Централ, Ист-сити, Ризембург, август, сентябрь 1910 года.
Огни фонарей сделали напрасным появление звёзд на небе. Глухая ночь забирала голоса и шум города, каждый звук запретной жизни столицы Аместриса. Квартал за оконным стеклом — весёлый и развратный — никогда не спал: автомобили рычали на холостом ходу; хлопали двери баров и забегаловок, выпуская наружу пьяные разговоры и визгливый женский смех; где-то то пропадала, то играла музыка. Глоток свободы и удовольствий без проблем покупался и продавался под ближайшей безвкусной вывеской. Лиза отпустила штору и тяжёлая ткань плавно вернулась на место. В комнате опять стало темно, очертания немногочисленной мебели отступили на второй план, как декорации на сцене. Она хорошо различала руку, белеющую в темноте; часть широкой спины с пропорционально развитыми мышцами и затылок темноволосой головы, уткнувшейся в подушку. Когда-то она думала, что знала о нём всё. И этот год, что они проработали бок о бок, не удивил и не принёс открытий. Она была лоцманом, который уверенно правил в хорошо знакомых водах. Лиза отошла от окна, подобрав с пола мужскую рубашку. Она поочередно просунула руки в рукава, чувствуя едва уловимый запах её владельца. Она опустилась на колени посреди разбросанной одежды, скомканных газет и остатков вчерашнего ужина на двух тарелках. Сзади лязгнули забытые вилки и ножи. Лиза поморщилась, облокотившись о стену. Она думала, что знала о нём всё. Что траектория их движения была известна и под контролем. Но внутренний компас сломался, лоцман подвёл, корабль стремительно летел на скалы. Она закрыла уши ладонями, чтобы не слышать лязг собственных мыслей. Голова потяжелела от запаха лосьона для бритья, сваленных в углу мужских рубашек и старых книг. В комнате Роя Мустанга пахло старой библиотекой отцовского дома. Или это та библиотека из её воспоминаний навсегда сохранила присутствие господина Мустанга? Она думала, что знала. Она лгала. Всё это было самообманом. Она ничего не знала. Волоски на предплечьях рук вставали дыбом, стоило к ним прикоснуться губами. Впадинка под ключицей, где она могла оставлять следы жадным ртом каждую субботу. Вкус остывшего кофе на губах и бессмысленное бормотание в шею на грани оргазма, сдавленный стон сквозь зубы и приглашающая ухмылка в углу рта. Блестящие глаза под чёлкой, слишком тёмные, тонко обведённые серебром у зрачка. Привычка спать, прижав к груди подушку. И тело. Тело, на котором без кителя и погон оказалось слишком много кожи, чтобы целовать, кусать, царапать. Жёсткие, сухие мышцы — немые свидетельства частых тренировок, спаррингов на резиновых матах, забрызганных слюной и потом. Мышцы напрягались, сокращались, работали. Они заставляли следовать ритму, упираться пятками в матрас, поджимать пальцы ног в ослепительном экстазе, дрожать, чтобы в итоге безвольно обмякнуть, медленно дрейфуя на поверхности тёплого, сонного моря. Это было кораблекрушение. Они пока не тонули, но вода уже заполнила трюм. Подполковник застонал, пошевелившись. Он перевернулся на спину и раскинул руки. Он до сих пор спал как ребёнок. Грудь вздымалась и опускалась, отчитывая короткое человеческое время. Глаза беспокойно двигались под тонкими лепестками век. Лиза долго смотрела как он спит, как дышит молодое, здоровое тело. А потом она, резко поднявшись с пола, собрала свои вещи и оделась. Она машинально проверила кобуру, тихо отворила дверь и выскользнула наружу. Пустой коридор освещался единственной красной лампой, это делало всё похожим на театральные закулисы. Лиза спустилась по узкой лестнице, заправляя рубашку в брюки. Она плохо ориентировалась в столичном баре мадам Кристмас, но главный коридор должен был вывести в зал для посетителей. Лиза осторожно ступила на паркет, истёртый сотнями пар нетвердых ног. Это помещение оказалось намного меньше бара мадам в Ист-сити, мебель выглядела новее и современней. Кресла, отдельные кабинки и роскошный бильярдный стол — всё было подобрано со вкусом и элегантным шиком. Стулья, похожие на жердочки для гигантских птиц, дубовые панели барной стойки, разноцветные мозаичные стёкла на окнах. Лиза прошлась по залу и удивлённо замерла, заметив в угловой нише знакомое пианино. Даже старый мамин инструмент выглядел здесь уместным. Когда Лиза опомнилась, она уже сидела на крутящемся табурете и пальцы нежно полировали крышку. — Милая, это adagio. Чтобы сыграть adagio, надо немного погрустить. — Как папа? Молодая