20 миль восточнее Юзвелла, станция Блэкпул, 06 октября 1909.
Лапша выглядела превосходно: на прозрачном курином бульоне, с тонкой соломкой сельдерея и моркови, с кубиками нежного мяса; сверху посыпанная паприкой, нарезанными перьями зелёного лука и сваренным вкрутую яйцом. — Я бы не советовал вам это есть, мэм. Они наверняка плюнули в тарелку. Молодая женщина в новенькой форме младшего лейтенанта подняла глаза на заговорившего мальчишку. Полы кителя немного разошлись, показывая кобуру на поясе юбки. — Спасибо за информацию, — ответила она, отправив в рот ложку. «Они» не плюнули, а просто насыпали в тарелку целую солонку. Соли было столько, что защипало глаза. Лейтенант продолжала очень медленно есть, на её лице не дрогнул ни один мускул. Из дверей кухни выглядывал повар, за его широкой спиной перешёптывался весь персонал забегаловки. Отражения их любопытных физиономий можно было увидеть на медном чане для варки пива. Несколько посетителей буравили взглядом её лейтенантские звёздочки на погонах и нашивки восточной армии. Но от них не исходила угроза, только ненависть и страх. — Ты знаешь госпожу Анну Габардини? — спросила через минуту лейтенант, отложив ложку. Горло пылало адским огнём. Мальчишка, продававший газеты на станции, изумлённо уставился на неё, выражение серых глаз моментально изменилось. Он стал похож на волчонка. — Зачем она вам? — Я ищу её. Это касается капрала Майка Габардини, — объяснила лейтенант и это была правда. Отчасти. Мальчишка снова посмотрел на молодую женщину в военной форме, наивная детская восторженность испарилась с его лица со скоростью капель воды, брызнувших на раскалённую сковородку. На кухне что-то зашипело. Сейчас мальчик пожалел, что увязался за лейтенантом в надежде на чаевые. В этом богом забытом шахтерском посёлке глупо было надеяться на любую помощь местных. Если маленький газетчик сбежит, ей придётся посетить военную комендатуру, чтобы навести справки. Мальчишка, казалось, понял её мысли. — Идите за мной. Младший лейтенант Лиза Хоукай быстро поднялась, оставив у тарелки деньги за обед, и направилась к выходу, следуя за мальчиком с газетами. Когда она проходила мимо персонала, столпившегося в кухонных дверях, её глаза сузились. — Вероятно, забыли посолить. Но в целом лапша отменная. Огромный бородатый повар громко хмыкнул, зал ресторанчика взорвался смехом после гробовой тишины. Но всего этого она уже не слышала, едва успевая за велосипедом своего маленького проводника, который петлял обходными тропами между задними дворами с курятниками и куцыми огородами. Этот шахтерский городишко в двадцати милях от Юзвелла был настоящей дырой. Даже сонный пригород Ист-сити, в котором Хоукай выросла, отсюда выглядел сверкающим центром мира. Она поняла это ещё на станции. Военная комендатура — единственное каменное здание во всем городе. Шахтёры жили в хилых домишках, наспех сколоченных из деревянной рухляди. Тощие кошки грелись на старых покрышках, вкопанных в землю. В степной пыли за домами валялись свиньи, по немощёной дороге важно расхаживали петухи. На центральной площади дети гоняли мяч, собаки разрывались лаем за заборами, а в громкоговоритель транслировали какой-то концерт по радио. Наконец мальчишка затормозил у одного из домов и закричал под окнами. — Мам! Тут приехали по поводу Майка! Через пару минут на крыльце появилась высокая женщина, вытирающая руки о передник. Хоукай сразу уловила сходство: брови, серые глаза, непослушные кудрявые волосы и выражение лица — как будто детское и немного обиженное. Женщина уставилась на неё тяжёлым взглядом. — Вы кто такая? — Младший лейтенант Хоукай, мэм. Позвольте зайти в дом. Анна Габардини долго разглядывала девушку в синей офицерской форме Аместриса. А потом кивком пригласила в дом. Они сразу очутились в крошечной гостиной. Из мебели здесь был только старый диван и шкаф с посудой. В углу высилась стопка тюфяков. На них спали прямо на полу. Хозяйка принесла кружку воды и лейтенант Хоукай тут же её осушила. Сейчас она могла бы выпить целое ведро. — Так что вам надо? — госпожа Габардини с подозрением