Окрестности Ист-сити, станция Ривербэнк, 25 октября 1905.
Бывший курсант и пока не приведённый к присяге капрал армии Аместриса — Рой Мустанг сидел на стуле возле окна, одетый в парадный вариант военной формы. В его комнате ничего не изменилось. На коленях лежала траурная лента, которую из-за спешки он забыл надеть на похороны. В доме учителя было привычно тихо. Рой молча смотрел в окно. После обеда моросил дождь. Голые деревья, с почерневшими от влаги стволами, обнимали холодные стены. Птицы давно улетели. Молчала грачиная роща за рекой, не было слышно птичьего базара в камышах. Перелётные стаи приближались к землям за Великой пустыней, и река несла туда свои тёмные, остывшие воды. Одна жизнь закончилась, но это не изменит жизни вокруг. Когда его самого не станет, будет такой же заурядный день. И мир останется прежним. Интересно, сможет ли он хоть на йоту что-то изменить? От порыва ветра дребезжало оконное стекло, внутри дома гудела труба в котельной. Зима стояла на пороге. Город опустел. Из-за войны люди бежали подальше от востока страны, охваченного пожаром восстания. В деревенскую жизнь вторглась война. Непослушных детей пугали монахами с красными глазами. А монахи продолжали умирать во имя Ишвары… Рой сжал кулаки, его увольнительное заканчивалось через десять дней. Он никогда не думал, что приедет и увидит только смерть и похороны учителя. В этом богом забытом городе больше ничего не держало: мама вместе с девочками обосновалась в Централе. Дом, знакомый с детства, с платанами и голубями во дворе, уже несколько лет пустовал. Бар мадам Кристмас в весёлом квартале закрылся навсегда. Перед смертью учитель сказал, что давно мёртв. Возможно, это была правда. Его глаза — погасшие и пустые ещё в детстве ставили Роя в тупик. Он очень надеялся на наследие учителя, на его работу, но даже в своей смерти тот остался непредсказуем. Рой сморгнул и вдруг вспомнил другую пару испуганных, орехово-карих глаз, услышал собственный голос, нестерпимо громко зовущий по имени. Он потряс головой, стараясь прогнать наваждение. У дочери алхимика были совсем другие глаза. Живые. В дверь вежливо постучались. Легка на помине, с улыбкой подумал Рой. Дверь скрипнула и приоткрылась, в комнату осторожно зашла молодая девушка. Он никогда бы не спутал её с мальчишкой, хотя короткие светлые волосы, как всегда, топорщились на затылке. Если говорить начистоту, Лиза Хоукай повзрослела и сделалась захватывающе красива. Только карие глаза остались прежними — такими, как он запомнил в детстве — большими, тёплыми и серьёзными. — Если вы голодны, господин Мустанг, ужин на столе, — сказала она и, чуть подумав, добавила. — Мне нужно поговорить с вами, это касается наследства моего отца. Голос Лизы тоже повзрослел, теперь она звучала сильнее и глубже. Рой устал бороться с её неистребимой привычкой — называть его «господин Мустанг». Господин Мустанг… Это имя принадлежало отцу, воспоминания о котором почти стёрлись из памяти: выцвели, вместе со старым дагерротипом фотографии. Если подумать, Рой с трудом решился на небрежное «Лиза». Слишком много времени утекло с давнего прощания на вокзале, когда она прятала слёзы, опустив голову, а он перебирал в голове фантастические варианты грядущего воссоединения, но знал, что всё предопределено мастером Хоукаем. Рой считал себя старшим другом и защитником его дочери, но причинил ей только новую боль. Ничего не напоминало ту тихую школьницу — только серьёзная, молчаливая девушка, стоявшая сейчас перед ним. Рой вздрогнул, вспомнив агонию учителя, рваный кашель и брызги крови на полинялом бархате. А потом в глазах мастера Хоукая навсегда остановилось время, судорога свела челюсти на запавшем лице. Он пытался поднять учителя