женщина смеётся и волосы рассыпаются по плечам. Её дочь давно не может вспомнить их цвет. — Папа не грустит, он просто много работает для нас, — объясняет мама и закрывает ладонью ноты. — Не торопись, золотце, это adagio. Запоминай не глазами и разумом. Запоминай — руками и сердцем. Сердце запомнило навсегда. В голове щёлкал метроном из самого пыльного чердака памяти. Мелодия была совершенна в своей простоте. Слишком короткая пьеса для музыкальных уроков пятилетней девочки с мамой. Мамы больше нет, но музыка оказалась живучей: она покалывала на кончиках пальцев слабыми разрядами электрического тока. — Ты хорошо играешь, малышка Элизабет. Лиза остановилась. Не так хорошо, как моя мама, подумала она и закрыла крышку. — Спасибо, мадам. Крис улыбнулась, проплывая по пустому залу, и по-хозяйски зашла за стойку бара. В тусклом свете шелковый халат мадам напоминал грозовое облако, залитое солнцем. — Хочешь выпить, дорогая? У меня есть хороший мускат прямо из Креты. Возможно, не самый лучший, но в последнее время в этой стране все идёт к черту. Лиза услышала перезвон бокалов и бульканье в пузатой бутылке. Она хотела вежливо отказаться, но сейчас было слишком поздно. — О, мы не собираемся напиваться, малышка Элизабет. Это то, что в приличных домах просто подают к тушеному мясу. — Крис беззлобно усмехнулась, разыскивая мундштук и сигареты в недрах барной стойки. Они замолчали. Мадам Кристмас возилась с пробкой и бокалами, Лиза открывала и закрывала крышку пианино. Играть больше не хотелось. Наконец, Крис поманила рукой, утопающей в широких рукавах, и Лиза дошла до стойки бара чуть быстрее, чем планировала. Она забралась на один из стульев со скользкими сиденьями. Неловкость возвращала на много лет назад. Мадам улыбнулась, протягивая бокал с вином, похожим на расплавленный рубин. Лиза сделала слишком большой глоток, у неё перехватило дыхание. Вино было неожиданно приятным, оно пахло южными цветами и фруктами. Вино уносило прочь, к слепящему полуденному солнцу и сухому ветру из виноградников. — Неплохо, правда? — задумчиво произнесла Крис, тёмные глаза по-кошачьи сузились, — оно с запада Креты, из долины реки, которую там называют Дору. Выглядит так тяжело и терпко, а вкус легче, чем у пёрышка. С вином как с людьми — никогда нельзя доверять первому впечатлению. Лиза отвернулась, избегая внимательного взгляда. Она притворилась, что рассматривает винный бокал на тонкой ножке. Вино растекалось по стеклу всеми оттенками бордового, совсем как старая кровь. Лиза глотнула. Внутри стало тепло. Стены бара отодвинулись в тень, на их месте появлялся знойный кретский город с колоннами и акведуками, виноградные лозы ползли вдоль террас из песчаника, а вдалеке блестела гладь реки долины виноделов. Возможно, она видела такую картинку в одном из журналов Ребекки, или в кино…. Но когда она в последний раз была в кино? Она тряхнула головой и осушила бокал до дна, к собственному удивлению. — Вы были в тех местах, мадам? — О, да! — хрипло рассмеялась Крис, прикуривая сигарету в мундштуке, — но не в самой подходящей для девушки компании. Мадам снова наполнила бокалы, молча затягиваясь сигаретой. Вино заканчивалось в бутылке — это всегда недолгое волшебство. Тепло внутри превратилось в кислоту. Ещё правила ночь, но новый день наступил, и неизбежное утро требовало решений и ясности. Лизе захотелось исчезнуть, закатиться под мамино пианино горошинкой или сидеть на террасе южной виллы, а, может, умереть и прорасти в саду отца сорной травой — что угодно, только не то, что она собиралась сделать каждый день этого лета. Почему она не может просто исчезнуть, аннигилировать, распадаясь на атомы, смешаться с прокуренным воздухом этого бара как вино с водой? Почему она до сих пор жива? Почему ладони могут потеть как у школьницы? Почему тело навязчиво хочет жить и быть наполненным на каждом отчаянном вдохе их прегрешений? Откуда этот голод, зудящий под кожей? Она открыла глаза, дёрнувшись от шума на улице: раздался глухой хлопок, потом — звон стёкла, убегающие шаги и пьяная ругань. По входной двери скользили тени. Руки моментально нашли кобуру. Флажок предохранителя встал на одну линию с затвором. Она была готова выстрелить за пару секунд, прежде чем Крис успела оглянуться на шум и нахмурить брови. Мадам купила бар не в самом благополучном районе столицы. — Малышка Элизабет, никогда не привыкну к вашим новым фокусам, — усмехнулась Крис, выпуская