Ризембург, июль 1913 года.
Дэн поднял голову, навострив уши. Пёс любопытно повёл носом по ветру и жалобно заскулил. Уинри приоткрыла глаза и ещё ниже опустилась в своём плетёном кресле-качалке. Солнце почти село. Воздух медленно остывал и пах дорожной пылью. Было так приятно дремать и ничего не делать, забросив подальше резьбу крепёжных болтов из карбидов. Она немного устала за своими слесарными тисками и заслужила несколько минут блаженного покоя, пока бабуля не вышла из операционной, и в лавке автоброни Рокбеллов было чисто и тихо. Уинри потянулась. Её босые ноги в шортах достали до облупившихся ступенек крыльца. Она подумала, что давно пора заставить мальчишек всё здесь покрасить. И вывеску поправить, и почтовый ящик. Для Эда это плёвое дело. Когда братья вернутся, Уинри задаст им работы на неделю, пусть только попробуют улизнуть к Ларри и Фреду. Уинри вздохнула, пытаясь заглянуть за зелёные холмы, сплошь залитые розоватыми отсветами заката. С самого утра бабушка Пинако была занята в операционной. Её последний пациент плохо переносил наркоз, и Пинако следила за дыхательным аппаратом на кафеле больничной комнаты, до скрипа вымытой Уинри несколько раз. Она не знала, что пошло не так, но если бабуля не курила трубку вечером на крыльце — жди беды. «Сейчас, — сонно пробормотала себе под нос Уинри, — сейчас, ещё минутка на солнышке, и надо встать и заварить чай». Вдруг Дэн вскочил и опрометью бросился к дороге, перемахнул через каменную изгородь и, не переставая лаять, исчез в соседском пшеничном поле. Уинри тоже поднялась, всматриваясь в летний вечер, и тут же всё её тело затопила волна счастливого облегчения. Ох, как она была рада видеть эти огромные доспехи, бликующую сталь в последних солнечных лучах, и голову Эда с растрёпанной светлой чёлкой. Когда братья, наконец, взобрались на холм, Эд по пояс скрылся в спелой пшенице, с воплями отваживая от себя Дэна, а Ал невозмутимо шагал вперёд, как настоящий сказочный великан. Уинри сбежала с крыльца и понеслась босиком по полю, сквозь намокшую от росы траву, делая вид, что сейчас не расплачется, как последняя дурища. Услышав знакомый лязг шарниров на латах, она успела вовсю рассердиться, потому что Ал, судя по глухому скрежету и прочим царапающим звукам, начисто забывал смазывать свои доспехи с самой зимы: — Эд, сколько раз я говорила звонить и предупреждать, что вы приедете! Ал, ты гремишь, как несмазанная телега! — Привет, Уинри, — зазвенел голос Ала внутри доспеха, — рад тебя видеть! Уинри сердито стукнула нагретый металл нагрудника с устрашающими шипами: — Вы могли бы позвонить! Всегда сваливаетесь как снег на голову! Ал засмеялся. Он помог брату подняться и отряхнуться от дорожной пыли. Эд пытался отделаться от неуёмного Дэна, который продолжал вилять всем телом и порывался снова на него запрыгнуть. Ал, скрипя сочленениями стальной кирасы, погладил голову Дэна своей большой латной перчаткой: — Хороший мальчик, хороший мальчик, — приговаривал Ал. Его голос отражался металлическим эхом в закрытом шлеме с длинным лошадиным хвостом. И Уинри зачем-то живо представила, как настоящий Ал зовёт их откуда-то со дна самой жуткой темноты неведомого колодца, точно так же, как прошлой осенью в Уиллоу-крик трёхлетний мальчик провалился в скважину и тонким голосом звал на помощь. Из Ист-Сити хотели вызвать военных алхимиков и бурильщиков, но мальчика спас отец: он спустился на верёвке, не вынеся детского плача в чёрных глубинах земли. Голос Ала, резонирующий в одинокой пустоте огромного доспеха, был похож на долгие переговоры спасателей с малышом. Ал был всё ещё здесь, под устрашающей бронёй своего железного колодца, в который однажды осенью провалились два родных брата, и с тех пор прорези свирепого шлема светились мягким светом детской души. — Куда уставилась? Ай! — Что за манеры, Эд?! Сейчас врежу ещё раз. — Где бабуля? Ай! Она влепила ещё одну затрещину, хотя Эд успел заслониться своим старым чемоданом, перетянутым ремнями. — Ты сама не здороваешься! Как грубо! Что ты за девчонка! — Добрый вечер, сэр Эдвард! Не хотите ли закатиться с чемоданом в дом и отведать ужина, который не готов, потому что вы нас не предупредили? — Мы торопились. Ал, да где ты? Скажи уже ей… Ал и Дэн давно успели подняться на крыльцо. Включился садовый фонарь. Островок гостеприимного света понемногу расширялся, бабуля тоже включила свет на кухне и задней террасе. Запахло отборным табаком из трубки Пинако, и Уинри поняла, что кризис в операционной миновал. Эти шумные братья всегда приносили с собой удачу. Эд был таким же, как и полгода назад: в запыленном красном плаще, чёрных кожаных брюках и тяжёлых ботинках. Уинри с тревогой отметила пару ссадин на лбу. Автоброня с виду была в порядке. — Уинри! — Что? — Ты забыла надеть кое-что сверху. Уинри закатила глаза: — Это называется майка. — Это называется «мне катастрофически не хватает ткани». Уинри посмотрела вниз, на свою грудь. Ну, отчасти Эд говорил правду — розовая трикотажная майка была немного коротковата. Она обтягивала и едва доставала до талии, а бретелька постоянно спадала с правого плеча, когда Уинри наклонялась над жужжащей фрезой. Но стояла невыносимая духота, и не Эду читать ей лекции о моде. — В жару не все герои носят красные плащи, Эд. — Что ты сказала? — Купи себе нормальные брюки и рубашку, как подруга тебе говорю. — А ты прикрой… — Эд запнулся. Его уши и щёки стали малиновыми. Он метнул на Уинри быстрый взгляд своих золотисто-янтарных глаз, и она тоже вспыхнула до корней волос. — Хватит шуметь! Давайте проходите поживей, комаров напустите. Уинри, разогрей вчерашний мясной пирог, — Пинако стояла, подбоченясь, в дверях, раздавала указания и дымила трубкой. Она успела переодеться и снять свой рабочий