровывать слишком рано. Пускай пока верят, что конспирация удалась. Дамочка послушно переходит на шёпот: — Но скажите мне ради всего святого, Хэмфри… Почему, почему вы просто стояли и смотрели на это варварское избиение? Хэмфри? Вот как она его теперь называет? Надо же, как быстро они успели сблизиться. — После я отвёл Гаррисона в кубрик и наложил на руку шину, — Хэмп будто бы не замечает её фамильярности. — Я сделал всё, что мог. — Но почему… — Почему я не вмешался? Вы сами сегодня имели с ним дело. Вы видели его жуткую силищу. Вы знаете, на что он способен. Как именно вы мне предлагаете вмешаться? — Хэмп беспокойно переминается с ноги на ногу и встаёт прямо на люк. Ему хватило бы чуть опустить голову, и он бы встретился взглядом с Ларсеном. Но Хэмп не сводит глаз со своей новой подружки. — Но вы всё ещё могли бы… — лепечет она. Хэмп не даёт ей договорить. Он перебивает с сердитой визгливой интонацией — знакомой Ларсену настолько хорошо, что даже тошнит: — Что ещё я мог бы? Неужели переубедить его? — Да, что-то в таком духе… — бормочет Мод Брустер. — Или, быть может, я попыталась… — О нет, ни в коем случае! Даже думать об этом забудьте! — вопит Хэмп, позабыв, что собирался говорить тише. — Мисс Брустер, послушайте, поймите меня. Наш капитан, Волк Ларсен… Он чудовище. Причём чудовище очень умное. Он очень ловок в том, заморочить вам голову, убедить, что чёрное — это белое. Не подпускайте его к себе. Помните: у него нет ни сердца, ни совести. Что же. Это далеко не первый раз, когда Волк Ларсен про себя подобное слышит. Давно уже пора привыкнуть. Проклятый спичечный коробок! Ларсен не заметил, как смял его и переломал все спички. Из каких опилок теперь спички делают? — Я знаю, — слушает он дальше шёпот Хэмпа, — вам кажется, что я сгущаю краски. Мы привыкли, что чудовища выглядят совсем по-другому. Глядя Волку Ларсену в глаза, на его открытое лицо, легко позабыть, сколько злодейств он совершил. Потому что глаза, как мы знаем, это зеркало души, а у монстров не бывает таких больших и красивых глаз, верно? Не бывает таких искренних улыбок… Мисс Брустер, похоже, оказалась совсем сбита с толку. Сквозь решетку люка Ларсен видит, как она недоумённо морщит свой хорошенький лобик. — У него красивые глаза? — удивляется она. — Я что-то не приглядывалась. Мне было совсем не до его внешности… Ларсен жалеет, что сквозь решётку люка ему не удастся как следует рассмотореть лицо Хэмпа. Сейчас и пару сотен долларов было бы не жалко на то, чтобы посмотреть, как Хэмп мечется. — Вы… — запинается он, едва не закашливаясь, но быстро обрывает себя: — Это не суть. Главное, не ведитесь ни в коем случае. Волк Ларсен запросто притворится откровенным, если посчитает нужным. Никогда, ни в коем случае не принимайте эту откровенность за чистую монету! Помявшись ещё немного, Хэмп продолжает: — Я вас не убедил? Конечно же, вы сюда только попали. Здесь всё совсем по-другому. Это мы с вами, люди образованные и интеллигентные, привыкли считать, что совесть можно разбудить даже у законченного злодея. Бабёнка Хэмпу ничего не говорит, но он совсем забеспокоился. Воровато оглядываясь по сторонам, Хэмп подходит к ней настолько близко, насколько ему позволяют приличия. — Мод, послушайте меня, пожалуйста, внимательно… — переходит он на шёпот. Правда, Хэмп стоит прямо над люком, и Ларсен всё равно отлично слышит каждое его слово. — Дело в том, что я уже… Я уже дал себе обмануться. Пусть он похитил меня, пусть заставил на себя работать — и всё же я подпустил его к себе близко. Думал, что я для него что-то значу. А