из носа сигаретный дым. Это сделало её похожей на дракона. Лиза, не шевелясь, держала на прицеле всех трёх забулдыг за дверным стеклом, пока те решали вломиться в бар Кристмас или поискать другое приятное место. Наконец, они ушли. Предохранитель опустился вниз и беретта исчезла в потайной кобуре. Лиза почувствовала как краска заливает шею, подбираясь к щекам. Она пыталась понять обращённый на неё взгляд мадам Кристмас. Имела ли она право быть похожей на неловкую девочку-подростка? — Простите, это было неуместно. Крис вздохнула: — Это я должна извиняться. Берт… Мне жаль, дорогая, что меня не было на похоронах старого друга. — Здесь нет никакой вины, мадам, господин Мустанг мне тогда очень помог… — Ты называешь его господин Мустанг?! — брови Крис стали похожи на две пляшущие запятые. — Да, подполковник тогда… — Подполковник… О, небеса! — охнула Крис и залпом допила вино, — малышка Элизабет, что этот мальчишка с тобой сделал? Лиза почувствовала, что любое произнесенное слово разорвёт её в клочья. Она посмотрела на мадам и замигала, словно зверёк, застигнутый врасплох ярким светом. Крис подалась вперёд, неловко нависнув над стойкой своим большим телом, и обняла Лизу, поглаживая по спине. — Моя дорогая… Голос пропал, руки не слушались, Лиза уткнулась носом куда-то в холодный шёлк халата, пахнувшего духами и сигаретами. — Пожалуйста, мадам, мне нужно уйти отсюда немедленно, прямо сейчас. Слёзы обожгли щёки, всего две предательские слезы, от которых она почти задохнулась. Лиза вцепилась в руку мадам, как в спасательный круг, но эти объятия ничего не могли искупить или исправить. — Всё будет хорошо, малышка Элизабет, — напевала Крис, убаюкивая хриплым голосом. — Всё будет хорошо, девочка, вот увидишь.***
Дзынь. Дзынь. Дзынь. Потом раздался один бесконечный «дзы-ы-ы-ы-ы-ынь», и вернулась пулемётная очередь: дзынь-дзынь-дзынь-дзынь-дзынь-дзынь-дзынь. Звонок не собирался замолкать. Хьюз со стоном выбрался из кровати, разыскал очки и поплёлся открывать дверь. Часы в гостиной показывали четыре тридцать утра. В голове вертелись туманные предположения, кто бы это мог быть. Кто мог держать палец на кнопке электрического звонка в качестве изощренной пытки? Только не молочник, о котором предупреждала Грейсия. Молочник и мясник — по четвергам. Мусор и прачечная — по субботам. Дверь отворилась, лишив всякой опоры мужчину снаружи. Он пошатнулся на пороге, но не потерял равновесие и победно улыбнулся невидимой публике. Это был Рой Мустанг, пропитанный кретским коньяком и коктейлем из женских духов. Маэс поблагодарил всех богов в обитаемых вселенных: Рой был в штатском — ему не хватало только нарваться в таком состоянии на военный патруль. Подполковник поднял на старого товарища стеклянный взгляд и попытался объясниться. — Я… тут проходил мимо и в-вдруг появился слом. Э-ээ… то есть, твой дом, — в конце рассказа Рой решил уверенно убрать лезущие в лицо волосы, но вместо этого потряс головой как собака. Блаженный утренний сон безвозвратно улетучился, Хьюз зевал и хмурился, скрестив руки на груди. Он чувствовал себя почти пьяным, вдыхая облако алкогольных паров, витающее над Мустангом. — За мной. Живо, — без церемоний скомандовал майор Хьюз и втащил старшего по званию внутрь. Он провёл подполковника в гостевую ванную комнату, включил до упора холодный душ и резко толкнул под него приятеля. Рой крякнул от удивления и попятился, пытаясь сорвать створку душевой кабины: — Что ты, мать твою, делаешь?! Это холодная вода! Ненавижу, ненавижу чёртову воду! — заверещал он, но Хьюз был неумолим. — Ненавижу быть мокрым! Через пару минут неравной борьбы Рой смирился, наблюдая, как вода стекает в его ботинки, на холодный кафель и исчезает в сливном отверстии канализации. А Хьюз отправился за полотенцами и сухой одеждой. Он вернулся, сложив стопку белья на идеально чистую поверхность туалетного столика, и с расстановкой произнёс: — Через пятнадцать минут жду тебя на кухне, Рой. И тебе лучше иметь вескую причину, которая объяснит всё это дерьмо в мой первый выходной за месяц. Хьюз караулил кофейник на плите, когда Рой зашёл на кухню, шлепая босыми ногами по мозаичной плитке. Армейская футболка и штаны Маэса были немного ему велики, но не смертельно. Мокрые волосы он зачесал назад. Из-за этого его лицо выглядело жёстче и взрослее. Мустанг сел на стул и уставился на собственные руки. Скоро перед ним возникла чашка кофе и аптечная склянка с аспирином. Хьюз