резиновый фартук. Её плечи устало осунулись, а морщинки вокруг маленьких колких глаз казались ещё глубже. Бабуля оглядела братьев с ног до головы и широко улыбнулась. Колечки дыма рассеивались над знаменитым пучком седых волос, торчащих строго вверх, что бы ни случилось. — Я принесу из колонки воды, — предложил внимательный Ал и скрылся в кухне, лязгая и грохоча. Эд оставил чемодан в дверях, и в электрическом свете Уинри заметила, что кисть левой руки перебинтована, а кровоподтёк на лбу Эд неумело скрывает своей растрёпанной пшеничной чёлкой. Она вздохнула и пошла за Алом на кухню растапливать печь. Они ничего ей не расскажут про новые ссадины и синяки, про глубокие царапины на доспехах Ала, про свои поиски и железнодорожные маршруты — так происходило всегда, и Уинри привыкла. Иногда почтальон приносил пару открыток с провинциальными достопримечательностями, разбросанными по всей географической карте Аместриса. Иногда она получала телеграммы на поздравительном бланке и короткие телефонные звонки. Она обмазала пирог растопленным сливочным маслом и сунула в печь. На краю плиты свистел закипающий чайник. Уинри машинально доставала чашки с тарелками на скатерть, пока Эд о чём-то расспрашивал бабулю, а Ал наполнял дровяной бойлер водой, чтобы всем хватило горячей воды, и брат мог с дороги вдоволь намыться. Уинри вытащила из кладовой остатки жареных стручков фасоли, собранную утром садовую малину и шоколадное печенье, которое она купила на станции, когда ездила в Ризембург за заказным лекарством для мистера Лонга. Больше ничего съестного на кухне не нашлось, и Уинри ворчала, гремя посудой и молочными бутылками. Когда все сели за стол, было уже начало двенадцатого, и прямо за окнами кухни упоённо стрекотали сверчки. Ночные бабочки садились на оконную раму, гудящие комары брали приступом дыры в дверной сетке. — Вы надолго к нам, мальчики? — спросила Уинри, и Эд быстро переглянулся с Алом. Пинако выпустила облачко дыма над своей чайной кружкой. — Эм-м, ну ты, как всегда, огорошишь Уинри. Конечно, надолго! — Эд засмеялся, почесав затылок. Он так всегда делал, когда пытался её провести. — Мы приехали на твой день рождения, Уинри, — перчатка Ала забарабанила по столу. А потом он коварно добавил: — Братик так торопился. — Вот ещё. Что за вздор ты мелешь, Ал! — Значит, задержитесь. Тогда покрасите крыльцо. — Уинри потянулась забрать грязную тарелку у Эда. — Ты меня эксплуатируешь. Это государственное преступление! — Мы покрасим, — пообещал Ал и поднялся помочь с мытьём посуды. — Покрасим, покрасим, — Эд выхватил из рук Уинри удаляющееся блюдо с остатками пирога и придвинул себе сковороду со стручками зелёной фасоли. Он всегда ел дольше всех и больше всех. — Спокойной ночи, — Пинако вышла из-за стола. — Уинри, сегодня ты с посудой. Завтра Эд. И не шумите! Мальчики, ложитесь на диване в гостиной, гостевая комната занята. Можно было никого не предупреждать: Эд всё равно заснёт на любимом диване, в обнимку с банкой печенья, а Ал всю ночь просидит на задней террасе, вслушиваясь в звуки летней ночи, а на рассвете пойдёт на речку вместе с Дэном и удочкой. Когда Уинри закончила с посудой, весь дом крепко спал. — Ал? — Да? — раздалось с террасы. Доспех за окном лязгнул, сложив руку. На стальном панцире перчатки сидела большая ночная бабочка. — Вы правда торопились в Ризембург? Он тихо засмеялся: — Конечно, Уинри. Прости, что не позвонили тебе. — Спокойной ночи, Ал! — сказала Уинри и тут же пожалела. В пустоте своих доспехов Ал никогда не спал. — Спокойной ночи, Уинри. Следующим утром её разбудил телефон. Он звонил и звонил, настырно и монотонно. Уинри отшвырнула от головы подушку и села на постели. Телефонные трели не прекращались. Она выглянула в окно: красное солнце еле-еле поднялось за дальние крыши коровника Хоупов, было ещё слишком рано. Уинри, опомнившись, сбежала вниз по лестнице. Из-за приоткрытой двери доносилось пение птиц. Порывы тёплого ветра прокатывались по волнующемуся пшеничному морю. Небо сияло идеальной июльской бирюзой. Старая ветла позади дома шумела листвой, за полем и дорогой, на ферме Хоупов, вразнобой кричали петухи. Телефон снова требовательно зазвонил. На удивление, никто, кроме Уинри, не проснулся. В гостиной на диване сопел Эд, дыхательная машина мерно работала в операционной, отчитывая сердцебиение мистера Лонга, из бабулиной комнаты наверху тоже не доносилось ни звука. — Автоброня Рокбелл, — зевнула Уинри в трубку. Она потянулась и перекинула свои длинные волосы за спину. На другом конце провода пару минут длилось молчание, потом что-то щёлкнуло, и мужской голос произнёс: — Мисс Рокбелл? — Это я. — О, доброе утро, мисс Рокбелл. Извините за столь ранний звонок, — голос в трубке стал нарочито бархатным и гладким, как у героев романтических радиопостановок, которые Уинри вполуха слушала вечером в пятницу, шлифуя стальные болванки и ковыряясь с зазубренными штифтами. Этот низкий мужской голос тоже показался ей смутно знакомым. — С вами говорит полковник Рой Мустанг. Точно, это был Рой Мустанг. Она вспомнила. В эту самую комнату, несколько лет назад, Уинри принесла на подносе чай для его подчинённой, молодой девушки по имени Лиза. До того дня она не видела женщин в военной форме. — Уинри! — Эд стоял за её плечом, злой и сонный. — Дай мне трубку. Он выхватил у неё из рук телефон и сразу обрушился лавиной на своего начальника в Ист-сити: — Какого чёрта, ублюдский полковник? Я сказал, у меня будут дела! Уинри зевнула и вышла на крыльцо, залитое солнцем: его действительно нужно было покрасить и заменить пару досок. Но не сегодня. Вечером она испечёт пирог с малиной, и отлично получится вытащить стол на заднюю террасу, а в саду повесить фонарики. — Чёрта с два! Ты сам