меня предупреждали. Все на судне в один голос говорили, что верить ему нельзя. Говорили, что это демон, а не человек — но я всё равно попался… Хэмп прерывается на долгий, очень убедительный страдальческий вздох. Ларсен знает, что дамочка ему поверит. Он и сам этому подлому обманщику слишком долго верил. — Я обожал его слушать и убедил себя, что на него мои слова тоже оказывают влияние. Я тогда всерьёз верил, что мы могли бы понять друг друга, заставить изменить мнение. И я всерьёз переживал, что где-то был не прав по отношению к нему, мучался совестью… Хотел… Ах, главное, что ему было всё равно! А всё остальное неважно! Неважно, значит? Заговор, предательство, бесконечное враньё — это всё неважно? Замечательно Хэмп устроился. Он, как всегда, самый бедненький и праведный. Жертва в лапах чудища, в котором ничего человеческого не было и быть не может. Мерзкий лгун. Ему лишь бы только себя в лучшем свете выставить. Ничего, сейчас узнают правду. Волк Ларсен не позволит на себя клеветать. Он уже заносит ногу на ступеньку, но горячая, клокочущая ярость внезапно уступает место сомнению. Ведь Ларсен сегодня уже вломился к дамочке, ни о чём не подумав, и наломал дров. Пора бы начать учиться на своих ошибках, а не выставлять себя посмешищем ещё один раз. К тому же, Хэмп прав. Хэмп никогда не стоил того, чтобы быть к нему неравнодушным. Значит, Волку Ларсену действительно всё равно. Ярость пройдёт — и останется только безразличие. Поэтому Волк Ларсен просто постоит и послушает, как Хэмп от него отрекается. Узнает, какой гнусной лживой тварью Хэмп оказался на самом деле. И пусть увиденное будет уроком, очередным подтверждением уже давно известной истины. Пора бы наконец, на старости лет, этот урок выучить. Выжечь его, если нужно, калёным железом у себя в потрохах, чтобы больше не забыть. Люди делятся на два типа: свиньи, которые своей гнусности не стесняются, и свиньи, стремящиеся, как Хэмп, прикрыть гнусность красивыми словами и замысловатыми умозаключениями. Исключений нет и быть не может. И в мире, где свинство правит бал, нет греха страшнее, чем слабость. Доверие — это слабость. Надежда на лучшее — это слабость. Любовь — это слабость. Нельзя быть слабым. Слабых бьют, слабых предают, слабым всаживают нож в спину. Слабость нужно вырезать, как вырезают раковую опухоль. Ларсен снова отходит от трапа обратно в самую чёрную тень. Прикрыв веки, он выравнивает дыхание и позволяет холодной, проясняющей сознание ненависти разлиться в груди. А Хэмп тем временем не унимается: — Главное, что как только Волку Ларсену перестало быть интересно изображать со мной сердечность, как только ему захотелось поглядеть на мои страдания — он, не колеблясь ни секунды, сразу позабыл и про наши задушевные вечера, и все свои обещания. Он опозорил меня. Он издевался надо мной. Он сказал, что все мои слова и плевка не стоят… Мод, поймите, я всегда для него был всего лишь игрушкой, китайским болванчиком. И однажды ему захотелось эту игрушку сломать. — Хэмфри, мне очень жаль… — заговаривает бабёнка после долгой паузы. Разумеется, она купилась. — Жаль, что он так обошёлся с вашей дружбой. — Дружбой?.. Да, дружбой, — эхом повторяет за ней Хэмп. Ларсен готов побиться об заклад, что слышит в его голосе огромное облегчение. Бабёнка трогает его за плечо и говорит сочувственным шёпотом: — Я видела у вас на руках шрамы. Это Волк Ларсен их оставил? — Нет, не он. Но это из-за него они появились, — Хэмп замолкает. То ли не знает, что сказать, то ли — скорее всего — фиглярствует и напускает на себя таинственный