посматривала на девушку, пытаясь определить звание и происхождение незнакомки. — Я приехала из-за капрала Майка Габардини, меня зовут Лиза Хоукай, — прочистив горло, произнесла лейтенант и поставила пустую кружку рядом с собой. На самом деле, она ещё толком не разобралась, зачем просила Ребекку отыскать адрес семьи Майка в штабе, зачем приехала сюда. Но теперь надо было что-то говорить в этой бедной, но опрятной гостиной с единственным окном. Молчание затянулось. Рыжие солнечные зайчики от детской погремушки прыгали на побелённых стенах. В углу стояла деревянная машинка без одного колёсика, а в игрушечном кузове — сдутый мяч. Госпожа Анна налила лейтенанту Хоукай ещё воды. Она продолжала разглядывать девушку со смесью жалости и презрения на всё ещё миловидном лице. Солнце, ветер и тяжёлый труд каждый год стирали красоту этой женщины, но всё же пока проигрывали. Волосы на висках начали седеть в тридцать девять, когда в завалах шахты погиб её муж, а она была беременна Сэмми. Это он продавал никому не нужные здесь газеты и лотерейные билеты, чтобы раздобыть себе карманных денег. — Так что вам здесь надо? Это Бен Кирби вас послал? Передайте этому проходимцу, чтобы засунул пенсию Майки себе в… в штаны. Если мой сын может быть жив, я не стану нахлебницей. Лиза быстро посмотрела на неё и сделала большой глоток воды. Жестяная кружка со стуком опустилась на пол. Сухое горло лейтенанта Хоукай некстати перехватил спазм, но она произнесла довольно чётко: — Мне очень жаль, мэм. Но Майк мёртв, это совершенно точно. Женщина сцепила руки, сложенные на переднике. Её лицо заострилось и посерело. — Можете поклясться? Но почему нам не отдали тело? Одну бумажку прислали — «числится без вести пропавшим». Лиза утвердительно кивнула, на этот раз выдержав тяжёлый взгляд. Она думала, мать Майка сейчас вскочит и надаёт ей пощёчин, но та сидела без кровинки на лице, губы что-то тихо бормотали. — Мэм, я видела, как он погиб. Он спас мою жизнь и жизнь другого солдата. Он был добрым человеком и настоящим героем. Поэтому я здесь. Младший лейтенант Хоукай заставляла себя не отводить глаза от этой разом постаревшей женщины. Госпожа Габардини вся сжалась, уменьшилась, серые глаза затуманились, по щекам побежали дорожки слёз, они капали на передник, на грубые загорелые руки. Эти руки ласково гладили малыша Майка по голове, когда он забирался к матери на колени, а от детских мягких волос пахло летним ветром. Хоукай молчала. В тишине были слышны крики ребятни на улице, кто-то включил радио за стеной, на плите засвистел кофейник. Госпожа Габардини тяжело встала и отправилась на кухню, вытирая глаза передником. Она вернулась через пару минут. — Так как, говоришь, тебя зовут? — спросила она, протягивая чашку кофе. — Лиза, Лиза Хоукай, мэм. — У меня было пять сыновей, девочка. Майк был третьим. Крепким здоровяком родился, ел за двоих, мы всегда смеялись… Мы жили ещё на севере. У мужа был скобяной магазин, дела шли плохо: нам пришлось набрать долгов, а потом всё продать, чтобы расплатиться. И как-то утром мой Генри показал газету: дескать, поедем на юг, у шахтёров отличный доход, выкарабкаемся, хоть в долговую тюрьму не посадят. Мы купили повозку, лошадей и прикатили на юг страны, в эту проклятую степь. Майк уже ножками ходил, обоз прутиками подгонял, да и говорить рано начал: сидит на козлах и болтает с отцом без умолку, а сам-то крохотный, двух годиков ему тогда не было. Потом Хэнк родился, потом Сэмми… Когда шахту Генри завалило, Хэнк всё плакал, не замолкая: «мамочка, как там папа без обеда, давай отнесу», Майк младших утешал тогда, а самому всего десять было… Старую шахту так и засыпали с мужем внутри. Сказали, разбирать опасно. Видно, проклята я, раз ни одной могилы нет, куда прийти можно, поговорить, поплакать, — она замолчала и сощурившись смотрела на солнце. Оно близилось к закату. За дощатыми заборами и нищими крышами виднелось огромное здание военной комендатуры и администрации шахты. — Майк в академию поступил, чтобы мне помочь. Он на этих богатых бездельников в синей форме с детства насмотрелся, — госпожа