Святая Земля Ишвары, 1908-1909.
Ишварские традиционные узоры, красно-чёрные прямые линии, в некоторых местах заплетались косами, перекрещиваясь, и расходились, как лучи солнца, чтобы потом опять слиться воедино. Полустёртая фреска опоясывала белые стены и оконные арки у самого свода. Это было необычное место. Майк Габардини никогда в жизни не видел храма. Тем более храма бога, в которого верил целый народ. Сам он, по счастью, богов не признавал. Курсант шёл по разбитым глиняным черепкам, устилавшим пол слоем в ладонь толщиной. В углу журчал фонтанчик с водой и крошечным бассейном. Вокруг храма, похожего на идеально круглую башню, всё ещё цвели бугенвиллии, а западные стены обвивал дикий виноград с краснеющими к зиме листьями. В пустыне менялся сезон. Было облачно и тихо. Этот сектор не зачищали алхимики и не утюжила артиллерия — глубокий тыл противника, который видел войну лишь в ночных кошмарах. Майк поднялся по узкой, крутой лестнице, добравшись до самого верха, и быстро вылез из бокового люка на крышу. Пригнувшись, дальше он пополз на локтях. Это была плоская как блюдо крыша древней Башни Молчания с ритуальным кругом посередине, который тёмным колодцем соединял саму крышу и комнаты внизу. Они находились на милю западнее городского кладбища ишваритов, это место оставалось священным для народа пустыни. То, что невежественный Майк принял за храм Ишваре — на самом деле запретная усыпальница старых костей. И сейчас там расположилась диверсионная группа аместрийских снайперов из взвода сержанта Марка Романо. Блерио смотрела в бинокль. Хоукай, как всегда, смотрела в прицел. В задачу их пары входило уничтожение неприятеля в городке в двух милях отсюда. Неслышные выстрелы, невидимая смерть почти три дня наводили ужас на округу. Погода благоприятствовала тихой охоте на людей: солнце пряталось за облаками, ветра не было. Девушки в белых маскировочных плащах сливались с известняковой кладкой крыши и пустынным горизонтом. Майк увидел, что Хоукай чуть заметно пошевелилась и выстрелила. Звук поглотил длинный глушитель, установленный на винчестер, — просто отрывистый хлопок в неподвижном воздухе, а не пуля, несущая смерть. Блерио подняла палец вверх, Хоукай коротко кивнула, откладывая винтовку. Майк подполз к самому краю зубчатого парапета и осторожно посмотрел в бинокль: отряд ишваритов отступал за крепостные стены города. Аместрийцы открыли вечерний счёт один-ноль. Ишвариты до сих пор демаскировали своих командиров традиционным поклоном. — М-да, дорогуша, вот сейчас уже и не знаю, звать ли тебя на свидание после всей этой заварушки… — негромко присвистнул Габардини, когда снайпер обернулась к нему. — Я пришёл заменить твою подружку. Эй, Блерио, сержант говорит, ты тут торчишь вторые сутки. Люси тоже обернулась и, сняв капюшон, кивнула на Хоукай: — Пусть она сначала отдохнёт внизу, Лиза тут тоже почти сутки. — Да кто я такой, чтобы мешать знаменитому Ястребиному глазу навестить ближайшие кустики, — Майк расплылся в улыбке и ловко увернулся от камешка, который запустила Блерио. — И помни, Хоукай, у меня есть бинокль. Лиза проигнорировала Габардини. Девушка добралась до лестницы и на задеревеневших ногах сползла вниз. Она жадно выпила воды из фонтанчика, а потом умыла лицо. Сначала снайперы думали, что источник отравлен, но воду каждую ночь прилетали пить летучие мыши и огромные хищные птицы. Лиза покопалась в мешке, который притащил Габардини, на дне оказалась пара галет, а в кармашке — три жестяных банки с бобами и тушёным мясом. Курсант довольно хмыкнула и стала, торопясь, есть, рассматривая внутреннюю комнату Башни Молчания. В старину, может, сотни лет назад, ишвариты оставляли здесь своих покойников, чтобы мёртвые тела не осквернили ни землю, ни огонь. На крышу в специальные углубления складывались трупы, плоть клевали хищные птицы, пока не оставались только выбеленные солнцем кости. Тогда их забирали монахи и погребали в глиняных сосудах, спуская церемониальные горшки в нижние комнаты. Лиза задумчиво огляделась, жуя кусок мяса. Последние останки, должно быть, давно истлели, а разбитые черепки всё ещё шуршали под ногами. Сейчас ишвариты хоронили своих мертвецов в специальных могилах на кладбище рядом, оставляя в изголовьях белые круглые столбики, похожие на маленькие башни. Лиза снова отпила из фонтанчика и с облегчением прислонилась к стене, обвитой виноградом. Тёплый ветер ласкал её волосы, а глаза щурились от выглянувшего из-за облаков солнца. Оно низко опустилось к горам, посылая последние лучи на белые пески Святой Земли. Нет! Нет!!! Хоукай вскочила на ноги и помчалась к лестнице, за доли секунды она оказалась на крыше, по привычке упав плашмя. — Люси, живо убирай бинокль и прицел! — не своим голосом закричала она, — убирайте оптику!!! Линзы были направлены против солнца, и ошибки не было, пока ветер не разогнал плотные облака. Закатные лучи посылали ишваритам солнечные блики, они, как солнечные зайчики, безошибочно указывали на заброшенную Башню Молчания. Теперь их заметил бы и ребёнок. Майк Габардини подполз к самому краю крыши, ругаясь на чём свет стоит: из городка показался первый отряд ишваритов. Они шли прямо к ним, пока медленно и осторожно, но это только вопрос времени: монахи с яростью поняли, где прятались снайперы за три дня расстрелявшие два десятка человек. Через несколько минут здесь будет горячо. Хоукай вскинула винтовку, и самый первый ишварит, беспечно выглянувший из-за стены, упал ничком и остался лежать на земле. Но это не спасёт аместрийцев, скоро здесь будут сотни мстительных монахов. Лиза снова прицелилась, и очередной ишварит, зажав ногу рукой, отполз в укрытие. Послышались далёкие крики, похоже, башню попытаются окружить. Люси переползла на западную сторону и выстрелила, в ответ несколько бронебойных пуль разбили зубчатый край белой стены. Острый камешек отскочил прямо в лицо девушки и рассёк бровь. Блерио почувствовала, как