и громко звал на помощь, пока не увидел дочь алхимика, застывшую в дверях библиотеки. Он не знал, что она тоже была в доме, хотя всю дорогу думал о встрече с ней. Кажется, именно тогда он закричал как безумный: Лиза! Лиза!!! — Да, припоминаю. Ты что-то говорила об этом сегодня на кладбище. Это важно? — Для меня это очень важно, господин Мустанг и, полагаю, для вас тоже. — Лиза смотрела прямо в глаза. Как всегда, сама серьёзность. — Хорошо, — Рой встал и попытался улыбнуться, — я тебя слушаю. Речь пойдёт об исследованиях учителя? Лиза молча кивнула, не сводя с него глаз. Так на Роя Мустанга не смотрела ещё ни одна женщина — этот испытующий взгляд причинял неожиданную боль и становился невыносимым. Не зная, что делать, Рой шагнул вперёд. — Отец, вероятно, успел рассказать вам, что я храню труд всей его жизни в зашифрованных записях, — спокойный голос пригвоздил его к полу. — Отец дал мне право выбрать достойного человека. Он всегда опасался, что эти исследования попадут в плохие руки. В последние годы этот страх сроднился с безумием. Поэтому записей никогда не существовало на бумаге. Рой кивнул. Он предполагал нечто подобное. Девушка опять замолчала, и это превращалось в пытку. — Господин Мустанг, я вверяю их вам. Я знаю, что вы будете использовать невероятную силу этих знаний во благо людей нашей страны, для мира и защиты, как того пожелал бы мой отец и как тому учит алхимия, которой он посвятил всю свою жизнь. С этими словами Лиза повернулась к нему спиной. Могу ли я доверить вам свою спину? В тишине дома обличительно стучало его сердце, как механизм тикающий бомбы или взбесившейся от темпа метроном. Рой не успел задуматься, насколько такое волнение было нелепым для двадцатилетнего капрала перед девушкой, которая с самого начала держалась вежливо и отстранённо. Зашелестела ткань. На пол упал чёрный пиджак траурного костюма, а затем с плеч слетела тонкая сорочка. Рой шагнул, потому что не мог больше не шевелиться, но сейчас же остановился, увидев обнаженную спину Лизы. Она действительно хранила труд всей жизни учителя. Рой сразу узнал Огненную алхимию, вытатуированную зашифрованным узором. Татуировка цвета запёкшейся крови начиналась у основания шеи, продолжаясь до талии. Безупречно и совершенно безумно, как и ожидалось от Бертольда Хоукая. Но Рой смотрел вовсе не на алхимическую татуировку. Чёрт побери, Лиза была прекрасна. Она зажмурилась и опустила голову, открыв плавную линию шеи с грядой позвонков. Разлёт плеч белел нежной кожей, усыпанной веснушками цвета корицы, под перекрещенными руками угадывалась мягкая округлость груди. Он не мог отвести глаза от затылка с пшеничными волосами, которые светились на солнце тонкими золотыми нитями. Ему захотелось немедленно их поцеловать, прикоснуться губами к их золоту. Он никогда бы не посмел. Рой наклонился, подняв упавшие вещи, и бережно вернул пиджак на её плечи. — Мне потребуется время, чтобы расшифровать это, — услышал он собственный глухой голос. — И ещё… По-зимнему низкое солнце выглядывало из-за стальных облаков, освещая фигуру девушки волшебным белым светом. Рой хотел сказать какую-то банальную чушь о благодарности, о своем долге перед ней, но не смог. Он вышел из комнаты, аккуратно затворив за собой дверь. Он не помнил, как оказался внизу, как быстро прошёл на кухню, как открыл садовую дверь и, почувствовав вокруг себя стылый воздух последних недель октября, смог, наконец, дышать.***