подписал! — Эд продолжал орать в трубку, его растрёпанная косичка повторяла хаотичное вскидывание головы и металась по голой спине. — Чёрта с два! Давай я тебе скажу ещё раз, престарелый тугоухий полковник, если ты плохо слышишь: чёрта с два я сейчас вернусь! Уинри оглянулась на его автоброню и нашла состояние автопротезов удовлетворительным, хотя можно будет потом немного подогнать ногу по росту. Бабуля тоже встала, на кухне запахло кофе и печным розжигом. Ал наверняка наносил воды за ночь и почистил какие-нибудь овощи к завтраку. Уинри застегнула сандалии и вышла наружу. Уже припекало, но роса всё ещё блестела на траве и распустившихся цветках. Только толстые стебли душистого табака прятали от солнца свои синие бутоны-колокольчики. С холма Уинри сразу увидела Ала: он сидел за коровьим полем Хоупов, в тени у запруды, а дремавший Дэн растянулся неподалёку. Она спустилась к ним, отгоняя рукой гудящих оводов и шмелей, которые сновали по цветочному лугу. — Доброе утро, Ал! — Доброе утро, Уинри! Хороший денёк! Она, как и вчера, почувствовала в его голосе что-то мрачное, спрятанное и надломленное, поэтому присела рядом с удочками и быстро заговорила о всякой чепухе. Фред Хоуп упал с лошади, а на последней ярмарке Ларри Бун случайно отхватил стакан бурбона, и его тошнило весь вечер. Бабуля взяла сложного пациента и впервые не знала, что получится: мистер Лонг один растил шестерых детей в Альберте и проехал сто семьдесят миль верхом, чтобы вернуть себе правую руку, но дела шли неважно, организм мистера Лонга отвергал сплав за сплавом. А ещё Уинри собрала отличный трёхтактный моторчик на дизеле, и теперь газон не придётся косить вручную. — А! И совсем забыла, — Уинри запустила камешек в запруду. — Вам надо срочно покрасить крыльцо. И почтовый ящик совсем ржавый. — Будет сделано, — Ал не шевелился, и его присутствие выдавал только мерцающий красноватый свет в прорезях шлема. — Ты изменилась с зимы, Уинри. С прошедшим днём рождения, прости, что мы не успели. Уинри отмахнулась: — Мы с бабулей не отмечали. Всего четырнадцать. — Ты стала выше братика, — теперь в голосе из глубин доспехов звучало явное веселье. — Это легко — быть выше Эда, — Уинри тоже захихикала, радуясь, что Ал наконец вынырнул со дна своего заколдованного колодца. Он приходил сюда «на рыбалку», но никогда не удил рыбу, как раньше, потому что не чувствовал вибрации удочки и поплавка. Ал мог сражаться, драться, носить воду, колоть дрова и гладить котёнка, но он больше не рыбачил, потому что не мог подсечь леску с клюющим речным карасём. «Когда ничего не чувствуешь на ощупь — это хуже слепоты», — жаловался гигантский доспех голосом печального ребёнка и всякий раз приходил с удочками на запруду, вглядываясь в круги на воде и играющих на мелководье мальков. — Чего это вы здесь одни шепчетесь? — Эд тоже спустился с холма и щурился на солнце. Он натянул свою старую футболку и рваные рабочие штаны, а волосы около лица были мокрые от недавнего душа. Уинри пригляделась к его левой ноге: точно, придётся ненадолго снять и откалибровать погружные штифты на голеностопе. — Ничего, Эд, — Уинри с улыбкой перемигнулась с Алом, который с лязгом поднялся на ноги. — Зачем в такую рань звонил полковник Мустанг? Вы снова уезжаете? — Ещё чего, — буркнул Эд. — Сказал же, мы отпразднуем твой день рождения и покрасим крыльцо как надо, Уин. — Полковник звонил? — удивился Ал. Он собрал свои удочки и вылил речную воду из ведра, там не было ни одной пойманной рыбёшки. — Что ему нужно? — Чтобы мы вернулись в Иствуд. Старый засранец хочет, чтобы мы приволокли Освальда Кролла в восточное командование хоть в ящике для овец, хоть на аркане. — Но, братец, господин Кролл нас даже на порог не пустил. Эд хмуро пожал плечами и, заметив тревогу, вспыхнувшую в васильковых глазах Уинри, поспешно добавил: — Это бывший государственный алхимик, мы просто хотели его расспросить об Акиме из Мехена. Он написал про него книгу. В некоторых источниках, говорилось, что Аким из Мехена умел делать философский камень из ртути и прожил четыреста лет. — Эд, это опасно? — Ерунда. Он просто сумасшедший старик со сворой злющих собак, но об Ала они прикусили собственные задницы. — Завтрак! — трубный призыв Пинако разлетелся эхом по холмам, все трое подпрыгнули. Лучше никогда не опаздывать на бабулин завтрак. Ветер подхватил цветочный сарафан Уинри и помчался пылить по дороге, петляющей между пастбищами и полями с пшеницей. Известная всей округе неразлучная троица медленно поднималась на холм. Лавка автоброни Рокбеллов встречала их покосившейся вывеской, ржавым почтовым ящиком и крыльцом с облупившейся зелёной краской. Но этим утром Уинри была очень счастлива и даже для вида не сердилась.***
На третьем этаже у кофейного автомата было непривычно тихо. Пылинки летали в солнечных лучах, пахло печатными лентами и спиртовыми затирками для опечаток. Лиза прошлась между пустыми столами писарей и нажала красную кнопку нагрева. Кофейная машина загудела. Часы над кабинетом капитана Перри показывали половину седьмого утра, и это объясняло затишье в офисах двух полковников. Западное крыло занимал полковник Мустанг, а восточное — пятидесятивосьмилетний полковник Харрикейн, что намекало на некоторую близость обоих к Грумману, ведь офис генерал-командующего располагался всего этажом выше. Лиза вставила бумажный фильтр и приготовила чистый стеклянный кувшин для кофе. Солнце поднялось достаточно высоко, чтобы слепить глаза сквозь щели алюминиевых жалюзи. Она вздохнула: по радио обещали температурные рекорды, а военная форма личного состава восточной армии не подразумевала иных материалов, кроме синего шерстяного сукна. Поэтому, как только застрекочут печатные машины и телетайпы, эта комната будет гудеть