Габардини махнула рукой в сторону роскошного здания, вызывающе торчащего посреди трущоб. — Так и говорил мне. Мол, вернусь капралом, и всё здесь изменится, ферму куплю тебе с коровами. Женщина замолчала. Она снова беззвучно заплакала, комкая передник. — Мои старшие-то в шахте. За гроши спускаются. Вилли вот женился, дом надо строить, а куда там, если налоги такие, что последние штаны снимешь. Его Джейн зимой внука второго родит, а как их кормить, если нищета кругом? Ещё и с пенсией Майка обманули. Не положено, говорят, раз без вести пропал. Тьфу! Пусть подавятся, кровопийцы ненасытные! — Анна Габардини вытерла кулаком слёзы, подошла к открытому окну и с чувством плюнула в сторону здания военной комендатуры. Солнце садилось, заглянув в бедную комнату, стали хорошо видны трещины в штукатурке, выцветшая ткань тюфяков, а один угол был разрисован детскими каракулями. Лейтенант Хоукай допила кофе и наконец-то поняла, зачем она здесь, зачем потратила два дня своего увольнительного на это странное путешествие. Она расправила плечи, почувствовав, как тонкая кожа на спине натянулась, а рана от ожогов заныла и нестерпимо зачесалась. — Мэм, — она хотела произнести приготовленную загодя благодарственную чушь, но осеклась, глядя в глаза в миг постаревшей женщине, сидящей напротив. — Мэм, через неделю в отделении коммерческого банка Юзвелла вас будет ждать чек. Всю сумму вы можете обналичить и потратить как захотите. Считайте, что это долг военного командования Аместриса перед вашей семьей. Не путешествуйте одна с деньгами, возьмите с собой сыновей. Спасибо за кофе, мне пора идти. Хоукай встала, поправив свою форменную юбку, и пошла к выходу. Во дворе в лучах закатного солнца всё ещё гуляла детвора. Увидев офицера, они сбежались в круг, улюлюкая и гогоча. Лиза огляделась: Сэмми среди них не было. Должно быть, он вернулся продавать газеты. — Постой! На плечо легла тяжёлая рука и Лиза поморщилась от боли. Раны нуждались в перевязке. — Я сразу узнала тебя, — госпожа Габардини протянула сложенный вчетверо газетный листок. А потом покачала головой. — Когда мой Майк себе в голову что-то втемяшит — молотком не выбьешь. Но, видно, ты хороший человек, раз ко мне приехала повидаться. Лиза остановилась, рана от ожога на спине раскалялась всё сильней. Эта женщина смотрела на неё глазами Майка Габардини. Вернее, у Майка были серые, по-детски распахнутые глаза, точь в точь как у его матери. Госпожа Габардини крепко держала её за плечо, а потом, смутившись, отпустила. — Женщине в синей форме не стоит ходить в наших трущобах одной. Я позову мальчиков, они проводят до станции. Сэмми! Сэмюэль!!! Косые лучи заходящего солнца сделали мир вокруг мягким и оранжевым. По небу плыли высокие облака, похожие на башни, до самого горизонта виднелись крыши бедных домов шахтёров, пыльная дорога с серебристыми тополями изгибаясь вела к станции. Ребятня обступила женщину в синем кителе и непрерывно галдела как стайка голодных, шумных птиц. У Лизы щипало глаза, наверно, от пыли и солнца. Она развернула квадратный листок, аккуратно вырезанный из газеты. Это была растиражированная фотография. Пойманное мгновение, сохраненное светом и растворённым в кислоте серебром. На снимке Габардини в каске и тяжёлой амуниции протягивал ей руку из грузовика, а она, ухватившись за неё, легко забиралась в кузов. Они оба тогда улыбались: Майк довольно и широко, Лиза задумчиво и устало. Почти два года назад на учебном плацу Военной Академии Ист-сити. — Ты хороший человек, — повторила Анна Габардини и погладила плечо лейтенанта, — прощай. — До свиданья, мэм, — Лизе захотелось немедленно убежать отсюда, бежать по рельсам до самого Ист-сити и в казармах упасть на кровать. — Я никогда не забуду того, что сделал Майк. Лейтенант Хоукай развернулась и пошла к станции. Она заметила Сэмми: он быстро шёл рядом, держа руки в карманах. У него больше не было сумки с газетами и всякой всячиной на продажу. — Так ты невеста Майка? — запыхавшись спросил он, как только поравнялся с девушкой. Южные сумерки превращались в ночь. Вокруг быстро темнело, у