протянул ему стакан воды и уселся напротив, отпивая свой кофе. Рой со стоном проглотил две круглые таблетки и залпом выпил воду. Кофе майора был отличным. Никто не начинал разговор, пока Хьюз не закашлялся в чашку. — Я просто шёл мимо. — Я думал, твоя аттестация была в пятницу. — Так и было, — подтвердил Рой, задумчиво вертя в руках чашку. — Успешно? Мустанг вернул чашку на стол и принялся разглядывать просторную кухню с весёлыми занавесками на окне и цветочными горшками на подоконнике. — Рой! — Ах, это… — Мустанг вяло пожал плечами, — да, разумеется. Сертифицированная государством машина для убийства. А где Грейсия? — Как мило интересоваться этим после того, как вломился в наш дом в четыре утра. Она гостит у родителей, у меня на работе ад, я почти ночую в трибунале. Подполковник пробурчал что-то и сделал большой глоток кофе, его глаза все ещё были пьяными, но удивительно сосредоточенными. — Почему ты задержался в Централе? Сегодня воскресенье. Где лейтенант? — Лейтенант, — передразнил Рой и резко засмеялся, — лейтенант не сопровождает меня в личных поездках. — Какого черта с тобой происходит? Ты опять… — Хьюз, ты становишься несмешной пародией на мою мать. Жду от тебя более оригинальные нотации, — он расправился с кофе и стал трясти пузырьком аспирина как погремушкой. — Хороший мальчик первый раз в жизни поругался с матерью. Скандал. Хьюз ничего не ответил, он поправил очки на переносице и уставился в окно. Небо перестало оплывать нежно-розовой дымкой, и над городом проступали низкие облака, цепляющиеся за крыши и шпили. Сегодня, в полдень, возвращалась Грейсия. Неужели будет дождь? Надо заказать такси. Он улыбнулся своим мыслям, представив жену под зонтом среди вокзальной толчеи в размытых акварельных оттенках, и только сейчас понял, как сильно соскучился. Мустанг перехватил эту улыбку и мечтательный взгляд — на лице подполковника появилась нечитаемая гримаса. — Зачем ты пришёл, Рой? — Значит, ты серьезно, Хьюз, — он сделал широкий жест руками, словно хотел обнять все четыре стены уютной и современной кухни Грейсии. — Серьезно по поводу этого всего? — Если ты продолжишь развивать свою идиотскую мысль, я тебе сломаю нос, Рой, — спокойно сообщил Маэс. Он поставил чашки в раковину и включил воду. — Можешь пустить мне пулю в лоб как Хитклифу, — Рой приставил указательный палец ко лбу и пьяно улыбнулся: — Но стрелять в спину будет только она. Чашки звякнули в мыльной пене с искусственным запахом цветочного луга. Маэс сделал вид, что не расслышал последнюю реплику, да и кто захочет вникать в очередной алкогольный бред Роя Мустанга. Когда тот пил, тоска лилась из него как вода из ведра, изрешеченного пулями. Подполковник рискнул встать, он протрезвел, но ещё недостаточно для сложных манёвров. Его воспалённые глаза помрачнели. — Завтра рано утром я должен стоять на вокзале в Ист-сити, изображая бодрость и служебное рвение. Поезда в эту восточную дыру ходят только два раза в неделю. Прискорбно будет облажаться. Маэс кивнул. — Я вызову тебе такси. Что за восточная дыра? — Ризембург. Ты знаешь? — Только про ежегодную ярмарку, овец и деревенскую кадриль с самогоном. Мустанг усмехнулся и сумел, наконец, выбраться из-за стола: — Этого явно недостаточно, чтобы насладиться семичасовой дорогой с младшим лейтенантом Хоукай. — Когда она с тобой, ты, по крайней мере, не напиваешься до беспамятства. — Интересное предположение, Хьюз, но в корне неверное. Хьюз зевнул и отправился к телефону. Пока он искал желтые страницы с телефонными номерами круглосуточных таксомоторов, по его лицу медленно расплывалась улыбка. Рой был настоящим болваном, если думал, что никому не удастся построить причинно-следственную связь в его странных отношениях с младшим лейтенантом. Он был наивен, как ребёнок.***