от настольных вентиляторов, гоняющих нагретый воздух и ароматы не самого лучшего кофе. И утро только началось. Тёмная жижа закапала в кувшин. Лиза взяла стопку бумажных стаканчиков. Она развела полоски жалюзи и выглянула в окно: парковка штаба командования была как на ладони. Приехал чёрный блестящий катран Груммана, сопровождаемый машиной службы безопасности. Новенький паккард полковника был припаркован возле фургона фельдъегерской службы с опечатанным кузовом. За шлагбаум вырулил ещё один паккард с какой-то шишкой из городской жандармерии. Лиза нахмурилась, провожая взглядом стремительного усатого человека в чёрном кителе жандарма. Это был подполковник Лукас Линче, и он явился на утренний брифинг с генералом-лейтенантом Грумманом. Лиза поспешила забрать свой кофейник и вернуться на рабочее место. Как всегда, дверь в личный кабинет полковника была приоткрыта, и Лиза могла слышать его рокочущий голос: он болтал по телефону. Она открыла свою пишущую машинку, пододвинула стопку бланков, проверила карандаш и блокнот, налила кофе в бумажный стакан и поставила остальной кувшин в угол на электрическую плитку для подогрева. Она вошла отдать кофе полковнику и свериться с расписанием. Тон его телефонного разговора резко изменился. Он что-то отвечал по телефону, а потом так сильно повысил голос, что утренняя уборщица, обмахивающая пуховкой стеллажи с книгами, удивлённо обернулась. — Это приказ, Стальной. П-р-и-к-а-з. Приказ подлежит обязательному исполнению нижестоящим военнослужащим. Нижестоящий из нас это — ты, Стальной! По видимому, в трубке что-взорвалось, потому что полковник Мустанг с лёгкой улыбкой отвёл её от своего уха и махнул рукой Лизе, чтобы она подошла ближе к письменному столу, заваленному бумагами и картами городских кварталов. — Алло, Стальной? О, он бросил трубку, — полковник возвёл глаза к потолку и трагически вздохнул, уже обращаясь к застывшей с пуховкой уборщице: — Эта современная молодёжь. Мэм… — Миссис Таппенс Бересфорд, сэр, — подсказала немолодая женщина с тележкой, напичканной чистящими средствами, с гремящим ведром впереди и скромным ручным пылесосом сзади. Лиза была уверена, что он впервые слышит это имя и впервые заметил у себя в кабинете уборщицу. — Я миссис Бересфорд. Два года как прибираюсь на вашем этаже. — Миссис Бересфорд, видите ли, я думаю, нам стоит чуть притормозить с вашей пуховкой, — полковник встал со скрипнувшего кресла, опёрся руками о зелёное сукно стола и одарил всех своей наилучшей улыбкой. — Я собирал эти книги много лет, они мне как старые друзья, я люблю в них даже пыль и плесень. — Но, сэр… полковник Мустанг, — миссис Бересфорд оглянулась на Лизу, видимо, ища в лице лейтенанта Хоукай женской поддержки, но потом со вздохом прикрепила пуховку к своей передвижной цитадели вёдер и тряпок. — Как вам будет угодно, полковник Мустанг, я здесь простая уборщица. — Вы — наша леди чистоты и порядка, — продолжал очаровывать полковник. Он подхватил миссис Бересфорд под локоть и подтолкнул к выходу её тележку. — Я уверен, офис полковника Харрикейна нуждается во всей мощи этой штуки с перьями до начала рабочего дня. Он закрыл за миссис Бересфорд дверь, прислонился к ней спиной и уставился на Лизу, сложив руки на груди. Полковник был без кителя, он засучил рукава рубашки и не застегнул две верхние пуговицы. Это являлось прямым нарушением двадцать восьмой статьи устава и двух её подпунктов, касающихся внешнего вида военнослужащих армии Аместриса при исполнении служебных обязанностей. Лиза протянула ему стаканчик с кофе. — Итак, лейтенант, этим утром я стал жертвой вероломного саботажа, — полковник Мустанг сделал глоток и скривился. Отросшая чёлка падала на его переносицу, и Лиза подавила в себе желание убрать её рукой. — Я жду объяснений. — Сэр. Он глотнул ещё кофе с таким видом, будто пил горькое лекарство. Полковник не возвращался к себе, загораживая проход в общий офис. В его тёмных глазах искрило любопытство, а брови приподнялись — ещё чуть-чуть и появится знакомая кривая ухмылка. Но он молча пил свой кофе и невозмутимо глядел на неё. — Никакого саботажа, сэр. — Лиза закрепила карандаш на своём блокноте и выставила его вперёд как щит. — Разрешите идти. — Не разрешаю, лейтенант. Вчера я подписал рапорт Стального на недельный отпуск, но не помню, чтобы я делал это. — Вам следует чаще читать то, что вы подписываете, сэр. — О, да, лейтенант, теперь я буду. Лиза выдержала его взгляд. Офис за дверью начинал оживать включающимися телетайпами, болтовнёй связистов и телефонными звонками. Он не торопясь допивал свой кофе. Она теряла терпение: — Это всё, сэр? В восемь начинается брифинг у Груммана с городской жандармерией, в девять у вас встреча с майором Вудкоком, потом ланч с исполнительным комитетом благотворительного бала, там также будут присутствовать генерал лейтенант Грумман и полковник Харрикейн с капитаном Перри. Список членов комитета на вашем столе. Вам следует подготовиться к текущим вопросам. — Лейтенант, — перебил полковник, ткнув в её блокнот пустым бумажным стаканчиком. — Ты в сговоре с Элриками осуществила намеренный саботаж, и я хочу узнать твои мотивы. — Они торопились на день рождения к своей подруге в Ризембург. Этого мотива будет достаточно, сэр? — Мне не хватает людей, того и гляди, подорвут очередной сортир на какой-нибудь пригородной станции, а ты отпускаешь одного из способнейших государственных алхимиков на вечеринку с тортом и свечами? — Всего на несколько дней, сэр. При всём уважении… — При всём уважении, лейтенант, Эдвард Элрик получает жалование в двадцать раз больше, чем милейшая миссис Таппенс Бересфорд, которая приходит сюда махать тряпками в пять утра. И я не отклонил ни единого финансового отчёта этого деревенского