вид. — Простите, я слишком любопытна. Понимаю, что вы не готовы… — Не шрамы самое страшное, Мод. Да, моё тело действительно никогда не станет прежним. Но и мой разум тоже — и это… По моей вине погибло трое человек — вот до чего я докатился на этом проклятом судне! Разойдясь не на шутку, Хэмп хлопает ладонью по столу, но получается хиловатенько. — Это вы меня простите, Мод, — продолжает он. — Мне не следовало вам всё это говорить. Но я не знал, как вас ещё убедить. Послушайте, вам сейчас не за меня тревожиться нужно. Тревожьтесь за себя! Я-то ему надоел. А вы — его новая игрушка, и вы в большой опасности. Не дайте ему себя одурачить! Нельзя допустить, чтобы с вами случилось то же, что и со мной. Я не допущу. Последние слова Хэмп говорит с такими уверенностью и решимостью, каких Ларсену никогда не удавалось от него добиться. Ему не удалось, зато дамочке надо было только глазками похлопать. — Не думаю, что капитан Ларсен будет тратить силы на то, чтобы меня одурачить. Кажется, он держит меня просто… Скажем так, про запас. Сейчас он меня почти не замечает, но когда представится подходящий повод… — её голос ломается от испуга. — Он придёт за мной, как ходят в погреб за бутылкой вина для особого случая. Придёт и ни в чём себе отказывать не будет… Вы сказали, что не допустите этого. Но, Хэмфри, что вы можете ему противопоставить? Как он избил сегодня матроса… — Мы убежим, — говорит Хэмп так, будто это дело уже решённое. — Дайте мне только немного времени. — Разве у нас есть время? Сколько? — Недели. Если не повезёт, то дни. — А что, если счёт идёт на часы? — не успокаивается дамочка. — Я боюсь, что он придёт ко мне сегодня ночью… — Нет, сегодня он не придёт. У него сейчас работы много. А когда ему приходится много работать, он обычно не… — Хэмп замирает на полуслове и зеленеет, а Ларсен едва успевает вовремя сдержать смех. — Короче говоря, — спешит Хэмп договорить, — у нас есть по меньшей мере несколько дней. Нельзя их потерять попусту. — Господи, значит он и до меня уже похищал женщин? А что… — ужасается дамочка. Не дождавшись от Хэмпа ответа, она в ужасе всплескивает руками. — Нет, Хэмфри, я не хочу знать, я больше не выдержу! Господи, я так боюсь, как же я боюсь… Дальше Ларсену надоедает их слушать. Дамочка всё никак не перестанет кудахтать, что боится, а Хэмп предсказуемо кудахчет в ответ, что всё будет хорошо. Он отводит её в каюту спать, а сам уходит на палубу стоять на вахте. А Волк Ларсен остаётся сидеть в кладовке. Он смотрит на раздавленный коробок у себя в руке и не думает ни о чём. Прождав с полчаса, чтобы Мод Брустер точно уснула, он как можно тише вылезает из люка и уходит к себе в каюту. Волк Ларсен очень устал. Кажется, голова заболевает. Чёрт возьми, и куда подевались пилюли? Он смахивает весь хлам со стола — аккуратным быть нет ни времени, ни желания. Жестянка с пилюлями обнаруживается под ворохом бумажек — почему он никак не начнёт держать её всегда под рукой? Ясно почему. Потому что Ларсен надеется, что каждый приступ — последний и больше мигрень не придёт. Он просто идиот. Он проталкивает обезболивающее в горло, запивает их чем под руку попадётся. Под руку попадается неразбавленный виски — пускай, а вдруг так подействует лучше. Волк Ларсен делает ещё несколько глотков. Спирт обжигает глотку, виски проливается прямо на бумаги, на математические выкладки — пускай. Всё лучше, чем головная боль и наваливающаяся тяжёлым грузом глупая и бессмысленная тоска. Давно, конечно, такого не было. Может, подействует хоть что-то. Хоть пилюли, хоть виски, хоть посидеть в тишине