горячая густая кровь заливает лицо. Попади он на полдюйма ниже — она бы лишилась правого глаза. — Хоукай, притащи мой мешок, — заорал Габардини, ведя прицельный огонь по ишваритам, — давай, детка! Шевели своей классной задницей! Лиза съехала вниз, забрала мешки с амуницией и закинула их на крышу. Проклятое солнце село, и над пустыней быстро сгущались осенние сумерки. Нечего и надеяться, что патронов хватит до рассвета. Вся троица крупно влипла, повезёт, если они продержатся пару часов. Наверху у лестницы сидела Блерио, пытаясь рукой остановить кровь. — А теперь обе отсюда ходу! — взревел Майк, мельком взглянув на девушек. Он достал из мешка автоматическую винтовку и одиночными выстрелами разряжал рожки, ориентируясь на слух — ишвариты больше не рисковали высовываться. Хоукай яростно замотала головой, не понимая, что Габардини их не видит. Люси всхлипывала где-то за её спиной. — Я сказал ходу!!! Что за курятник! — Майк повернулся к Лизе и увидел, как в сумерках блестят её карие глаза. О, Ишвара, проклятые боги, за что ему это?! За что?! Пулемётные очереди разрывали темноту росчерками пуль, крики ишваритов были недалеко, кольцо вот-вот сомкнётся. — Хоукай, мать твою, хватай Блерио и давай отсюда! Или, клянусь чёртовым Ишварой, я сейчас встану и тебя поцелую! Лиза не могла поверить, что это не вязкий сон, что всё происходит наяву и, возможно, — это последние минуты её жизни. Она подползла к Габардини с оставшимися патронами и вскинула свой винчестер, готовясь стрелять с открытого прицела. — Хоукай… — взмолился Майк дрожащим мальчишеским голосом, — уходите! Он больше не оборачивался, и она поняла почему. Хоукай машинально затянула ремень винтовки и вернулась к застывшей Блерио. Она столкнула её с лестницы и кубарем скатилась следом, разбив колено о нижнюю ступеньку. Люси ревела, размазывая кровь по лицу. Хоукай подняла подругу и они, пригнувшись, выбежали из западного входа. В этот час пустыня была прохладна и прекрасна: на западе зажглась первая звезда Небесного возничего, чей искристый голубоватый свет особенно ярок в октябре. Майк начал отстреливаться короткими очередями, башню пытались взять в кольцо, и девушки слышали голоса монахов совсем рядом. Но западную сторону прикрывал для них Габардини. Безлунная ночь тоже хранила их, и они бежали, увязнув по колено в песке, продираясь через колючие кусты акации. Лиза схватила за руку Блерио, и они вместе съехали вниз по бархану. В рот и ботинки попал песок, он скрипел на зубах, и казалось, забил их тела доверху. Вдруг очереди Габардини прекратились, и земля под ногами вздрогнула: Башню Молчания потряс взрыв двенадцати комплектов ручных гранат и сухопутных мин, которые в самый первый день принёс сержант Романо. Ишварцы что-то кричали. Несколько монахов выбежали из башни в горящих одеждах и с дикими воплями стали кататься по земле, сминая цветочные кусты и пугая летучих мышей, прилетевших напиться. Люси остановилась, она рухнула на колени и заплакала навзрыд, судорожно глотая кровь, песок и солоноватые слёзы. Хоукай тоже остановилась. Над разрушенной взрывом западной стеной башни поднимался чёрный дым, а виноградную лозу пожирало пламя. Она завидовала Блерио, которая могла сейчас плакать. Она чувствовала только тошноту от разрывающего её тело адреналина. В руку впилась сухая колючка акации, и Лиза со всей силы встряхнула Блерио за воротник: — Давай, Люси! Надо уходить! Курсант Люси Блерио, которую в Академии прозвали гаубицей за серьёзные габариты и боевые качества, жалко смотрела на неё, всхлипывая как ребёнок. — Блерио! — Хоукай снова встряхнула её и влепила пощёчину, — давай, Блерио! Или Майк погиб зря! Девушка, наконец, поднялась и удивлённо посмотрела на подругу, которая была на голову её ниже и сильно меньше в плечах. Хоукай выглядела страшно с пустыми сухими глазами и расцарапанным лицом. В первый раз Блерио обрадовалась, что у них уже три месяца нет зеркала. Курсанты бежали. На пустыню опустилась ночь. Крики ишварцев стихли, холодный ветер поднимался с изломанных горных хребтов на горизонте. Разрушенная Башня Молчания, как огромный факел, чадила на фоне звёздного неба. Хоукай взглянула на неё в последний раз и прихрамывая побежала за Блерио, чью фигуру было уже не разобрать в темноте.***
Морозный воздух покалывал щёки, небо было пронзительно голубым, а песок слепил, словно снег в Бриггсовых горах. Хотя она никогда не была на севере, и видела горы только на открытках. Хоукай только что проснулась после ночного наряда и сидела рядом с палаткой, лениво глотая остывшую похлёбку из котелка. Смертельная усталость вытравила из неё мысли, все до одной. Винтовка, бережно поставленная рядом, обнулила все чувства, и теперь её сердце могло биться по команде: точно попадая ударами между выстрелами. — Не замерзнешь, Хоукай? — сержант Романо присел рядом и достал свой портсигар. Курсант покачала головой. За зиму волосы и руки пропахли дымом от постоянных костров и дровяных печей. Этот запах преследовал везде, такой же навязчивый как запах крови и разлагающейся плоти. Романо постучал папиросой по серебряной крышке портсигара и с наслаждением закурил. — Я из штаба, — сигаретный дым растворялся в воздухе над головой сержанта, — зашёл в госпиталь. Люси вся в бинтах, как мумия, но держится. Передаёт тебе привет. Её отправляют на большую землю, домой. Дома-то лучше поправляться. — Рада слышать, сэр. Лиза заскребла ложкой по дну. Семьдесят пять парней её курса, которые недавно свистели им с Бекки вслед, мертвы. Дженни Макдоннелл убита со всем своим пехотным отделением. Дженни прозвали Художницей: как-то она намалевала на стене офицерского блиндажа Фесслера в виде толстого борова с ботинком руке. Все знали, что Фесслер в гневе кидается обувью в адъютантов, образ был точен. О воплях генерала, узнавшего в карикатуре себя, потом ходили легенды. Натали Капрони демобилизовали после ранения, кажется, врачи отняли у неё