грубияна, даже те, на которых были пятна чая и кетчупа. И бессчётное множество раз мне приходилось сочинять объяснительные записки в канцелярию казначейства, потому что несовершеннолетний подросток выписывает чеки на суммы, сопоставимые с бюджетом провинциальной военной комендатуры. — Он просто отзывчивый ребёнок, сэр, который пытается многим помочь. Ему всего четырнадцать. Полковник закрыл глаза. Его переносицу разделила усталая морщинка. Он смял стакан, а потом взглянул на неё снова. В этом взгляде промелькнуло растущее раздражение. — Эдвард Элрик перестал быть ребёнком, лейтенант, когда подписал контракт и сдал государственный экзамен. С этих пор у него есть не только право сорить чёртовыми деньгами из государственных фондов. И разве Стальной считает себя ребёнком? Четырнадцать лет, — выражение его лица слегка смягчилось. — Я уверен, в четырнадцать лет ты была образцом послушания. Лиза побледнела. Она шагнула назад и упёрлась в спинку дивана для посетителей. Четырнадцать ей исполнилось десять лет назад. Её спина стала достаточно широкой, чтобы нанести специальную краску: стойкие чернила из смеси отборных кристаллов киновари и кадмия — её отец не зря считался гением. Несколько коротких голубоватых вспышек — это выглядело совсем не похожим на гангстерские татуировки синезийских тигров или аэруганских красных драконов. Лиза не слышала жужжания машинки, она не почувствовала уколов иглы, но эскиз отца навсегда врос в плоть под её кожей. В четырнадцать лет она обрела то, что алхимик Бертольд Хоукай объявил своим наследием, а потом сжёг половину дома на заднем дворе: книги, рукописи, письма, фотографии, старые вещи. В четырнадцать лет она действительно была образцом послушания. — Проклятье! Прости меня, лейтенант, — полковник попытался задержать её, хватив за плечо, но Лиза с легкостью увернулась и открыла дверь. Её ладони взмокли, а спина покрылась холодным потом, несмотря на летнюю духоту. Она поправила свой воротник, скрывая дрожь. В ночных кошмарах алхимические символы расползались с её кожи как змеи и превращали воздух в огонь. — Я буду у себя, сэр. — Прости меня, лейтенант, я настоящий идиот… — Сэр, вы опоздаете на утренний брифинг. График ваших сегодняшних встреч на столе. — Лейтенант, я разрешил братьям остаться в отпуске на три дня. Пусть детишки едят чёртов торт и пьют газировку, — полковник попытался пройти следом, но офисы третьего этажа успели превратиться в муравейник. Хавок и Бреда болтали с Райтом и Юнкерсом у кофейника. Фарман выкладывал стопки архивных документов из тележки. Фьюри болтал с коммутатором в наушниках. — Всем доброе утро! — сказал Мустанг. Он не стал ждать ответных вялых приветствий и скрылся в кабинете. Лиза налила кофе в бумажный стаканчик и уселась на своё место. Утренний муравейник гудел своими привычными делами. Это всегда успокаивало. К ланчу её виски начали сжиматься. Она выпила ещё один стакан воды и расстегнула верхние пуговицы кителя. Было невыносимо жарко. Бреда и Хавок улизнули на стрельбище, прикрываясь сдачей физических нормативов. Фарман и Фьюри спустились в кафетерий. Лизе не хотелось есть. Обруч головной боли заставлял её мечтать об аспирине, и она отложила черновик с грядущей речью полковника на благотворительном бале: все правки подождут. Пока она рылась в шкафу в поисках аптечки, дверь общего офиса едва слышно скрипнула. Лиза пошарила внутри ящика: бинты, начатая пачка пластырей, упаковка жевательных резинок Хавока, какая-то вонючая бактерицидная настойка и клочки ваты. Лиза вздохнула, понимая, что стратегический запас аспирина, вероятно, был уничтожен в прошлое великое похмелье, когда полковник потащил всю команду отмечать день Национального Единения. Она не знала подробностей единения с Хавоком, Бредой, Фьюри и остальными (потому что в те большие выходные Ребекка запланировала поездку в Батл-лейк с девичником и пивом), но судя по исчезнувшему аспирину, полковнику было очень весело. Лиза задвинула ящик и увидела курьера. Он стоял за стеклянной перегородкой у входной двери и улыбался. — Как вы сюда прошли? — она нахмурилась и поправила свой китель. — Кто вы такой? — У меня посылка для лейтенанта Хоукай. — Посылку нужно зарегистрировать в приёмной на первом этаже и сдать охране. Как вы сюда попали? Здесь запрещено находиться гражданским без допуска, — возможно, Лиза сказала всё это чрезмерно строго: курьером был всего лишь тщедушный растрёпанный юноша немногим старше Эдварда Элрика. Его спутанные рыжие волосы свисали до плеч, а глаза как будто слезились от галогенового штабного света. Он, щурясь, улыбнулся. — Это посылка вам, — юноша протянул ей коробку, на дне которой лежал крохотный букетик белых цикламенов. Лиза повертела в руках коробку, не было никаких штемпелей или указаний от отправителя. — Кто это послал? Есть записка? — Белым цикламенам не нужна записка, — промолвил юноша-курьер, — они олицетворяют невинность и чистоту. Он улыбнулся, выражение его лица стало неприятно странным: — И прощение. — Ого, Хоукай, тут у нас цветочки, — в офис ввалился Хавок, позади мелькал Бреда. Они оба были в форменных футболках, насквозь пропитанных потом. — Двести сорок баллов. Наконец-то я в высшей лиге. Лиза рассерженно вернулась к курьеру, но никого не было. Он словно испарился. — Ты видел курьера, Хавок? — Рыжий паренёк в зелёной спецовке? Только что вышел отсюда, а что такое? — сказал подошедший Бреда. Он с размаху плюхнулся на свой стул, потом достал из ящика стола шоколадный батончик: с обретением двухсот баллов по физподготовке настал конец его бесславной диеты. — Почему вы не в раздевалке? Вы мокрые насквозь. — Эй, лейтенант Хоукай, полегче, сюда идёт полковник, всем велено быть на местах. На главу комитета свалился кусок