Лиза лежала на животе, невидяще глядя в раскрытую книгу. Она притворялась, что читает, но на самом деле внимательно изучала красивое, сосредоточенное лицо бывшего ученика Бертольда Хоукая. Рой Мустанг всегда был привлекателен, и она вспомнила свою детскую влюблённость в него. Возможно в этом всё дело — отцу нравились жестокие уроки. Или уже тогда он понимал свою дочь лучше, чем она сама себя знала? В комнате холодало с каждым часом, несмотря на раскалённые угли старинной медной жаровни, которую они притащили с чердака. Лиза поёжилась. Господин Мустанг выглядел целиком поглощённым рисунком, вытатуированным на её спине. Веснушчатая бледная кожа сплошь покрылась колкими мурашками. Как хотелось бы думать, что сейчас он увлечён её телом, ведь она безнадёжно тонула в этой неожиданной и неловкой близости. Внутри всё сжималось от низкого тембра его голоса. Она тайком присматривалась к его рубашке, к ширине плеч, нависших над записями и бумагами. Она разглядывала тень двухдневной щетины и напряжённые мышцы шеи, когда он наклонял голову или покусывал кончик карандаша. Она замечала выступ кадыка, если он смеялся или что-то быстро рассказывал, размахивая свободной рукой. Она чувствовала незнакомый запах мужчины, который источало в бельевой корзине даже скомканное влажное полотенце. Сегодня утром, в общей ванной комнате, она как собака обнюхала чужую несвежую рубашку. Он вдруг поднял голову и поймал внимательный взгляд, устремлённый прямо на него. Господин Мустанг улыбнулся, с его губ почти слетел вопрос, но он вернулся к записям. Лиза, не глядя, тоже перевернула страницу. Автоматическая ручка остановилась на секунду и продолжила скрипеть по бумаге. Он что-то переписывал в тетрадь, периодически сверяясь с нижней частью её татуировки. Уже несколько дней Лиза служила ему живой книгой, дурацким манускриптом. Она привыкла относиться к своей спине как к чему-то чужому, никогда ей не принадлежавшему. Эта часть её тела словно обрела автономию, которую Лиза приняла после смерти отца. Она унаследовала свою тайну вместе с домом, долгами и пустым счётом в банке. Каким облегчением было бы разделить всё это с другим человеком. С человеком, которого она когда-то хорошо знала. С человеком, который стал тайной вселенной её детства, а потом исчез из жизни двенадцатилетней девочки, превратившись в чёрную дыру, как взорвавшаяся звезда, которая светила слишком ярко. Их взаимное смущение напоминало приливную волну. Неловкость ситуации медленно отступала после долгих часов настороженной и удушающей тишины. Лиза, раздетая по пояс, лежала на кровати, прижав к груди подушку. Господин Мустанг пытался шутить, предлагая тоже снять с себя рубашку или надеть на Лизу бархатный халат учителя задом наперёд. Она не вслушивалась в идиотские шутки, выдуманные на ходу, лишь бы прервать затянувшееся молчание. Если бы ученик её отца снял рубашку, случилась бы полная катастрофа. Она итак сгорала от пожара невыносимого желания, отчаяния и стыда. Она боялась, что он расшифрует послания её полуобнажённого тела, вслед за треугольниками из киновари, запечатавшими огонь на её коже. Когда случались ненарочные прикосновения — она дёргалась как от ожога. Рой Мустанг моментально убирал руку, и они надолго замолкали, не шевелясь и вслушиваясь в гудение труб, в скрип перьевой ручки на чертёжной бумаге. Лиза хорошо помнила день, когда впервые увидела в библиотеке мальчишку, спящего в отцовском кресле перед раскрытыми атласами по алхимии. Той весной девочку на три недели отправили домой из-за эпидемии кори в школе. Сколько лет прошло с тех пор? Десять или больше? Она уже давно подспудно знала, что доверит свою тайну именно ему. Сколько раз она закрывала глаза, воображая изумлённое красивое лицо или придумывая целые фразы за господина Мустанга. Но мечты никогда не заводили так далеко. Никогда он не был к ней так близко. Похоже, я в армии до конца жизни. Лиза пошевелилась, и книга выскользнула из рук на пол. Она приподнялась на локтях и свесилась как можно