Было без четверти шесть, когда комната Бекки стала заполняться удушающим запахом чего-то палёного. Она поерзала на кровати, пытаясь избавиться от вони, и накрыла голову подушкой. Но запах оставался, Бекки могла поклясться, что он становился сильнее. Она сбросила одеяло и огляделась: по крайне мере, в спальне пожара не было. Нащупав босыми ногами мягкие тапки под кроватью, Бекки поковыляла к коридору и выглянула на лестницу. Было тихо и спокойно, в общем холле дыма тоже не было. Девушка вернулась в свою квартиру, по-собачьи шумно и быстро нюхая воздух. Как чертов пудель, подумала Бекки, проходя мимо зеркала. Её копна тёмных волос взвивалась вверх вопреки всяким законам гравитации. Бекки запустила руку в непокорные кудри и взлохматила их ещё сильнее. Если дым в её доме, где же огонь? Она надела свитер и подошла к окну, которое опять забыла закрыть на ночь. Бекки выглянула в крошечный внутренний дворик с бегониями и настурциями миссис Хенли. Через секунду Ребекка подпрыгнула от неожиданности и помчалась во двор, прямо в пижаме, в старом свитере и с вороньем гнездом на голове, которое бог по ошибке сделал её волосами. Она выскочила на пожарную лестницу, перескакивая через дребезжащие ступени, и в два прыжка оказалась перед фигурой в старом дождевике, склонённой над бочкой. В бочке пылал настоящий костёр. Сомнений не оставалось, источник адского дыма был найден. — Лиза Хоукай! — в гневе зашипела Бекки. Она боялась перебудить соседей, чьи окна выходили во дворик. — Доброе утро, Ребекка, — так же тихо поздоровалась подруга. Взращённое ею пламя лизало ржавые внутренности бочки. — Что ты делаешь?! — Сжигаю мусор. Бекки задохнулась в преувеличенном негодовании и упёрлась руками в бока — она всегда так делала перед длинной тирадой. — В толковом словаре под статьей «чёрная неблагодарность» я наверняка найду твою фотографию, Лиза Хоукай. Ты представляешь, сколько бумаг я заполнила, чтобы рекомендовать тебя как ответственного арендатора? Тысячи, долбанные тысячи анкет. Больше бланков, чем в Академии. И всё для чего, чтобы ты устроила пожар прямо посреди настурций старой гарпии? Прелестная квартирка, дешевое жильё с лучшей подругой по соседству — для тебя ничего не стоят, так ведь? Нет, ты даже меня готова… — Бекки резко замолчала, заметив, что сжигала Лиза в ржавой бочке посреди пряничного кондоминиума миссис Хенли. Это было роскошное тёмное-сливовое платье, чудом замеченное Ребеккой в витрине прошлой весной, и перешитое ей же за две бессонные ночи. Каталина потеряла дар речи, хлопая угольно-чёрными ресницами. Открытое пламя в бочке пожирало аметистовый шёлк, тафту и вышивку. — Эта бочка для сжигания листьев, Бекки. Вчера миссис Хенли любезно мне её предоставила, — Хоукай взяла в руки что-то вроде кочерги и пошевелила свой костёр: огонь вспыхнул ярче, дым чадил прямо в утреннее небо. Ребекка со вздохом опустилась рядом, обняв свои колени. Голые ноги в короткой пижаме начали замерзать, но погреться у этого костра — явно плохая идея. Платье горело, плавилось чёрными волнами и отчаянно воняло. Просто поразительно, как быстро можно превратить отличную вещь в зловонные угли и пепел. — Моя мать всегда говорила мне, что я сумасшедшая, Лиз. Но признаю, даже здесь ты легко меня обскакала. Хоукай пожала плечами: — Просто я его испортила, Бекки. Я говорила, это не для меня. Бекки метнула быстрый взгляд на тлеющий шёлк, а потом на подругу и грустно усмехнулась: — Кто поверит в твою жалкую легенду, младший лейтенант Хоукай? Держу пари на дюжину обедов с лучшими стейками, ты подцепила кого-то на той свадьбе. Теперь столичный пижон разбил тебе сердце. Поэтому ты уничтожаешь все улики своей неидеальности и греховных похождений. Но в любом случае, Лиз, это хорошо, что ты всё сожгла: у нас опять сравнялись шансы. Принести шампанского? — Бекки, сейчас утро понедельника. — Думаешь, бутылки не хватит? Тень улыбки промелькнула по лицу Хоукай, она чуть наклонилась, толкнув Бекки в плечо. Воротник дождевика раскрылся, под ним оказалась белая мужская рубашка. Бекки, заметив это, ничего не сказала. Она толкнула лучшую подругу в ответ и захихикала: — В следующий раз, когда тебе приспичить сжечь половину своей зарплаты, давай просто возьмём пиво и поедем купаться в Батл-Лейк. Костёр в бочке почти погас, на дне тлели угли и бесформенная чёрная каша из того, что недавно было произведением искусства из весенней коллекции модного магазина. Резкий запах по прежнему бил в нос, раздражая глаза, и неприятно оседал в горле. — Девочки, что здесь происходит? Откуда этот невыносимый запах? Мне пожаловались господин Кей и Долорес, они боятся идти с собаками в парк. Я уже собиралась звонить жандармам. Джулия Хенли собственной персоной стояла прямо за ними в пальто, в спешке накинутом поверх старомодного халата с развевающимися розовыми оборками. Старушка нервно зевнула, папильотки на седой голове качнулись вслед. Ребекка отвернулась и громко фыркнула, сдерживая смех: она могла себе представить, как сержант Донни Поттер, дежуривший сегодня в восьмом участке, вломится к ним садик, спасая старую леди от платья, сгоревшего в бочке. — Хотите шампанское, миссис Хенли? — серьезно спросила Лиза и Бекки расхохоталась до боли в челюсти.***