потолка. Теперь, когда капитану Перри оказывается вся доступная медицинская помощь, угадай, кто получил в нагрузку благотворительный бал? — Нет. — Да. Если старик Харрикейн не сжалится, наш полковник будет главой исполнительного комитета. Хорошая новость в том, что он собирается сократить обязательную длину дамских юбок. — И минимальную сумму лотов, — полковник тоже зашёл в офис. Он не заметил белые цветы на столе своего адъютанта и сразу же занял собой центр комнаты. Из кафетерия вернулась компания связистов во главе с Фьюри, Фарман и несколько младших офицеров, временно приписанных к специальному третьему отделу полковника Мустанга, тоже толпились в дверях. — Как вы все уже знаете, у капитана Перри диагностировано лёгкое сотрясение, вызванное недавним столкновением с летающим куском лепнины, — продолжал полковник. Он сделал паузу, хотя в установившейся тишине звуки издавали только настольные вентиляторы. По третьему этажу прокатился тихий смешок. — Поэтому теперь главным по развлечениям буду я. Всё во благо военных вдов и инвалидов, леди и джентльмены. Надеюсь, очередная задача всем понятна. Если вы ещё не купили билеты на благотворительные танцы, я у себя. Фарман прокашлялся: — Сэр, со всем уважением, но мы не успеем с реестром. Лиза, мысленно соглашаясь, кивнула: им остро не хватает людей в полях, дурацкие танцы лишь усугубят проблему. — Успеем. Грумман отдаёт нам на время весь свой секретариат. И ты будешь главным, Фарман. Садись за телефон и руководи процессом. Все прелестные леди за коммутатором ждут тебя на четвёртом этаже. У Хавока вытянулось лицо, он чуть не заплакал: — Со всем уважением, босс. Но почему Фарман? У него нет боевого опыта. Там двадцать две молоденькие девушки, им могут угрожать террористы. — Вот именно, Хавок. Там двадцать две девушки, и поэтому там будет Фарман, а не ты. Будут ещё возражения? — Полковник, можно с вами поговорить наедине? Он иронически изогнул бровь и обернулся на каблуках к своей помощнице: — Если только со всем уважением, лейтенант. Лиза сохранила на лице свою обычную бесстрастную маску и кивнула. Внутри кабинета полковника было жарко. Если верить слухам, он получил этот большой офис за ничью в шахматы, но Лиза знала, что это было не так. Принадлежность Роя Мустанга к этой комнате угадывалась только по наградному клинку, который он получил в академии Кингстон, как один из лучших на своём курсе. Надпись вытравленным железом гласила: аd victoriam. Она запомнила её с тех пор, как впервые увидела. Личный девиз полковника Мустанга был написан на том же древнем языке, что и тайный шифр её алхимической татуировки. Когда они вошли в кабинет, полковник закрыл за собой тяжёлую дверь. Он снял китель и швырнул его на диван, а потом, не оглядываясь, занял свой рабочий стол, заваленный бумагами с самого утра. Кресло скрипнуло под его весом, и Лиза отвлеклась от книг по праву, экономике и военному делу. Огромное окно позади было залито ярким солнечным светом. За пыльным стеклом зеленел городской парк, и тысячи крыш громоздились друг на друга до самого горизонта. Промышленный кластер на юге Ист-Сити круглогодично дымил трубами, но заводская гарь никогда не добиралась до военных кварталов. Лиза досконально изучила вид из этого окна. Она самолично проверила доступность для снайпера высокого начальственного кресла, о котором мечтали слишком многие люди в синей форме с золотыми галунами и погонами. — Ты что-то хотела, лейтенант? — спросил полковник, расправившись с застёгнутым воротником своей рубашки. — Белые цикламены. — Не понимаю тебя. — Вы прислали в штаб командования белые цикламены в качестве извинения. Это вопиюще глупо. Полковник отъехал на колёсиках своего кресла к самому окну. Его лицо казалось раздосадованным и усталым. — Лейтенант, я не посылал никаких цветов. Я был не прав сегодня утром и не хочу больше спорить с тобой из-за братьев Элриков. Но я бы никогда не стал посылать тебе цветы на работу в качестве извинения. Как ты сказала, это вопиюще глупо. Лиза почувствовала, как воздух застрял в её груди, от разочарования и обиды она не могла начать или закончить фразу, поэтому молча открывала рот с застрявшими словами. Какая она дура. Круглая дура. В отличие от других девушек, полковник никогда не дарил ей цветов, тем более — скромных букетов, символизирующих прощение. Во-первых, потому что ему совершенно не за что было перед ней извиняться. Во-вторых, их отношения не предполагали извинений на языке белых цикламенов. А в-третьих, с самого начала, разве она не понимала, какую фатальную ошибку они совершают, и как далеко всё может зайти? Это была её слабость и её вина. — Лейтенант? — с некоторой тревогой спросил полковник, но Лиза ничего не слышала. Она вышла и хлопнула дверью с латунной табличкой, обозначающей его чёртово звание и его чёртово имя. Её руки дрожали. Она хотела немедленно пойти на стрельбище, но чего-то ей явно не хватало. — Хавок! — Я здесь, лейтенант Хоукай, — блондинистая голова Жана Хавока показалась из-за стопки сержантских рапортов. — Ты ещё никого не нашёл на субботу? — это была очередная импульсивная глупость, о которой завтра она пожалеет. — Нет, как я тебе говорил, это самые неудачно вложенные сорок тысяч сентов. Я выбываю из игры. — Я пойду с тобой, если твоё приглашение всё ещё в силе. — Что? Все оторвались от бумаг, теперь весь офис пялился на образцовую и непоколебимую помощницу полковника Мустанга, словно на её голове выросло дерево, но Лизе было плевать. Её душила злость. Она кипела непонятным негодованием и обидой. Она достала из сейфа свою сумку для стрельбища, бросила поверх чехла с винтовкой перчатки и бутылку воды. — Так ты согласен, Хавок? — Я… да, но в смысле… — Отлично. Если полковник спросит, я на стрельбище. Она вышла из офиса полковника, в котором невозможно было дышать. Бреда присвистнул в повисшей тишине. Фьюри пару минут раздумывал над этими новыми обстоятельствами, а потом вернулся к своим наушникам и телетайпной ленте. Хавок сунул сигарету в рот и сдавленно произнёс: — Что мне теперь делать, Хайми? У тебя есть чёрный фрак или бабочка? Что вообще надо надевать на грёбаный благотворительный бал? — Что-нибудь огнеупорное, — посоветовал его лучший друг с самого первого курса Восточной академии. Бреда спрятал обёртку шоколадного батончика в стол. Он только что разбогател на тридцать тысяч сентов, но этот факт как-то совсем не обрадовал.***