и одиночестве — лишь бы перестало быть так паршиво. Нужно просто лечь спать. Главное перетерпеть ночь, а на утро станет легче. Но спать Волк Ларсен не может, а убить время нечем. Он пробует читать, но не может сосредоточиться, хотя головная боль вроде бы притупилась. Размышлять тоже не получается. Вернее, размышлять у него получается, но совсем не о том, о чём ему размышлять хотелось бы. В голову лезет только что-то совсем невразумительное. Нет, не что-то, а кто-то. Хватит тратить время, всё же предельно ясно. Хэмп просто ему взахлёб врал. Точно так же, как сейчас врёт сейчас своей подружке. Да, Волк Ларсен был уверен, что отлично умеет чуять ложь. Но, видать, переоценил себя. Значит, впредь он будет исходить из того, что все ему лгут — пока не докажут обратное. Так будет вернее. Вот и всё, решение найдено. А сейчас надо спать. Тем более, что последние недели Ларсен спал препогано — если спал вообще. Пока Ларсен Хэмпа с того света вытаскивал, ему было не до сна. Господи, как же он мог быть таким слепым? Столько сил потратил — вспоминать стыдно. Зато Хэмпу ничуть не стыдно, Хэмп себя отлично чувствует. Этот напыщенный трус и лицемер стоит прямо сейчас там на вахте и упивается чувством собственной непогрешимости. Да как он только смеет?! Злоба захлёстывает Ларсена с головой. От злобы вспыхивает каждый нерв — от спинного мозга до кончиков пальцев. Тело само, как на пружинах, выпрыгивает с койки, и ноги требуют движения. Ларсен мечется по каюте, как загнанный зверь. Он ходит кругами, чуть было не опрокидывает кресло в ночной темноте. О нет, так дело не пойдёт. Всё равно теперь не уснуть. Чёрт с ним. Ларсен поднимется наверх. В самом деле, не перед Хэмпом же робеть. Хочется поставить его на место. Хочется заглянуть в его лживые глазёнки и увидеть его наконец, без романтических бредней, таким, какой он есть — малодушным и никчёмным человечишкой. Ничего Хэмп, конечно, не поймёт — но хотя бы испугается как следует. Пусть испугается. Волку Ларсену это доставит удовольствие. Он не замечает, как быстро ноги приносят его на полубак. Вахтенные ведут себя точно так же, как они ведут себя всегда, стоит им завидеть начальство. Они все как один — и толстый неповоротливый Луис, и юркий Уфти, и заспанный помятый механик, один из тех, кого они сегодня подобрали — испуганно подскакивают на ноги и вытягиваются во весь рост. Они ждут взбучки, но Ларсену на них наплевать. — Убирайтесь отсюда, — командует он. — Живо! Не обращая на них больше никакого внимания — ведь и так ясно, что протестовать никто не будет — Ларсен поворачивается к Хэмпу, который на вахте за главного. Тот стоит позади, скрестив на груди руки. — Я правильно понимаю, что на меня приказ не распространяется? — спрашивает Хэмп голосом, полным усталой обречённости. Он нисколько не выглядит удивлённым. Будто бы ждал, что Волк Ларсен вот-вот явится по его душу. Боится ли он? Сложно сказать. Однако он точно очень скоро забоится. — Хэмп, — не утруждает себя предисловиями Ларсен. — почему у тебя подвахтенные спят? Или думаешь, я не видел, что они вскочили аккурат к моему приходу? Но Хэмп совсем не пугается. Он отвечает спокойным, нудным и невозмутимым тоном — точно в такой же манере он, бывало, пересказывал Ларсену очередной философский талмуд. — По судовым правилам в хорошую погоду вахтенным разрешено отдыхать. К тому же, я, как и положено начальнику вахты, не спал, и рулевой, как видишь, — Хэмп кивает в сторону бака. — тоже на месте. — Думаешь, у тебя получится извернуться? — цедит Ларсен сквозь зубы, тоже оглядываясь на