обе ноги. Сьюзи Кёртис была взорвана диверсантами на снайперской вышке. Самая первая из девчонок… Люси Блерио вчера утром попала под ураганный огонь собственных сил, не успев убраться из сектора, зачищаемого алхимиками. Её чудом нашли в завалах благодаря отборной ругани и крикам. Томас и Каталина служили где-то при штабе и писали редко, вероятно, стыдясь своей лёгкой доли. Лиза ничего не знала о них уже несколько месяцев. Похоже, Хоукай осталась одна. Девушка аккуратно положила ложку на дно котелка, завинтила крышку покрепче, и прицепила его к своему вещмешку. Помыть придётся потом: воду для бытовых нужд зимой подвозили раз в неделю. До палаток долетел запах гари и пожарищ, и Хоукай обернулась. Двенадцатый сектор. Город Парс зачищали алхимики. С северо-запада пламя охватило древние улицы с торговыми площадями и храмами. Ветер постоянно менялся, и крики людей, в ужасе спасавшихся из горящих домов, отсюда были не слышны. С востока земля дрожала от взрывов алхимических преобразований Багрового алхимика. Все выходы из города попали под миномётный огонь аместрийцев. Город Парс, прекрасный оазис пустыни, стал ещё одной братской могилой. — Сержант, вы когда-нибудь стреляли в детей? — вдруг спокойно спросила Хоукай, вглядываясь в зарево над белым городом. Папироса упала и покатилась по песку, разбрасывая тлеющий пепел. — Да что ты такое несёшь, курсант?! — Вчера ночью. Те монахи-ишвариты, напавшие на лагерь. Это ведь были просто мальчишки, шестнадцатилетние мальчишки. Я стреляла в детей, сэр. — Ты стреляла во врагов, Хоукай, — Романо снова прикурил папиросу, — ишвариты — враги. Сержант огляделся, высматривая вездесущих связистов. Он не доверял этим умникам. За спасибо донесут генералу. Хотя девчонка права: дети стреляли в детей. Она сама ещё сопливая девчонка. — Задача солдата стрелять, пока не кончатся патроны. Как в Академии: цель понял, цель опознана, цель уничтожена. Мы не выбираем в кого стрелять, Хоукай. Мы выполняем приказы, это и значит — быть солдатом. Романо оторвал взгляд от своих пыльных, разбитых ботинок и увидел, что курсант внимательно смотрит на него своими страшными, пустыми глазами, в самой глубине которых, как сигаретный пепел, тлела ненависть. Такая знакомая ненависть к себе, к миру, к равнодушным небесам. После нескольких месяцев здешнего ада у всех такие глаза. И у жертв, и у их палачей. Романо усмехнулся. Ну, нет, девочка. У него есть, ради чего жить и вернуться с этой проклятой бойни. Шесть дочерей, шесть его милых малышек, самая старшая из которых всего на пару лет моложе Лизы Хоукай. Они ждут его в маленьком шахтёрском поселке на юго-востоке страны. Он всё хотел мальчика, но рождались одни девчонки. Как смешно. В Ишваре сержант тоже командовал девчонками. Романо подавился дымом и разразился кашлем. — На войне всегда так, дочка, — сержант щелчком отправил окурок в полёт за сухое миндальное дерево у палатки. — Правды нет. Не ищи даже. У всех она своя, у всех свои причины выживать и драться. Нам пора на позицию. — Так точно, сэр. Хоукай легко поднялась, надела маскировочный белый плащ и пошла в сторону линии огня.***
В ночном небе взрывались, расцветая яркими гроздьями, а потом с грохотом обрушивались на землю, снаряды гаубиц, зенитных пушек и миномётов. Обстрел длился вечность. Казалось, аместрийцы всеми силами хотят стереть Святую Землю с лика планеты, словно им ненавистен сам вид бесконечных песков. Пехота лежала за укреплениями, не давая ишварцам уйти вглубь пустыни на восток, в сторону легендарных руин Ксеркса. Порой оцепление отчаянно прорывали и тогда по бегущим людям в белых одеждах открывали прицельный огонь снайперы. Хоукай лежала под высоким молочаем и раскинула руки в стороны. Небо напоминало о залпах фейерверков. В другом мире остались огненные шары, нарисованные на афише циркачей из Сины. За четыре часа снайпер не расчехлила винтовку, она просто лежала и не двигалась. Хоукай хотела раствориться в нагретых за день камнях, просочиться сквозь песок вглубь дрожащей пустыни, скрыться от гнева земли и небес. Сюда долетали обрывки команд офицеров и весёлая ругань солдат. В двадцать седьмом секторе ишварцы бешено сопротивлялись, была задействована вся мощь государственных алхимиков. — Огненный алхимик приступает к зачистке, — доносили до батальона связисты, — всем в укрытие! — В укрытие! Огненный! — во всю глотку орали приказ сержанты. — В укрытие, мать вашу, а то поджаритесь как сосиски! Но новички всегда высовывались после зловещего щелчка, завороженно глядя, как искра летит молнией, точно фитиль запала, а потом огонь обрушивается на землю валом, стеной, возникая из ниоткуда, словно небесная кара. В воздухе нестерпимо воняло горелой плотью, адским барбекю, и этот запах следовал по пятам за хмурым Огненным алхимиком, когда он проходил мимо пехотных расчётов вместе со своим отделением, которое всегда держалось позади командира. Многие не верили собственным глазам, не могли представить, как такая страшная власть над огнём может быть в руках у простого смертного. У обычного темноволосого офицера, довольно молодого для чина майора. Хоукай прислушалась к звукам битвы: ишварцы ещё держались. Она знала, что они делают. Мужчины жертвовали собой, отвлекали аместрийцев, пока женщины, старики и дети бежали на восток, стараясь укрыться в пустыне, в древних руинах Ксеркса. Лиза перевернулась на живот и достала прицел Гаррисона. В чёрной сетке мелькали фигуры, призрачные тени, которые уходили всё дальше в пустыню. Около тысячи человек или чуть меньше. Ишварцы караваном вели лошадей и верблюдов, с перевязанными мордами и глазами, чтобы животные не выдали беженцев испуганным ржанием или фырканьем. Хоукай легко могла определить расстояние до них — меньше пятисот ярдов. Ветер окреп, им лучше поторопиться. Она снова посмотрела в прицел. Оптика собирала ночной свет лучше, чем человеческий глаз, и было видно, как в самом конце каравана