здания военной комендатуры зажглись несколько газовых фонарей. Лиза обернулась к мальчишке, он широко улыбался. Точно такую же улыбку она сотни раз видела у Майка. — Да, — зачем-то соврала она. — Ты красивая, и у тебя есть пистолет, — сообщил Сэмми, лукаво глядя на девушку, — когда вырасту, я тоже женюсь на тебе. Лейтенант кивнула, почувствовав жар. У неё поднялась температура, ожоги на спине требовали перевязки и покоя. Она с облегчением увидела впереди деревянное здание станции, скорее похожее на наспех сколоченный амбар. Часы на стене показывали, что у неё в запасе около сорока минут. — Спасибо, что проводил, Сэмми, — она протянула ему руку. Мальчишка опять широко улыбнулся. — Была рада знакомству. Они пожали друг другу руки и молча стояли на месте. Что-то изменилось. Ну да, стало непривычно тихо. Наконец закончился дурацкий концерт в усилителях радио-точек. В кустах затрещали цикады, мир провернулся на следующий оборот. — Пока, невеста Майка! Сразу кликай Сэмми, если заскочишь к нам ещё раз. Сэм убежал домой. Лиза Хоукай пошатнулась и присела на скамейку. Она ждала ночной поезд, потревоженная спина горела диким огнём, на лице саднили давно зажившие царапины от шипов акации. Ещё чуть-чуть и она почувствует песок на губах, запах пороха и гари от собственных рук. А потом в нос ударит смрад от сотен мёртвых тел, тошнотворно-сладковатый запах смерти и гниения. Дыши, дыши, дыши! Майк Габардини мечтал о ферме с коровами. Ты никогда не спрашивала, как могла бы на рассвете, заспанная, выходить на крыльцо и провожать взглядом повозку, везущую на рынок полные бидоны молока. А потом долго смотреть на встающее солнце. Печь хлеб ясным утром, целовать детей в макушку, мазать царапины йодом и ловить на себе восхищенный взгляд мужа, кружась в танце на деревенской ярмарке. Этого будущего нет, и никогда не будет. Всё разлетелось на тысячи обломков среди песков Святой Земли. Как и твои собственные мечты, дочь алхимика, сгоревшие дотла, до пепла и вздувшихся на спине ожоговых пузырей. Мечты, в которых ты влюблённо смотришь в смеющиеся глаза молодого офицера, приглаживаешь рукой тёмные, непослушные волосы и вы украдкой целуетесь в парке. Ты с гордостью узнаёшь его в толпе, встречая на вокзале после очередной разлуки. Счастливая, идёшь с ним домой рука об руку, болтая всякие глупости, приключившиеся за неделю. Ты сокрушаешься, что ваша квартирка скоро будет слишком мала и ненадолго замолкаешь. Он вглядывается в твои глаза с надеждой и сомнением, а потом подхватывает на руки, кружит, сто раз целуя в порозовевшие щёки. И ваша собака носится вокруг с радостным лаем. Но этого не будет. Никогда. Паровозный гудок оглушил и пригвоздил к скамье. Китель прилип к спине, по которой текло что-то тёплое и липкое из открывшейся раны. Всё тело горело огнём, как в лихорадке. Лиза Хоукай пошатываясь вошла в вагон, упала на своё место и скривилась от боли. Она не собиралась умирать. Не сегодня. Она пройдёт до конца дорогой, которую выбрала, надев синюю военную форму и научившись лучше всех стрелять. Она сама захотела узкую койку в казарме. Она сама заколотила парадную дверь в отцовский дом. Она боялась вернуться, словно могла осквернить стены одним своим присутствием. Она не заслужила той жизни, которой будет жить семья Габардини, купив ферму и оплакав Майка. Глаза убийцы не будут наслаждаться закатами на террасе, увитой алыми цветами настурции. Руки, умеющие собирать винтовку за пятнадцать секунд, — они никогда не будут размешивать для детей лимонад в запотевшем кувшине. Она видела смерть и агонию ближе, чем любая другая девушка рассматривает швы нового платья. Она сама была смертью в прицеле винтовки, убивая так часто, как официантка в кафе разносит пирожные. Больше никто не должен пройти этой бессмысленной кровавой дорогой. Никто не должен утонуть в зыбучем песке собственных кошмаров. Никто не будет проклят чужими богами. Никто. Никогда. Это она в силах сделать. Завтра, завтра, завтра. Чек для госпожи Габардини. Пустой дом отца. Книги. Пыльное кладбище опасных книг. И кладбище за косогором, на отшибе