ниже. Изголовье её кровати эти вечером превратилось в импровизированный письменный стол господина Мустанга. Он резко выпрямился и замер в нескольких дюймах от её лица. Лиза потянулась ещё вперёд, наконец нащупав книгу. И тогда она поняла свою ошибку. Их взгляды встретились, сцепились, пойманные в обречённый танец мотыльков у костра. Рой Мустанг быстро сглотнул. Она могла в мельчайших деталях разглядеть пуговицы на воротнике его рубашки, напряжённую линию челюсти и сжатые сухие губы, которые показались ей самой удивительной вещью на свете. Никто не решался отвести взгляд. Тёмные глаза дрогнули первыми. Лиза впервые увидела их настолько близко, с разлитым вокруг зрачка серебром, с длинными ресницами. — Не делай так больше, — хрипло пробормотал он. — Я бы подал тебе книгу. Она отпрянула, книга снова со стуком упала на пол, следом посыпались тетради, разлинованные чертежные листы. Перьевая ручка закатилась под кровать, грохнулась баночка с чернилами, и разлетелась стопка промокательной бумаги. Через мгновение, которое показалось бесконечным, Лиза натянула простынь на свою обнаженную грудь и покраснела до самых ушей. — Перерыв, — скомандовал господин Мустанг сам себе, когда смог что-либо произнести. — Так. Я сделаю всем чаю. Он медленно поднялся на ноги. Лиза дождалась, пока его шаги затихнут на лестнице, и со стоном упала на кровать, закрыв пылающее лицо подушкой.***
Про чай было хорошо придумано: во рту пересохло до скрипа. На кухне Рой снял кипящий чайник с плиты и услышал лёгкие шаги на лестнице. Лиза спустилась в домашних брюках и длинной блузе, на плечи накинув уютную тёплую кофту. — Я приношу свои извинения, господин Мустанг. Я… — она умолкла и посмотрела прямо на него своими блестящими, медовыми глазами, скрестив руки на груди. На щеках девушки всё ещё пылал румянец. В который раз за эти дни Рой подумал, что она прекрасна. — Не стоит, — он пожал плечами и усмехнулся, — тебе осталось совсем немного потерпеть, и я буду работать с собственными записями. Лиза кивнула и стала расставлять чашки с блюдцами. Она повернулась спиной, и Рою снова невыносимо захотелось прикоснуться к её затылку. Беззвучно выругавшись, капрал заставил себя посмотреть в окно. На улице давно стемнело, накрапывал промозглый осенний дождь. — Он сделал тебе больно? — спросил Рой, когда молчание снова слишком затянулось. Он вглядывался в кромешную тьму сада за плачущими стёклами. На мгновение рука Лизы застыла над чайником. Она отрицательно покачала головой и протянула чашку. Горячий чай дымился, обволакивал паром и согревал. Взгляд Роя смягчился. — Он любил тебя. Лиза дёрнулась, её глаза наполнились обидой и гневом, словно только что она получила подлый удар в самое больное место. Чашка задрожала на блюдце. — Вы хорошо знаете, господин Мустанг, что это не так. Он любил мою мать и по-своему заботился обо мне, но я не стану себя обманывать. — Лиза… — начал Рой, но девушка быстро остановила его, оттолкнув руку. — Я была просто дочерью. Дочерью алхимика, которая ничего не смыслит в алхимии и была бы рада держаться от всего этого как можно дальше. Я никогда не обладала особенными талантами, я разочаровывала отца, что бы ни делала. Я превратилась в прислугу, в мебель, в одну из книг, которой он решил воспользоваться из-за страхов и паранойи. С точно таким же успехом он мог бы взять любую другую в библиотеке. Но моя спина показалась более надёжным местом. Она закрыла глаза, замолчав, и отпила чаю. Она выглядела спокойной, но чашка предательски стучала о зубы. Рой неожиданно подумал, что за эту неделю она не пролила ни слезинки по отцу. Неужели Лиза не осознавала, что теперь полностью осиротела? Или учитель действительно умер много лет назад для той жизни, по