маленький беглец упал, но другой тут же подхватил его на плечи как котомку. Лиза спрятала прицел, подарок капитана, и снова легла на спину. Канонада стихала. Битва ишварцев проиграна. Они обречены. Их бог остался слеп и глух к молитвам. Может, он был давно мёртв? Как там говорил ей Ветчина целую жизнь назад? К чёрту Ишвару, фюрера, и Аместрис! На сухих губах девушки дрогнуло что-то вроде улыбки. Было больно, потому что сухая кожа трескалась до крови. Она беззвучно засмеялась и несколько раз выстрелила в воздух, отсалютовав своей первой здравой мысли в этих песках. Пули исполосовали тёмное небо. Это походило на пародию — её жалкий, маленький фейерверк. — Что ты делаешь? Хочешь попасть под трибунал? Хоукай в мгновение ока развернулась и наставила винтовку на говорившего. Палец лежал на спусковом крючке. — Майор, вам не следует подкрадываться к огневой позиции снайпера. Известно, что двадцать три процента всех потерь в действующей армии происходят от дружественного огня. Это весьма неосторожно, сэр. Огненный алхимик — Рой Мустанг, взмокший, с прилипшими ко лбу чёрными волосами и перепачканный копотью, стоял перед ней. Давно небритый, уставший молодой офицер, отдаленно похожий на юношу, который помог ей с похоронами отца и говорил о счастье погибнуть за свою страну. Когда-то она считала его самым красивым человеком на свете. Он присел рядом с Хоукай и легко отвёл от своей груди дуло винтовки. — Ты слишком добра ко мне, Лиза, но оно не заряжено. Я видел, как ты палила в воздух. — Хоукай… Я — младший лейтенант Хоукай, — затвор щёлкнул, досылая патрон в патронник, но она отложила винтовку. Рой криво усмехнулся и вытянул на песке ноги. Ну да, лейтенант Хоукай и майор Мустанг, даже когда они наедине, и он пытается пошутить. Разрешите обратиться. Разрешаю. Выполняйте. Смирно. Вольно. Если подумать, он это заслужил. Майор сам не знал, зачем пришёл сюда, услышав от пехоты, что Ястребиный глаз где-то неподалёку, в двадцать седьмом секторе. Он не видел её много месяцев, с тех пор как Хьюз поделился с ними яблочным пирогом Грейсии. Легендарный снайпер пряталась на своих позициях так же, как пряталась в саду учителя одна маленькая девочка, тихая и молчаливая. Ему всегда не составляло труда её найти. Хоукай достала оптический прицел и изучала горизонт на востоке как в подзорную трубу, на загорелом сосредоточенном лице отражались отсветы пожаров. Она хмурилась и кусала губу. Ишварское солнце успело за лето рассыпать по носу и скулам золотые веснушки, заметные только вблизи. Рой смотрел на неё жадно, не отрываясь. Минут через пять лоб девушки разгладился и она убрала прицел. Лиза неожиданно повернула голову и уставилась на руки государственного алхимика в боевых перчатках. Выражение лица изменилось — появилась незнакомка с точно такими же как у него пустыми глазами. Убийца. Мустангу захотелось взять её за плечи и вытряхнуть весь этот песок, весь этот пепел, весь этот запах гари, пороха и мёртвых тел. Не останавливаясь, трясти до тех пор, пока вместо младшего лейтенанта Хоукай не появится большеглазая девочка в летнем платье, пахнущая печеньем и земляникой. Забавная, легко краснеющая от его шуток и, как он всегда самоуверенно считал, влюблённая в него по уши. — Всё кончено, — вдруг произнесла лейтенант и снова замолчала. Она поймала на себе странный взгляд майора и резко выпрямилась, словно догадка обожгла её спину. Неужели он пришёл сюда сжечь ишварский караван, всё ещё двигавшийся к Ксерксу? Хоукай сняла винтовку с предохранителя. Интересно, что будет быстрее: искра, высекаемая перчатками алхимика, или пуля девятимиллиметрового калибра? Рой не понимал, о чём она говорит и чего хочет. Осталась пара минут до отбытия в следующий сектор. Теперь они долго не увидятся. Майор Мустанг достал свои серебряные часы, знак государственного алхимика, и сверил время. Всё стихло, было слышно, как секундная стрелка пробегает за кругом круг. На бесконечном небе с исчезающими пороховыми тучами, ярче разгорались звёзды. Острый запах пиродекса от перчаток раздражал нос. В эти дни он практически не снимал их. Рой захлопнул часы и вскочил на ноги. — Прячься лучше, здесь тебя найдёт любой мальчишка. — Да, сэр, — девушка тоже встала, и в свете звёзд тускло блеснули серебром её серёжки. Она забрала мешок и повесила на плечо винтовку, а потом хотела отдать честь старшему по званию, но остановилась с замершей на полпути рукой. Вдруг за ними тоже наблюдает снайпер? Сколько жизней отдали бы ишварцы за смерть Огненного алхимика или Ястребиного глаза? Майор усмехнулся, словно прочитав её мысли, и пошёл прочь. Хоукай, развернувшись кругом, спустилась с бархана и зашагала в противоположную сторону, возвращаясь в свой лагерь. Караван без потерь ушёл на восток.***
Фотограф нервничал, оглядывая четыре ряда молодых парней, позирующих для финального снимка. Здесь было много бывших курсантов из роты капитана Крэйга Гаррисона, среди них больше известного как Ветчина. Технически, они по сию пору оставались курсантами последнего курса, хотя многие успели получить внеочередные офицерские звания, ровный загар и пустые, уставшие глаза. Многие навсегда останутся лежать в белых песках Святой Земли. Толстенький фотограф, похожий на гуттаперчевый мяч, подскочил и принялся с удвоенной силой расставлять пять десятков ухмыляющихся парней, как банки консервированного томатного супа в витрине гастронома. — Нет, нет, нет! Никуда не годится. Какие страшные рожи! Господа, улыбайтесь! Он комично отбежал к треногой камере (довольно устаревшей, но что поделать!) нырнул под покрывало, и тут же явился обратно с недовольным видом: — Эй, мисс! Да вот вы, вы же одна здесь? Выйдите вперёд, вас не видно за сержантом. Хоукай поднялась и встала ближе. — Нет, не так, в центр, вы должны украшать пространство! — вспылил фотограф, стремительно подскочив к Хоукай, и потащил её за локоть к усатому капитану Локхарду в самый центр кадра. Курсанты