бак. Рулевой, как назло, действительно на месте и курс держит. Палуба убрана, все шлюпки в отличном состоянии. Но это не значит, что Волк Ларсен не найдёт повода, чтобы осадить Хэмпа. — Ты же не из-за вахтенных сюда пришёл, верно? — вдруг набирается смелости Хэмп. — Спящие вахтенные — это всего лишь предлог. Истинная причина — это мисс Брустер. Тебе не нравится, что она предпочитает моё общество твоему, поэтому ты решил со мной поквитаться. Но… Волк Ларсен ничего не остаётся, кроме как захохотать. — Серьёзно? Ты решил, что я здесь из-за бабёнки? — Он смеётся долго и с удовольствием, наблюдая, как сползает с Хэмпа его напыщенная гримаса уверенного в собственной правоте святоши. — Да плевать мне на неё. Если я захочу, она будет в моём обществе постоянно — и мне неинтересно, что она предпочитает. Как Ларсен и ожидал, Хэмп отшатывается от него, скорчив недовольное личико. Он собирается громко возмутиться, но передумывает и только нервно дёргает ртом, низко опускает голову и прячет глаза. — Людоед… — шепчет Хэмп, уверенный, что Ларсен его не слышит. — Чудовище… — Чего ты там бормочешь себе под нос? На секунду Ларсену кажется, что Хэмп сконфузится и промолчит. Он видит, что Хэмп очень хочет промолчать, но почему-то — видать, решил поиграть в героя — нацепляет на себя притворную смелость и говорит, дёргая нервным ртом: — Я не понимаю… Ты устроил сущий ад своей команде, ты покалечил Джонсона, ты мучал меня, теперь вот мисс Брустер... Господи, когда наконец ты крови вдоволь напьёшься? Сколько тебе ещё судеб нужно изуродовать, чтобы… Волк Ларсен не выдерживает. — Довольно! Мне надоело слушать, как ты корчишь из себя жертву! Неблагодарная ты тварь, да я же из кожи вон ради тебя лез! Ему стоило бы остановиться, но он уже не может. Злоба несёт его вперёд и не даёт опомниться. — Я был готов распотрошить любого, кто захочет навредить тебе! Я учил тебя всему, что знаю сам! Всем с тобой делился! Я подумать не мог, что подпущу к себе кого-нибудь так близко! Я… — его голос срывается, на крик больше нет сил. — Ты даже знаешь моё имя, я так любил, когда ты говорил моё имя… Он тяжело, рвано дышит. Руки дрожат, и он прячет их за спиной, чтобы Хэмп не заметил. Сейчас пройдёт, должно пройти. Не может не пройти. В грудную клетку как будто раскалённый уголь засунули. Это ничего страшного, это… Да чего себе-то врать? Это сердце болит. Cтыдная, позорная слабость. — А что в итоге? Что я получил в ответ? Ты сговорился убить меня! Ты… Ты предал меня! А потом при первой же возможности помчался нашёптывать едва знакомой девке, какой я негодяй и кровопийца! Ну так получайте злодея! И ты, и подружка твоя, и все здесь — вы ещё как заслужили, чтобы я прошёлся по вашим головам! Ему хочется кричать ещё, но не хватает воздуха. Ларсен никак не может отдышаться, как после бега вверх по тысяче ступеней. Кровь стучит в ушах, заглушая все ночные звуки, но голос Хэмпа он всё равно бы услышал. Однако Хэмп молчит. Его взгляд ничуть не смягчился, его взгляд выражает чёрт знает что. Ларсен не может прочитать его лицо — не то из-за темноты, не то потому, что Хэмп опять напялил свою хмуро-недоумённую страдальческую гримасу. Одно ясно — Волк Ларсен о своей глупой вспышке очень пожалеет. — Оттого, — цедит Хэмп, — что у тебя иногда бывал каприз быть ласковым со мной, ничего не меняется. Пусть я раньше дорожил нашей… близостью. Она была противоестественной, она опозорила меня на всю жизнь… Но я ей всё равно дорожил. Но теперь это больше не важно. После того, как ты… Лицо Хэмпа передёргивается, как от судороги. Он явно совсем не