которой одиноко брела его маленькая дочь. Рой сделал шаг и обнял её, как мог бы обнять единственный друг. Лиза судорожно вздохнула. Она уткнулась в плечо, а потом обняла, надавив на затылок, наклоняя его за шею, притягивая его губы к себе. Оглушённый, он понял, что получил её первый, неумелый и отчаянный поцелуй. Лиза быстро отстранилась, спрятав смущение в закрытых глазах и дрожащих рыжеватых ресницах. Рой был готов заскулить. Руки, которые он видел сотни раз, когда она утром растапливала плиту или листала очередной томик романа, — эти руки, всё ещё по-детски округлые и неуверенные, идеально расположились на его груди, на мягкой фланели старой рубашки. От головы схлынула кровь, кто-то выключил внешние звуки: шелестящий дождь за окном и выкипающий чайник. Воздух вокруг испарялся с тем же шипением. В этом вакууме Рой вдруг догадался, что целует её в ответ. В уголке губ засох кусочек зубной пасты. Вкус земляники. Она не знала, что делать, и поэтому открыла рот, пропустив его язык внутрь. Он развернул её подбородок, жадно углубляя поцелуй. Может, он слишком торопился? Она целовалась до него? У неё был друг? Парень? Рой придвинулся к столу, стиснув её за плечи. Она послушно шла и тяжелела, задыхаясь от желания или смущения. Босые ноги запутались и оступились. Лиза ухватилась за его рубашку, прожигая фланель до кожи, насквозь. Они врезались в стол. Блюдца и чашки возмущённо звякнули. Лиза прижималась теснее, вцепившись в рубашку, часто и горячо выдыхая. Тонкие пальцы расстегнули все пуговицы и блуждали по голым плечам. А его собственные — исступленно ласкали затылок, запутываясь в коротких светлых волосах. Он целовал шею, каждый дюйм кожи от порозовевшей мочки уха до ключицы. Она тоже покрывала его лоб и виски настойчивыми, но почти целомудренными поцелуями. Она зачем-то его нюхала, закрывая глаза, тыкаясь носом в его волосы, точно щенок или слепой котёнок. Сердце приготовилось взорваться. С её плеч упала блузка. Рой снова увидел обнажённую спину с татуировкой, отражённой в чёрном зеркале окна. Это было безумие. Пьянящее сладкое безумие, которое пахло Лизой и имело невероятную форму её тела. — Лиза, пожалуйста… — произнёс он, пересилив себя. — Нам нужно остановиться… не сегодня… потом ты будешь жалеть. Воздух всё ещё был густым и тягучим, как патока. Дыхание сбивалось и перемешивалось, кожа болезненно горела, но не от стыда. В ушах стоял оглушительный перезвон, Рой слышал звуки её быстрых поцелуев, ощущал тепло прижатой к нему мягкой груди. Лиза, спрятав лицо на его плече, долго молчала. — Я знаю, он любил тебя. Именно поэтому он доверил тебе самое ценное, что у него было — Огненную алхимию. Это тяжкое бремя, но он знал, что ты единственная, кто может справиться. Это сила, которой из нас двоих обладаешь только ты. — Только ты, — повторил он, отпуская её и медленно отстраняясь. Лиза, не мигая, смотрела на него, а потом открылись шлюзы, и слёзы бурным потоком устремились из её глаз. Она плакала по-детски горько, навзрыд. И все невыплаканные за целую жизнь слёзы лились и лились на его старую, расстёгнутую, фланелевую рубашку. Рой обнял её, ласково погладил по голове, утешая, как ребёнка, а когда она притихла, опять притянул к себе, поднял на руки и отнёс наверх. Лиза обняла подушку, свернулась калачиком в своей кровати и сразу заснула. А капрал Мустанг всю ночь не мог сомкнуть глаз: сначала бесцельно слоняясь по библиотеке, а потом — измеряя шагами коридоры в доме учителя. Когда часы под лестницей пробили три утра, он поднялся наверх и до рассвета просидел на полу, слушая ровное дыхание спящей девушки и охраняя её покой. На следующий день заканчивалось его увольнительное. Они в молчании позавтракали, стараясь не встречаться