посмеивались. Хоукай была единственной девушкой километров на двести вокруг. Наконец, фотограф снова исчез под покрывалом, колдуя и что-то бормоча над видоискателем. Перевернутое изображение было далеко от идеального, но впереди столько работы, столько фотографий изможденных солдат, чьи снимки должны вдохновлять и мотивировать приток свежей крови в военные академии по всей стране, что даже такой брак сгодится. — Внимание, снимаю! — воскликнул он, в левой руке как по волшебству появилась магниевая вспышка. Белый свет на долю секунды озарил загорелые лица курсантов и с десяток утомлённых лиц офицеров, которые стояли по центру в первом ряду. — Изумительно! А теперь второй дубль. Моя дорогая, да поставьте своё ружьё и улыбнитесь! Мы же победили! Хоукай снова ослепила вспышка и она заморгала. — Превосходно! Изумительно! Фотограф отбросил покрывало и бережно поменял кассеты. Все расходились, уступая место следующим позирующим. Хоукай отошла в сторону и присела на разбитый ящик от мин. Вокруг было шумно, где-то горланили подвыпившие солдаты. Сегодня было можно: всем полагалось полпинты бурбона и двойной паёк с шоколадкой. Взрывались вспышки фотокамер. Артиллеристы братались с пехотой, обмениваясь серебряными нашивками. Кто-то палил в воздух, кто-то играл на гармошке. Самые популярные слова последних недель — это «дом» и «домой». Хоукай не чувствовала всеобщее оживление и радость — только усталость и зияющую пустоту внутри. Больше не осталось мыслей и желаний, внутри не осталось совсем ничего. Она взяла винтовку на плечо и побрела в сторону пустыни. Фотограф увлечённо кричал на очередных солдат, позирующих для истории. Первые автоколонны аместрийцев формировались на окраине одного из сотен маленьких ишварских городов, разрушенных войной. Стены некогда чисто-белых домов с голубыми ставенками собирались в узкие улочки. Кое-где на окнах чудом сохранились цветочные горшки. Лиза медленно шла по улице, ведущей на торговую площадь, и представляла, какой она была до того, как сюда пришли аместрийцы. До того, как сюда пришла она. Внезапно ветер поменялся, и резкий запах мёртвых тел ударил в нос. Над городом кружили птицы-падальщики. Лиза видела их огромные тени, скользящие по земле. Они пировали, не боясь подлететь вплотную к аместрийцам, вытягивая в сторону длинные шеи и кивая маленькими головами с хищным клювом. Хоукай развернулась и пошла в сторону храма, перешагивая через брошенные корзины со сгнившими овощами и разбитые глиняные сосуды. Звуки празднования победы остались позади. Ничто не нарушало страшный покой этого места, лишь изредка порывы суховея хлопали уцелевшими навесами лавок и играли бронзовыми колокольчиками ловцов ветра у дверей. Вокруг храма был разбит сад, цветы и кустарники пожухли без полива, мраморный фонтанчик иссяк и забился песком. Лиза поднялась по ступенькам. Северная стена была разрушена от взрыва, белые колонны, покореженные и разбитые, громоздились друг на друга, как стволы поваленных фантастических деревьев. Ишвариты верили, что храмы — это вечные пристанища их бога. Интересно, успел ли бог покинуть свою осквернённую обитель? Или он давно был мёртв? Лиза услышала шорох, а потом чьё-то осторожное дыхание и замерла. Она круто развернулась и упала на землю, а потом укрылась между двумя колоннами. В мгновение ока в её руках оказалась винтовка, снайпер поймала в прицел едва различимую тень в прохладном сумраке храма. — Руки за голову! Медленно выходи или я стреляю на поражение!!! Раз… Хоукай привычным движением передёрнула затвором. Она мысленно пересчитала патроны и нащупала беретту в потайной кобуре у левого ботинка. Наука сержанта Романо. Мысль о смерти привычно пронеслась в её голове, от адреналина стало подташнивать, а сердце билось метрономом, готовясь замирать между выстрелами. — Два!.. Она подумала, что если сейчас её убьёт кто-то из этого проклятого народа, над чьим богом надругались аместрийцы, никто не вспомнит о Хоукай до завтрашнего построения. Никто не услышит выстрелы из мёртвого города: ничто не помешает отметить победу аместрийцам. Падальщики получат новое тело. Под небом свершится справедливая кара. Лиза усмехнулась. Майору Мустангу не придётся сжигать её спину — она и так останется в этих песках навсегда, как Романо или Габардини. Вместе со ста восьмидесятью ишварцами, чьих имён она не знала или не запомнила, а лица видела только в прицел и всякий раз, когда ночью закрывала глаза. — Привет! Не стреляй, это свои… Из тёмного дверного проёма на свет вышел человек. Хоукай чуть расслабилась, увидев потрёпанный мундир и капитанские погоны. Он щурился от света и, словно извиняясь, улыбался. В руках у капитана был мешок, набитый чем-то тяжёлым и позвякивающим. Хоукай высунула голову из укрытия, не снимая палец со спускового крючка. Ей было неуютно: — Руки! Капитан снова виновато улыбнулся и задрал руки за голову. Заплечный мешок упал на землю: на белые мраморные ступени храма с перезвоном посыпались золотые украшения, серебряная ритуальная посуда, не меньше десятка наручных и карманных часов, пара портсигаров. Изящный ножной браслет с треснувшим ониксом покатился к Хоукай, мелодично позвякивая бубенчиками. Золото казалось тусклым от спёкшейся крови. — Сувениры для дома, — объяснил капитан, разводя руками, а потом, улыбаясь, добавил: — этот дарю, подойдёт к твоим глазам! — Я сказала, руки за голову! Хоукай не опускала винтовку. Она не знала его в лицо, но, судя по нашивкам, он был из её батальона. Высокий капитан с холодными светлыми глазами настоящего аместрийца. Он тоже закончил оценивающе её изучать и добродушно улыбнулся: — Ты девчонка-курсант из взвода Марка Романо? Хороший был мужик. Вольно, курсант, оружие на плечо, всё под контролем. Хоукай опустила винтовку. Она медленно встала и пошла прочь от храма. Её трясло от непривычного чувства омерзения и гадливости, словно это она снимала с вздувшихся трупов украшения