Эд привык к поездам, к череде меняющихся картинок за окнами, к бесконечным телеграфным проводам, к трубам, ветрякам, к изумрудной зелени лугов и чёрным царапинам разбитых дорог. Он привык к овечьим стадам на путях и к фермерским крышам, привык к скалистым каньонам и головокружительным мостам через пропасти. Он знал, какие газеты будут продавать мальчишки на следующей станции, каким важным будет кондуктор в картузе и как будет греметь связка ключей у начальника почтового вагона. Поездка от Ризембурга до Ист-Сити занимала ровно шесть часов. Когда ему надоедало есть и болтать, Эд пытался спать, а его брат негромко переговаривался с очередной пожилой леди: Ал нравился всем без исключения пожилым леди, которые принимали вежливого мальчика, путешествующего в доспехах, за славное сумасбродство в духе детских приключенческих книг. — Братик, приехали, — сказал Ал, помогая с багажом какой-то леди с маленькой девочкой, — это Ист-сити. Эд зевнул. Его кожа на лице до сих пор немного горела. Вчера он заснул прямо на пикнике у речки, и эти двое, сговорившись, вместо того, чтобы разбудить, положили монетку на его лоб и сегодня утром помирали от смеха, увидев над бровью Эда белое пятно размером с медный десятисентовик. Ладно, он — государственный алхимик, он что-нибудь придумает и уж точно изобретёт, как отомстить Уинри и Алу. Эд снова зевнул. На вокзале уже зажигались фонари, но было ещё суетно и шумно. Июльская жара превращала мостовые и дорожное полотно в настоящие раскалённые сковородки. Эд стащил свой чемодан с багажной полки и поплёлся следом за спиной Ала, который, как водится, извинялся, задевая тележки кондукторов и плафоны ночного освещения. Предстояло поменять билеты на запад, чтобы выполнить чёртов приказ полковника-ублюдка. Чёртов полковник со своим Кроллом! Чтоб ему расплавиться в этом пекле! Ещё Эд подумал, что не мешает найти на ночь гостиницу, совсем не хотелось тащиться в казармы в поисках свободной койки. При мыслях о здании восточного командования со львами на ступенях монументальной лестницы, Эда передёрнуло. Он поднял голову и только заметил, что Ал остановился. Посреди перрона стояла старший лейтенант Хоукай, а рядом с ней — младший лейтенант Хавок. Эд попридержал в себе парочку ругательств: если лейтенант здесь, значит, сейчас откуда-нибудь выскочит самодовольная полковничья рожа. — Добрый вечер, лейтенант Хоукай, — сказал Ал. Эд буркнул что-то неразборчивое. — Добрый вечер, мальчики, — лейтенант улыбнулась. Она всегда им тепло улыбалась, вероятно, чтобы сделать общество своего начальника более переносимым. — Привет, шеф, привет здоровяк, — поздоровался Хавок. Он был не самым плохим парнем в синей форме: он никогда не цеплялся к Эду и уважал Ала за семифутовый пуленепробиваемый костюм. — А где полковник? — кисло спросил Эд, всё ещё озираясь по сторонам. — Он на свидании, — не менее кисло ответил Хавок. По лицу лейтенанта Хоукай пробежала едва заметная тень, она бросила на Хавока упреждающий взгляд: — Мы вас встречаем одни, мальчики. Полковника сегодня не будет. — Так надо было начать с хороших новостей, лейтенант, — обрадовался Эд, — и вечер действительно стал бы добрее. Ал вздохнул, что в его случае означало небольшой лязг и внутреннюю вибрацию. — Тогда мы можем ехать, — сказала лейтенант несколько напряжённо. — Эдвард, Альфонс, нас ждёт машина. — Нам надо поменять билеты, — начал было Эд, но лейтенант положила руку на его плечо: — Эдвард, для вашей предстоящей поездки в Иствуд всё готово. Но сейчас от тебя потребуется другое. Эд пожал плечами: раз здесь нет напыщенного черноволосого ублюдка, Стальной алхимик участвует в игре. — Ладно, поехали, лейтенант. Что-то вы говорите какими-то загадками. Они подошли к какой-то служебной развалюхе с деревянным кузовом, куда Ал смог влезть только после трёх неудачных попыток. Эд догадался, что новенький паккард полковника предназначен для обольщения бедных девушек на свиданиях, поэтому лейтенанту Хоукай выдали эту развалюху в военном гараже. Ну что за жалким ублюдком был этот полковник. Мотор с тарахтением завёлся, и они влились в вечерний автомобильный трафик на своём антиквариате. Эд высунулся в окно: вместо центральной площади с башенными часами и фонтанов у гостиницы, лейтенант свернула в какую-то плохо освещенную глухомань. Потом они вовсе выехали из города, петляли по пустырям, между строительными площадками и складами, потом снова вернулись в Ист-сити, но тряслись вдоль какого-то лесного массива в полной темноте. И, наконец, лейтенант остановила машину и заглушила мотор. Эд огляделся, и его осенило: они подъехали к зданию восточного командования, только с другой стороны, там где был центральный городской парк. Он задрал голову повыше и увидел огни чёртова колеса и дорожки аллей с газовыми фонарями. — За мной, — приказала лейтенант Хоукай, и Эд, не раздумывая, подчинился. Они гуськом двигались вдоль забора из стали и бетона, пока лейтенант не подняла руку. Она остановилась, вероятно, проверяя их местоположение. Сонливость Эда после поезда как рукой сняло, он был ужасно заинтригован всеми