хочет говорить, но видит, что придётся. — …Душил меня, — заставляет он себя продолжить — надругался надо мной, изнасиловал меня, всё, что было прежде, важным быть перестало. — Сперва ты не можешь ответить на простейшие вопросы, несёшь чушь, доводишь меня до бешенства — Ларсен сжимает кулаки с новой силой. — а потом ещё и я у тебя оказываюсь виноват? — Я говорю о другом, — возражает Хэмп. — О том, что ты показал себя во всей красе. Потому что ты упивался тем, что принуждал меня. Упивался моей болью, моим бессилием, страхом, унижением. Чего стоят твои ласка и доброта, если насильником ты быть никогда не перестанешь? Ты сделал это два года назад с несчастными японками, ты сделал это со мной. И ты обязательно сделаешь это снова. Потому что такова твоя натура. Волк Ларсен привык считать себя тем, кто за словом в карман не полезет. Но прямо сейчас он не может найти никакого ответа. Он знает совершенно точно — знает ничуть не хуже, чем такелаж над головой или палубу под ногами — что Хэмп говорит чушь. Но что сказать, если Ларсен едва помнит тот злополучный вечер? Он помнит только, что не смог оттолкнуть от себя Хэмпа, когда тот к нему потянулся, но и оставить его подлость без наказания было тоже нельзя. А всё остальное сказанное и сделанное слепилось в мерзкую кашу, в которой совсем не хочется ковыряться. Волк Ларсен не будет ничего объяснять. Впрочем, Хэмп слушать тоже не собирается. Хочется провалиться сквозь палубу — лишь бы не быть здесь, не быть обязанным выслушивать, что ещё скажет Хэмп. Оказаться бы за тысячу миль отсюда. Там, где заброшенный маяк, где сосны, разожжённая печка, покой и нет никакого Хэмпа. Но это невозможно. Придётся дотерпеть. Ларсен не убежит с поля боя. Он может и идиот, но по крайней мере он не трус. — Знаешь, — никак не угомонится Хэмп. — я очень сожалел, что впутался в авантюру Лича. Я всё испортил, я готов был у тебя в ногах валяться и вымаливать прощение. Но теперь я жалею совсем о другом. Его лицо вдруг ожесточается. Губы растягивает доселе незнакомая Ларсену, злая жутковатая улыбка. — Когда Джонсон приковал тебя к скобе… Надо было не вмешиваться. — Хэмп смотрит на Ларсена долгим, немигающим, почти не человеческим взглядом. — Надо было позволить Личу завершить дело до конца. Столько судеб поломалось — Лич, Джонсон, даже кока мне жалко — и всё потому, что я захотел спасти тебя. И мисс Брустер была бы в безопасности, если бы не я… Я жалею, что из-за меня ты всё ещё жив. Больше всего на свете жалею именно об этом. Что же, ничего нового. Не то чтобы Волк Ларсен удивляется, что Хэмп опять желает ему смерти. Пора прекращать этот фарс. Он хватает Хэмпа за воротник и подтаскивает к себе, замахиваясь кулаком. Хэмп испуганно втягивает голову в плечи и зажмуривается, но мгновение спустя находит в себе силы расправить плечи и взглянуть Ларсену в глаза. Его страх никуда не делся, здесь он Волка Ларсена никогда не обманет. Но во взгляде Хэмпа он читает не только страх — там и презрение, и полная уверенность в собственной правоте. Её он из Хэмпа не выбьет, даже если сломает ему каждую кость. Так Волк Ларсен не выиграет. Но как тогда быть? Ударить — значит проиграть. Отпустить Хэмпа — проиграть. Когда Ларсен идёт напролом и требует объяснений — как сегодня с бабёнкой — он тоже остаётся в дураках. Если отсиживается тайком в кладовке, не поддаваясь ярости — лучше не становится. Что бы Волк Ларсен ни предпринимал, как бы ни старался — с этим чёртовым Хэмпом он обречён на проигрыш. Всё безнадёжно. Но нельзя стоять столбом и пропускать мимо ушей его наглые