и часы, или мародёрствовала в храмах Ишвары. Лиза уже почти добралась до городской стены, когда резкий удар приклада в затылок сбил с ног и кто-то умело вырвал из рук винтовку. Девушка упала лицом в песок и получила ещё один удар, перед глазами потемнело. Капитан поволок её за ноги в сторону от дороги. Она пыталась схватить землю, чтобы притормозить, но песок просачивался сквозь пальцы, а булыжник мостовой раздирал кожу на ладонях. Хоукай чувствовала, как трещит ткань маскировочного плаща, цепляясь за колючки и острые выступы белой брусчатки. Капитан обернулся к ней, заметив, что она в сознании и ещё раз ударил наотмашь по лицу. Перед глазами Лизы поплыла кровавая пелена, и она их закрыла, перестав сопротивляться. Её отличный прицел, как излишне приметный, остался валяться на дороге. Винтовку мародёр по-хозяйски повесил себе на плечо, у него как раз закончились патроны. Пошарив в вещмешке девушки, он отшвырнул его в сторону. Капитан приволок Хоукай на противоположную окраину городка, подальше от лагеря, и склонился к её лицу. Она была без сознания, лицо слева заплывало сплошным кровоподтёком. Он уселся на песок, облокотившись о разрушенную стену дома, и стал перебирать добычу, выбрасывая всё испорченное или слишком тяжёлое. К вечеру он должен исчезнуть отсюда и появиться совсем в другом месте, не вызвав подозрений. Глупая сучка чуть всё не испортила, хорошо, что он запомнил её, когда взвод сержанта Романо прикрывал миномётный расчёт Келли. А доблестный капитан Келли лежал теперь голый, с проломанным черепом на дне сухого колодца уже как целый месяц. Да. Надо думать, никто не хватится и этой сучки в таком бедламе: неделю назад на фронт приехал сам Кинг Брэдли, чтобы сполна насладиться победой в пустыне, щедро политой кровью его врагов. Все только и думали о доме и скорой демобилизации. Капитан отпил немного воды из фляжки и закурил. Солнце клонилось к закату, но, пожалуй, у него осталось немного времени для неожиданного развлечения. Он подошёл к Хоукай и как следует пнул её носом ботинка — она не пошевелилась. Сучке не больше двадцати. Лицо он, конечно, подпортил, но вот сложена она была отменно, этого не могли скрыть даже маскировочный плащ и армейская форма. Он наклонился и обшарил карманы, а потом принялся сдирать пыльный мундир. Потеряв терпение, он попытался разорвать его на груди. Вот чёрт! Сколько возни, хотя девчонка начинала ему нравиться. Ладно, можно начать и с плаща. Что за дела? На сучке были офицерские погоны. О, да ты боевая малышка! Сейчас отпразднуем твоё повышение! Он усмехнулся и потянулся к её колену, в этот момент девушка резко поднялась и ударила наотмашь камнем, зажатым в руке, а потом изо всех сил лягнула ногой, пытаясь попасть в пах. Капитан взвыл, вытирая разбитый нос, и набросился сверху, пытаясь сомкнуть руки на её шее: — Ах ты, хитрая сучка! — вопил он. — Сучка! Она рывком упала на спину, обхватив ногами его шею, а потом скрестила их ножницами, увлекая капитана в сторону. Они перевернулись, поменявшись местами. Хойкай ударила в подбородок, не разжимая камня в кулаке, что-то податливо хрустнуло. Капитан зарычал. Они, сцепившись, покатились по земле. Хоукай тянулась к левой ноге, рискуя вывихнуть локоть. Наконец, беретта оказалась в руках, заметив это, капитан швырнул в лицо девушки пригоршню песка. Звуки выстрелов разорвали тишину мёртвого города, напугав низко кружащих падальщиков. Первый раз в жизни Лиза стреляла в слепую, на слух — туда, где тяжело дышал капитан, где скрипели его ботинки, где отчаянно лязгал затвор винтовки. Левый глаз почти закрылся от отёка, а правый безбожно слезился от песка. Но одна пуля зацепила правую руку мародёра. Он выругался сквозь зубы, но не удержал оружие: кровь быстро пропитала рукав голубого мундира и стекала ручейком в песок. Хоукай попыталась продрать глаза и ещё раз прицелиться. Всё расплывалось, лучи солнца слепили и причиняли глазам резкую боль. Она встала, моргая и чуть пошатываясь. Капитан тоже встал, придерживая предплечье правой руки и тщетно пытаясь остановить кровь. А потом зло улыбнулся: — А я недооценил тебя, кусачая сучка! Он нетвердо поднял винтовку, чтобы выстрелить с левой руки. Жгучая боль не давала пошевелить правой, и она безвольно болталась, как у тряпичной куклы. Сучка пробила навылет сустав предплечья. Хоукай несколько раз нажала на спусковой крючок, но пистолет беспомощно щёлкал — магазин беретты был пуст. Пустыня всё-таки прикончит снайпера, пристрелит, как собаку, грязными руками мародёра из её собственной винтовки. Хоукай подумала об этом почти с облегчением, как о прощальной шутке самого Ишвары, как о законе равноценного обмена алхимии её отца. Она зажмурилась, хотя всё равно не могла видеть взбешенное лицо капитана, пытающегося выстрелить, и рухнула на колени, принимая свою судьбу. Внезапно раздался знакомый щелчок, по воздуху пролетела искра. Огненный шар сбил капитана с ног и впечатал в стену дома. На белом известняке загорелись пучки травы и запахло гарью. Хоукай продолжала стоять на коленях, слепо озираясь вокруг. Послышались крики. Какие-то солдаты обступили её, похлопывая по плечу и приговаривая что-то ободряющие. Младший лейтенант вернула беретту на место за голенищем ботинка и почувствовала как сухой ветер раскрывает на груди порванный китель, шершаво облизывает голое тело пылью и песком. Кто-то положил рядом плащ, пахнувший смутно знакомо. Лиза закуталась в него, закрыла глаза от невыносимого света и позволила уложить себя на носилки. Она проснулась в офицерской палатке на узкой походной кровати. Была уже ночь и ледяной ветер раздувал брезентовые стены, заставляя трепетать фитиль лампы на ящике рядом. Лиза ощупала своё лицо, каждый дюйм которого пульсировал болью и горел жестоким огнём. Левая сторона заплыла, и глаз почти не открывался. Девушка, пошатываясь, встала и подошла к зеркалу, прикреплённому к крышке элегантного несессера с бритвенными