Она сидела прямо и напряжённо в середине вагона, немного косясь в сторону прохода. Волнение скользило по горлу твёрдым комком, но она старалась всё проглотить и ничем себя не выдать. Поезд в Ризембург забился до отказа фермерами, коммивояжёрами в стоптанных башмаках и бродячими проповедниками. В багажных вагонах что-то без остановки хрюкало, блеяло и кукарекало. Вагон под номером четыре был почти заполнен, когда лейтенант Хоукай показала билет кондуктору и прошла внутрь. На соседних местах расположились две молодые медсестры в накрахмаленных белоснежных шапочках и одинаковых розовых кофтах с вышитыми фамилиями на груди. Они сидели, сложив руки, и перешептывались, рассматривая лейтенантскую форму и потёртый портфель с документами. Лиза пыталась не думать, почему свободное место напротив пустовало. Поезд дёрнулся вперёд и начал неторопливо трогаться. Раздался долгий гудок, заглушающий крики и гвалт станции, и они, наконец, поехали, выбираясь из-под ажурных металлических конструкций вокзала Ист-сити. Лиза посмотрела на незанятое место и мысленно застонала. Потом в её голове друг друга по очереди сменяли: раздражение, отчаяние, ярость, апатия и дело дошло до странного веселья над самой собой. Она так увлеклась, что не заметила, как шушуканье медсестёр прекратилось. Лиза повернула голову: чёрная армейская шинель опустилась на вешалку и сам подполковник прошёл мимо, задевая её колени длинным парадным кителем. Он уселся на свободное место, распространяя вокруг ленивую уверенность и тонкий запах нового сандалового одеколона. — Подполковник, сэр, — произнесла Лиза с кивком головы. — Лейтенант, — небрежно ответил он и, заметив смущенных медсестёр напротив, с улыбкой добавил: — Доброе утро, леди. Девушки кивнули и разрумянились. Младший лейтенант Хоукай отвернулась к окну. Поезд плавно набирал ход, убаюкивая каждым движением. Апельсиновые солнечные лучи нагревали стекло, по мере того, как пылающий диск поднимался всё выше над горизонтом. Как тепло. Глаза слипались. Она почувствовала пот, текущий по вискам. Камуфляжные мазки глины потрескались на щеках и сухая трава, привязанная к каске, щекотала щеки. Маскировка на местности. В пяти шагах от неё лежала курсант Дженни Макдоннелл, изображая кочку с колючим кустарником. Сапоги капитана Гаррисона прошли в нескольких сантиметрах от лица Хоукай и она сильнее вжалась в протухший ил лесной лужи. Капитан, покачиваясь на пятках, дошёл до кочки Дженни и достал бинокль. Рядом с правым ухом Лизы гудел слепень, один глаз заливало мутной жижей, другим она наблюдала, как Ветчина забирается на нижнюю часть спины Дженни и смотрит в бинокль. Курсант Макдоннелл не шелохнулась, клочья дёрна, поросшего кудрявой травой, податливо прогибались под ногами капитана. Определенно, он стоял на заднице самой красивой девчонки их отделения. Почему Ребекка этого не видит? — Ой, мамочки, я больше не выдержу, сэр, — взмолилась Дженни ожившей кочкой. Гаррисон подпрыгнул как пугливый жеребёнок. Бинокль по дуге полетел в сторону. Лиза засмеялась, отплевываясь от тухлой воды. Дженни поднялась на ноги, ветки и трава мантией потянулись за ней. Она отдала честь и щелкнула каблуками. Гаррисон покраснел яркими пятнами, напоминая кусок байонской ветчины в витрине мясной лавки. Лиза сморгнула, сон продолжался. После короткой ночи наступало утро. Хоукай сидела в полудрёме с дымящейся чашкой, когда Дженни сползла с огневой точки и распласталась прямо перед ней. Она была смертельно бледна, её глаза вращались как у фарфорового болванчика. Дженни согнулась пополам и запричитала: — Мамочки, я его убила, человека убила. Человека… А потом она перевалилась за мешок с песком и стала содрогаться то ли в истерике, то ли в рвотных спазмах. Ее стошнило прямо у ног Хоукай всеми шестью конфетами, подаренными перед караулом каким-то солдатом из пехоты. Лиза молча глотала ужасный кофе. Она убила своего первого человека вчера, ничего не зная о нём: ни имени, ни жизни, ни судьбы. Он был врагом, которого приказано было уничтожить. Когда человек становится врагом, он перестаёт быть человеком? В Академии всё было понятно: фанерные щиты с мишенью не похожи на людей, но здесь она долго корчилась за своей палаткой, словно хотела выплюнуть вместе с желчью и остатками тушеных бобов каждую мысль