угрозы. Ларсен разжимает пальцы. Лучше попробовать по-другому. — Значит, свой шанс ты упустил, и другого у тебя больше не будет, — говорит он, шагая прямо на Хэмпа. — Зато я могу швырнуть тебя за борт в любой момент. Хэмп пятится назад, и очень скоро его спина упирается в планшир. Ему приходится изогнуться, и разгулявшиеся волны лижут ему затылок разок-другой. Ларсен отлично видит, как панически забилась у Хэмпа жилка на шее. — Пока что твои выходки приносят мне меньше хлопот, чем принесла бы возня с очередным новым помощником. Но я запросто могу передумать — так что, будь добр, не испытывай моё терпение. Иначе пожалеешь. И твоя подружка тоже очень пожалеет. Всё понял? Он не дожидается ответа от Хэмпа — одного короткого взгляда хватает, чтобы увидеть, что Хэмп всё отлично понял и впредь за языком следить будет. Ларсен разворачивается и уходит с полубака. Теперь Хэмп станет послушным — и чёрт с ним. Оказавшись на шканцах, Ларсен подходит к борту и устало облокачивается на планшир. Нужно идти спать, иначе голова разболится. Чем скорее он пойдёт спать, тем скорее наступит завтра — а завтра он точно почувствует себя лучше. Чтобы отвлечься от своего дурного настроения, Ларсен бросает взгляд вдаль. Ночь сегодня на редкость ясная для осени. Но чем ближе к декабрю, тем таких ночей будет меньше. К юго-востоку на небосводе ярко горят три звезды из пояса Ориона — летом это созвездие не увидишь. А летом… Ему вспоминается, как всего-то несколько месяцев назад они стояли с Хэмфри на этом же самом месте и самозабвенно мирились. Был июнь, Орион было совсем не видно, зато над их головами сияла, будто до блеска начищенная, Кассиопея. Что там — весь Млечный Путь пылал так ярко, что одного лишь звёздного света хватало, чтобы видеть веснушки на носу у Хэмфри. Адам нёс тогда какую-то чушь и верил, что Хэмфри понимает. Какой же он тогда был безнадёжный идиот. Стыдно. А он-то думал, что эта тёплая летняя ночь навсегда останется по-настоящему хорошим воспоминанием. Но выходит так, что теперь Ларсен будет ненавидеть всё, с этой ночью связанное. Даже на проклятую Кассиопею взглянуть будет тошно. Он сглатывает сухой прогорклый комок в горле. Ларсена невольно тянет опять взглянуть на полубак. В темноте он различает фигуру Хэмпа, всё так же прилежно несущего вахту, будто ничего не случилось. До звёзд ему нет никакого дела. Что же, пусть Хэмп и оказался с гнильцой, но кое в чём он всё-таки прав. То, что Ларсен по глупости с ним носился как с писаной торбой, больше не имеет никакого значения. Только вот… Почему это так тяжело даётся? Почему ему столько усилий приходится прилагать, чтобы не скатываться чуть что в сентиментальное слюнтяйство? Давно бы надо привыкнуть. Смириться, что любая людская душонка — насквозь гнилая. Не ждать чудес, убить в себе сопливого мальчишку. Это единственный способ выжить. Хэмп, охотники, вообще все его подчинённые, и бывшие, и нынешние — уверены, что Волку Ларсену злодейство даётся играючи. Что его бессердечность это нечто само собой разумеющееся. Увы, не для него. Для него бессердечность — это роскошь. Он бы всё на свете отдал, лишь бы ему действительно было бы легко жить так — безжалостно и ярко, дышать полной грудью, ни с кем не считаясь. Насмехаться над чужой слабостью, а не барахтаться в своей собственной, как он это делает сейчас. Волк Ларсен делает долгий, тяжёлый вздох. Как же он устал. Кажется, за этот рейс он постарел на тысячу лет. Но довольно себя жалеть. Волк Ларсен не раз выбирался и из совсем безнадёжных передряг. Даже когда потерял мачты посреди открытого