принадлежностями. Лиза оглядела себя. Какая ирония, она впервые за год видит себя в зеркале, а её лицо похоже на упавшее с дерева переспелое яблоко. Она попыталась пригладить волосы, кое-где слипшиеся от крови, и привести в порядок разорванную форму с вырванными пуговицами. Нужно вернуться в отделение. В углу стояла её винтовка и вещмешок с прицелом. Рядом небрежно валялся офицерский кожаный планшет с бумагами, исписанными знакомым с детства размашистым почерком, пара книг и пустая жестяная банка от консервированных вишен. Девушка задержалась у порога, вдыхая запах, витавший вокруг. Надо было быстрее прогнать наваждение отцовского дома. Лейтенант резко откинула брезентовый навес, служивший дверью в палатку. Холодный воздух лунной ночи обжёг лёгкие, а ветер швырнул в лицо песок. Хоукай сделала шаг и едва не полетела на землю. У самого порога сидел майор Мустанг в накинутом на голову капюшоне маскировочного плаща: — Как всегда, гуляешь одна… Она остановилась и молчала, не зная, что ответить. — Спи здесь до утра. Твоё отделение выдвигается только завтра. Лиза молчала. Она пыталась подобрать правильные слова, но не могла. Лицо саднило и болело, на зубах скрипел песок. — Что ты делала в городе? Если бы не болтливый фотограф, мы бы тебя не нашли. Ловить мародёров и дезертиров — задача военной полиции. Лиза выдохнула облачко пара, присев рядом. Он был зол и опять спас ей жизнь. Похоже, у Огненного Алхимика в пустыне это входило в привычку. Как в пошлой романтической эпопее, где раз за разом благородный красавец вызволяет героиню из остросюжетных перипетий. Хотя кому как не Рою Мустангу быть в роли героя-любовника? Лиза криво усмехнулась, и была тотчас наказана резкой болью по всему лицу. Майор Мустанг не поднимая глаз, разглядывал песок у своих ног, зарывался в него руками и пропускал сквозь пальцы. Песок — это крепко связанный кремний и кислород. Государственный алхимик, майор Рой Мустанг, бывший ученик мастера Бертольда Хоукая, теперь был также связан с дочерью своего учителя. В этой пустыне они образовали новую и неизвестную алхимии субстанцию. Наверно, поэтому Рой понимает её лучше, чем она могла бы себе представить, а Лиза идёт по его следам, утопая всё глубже в зыби ишварских песков. В лагере было тихо. Вдалеке догорали солдатские костры. На привязи шумно дышали тягловые лошади из фуражных обозов, а ветер разгонял маленькие песчаные смерчи. Полная луна плыла над горизонтом и света было достаточно, чтобы читать газету. — Я прошу прощения, сэр, что причинила вам столько хлопот. Тот капитан… — Он не капитан. Мундир и погоны не его. Дезертир и мародёр. — Мустанг впервые заставил себя взглянуть на обезображенное лицо девушки, его глаза потемнели от ярости, — ему повезло, что я был там со своим отделением. Он остался жив, будет трибунал. Они надолго замолчали. Лиза вспомнила, как пламя сбило с ног капитана и швырнуло как котёнка. Её спасла Огненная алхимия отца. Над пустыней было непривычно тихо. Нигде не рвались снаряды, не ревело пламя. Возможно, бог войны насытился кровью и ужасом людей. — Майор Мустанг, − Лиза обернулась к Рою и посмотрела прямо в глаза. — Вы помните о нашем последнем разговоре? Сейчас… — Чёрт возьми, ты опять начинаешь! Я должен подготовиться, я должен… — Вы обещали, майор, вы дали слово! Сейчас лучший момент. Я не успела увернуться и оказалась на линии огня Огненного алхимика при поимке дезертира. Там были только вы и ваши люди, в неразберихе никто ничего не заподозрит, к нам будет минимум внимания. Рой молчал. Он судорожно сжимал пальцы, пропуская через них белый песок. Луна спряталась в перистые облака с кокетством девушки, кутающейся в новую шаль. Ветер стихал. Мустанг резко встал на ноги, капюшон съехал, а кулаки сжались: — Ты только послушай, о чём ты меня просишь! — Это лучшее время и место! Надо покончить со всем здесь и сейчас, я не могу просто так уйти из пустыни. Я должна заплатить, сэр, и вы отлично знаете, это далеко не полная цена за то… что здесь произошло по моей вине. Лиза замолчала, а потом тоже поднялась и неожиданно взяла его за обе руки: — Я умоляю, освободи меня. Он смотрел на свои кулаки, которые медленно разжимали её холодные пальцы. Он больше не узнавал в этой молодой женщине Лизу Хоукай. Незнакомка разговаривала похожим голосом, у неё было то же лицо, рост и фигура, но она изменилась навсегда. Маленькая дочь учителя, должно быть, умирала с каждой пулей, выпущенной из снайперской винтовки Ястребиного глаза, пока окончательно не сгинула в песках Святой Земли. И это только его вина. — Хорошо. Дай мне пару часов. Мы закончим до рассвета, — хрипло сказал он, а потом вдруг притянул девушку к себе и быстро прошептал в самое ухо: — Только обещай, что больше не будешь ничего делать со своей спиной. И не будешь искать смерти от рук мародёров. — Обещаю. Лиза закрыла глаза и несколько секунд вдыхала близкий запах его плаща, пока майор не отпустил её. — Ты можешь немного поспать. Я посижу снаружи, — майор надел капюшон и снова уселся у порога. — Благодарю вас, сэр. Лиза вернулась в палатку и села на кровать. Она потрогала своё разбитое лицо руками и беззвучно рассмеялась. Смех зло душил её, всё больше превращаясь в истерику. Война особенно ненавидела Хоукай за то, что она была женщиной, а люди будут презирать, потому что женщина выбрала для себя ремесло войны.***