о лице и судьбе неизвестного ишварца. У него было грубое и простое лицо фермера с всклокоченными белыми волосами. Потом это прошло, она была уверена, что привыкла. Воздух становился густым и неподвижным. В октябре ещё стояла жара и раскалённый песок сиял на много миль вокруг. Дженни лежала в неглубокой яме. Её лицо с идеальными чертами было скрыто брезентом с пятнами почерневшей крови. Раздробленная кисть правой руки вывалилась из тесёмок мешка для трупов, и Хоукай заметила тонкое помолвочное кольцо на пальце. Она так никогда не узнала о женихе Дженни. Сержант Романо ругался, перекрикивая очередной артиллерийский удар, и по его команде мешок с телом Дженни засыпали песком, здесь всех засыпали песком. Хоукай закричала, когда песок стал забивать рот, и проснулась. — Добро пожаловать назад, лейтенант. Голос подполковника прозвучал колоколом в пустом вагоне, солнце давно достигло зенита: длинные тени начали расползаться от пирамидальных тополей на полустанках и телеграфных столбов с плоскими макушками. Вокруг всё было зелено, особенно яркий изумрудный оттенок, но глаза лейтенанта Хоукай ещё ослеплял белый песок. Она скорее почувствовала, чем увидела протянутую руку: фляжка подполковника, затянутая переплетённой телячьей кожей. Лиза с жадностью отпила, во фляжке был холодный чай с лимоном. Её глаза окончательно открылись, она встретилась взглядом с Мустангом. Он сидел на своём месте, откинувшись на деревянную спинку и с интересом смотрел на неё. Ничего больше в его глазах прочитать было нельзя. — Благодарю вас, сэр, — начала она, чувствуя как затекла шея. — И прошу прощения. — О, не стоит, лейтенант, я был в очаровательной компании до самого Хэлстона. Ты знала, там теперь новый военный госпиталь для ветеранов Ишвара? Его блуждающий взгляд по прежнему ничего не выражал, и в Лизе шевельнулось глухое раздражение. В тамбуре хлопала раздвижная дверь, оттуда доносилось похрапывание кондуктора. Рой щёлкнул часами и посмотрел в окно. Стада овец перебирались по зелёным холмам между ручьями и пастушьими домиками. Живописное разнотравье омывало каменные изгороди, делившие пространство на причудливые растянутые прямоугольники. На горизонте можно было различить горную гряду, тянущуюся с самого севера. Она останавливала потоки ветра и дождевые тучи, поэтому, если двигаться дальше на восток, климат становился всё суше и контрастнее. Рой подумал, что впервые с войны он так близко подобрался к пескам Святой земли. Подполковник, наконец, заметил, что Хоукай возвращает ему фляжку с каменным лицом. Во сне она тихо стонала, и в каком-то необъяснимом порыве он помог ей, положив под голову шинель, несмотря на любопытные взгляды двух попутчиц. После этого доброго жеста интерес к нему угас, в глазах девушек читалось разочарование напополам с жалостью. Но Мустанг внутренне забавлялся: вероятно, обе хорошенькие медсестры были ровесницами Хоукай, а по факту, между ним и девушками зияла пропасть. Возможно, он сам старательно её создавал. Рой потянулся, расправляя плечи и вытягивая затёкшие ноги. Лейтенант молча изучала пол под своими туфлями. Черт бы побрал все эти формальности для вербовки: парадный вариант женской формы включал в себя обязательную юбку. У лейтенанта были самые красивые ноги и бёдра, которые он когда-либо видел, и проклятая юбка делала эту истину особенно очевидной. — Напомни мне суть нашего дела, лейтенант, — лениво приказал он и прикрыл глаза. Лиза зашелестела бумагами в папке и доложила: — Братья Элрики, сэр. Эдвард и Альфонс. По многочисленным свидетельствам очевидцев одаренные алхимики, сведений о семейном положении — нет, сведений о местонахождении во время Ишварской кампании — нет, фотографий (она снова проверила тощую папку) — нет. — То есть, мы трясемся в поезде уже шесть часов из-за кота в мешке? — Я всецело доверяю вашему чутью, — Рой был готов поклясться, что по бесстрастному лицу лейтенанта проскользнула довольно дерзкая усмешка, — сэр. — Когда-нибудь тебе будет запрещено так меня называть, — вздохнул подполковник, его едва приоткрытые миндалевидные глаза могли бы обмануть кого угодно, только не её. Лиза думала, что бегства будет достаточно, чтобы рассеять изматывающий морок последних месяцев. Что всё исчезнет, как чувственный сон, слишком реальный, чтобы сохраниться в памяти. Она не была готова к разговору, к любому разговору у красных флажков. Ей хватило плеча Крис Мустанг и безлюдного столичного вокзала