сонного городка. Поле, заросшее ромашками. Мамина могила. Река позади дома и утлая рыбацкая пристань, на которой окрестные мальчишки вечно забывают удочки. Перед тем, как провалиться в тяжёлый сон, больше похожий на беспамятство, Лиза услышала приятный, низкий голос мадам Крис: она предлагала чашку горячего шоколада, выпуская сигаретный дым из ноздрей как дракон. Лиза пригубила какао и почувствовала кровь. Кровь лилась по лицу, рукам и груди. Галлоны тёплой, густеющей крови. Захотелось закричать, но она захлёбывалась и скользила, падала вниз. Мамина банка с какао и квадратная плитка шоколада из солдатского пайка. Коробка шоколада и пинта виски за расстрелянный караван. Самая твёрдая рука, непревзойдённый ястребиный глаз. Река позади старого отцовского дома вскипела человеческой кровью. Смерть — слишком лёгкий выбор, в смерти нет искупления. Сознание растворилось и расплылось радужным пятном, как масло пролитое в лужу. — Всё будет хорошо, всё будет хорошо. Мы едем в больницу, — это был голос Бекки. Лиза Хоукай слышала его будто издалека, словно находилась в ватном коконе и эта субстанция заполнила всё целиком, отделяя от мира. Она заметалась. — Только не в больницу. Нет! Не надо больницы! Нет! — Святые небеса, хорошо! Ты сломаешь мне руку! Не поднимайся, тебе нельзя… Лиза, ты же вся горишь! Боль снова кипятком разлилась по спине, и Лиза закрыла глаза. Но на краткий миг её сознание прояснилось: она поняла, что лежит на заднем сиденье автомобиля, а над ней склонилось встревоженное лицо Бекки. А потом всё снова поглотила вата, ставшая холодным туманом и бившая острыми колючками льда, как ветер с реки в январе.***
Маленькая уютная квартира сержанта Ребекки Каталины располагалась на углу Янг-стрит и Черри-лейн, довольно далеко от казарм и штаба Восточной армии. Эта часть города ещё недавно была сущей деревней и сейчас беззастенчиво утопала в пожелтевших осенних садах, оставленных ещё старой застройкой. Милое и недорогое место. Рой оставил машину немного дальше по улице и сейчас шёл пешком, нацепив самую глупую из всех своих самодовольных улыбок. В одной руке у него был букетик розовых хризантем, а под мышкой — коробка шоколадных конфет. Ни дать ни взять — очередной военный красавчик, спешащий на свидание после работы. Он уверенно зашёл в дом, поднялся по лестнице на четвёртый этаж и постучал в апартаменты 4Д. Дверь открыла миловидная брюнетка в голубом домашнем платье. — О, я как раз заварила чай, майор Мустанг. Проходите! — она хихикнула и кокетливо округлила глаза. — Какие красивые цветы вы принесли! — Мадам, — Рой щелкнул каблуками, — вы прекраснее всех цветов на свете. Ребекка цепко оглядела лестничный пролёт, пропуская темноволосого офицера внутрь своей квартирки: — Благодарю вас, майор. Вы как всегда мне льстите! Она захлопнула дверь и тотчас жеманная улыбка слетела с её лица. Майор отшвырнул цветы и пальто в сторону. — Как она, сержант? — Всё так же, — Ребекка прошла в комнату, служившую спальней, где на её собственной кровати лежала Лиза Хоукай. Сейчас она тихо спала. На спине виднелся компресс, пропитанный какой-то пахучей антисептической жидкостью, которую майор принёс вчера ранним утром, сразу после той сумасшедшей ночи, когда в квартире Бекки зазвонил телефон. Сержант Каталина уже легла, и напуганный голос коменданта общежития был последним, что она ожидала услышать после дежурства. Бекки взяла такси и через двадцать минут увидела свою подругу, висящую на руках бледного как полотно старого кондуктора с бакенбардами. Рядом бестолково суетился комендант. Повезло, что он был влюблён в Бекки с зачисления и сразу ей позвонил. Она обняла подругу, бормочущую и горячую, как пламя, и привезла домой. Лихорадка прошла только этим утром. — Она бредила? — майор вымыл руки и, вернувшись в маленькую комнату, склонился над кроватью. Бекки покачала головой: — Нет, сегодня ей лучше. Вы уверены, что врач не нужен? — Рана чистая, инфекции нет. Остальное — дело времени. Майор Мустанг замолк. Сняв китель и засучив рукава, он стал доставать аптечные склянки и бинты из коробки от шоколадных