Это место было похоже на рай для праведников, в который верили ишварцы. Для каждой души являлся свой: целый мир, созданный Ишварой из радостных воспоминаний и желаний, скрытых в сердце. Солнце заливало утренним светом небольшую кухню, позволяя любоваться идеальной картиной. Молодая женщина в переднике мыла посуду, малыш у её ног дёргал маму за юбку и что-то лепетал. Была весна и занавески раздувал ветер, в стекло бился залетевший шмель, на подоконнике бормотало радио. У садовой двери развалилась собака, она вытянулась на пороге и жмурилась от солнца, лениво виляя хвостом. Если прислушаться, можно было разобрать, как от станции, издав протяжный гудок, отходит пригородный поезд. Девушка с улыбкой обернулась, тряхнув отросшими до плеч светлыми волосами. Он хотел подойти, подхватить малыша на руки и крепко обнять её, вдыхая родной запах дома, но с ужасом понял, что не может пошевелиться. На его руки были надеты белые алхимические перчатки. Пальцы привычно щёлкнули, повинуясь чужому приказу, и под потолком в угол пролетела рыжая искра, похожая на след молнии. Малыш показал туда пальчиком и улыбнулся. Ужас от осознания того, что делают собственные руки, парализовал его. Он хотел закричать, но вместо этого бессмысленно открывал рот, как выброшенная на берег рыба. Бегите! Бегите! Бегите! Огонь взвился из пустоты, языки пламени поднимались из самой преисподней, беспощадно пожирая всё на своём пути. Первыми вспыхнули весёлые занавески, плавились, искривляясь, стены. На обоях вздымались огненные пузыри. Радио взорвалось, разлетевшись на сотни осколков. Фигуру девушки, прижимавшей к себе ребёнка, объяло ненасытное пламя. За секунды живая плоть превратилась в угли. Люди — в почерневших шарнирных кукол с пустыми провалами глазниц. Всё заволокло дымом. Запах горелого мяса, по обыкновению, ударил в ноздри, заставляя нутро туго сжаться. Рой услышал свой крик, нечеловеческий крик, больше похожий на рёв зверя. Кто-то изо всех сил тряс его за плечи. — Рой, проснись! Ты слышишь меня? Проснись! — Маэс Хьюз склонил над ним своё встревоженное лицо. Мустанг вскочил, чуть не ударившись о металлическое перекрытие кузова грузовика. А потом лихорадочно стал разрывать застёгнутый ворот рубашки под кителем. Почти наступило утро. Предрассветное серое небо с яркой розовой полосой на востоке было безоблачно и ясно, обещая солнечный день. — Плохой сон, приятель? — добродушно поинтересовался Хьюз. — Ты кричал, как будто тебя волокут в преисподнюю. — В каком-то смысле так и было, — Мустанг окончательно проснулся и снова устроился на деревянной скамейке. Грузовик мерно ехал, изредка подскакивая на кочках. Все спали, офицеры сопели и похрапывали, вповалку прислонившись к спине или плечу товарища. Маес сидел на полу кузова, облокотившись на вещмешок, и что-то писал в тусклом свете, используя скамью как столик. Похоже, это было новое письмо для Грейсии. — Ты не ложился? — Нет, — капитан махнул рукой, не отрывая взгляд от письма, — отосплюсь в поезде. Рой достал свои часы. До Юзвелла, ближайшей железнодорожной станции, они должны были добраться к полудню. Армия аместрийцев, как насытившиеся кровью чудовище, втягивало назад свои щупальца, увозя победителей и героев Ишвара из растерзанной Святой Земли. Мустанг посмотрел на товарища, писавшего письмо. Хьюз сам себе улыбался, сосредоточенно глядя на бумагу, как будто эту улыбку любимая девушка легко обнаружит между строк. Мустанг отвернулся. Из них двоих Хьюз всегда был самым храбрым. Безрассудно храбрым. Мустанг покопался в своём мешке и нашёл маленькую фляжку с алкоголем. Он отвинтил крышку, и почувствовал благородный запах коньяка. Запах дубовых бочек и шоколада. Запах бара мамы. Он сделал несколько больших, жадных глотков, чтобы перебить отвратительный привкус горелого жира на губах, преследовавший наяву. Рот обожгло, а затем по телу приятно разлилось согревающее тепло. — Рановато для крепких напитков, господин майор, — заметил, широко зевнув, Хьюз. Он закончил писать и убрал листок в конверт. В Юзвелле письмо уже можно будет отправить со станции. Мустанг протянул ему фляжку, но капитан скривился. — Дурная привычка, Рой, как и все грехи, обычно начинается с малого, — он хмуро посмотрел на друга поверх очков. — Лучше заведи себе подружку, по крайней мере, на следующее утро не будут дрожать руки. Мустанг подскочил, как ошпаренный, схватив капитана за шиворот расстёгнутого мундира, но занесённый кулак замер и рука опустилась. Он уставился на Маэса, точно вспомнил, как оказался в тесном кузове армейского грузовика. А потом упал на своё место и хрипло расхохотался. Старина Хьюз, как всегда, бьёт в самое яблочко! Мустанг выпил ещё коньяка и откинулся на брезент, пахнувший ветром и пылью. На загорелом лице снова застыло выражение какой-то упрямой злобы и тоски, которое уже начинало выводить его друга из себя. — Ты так проницателен, Хьюз, но совсем не разбираешься в выпивке и в женщинах, — Рой снова глотнул коньяка, голова стала пустой и лёгкой. — Ч-то-о-о-о, — зашипел капитан, повышая голос. — Я уже слышал этот бред про руки, замаранные кровью! Иди ты к дьяволу! Я выжил! Выжил! И я обниму свою любимую, я женюсь, я делаю её самой счастливой женщиной на свете и я смогу это защитить. Да, всего один кров и одну женщину! Куда мне до ваших амбициозных целей, господин государственный алхимик! И если надо будет ещё раз утонуть в реке из крови и отборного дерьма, я нырну и выплыву, Мустанг, потому что она меня ждёт. Ждёт каждую грёбаную минуту дома! Он замолчал и сел. На секунду стало нестерпимо тихо, а потом раздались жидкие аплодисменты: в Хьюза полетели со всех сторон огрызки яблок, обёртки доеденных пайков, пустые пачки от папирос и даже одна фуражка: — Да, заткнитесь вы, наконец, и дайте поспать!!! — Хьюз, если ты не замолкнешь, мы все на тебе женимся, а Мустанг будет подружкой невесты! — заорал басом капитан Хадсон с задней скамьи, и офицеры захохотали. — Завалите, нахрен, все пасть, сейчас нет и пяти утра! Капитан Хьюз уселся, растолкав Мустанга и нахохлившись, точно воробей после драки. Он нащупал в кармане письмо и отвернулся к брезенту. Рой молча протянул ему фляжку и капитан Хьюз со всей дури выкинул её из кузова автомобиля. Они миновали пустыню и ехали по востоку Аместриса, маленькие шахтёрские деревушки и терриконы вырастали вдоль дороги. Хьюз задремал, ему снилось, будто он был довольным котом на коленях у Грейсии. Она гладила его по голове, запуская нежные пальцы в пушистую шёрстку…