ранним субботним утром. Всё вышло из-под контроля и стало напоминать один из многосерийных радиоспектаклей Ребекки. Когда её жизнь успела превратиться в мыльную оперу? Низкий голос чуть не заставил подпрыгнуть и бежать. Этот проклятый, мурлыкающий баритон. — Я принимаю капитуляцию только на своих условиях. — Это не капитуляция. — О, да. Это она и есть, — подполковник, прищурившись, не спускал с неё глаз. В голове Хоукай завыла тревожная сирена, кто-то смелый и опасный совершал побег из тюрьмы, в которой она была и узником, и надзирателем. Мустанг опустил взгляд на плотно сжатые губы лейтенанта и улыбнулся: — Лиза. — Младший лейтенант Хоукай, — в ярости подскочила она и, к своему удивлению, подалась вперёд, приблизившись к его лицу так близко, что непривычный запах одеколона защекотал ноздри. Она быстро вернулась назад, побелевшие пальцы смяли папку. — Не думала, что должна буду напоминать, подполковник Мустанг, о вашей цели. О работе, которую предстоит сделать. О моей вине, которую невозможно искупить до конца. Это не только ваша цель и ваша жизнь. Речь идёт о моём выборе, не заставляйте меня считать вас большим эгоистом, чем вы есть на самом деле. Я никогда не буду рисковать всем из-за возможности трахаться с вами в выходные. Тишина зазвенела вокруг, слова остались, кристаллизуясь из разом замороженного воздуха. За ворот Лизы хлынул ледяной снег, она резко выпрямилась, ожидая ответного удара. Но его не было. Поезд мерно покачивался, солнечные лучи скользили по деревянным сиденьям, полкам для багажа и унылым стенам с рекламными плакатами. Неважные декорации для мыльной оперы, в которой ты решилась поджечь собственные чувства. Как это обычно называлось? Жертвоприношение? Равноценный обмен? — Так вот что ты об этом думаешь, — тихо сказал Рой и в его голосе не было гнева или агрессии, только усталость и почти религиозное смирение. Он продолжал внимательно смотреть на неё, и этот взгляд принадлежал мальчишке из её детства. Единственному товарищу и её тайной опоре, которая так долго не позволяла ей сломаться. Теперь она знала, как выглядит его лицо, если разбить ему сердце. — Младший лейтенант Хоукай, — подполковник подбирал слова, — важно, чтобы ты не забывала. Я твой старший офицер, нет и никогда не было твоей вины. Вся вина, что бы ни случилось, только на мне. Колёса эхом стучали в висках и она была готова закричать. Она любила так сильно, что могла бы прямо сейчас шагнуть под поезд по первому его слову. Она всегда была готова спасать его, даже от самого себя. Он был рядом, на расстоянии вытянутой руки, но с каждой секундой между ними росла пропасть, в которую всё летело, как в чёрную дыру. Её голос охрип и не слушался. — Это не так, ты сделал меня своей совестью. — Я идиот. — Кажется, это называется равноценным обменом. — Ерунда. Твоя спина стоит намного дороже моей шкуры. Поезд влетел на мост через ущелье, опоры проносились мимо как прутья гигантской клетки. Я слишком уважаю тебя… Я слишком ценю тебя… Я слишком знаю тебя… Я так давно не помню себя без тебя… Все эти слова остались на губах. Они всегда испарялись как капли воды над пламенем. Поезд стрелой мчался по мосту, вздрагивая и покачиваясь. Железная дорога заложила крутой поворот, и солнечный свет брызнул Лизе в глаза, скользнул по кителю и спрятался в аксельбантах. — Кажется, ты присоединилась к армии, лейтенант, чтобы однажды увидеть, как меня выбросят на обочину в кучу мусора? От старой шутки что-то в её выдержке дрогнуло, плечи покачнулись, следуя за движением поезда. Привычная маска вернулась лицо на подполковника Мустанга, насмешливые глаза следили за ней, за танцующим золотом в волосах и мягким янтарным светом под влажными ресницами. Она закрыла глаза. — Ничем не могу опровергнуть это, сэр. Поезд оглушительно загудел, замедляясь, они прибывали в Ризембург, в сердце изумрудных холмов и пастбищ. Начиналась суета, кондуктор хлопал дверьми под протяжное гудение и фырканье паровоза. Клубы пара вились вдоль всей длины состава, как белый шлейф великанши. — И всё-таки мы оказались здесь, лейтенант. Она обернулась на его голос, снимая шинели и извлекая багаж с полки. Её лицо на секунду показалось лицом той самой девчонки. Маленькая дочь алхимика с печальными и серьезными глазами. Теперь он знал, как она выглядит, если ей разбить сердце. Ризембург был конечной остановкой, и это настоящая дыра, что бы ни говорил Хьюз по поводу сельской идиллии востока.