друг с другом глазами. Когда Лиза мыла посуду, Рой незаметно возник за её спиной. Девушка замерла, увидев в отражении стекла, что он снова одет в военную форму. — Постарайся не потерять карточку с моим адресом. Если тебе что-нибудь понадобится, обязательно дай знать. Там есть все мои контакты в армии. Я… — он резко замолчал, уставившись в её затылок. Кровь некстати обдала жаром от макушки до пят, стало трудно дышать, и он дёрнул за ворот рубашки. Лиза кивнула, выключив льющуюся воду, и медленно обернулась. — Постарайтесь не умереть, господин Мустанг. — Да, мэм, — Рой, усмехнувшись, поднял чемодан с пола, — поезд через тридцать минут. Не надо меня провожать. Лиза кивнула и вытерла руки полотенцем. — Прощайте, господин Мустанг. Рой подарил ей один из своих незабываемых взглядов, которые она никогда не отваживалась понять. Потом криво усмехнулся, словно потешаясь над самим собой. Капрал Мустанг вышел из задней двери кухни, помахав на прощанье. На тропинке блестел иней. Рой шёл, не оборачиваясь, потому что знал, дочь алхимика сейчас стоит у окна кухни и белое холодное солнце волшебно подсвечивает её кожу, превращает волосы в золотые нити. Он вернулся в Централ на торжественную присягу у фюрера, а меньше чем через год подал прошение на защиту лицензии государственного алхимика, окончательно обосновавшись в столице. Рой Мустанг стал одним из самых молодых государственных алхимиков, официально получивших это звание, и в последствии — одним из самых известных. Тогда, в ноябре, Лиза Хоукай действительно осталась стоять у кухонного окна и долго смотрела на заброшенный сад отцовского дома, на спящие деревья и мёртвую траву, на упавший забор с облупившейся краской. А потом быстрым шагом, почти бегом, дошла до пустынной пристани, которая с каждым годом всё сильнее врастала в береговой песок. Холодный ветер трепал светлые волосы, срывал с плеч кофту. Река была чёрная, она несла, не останавливаясь, свои воды всё дальше за горизонт. Лиза услышала длинный гудок поезда и обернулась — вдалеке, по железнодорожному мосту дневной курьерский мчался по расписанию, увозя своих пассажиров в столицу. Она закуталась в кофту и медленно вернулась домой.***
На летней террасе кафе не было никого, кроме девушки, зябко прятавшей руки в рукава пальто, как в муфту. Она одиноко сидела за дальним столиком. Рядом остывала чашка кофе. Девушка внимательно изучала страницу документа, остальные бумаги лежали на столе, придавленные сумкой от ветра. Из расположенных рядом корпусов Военной Академии выходили курсанты и офицеры. Некоторые забегали в кафе за сандвичем, другие торопились в казармы, расположенные дальше по улице. — Хоукай! Вот это да! — раздался звонкий девичий голос, — Лиза! Девушка подняла глаза и увидела молодую приятную брюнетку с весёлыми, смешливыми глазами. — Какими судьбами? — она бесцеремонно плюхнулась за столик, уставившись на Лизу. — Бекки, привет! — несколько удивлённо ответила та. — Теперь все зовут меня Ребекка, мне кажется, так куда более женственно, — засмеялась Бекки, кокетливо поводя кудрявой головой. — Постой, но что ты здесь делаешь? Бьюсь об заклад, ждёшь жениха. О, Лиза, ты уже заполучила себе парня, да ещё и курсанта! Лиза улыбнулась, глядя на свою единственную школьную подругу, мир мог меняться сколько угодно, но Бекки всегда оставалась самой собой. Её интересовали парни в общем и в частностях. — Нет, я по делам. И у меня нет парня. Но вот тебя здесь никак не ожидала увидеть. — Ну, признаться, я заблудилась в этих путанных военных кварталах: была в универмаге Уолша, а потом куда-то не туда свернула. Что ты пьешь? Чёрный кофе? Гадость! А есть горячий шоколад со сливками? Надо налить туда вишнёвого ликёра. Мне бы не мешало