конфет. Он продезинфицировал руки, распространяя вокруг тяжёлый запах йодоформа. Его пальцы быстро и невесомо пробежались по голой спине: кожа не была обжигающе горячей, как вчера, она не выглядела припухшей и натянутой, как в первые дни после ожога. Живая ткань раны очистилась и больше не умирала. Это хороший знак, Рою не нравилась только лихорадка, хотя это могла быть обычная простуда, некстати подхваченная Лизой в начале осени… — Это вы сделали, майор? — вдруг спросила сержант Каталина. Она впервые так близко и подробно рассмотрела рану на спине подруги: ярко-лиловые края и белёсое дно уродливо рассекали кожу чуть повыше лопаток, словно на спину прилипла отвратительная медуза. Странную татуировку, которую Лиза прятала от всех, она увидела ещё в школе, когда им было по пятнадцать и Лиза порвала платье на прогулке в ботаническом саду. Бекки в тот день молча отдала свою кофту. Лиза никогда не рассказывала, а Ребекка не настаивала. Ей тоже было, что скрывать от любопытных товарок в школе. Каталина сжала кулаки. — Это вы сделали? — повторила она. — Да, сержант, — голос майора звучал немного хрипло. — В Ишваре? Рой обернулся к Ребекке и пристально посмотрел в её глаза, которые расширились от гнева и отвращения. Он ничего не сказал, а потом снова вернулся к перевязке. Бекки вылетела из комнаты, Рой слышал, как она гремит на кухне посудой. Кажется, она колотила чайником по столу. Рой вздохнул и бережно смазал края ожогов мазью. После Ишвара он знал о таких ранах больше любого хирурга, ясно представляя себе, как реагирует живая плоть на жар и огонь, как потом она может восстановиться. Он знал, за сколько минут можно сжечь человека дотла и какая температура воздуха для этого потребуется. Он знал с какой интенсивностью горит каждая часть человеческого тела, как коагулируют белки, как сворачивается и белеет кровь, когда гемоглобин разрушается от температуры. Самые тяжелые ожоги были продолжительными или обширными, он сделал всё, чтобы пламя, уничтожившее часть татуировки на спине Лизы, не задело глубокие слои кожи. Ему это почти удалось. Рой пропитал новую повязку лекарством и бережно положил на рану. Девушка мерно дышала во сне, сухие губы приоткрылись. Это немного напоминало улыбку. Майор не замечал, что тоже улыбается. Он подоткнул одеяло и взял её руку, оставив пальцы на запястье чуть дольше, чем необходимо для подсчёта пульса. Сердце Лизы билось ровно и спокойно, жара не было. — Я больше не нужен. Теперь хватит обычной перевязки. Надо следить, чтобы она не срывала компресс и пару дней лежала в постели, — сказал он Ребекке, которая снова стояла за его спиной. Сержант кивнула. Её глаза всё ещё метали молнии, а ноздри раздувались в гневе. Рой поднялся на ноги и чисто светски улыбнулся, надевая китель: — Не стоит меня провожать, мадам. — Я не знаю, что вы там о себе возомнили, — выпалила Ребекка, — но то, что вы государственный алхимик, не даёт вам никакого права так поступать с людьми… с девушками! — Мадам, — он кивнул, собираясь к выходу. — Вы здесь только потому, что она звала в бреду кого-то по фамилии Мустанг, и во всём городе так зовут лишь одного военного засранца! — Она звала меня? — рука майора на секунду замерла у дверной ручки, а лицо стало совсем другим, с него слетела вся нахальная спесь нового фаворита Груммана. Оно стало бледным и уязвимым, впрочем, это длилось недолго. — Да, звала! А мне, наверно, надо было позвать жандармерию! — яростно прошипела Бекки, забыв о любопытных соседях. — Вы поступили правильно, сержант, — тихо ответил Рой и начал спускаться вниз по лестнице. — Не говорите ей, что я был здесь. И я ваш должник, сержант Каталина. Бекки готова была кошкой прыгнуть на его спину и разодрать ногтями красивое, самоуверенное лицо. Но она остановилась в дверном проёме, увидев плечи, раздавленные виной. — До свиданья, майор Мустанг! В следующий раз оставайтесь на чай, я настаиваю! — громко крикнула Ребекка Каталина и захлопнула дверь так, что задрожали все стекла в подъезде. Рой вышел на улицу — там было довольно мерзко, начался дождь и окончательно стемнело.