моря — не сдался и справился. А сейчас и вовсе ничего страшного не случилось, а он что-то разнылся. Ведь подумаешь — всего лишь в очередной раз получил подтверждение собственным взглядам. Напротив, Ларсен в выигрыше остался: неплохо развлёкся с Хэмпом, избавился от бунтовщиков. Сейчас он пойдёт спать, а завтра сам охотиться выйдет. Ему не помешает развеяться. Его взгляд скользит вдоль борта, по убранным, начищенным шлюпкам. Одной не хватает. Какого чёрта?! Всё было в порядке, когда Ларсен только поднялся на палубу. Значит, сбежали у него прямо из-под носа, а он ничего не заметил. Не заметил, потому что собачился с Хэмпом. Не обращая внимания на разгорающуюся от усталости головную боль, он поднимает на ноги всю команду. Нужно отыскать беглецов. Он недосчитался шестерых: троих подобранных сегодня матросиков с почтового парохода, Гаррисона, а также Хорнера и Смока — как назло, двоих самых опытных и лучших охотников. И чего им всем на месте не сиделось? Ладно бы эти жалкие смазчики, они на своём почтовом пароходике настоящего моря не видели. Чёрт с ним с сопляком Гаррисоном — ему на «Призраке» делать с самого начала было нечего. Но Ларсену очень не нравится, что охотники тоже дали дёру. Хотя Смок побывал на сибирской каторге, а Хорнер куда только не ходил и на кого только не работал — говаривают, даже на Ларсенова братца, — таких, как эти двое, обычно ничем не проймёшь. А тут вдруг сбежали, как жалкие крысы, даже выручку свою бросили. Ларсен думает об этом и никак не может отделаться от смутного, дурного чувства. Чего они там себе надумали? Решили, что Волк Ларсен хватку потерял? Что рейс кончится дурно? Почему настолько испугались? Хватит. Ерунда всё это. Нельзя даже на мгновение допускать мысли, что они могут быть правы. Так думал бы только слабак. Волк Ларсен не пойдёт ко дну, он не потеряет хватку — что бы про него ни думали все эти трусы вокруг. Они — грязь под его ботинками. Беглецов они не находят, хоть и проводят полночи за поисками. Почему-то Ларсена это не удивляет. Как будто он знал, что их не найдёт — пусть времени прошло всего-ничего, а ночь ясная. Да и пёс с ними. Не жалко. Меньше проблем приносить будут, да и свою долю выручки не потребуют — а это больше двух тысяч долларов. А завтра Волк Ларсен сам выйдет охотиться и принесёт шкур больше, чем Смок и Хорнер добывали вместе взятые. Махнув рукой на поиски и отпустив тех из команды, кто не на вахте, спать, Ларсен уходит к себе в каюту. Он замечает, что шагает непривычно громко, будто хочет стуком шагов заглушить голос досады и тревоги. Глупости какие. Всё идёт совершенно правильно. Волк Ларсен попросту избавляется от всего лишнего — лишних ртов в команде, лишних сантиментов, лишних привязанностей. И пусть Хэмп его ненавидит. Правильно делает, что ненавидит. Волку Ларсену наплевать. Но стоит ему переступить порог и закрыть за собой дверь, как череп вдруг пронзает жуткая боль — такая, что кажется, будто глаза вот-вот лопнут. Ноги подкашиваются, и он валится на койку. Но ничего. Он выдержит, он не сдастся, он не слабак. Пусть он останется совсем один, но он выживет. Не дождётесь, жалкие сволочи. Не дождёшься, Хэмп — Волк Ларсен не сломается. Он выживет. Им всем назло. Тебе назло, Хэмп. Он обязательно выживет. Вслепую он нащупывает одеяло и натягивает его на голову, надеясь унять боль. Не помогает. Никогда не помогало, и в этот раз не поможет. Голова болит, сердце болит, душа болит. Волк Ларсен не выдерживает. Он вцепляется зубами в подушку, скрючившись на узкой койке. И тихо воет от боли. Никто к нему не придёт.