согреться! Бекки покрутила головой по сторонам, а потом энергично замахала официанту. Заполучив меню, девушка утащила подругу с террасы внутрь кафе. Последние недели ноября выдались очень холодными. А вчера полдня шёл мокрый снег. Ребекка Каталина не замолкала ни на минуту, прямо как в старые времена. Лиза рассеянно её слушала и думала, как прекрасно просто с кем-то говорить за чашкой кофе после тишины отцовского дома. — Нет, Лиза, всё-таки что ты здесь делаешь? Я думала, ты живёшь где-то в пригороде? — Готовлю документы. Остались формальности. У Ребекки округлились глаза, и она кивнула на серую громаду напротив маленького кафе: — Документы для поступления в Академию?! — Да. Ребекка не нашлась с ответом первый раз в жизни. Она представляла подругу кем угодно, только не солдатом. Это же Лиза Хоукай, которая всегда всё делает идеально: учится, играет на фортепьяно, декламирует стихи в школьном театре, вечные «отлично» даже на уроках по домоводству и шитью. — А разве прием в этом году ещё не закрыт? И ты… Ну, ты же у нас милая девушка! — наконец выговорила она. — Будут принимать без конкурса, — объяснила Лиза и тихо добавила, — из-за войны в Ишваре. — Ты хочешь сделать военную карьеру? — Ребекка была заинтригована. В армии, конечно, служили женщины. В основном, в бесчисленных департаментах, отделах по снабжению и в офисах армейских шишек. Но Лиза Хоукай хочет стать именно солдатом и Бекки не сомневалась, хорошо зная подругу, она будет исключительным солдатом. Лиза с минуту молчала, рассматривая свои руки и салфетку под кофейной чашечкой, а потом прямо посмотрела подруге в глаза и спросила: — Бекки, ты никогда не думала о цели в жизни? Я сейчас говорю не о той чепухе, которой нас напутствовала директриса. О цели, ради которой ты каждое утро открываешь глаза. Что, если сегодняшний день окажется последним? В чём смысл? Что останется после нас? Благодаря чему наша жизнь не будет пустой и напрасно прожитой? Я всегда плыла по течению, послушно следовала туда, куда меня направляли, но человеку так нельзя! Мне нужен свой путь. У меня нет каких-то особенных талантов, но я смогу принести пользу людям, надев военную форму и защищая тех, кто нуждается в моей защите. Если для этого нужно присоединиться к армии — что ж, пусть так и будет. Она замолкла и стала разглаживать оборки бумажной салфетки пальцами, пока та не порвалась. За стойкой пыхтела кофейная машина, свистел чан с крутым кипятком, со звоном колокольчика открывалась и закрывалась входная дверь, пахло свежей выпечкой с ванилью. Негромко перешучивались официантки. — Ну знаешь, Лиза! — сказала, наконец, Ребекка, размешивая горячий шоколад ложечкой, а потом не преминула её облизнуть. — Ты изменилась с нашего выпуска. Ребекка склонилась над своим остывающим напитком, вдыхая запах пряностей из Сины. Девушка подумала, что скоро праздник последнего дня года. Бекки и Лиза были единственными девочками в школе, которых обычно в конце года не забирали на несколько праздничных дней домой. — Отец умер… — Мне так жаль. — Дело не в этом, Бекки. Просто за этот месяц я много думала о своей жизни, — Лиза грустно покачала головой и ещё тише добавила: — что, если содержание моего счастья — это борьба за счастье других? Почему все думают о счастье только в единственном числе? Это же так противоречит его смыслу. Если нужно для общего счастья бороться — я готова, я готова даже погибнуть. Скажешь, это глупость и ребячество? Ребекка задумчиво посмотрела на подругу: что-то ощутимо изменилось в её лице. А потом взгляд девушки остановился на корпусах Военной Академии, которые темнели за окном. Бекки не представляла, куда в этих казармах Лиза Хоукай спрячет весь свой невесть откуда взявшийся идеализм.