этими подозрительными действиями старшего лейтенанта Хоукай. Ал, судя по всему, тоже страшно обрадовался: из-за огромного доспеха, заметного издалека, его редко привлекали к полевым операциям в городе, что вообще-то братьям было очень на руку. — Эдвард, — вполголоса попросила лейтенант, кивнув на глухую стену укреплённого десятифутового забора. Эд хлопнул в ладоши и синяя вспышка ненадолго осветила их лица. В бетоне появились дверка с впечатляющими барельефами в виде клыкастых горгулий. Эд довольно хмыкнул, открывая створку, и тут понял свою ошибку. Ал не пролезет сюда даже боком. — Альфонс, — мягко сказала лейтенант, коснувшись бронированной спины доспеха, — вы с младшим лейтенантом Хавоком останетесь здесь. Ты слишком заметный. — Ну вот, — вздохнул Ал и с лязгом пожал стальными шипастыми наплечниками, — всё потому что братик сделал слишком маленькую дверь. — Это тайная шпионская дверь, а не центральные ворота, — огрызнулся Эд. Он уже нетерпеливо заглядывал внутрь. — Шпионская дверь должна быть маленькой. — Маленькая дверь для маленьких людей, — тихо вздохнул Ал, но брат его не услышал. Он вертел снаружи высунутой головой, пытаясь определить место, куда проделал проход. — Не тушуйся, малыш, со мной тоже не пропадёшь. Хавок вытащил пачку сигарет из кармана своих армейских брюк и под убийственным взглядом старшей по званию убрал сигареты обратно. — А если вас поймают? — вдруг спросил Ал, и голова Эда вынырнула обратно. Он тоже недоумённо посмотрел на лейтенанта Хоукай: каким был их план «Б»? — Если мы не вернёмся через два часа, вы заедете в ресторан «Две мельницы» и привезёте сюда полковника, — спокойно ответила она и на четвереньках проползла внутрь. Когда они очутились за забором, Эд увидел какую-то автомобильную парковку, ящики, вероятно, предназначавшиеся для хранения овощей, мусорные контейнеры, доски, коробки и отдельно стоящую большую круглую печь для сжигания секретных документов. Это были штабные задворки, совсем пустые и безлюдные в десятом часу вечера пятницы. — Пост охраны расположен внутри, — шепотом пояснила лейтенант. — Эдвард, нам нужно пройти вон к тому служебному входу. — А если будет обход или что-то ещё? — Не волнуйся, они играют в покер с младшим лейтенантом Каталиной. У нас есть время примерно до полуночи. Они поднялись на дебаркадер, заляпанный пятнами какой-то жирной жидкости, и оказались в производственных цехах кафетерия, где приятно пахло съестным. Лейтенант уверенно повела Эда вдоль вычищенных до блеска столов из нержавейки, они прошли комнату-рефрижератор с темнеющей на полках провизией, потом пересекли узкий коридор с железной лестницей. Лейтенант снова открыла дверь и на этот раз остановилась в небольшой раздевалке со шкафами. Она поискала выключатель, и вспыхнул галогеновый свет дневного освещения, хотя Эд прекрасно всё разглядел в темноте. — Ты знаешь, что это такое, Эдвард? — спросила лейтенант, показав на бледно-жёлтую стену с небольшой дырой в виде правильной окружности. Сверху висела покосившаяся доска объявлений с графиком посещений и журнальными вырезками, на шнурке болтался прицепленный огрызок карандаша. Внизу валялся строительный мусор, словно часть стены обвалилась. — Ну, это какой-то туннель. — Сделанный с помощью алхимии? — Да. — Эд наклонился, присматриваясь к кирпичикам трансмутированной материи, такой же автограф он, как алхимик, только что оставил на своих секретных дверях в заборе: анализ, деконструкция и реконструкция в абсолютном вихре энергетического потока тектонических плит. Он подцепил рукой кусочек свисающей штукатурки. — И кто-то попытался всё замаскировать. Лейтенант сглотнула. Эд решил, что она стала несколько бледнее под этими лампами. — Туннель вчера вечером случайно обнаружила одна из уборщиц. — Почему бы вам не притащить сюда за шкирку ублюдочного полковника? Это выглядит скверно. Лейтенант отвернулась. — Давай посмотрим, куда он ведёт, Эдвард, — сказала она, заглядывая внутрь странной норы. — Вы поэтому взяли меня с собой, потому что я самый маленький и везде пролезу, — Эд обречённо вздохнул, он даже не мог на неё как следует разозлиться. Она казалась немного бледной… и напуганной. — Нет, Эдвард, потому что ты — талантливый алхимик, на которого я могу сейчас положиться, — сказала лейтенант и грустно улыбнулась. — Выходит, этот выпендрёжник и вас достал? Ладно, полезли. Держитесь за мной. Внутри было темно, но когда глаза привыкли к отсутствию света, Эд сразу заметил линии. Они показывали направление и мерцали зеленоватым светом. Он чуть не вскрикнул от удивления: это был люминесцентный фосфор — неплохой вариант для указателей, но взрывоопасный. Они медленно продвигались по пронумерованным стрелкам. Развилка предлагала три новых входа или тупика. — Третья, — прошептала лейтенант позади него. Эд не мог оглянуться, места хватало, чтобы только ползти вперёд, но он прекрасно понял, что имелось в виду. Если честно, Эда окатывали волны клаустрофобии, он даже не хотел думать, что за сумасшедший проложил этот путь неведомо куда, и как ему удалось незаметно провернуть это дельце в одном из самых охраняемых зданий в городе. Эд пытался следить за временем, отсчитывая своё дыхание, но всякий раз сбивался, со страхом прислушиваясь к дыханию лейтенанта позади. Было тихо, темно и страшно, как в могиле, а время растягивалось в вечность, и только их общее дыхание заставляло поверить в реальность происходящего в этой кроличьей норе. Наконец, они упёрлись в стену. Это был тупик или ловушка. Эд постучал: чтобы не находилось впереди, за тонким оштукатуренным щитом слышалась пустота. Эд пробил бумажные слои своим стальным кулаком и выкатился в холл третьего этажа. Прямо перед ним находилась пожарная лестница, а за правой дверью — аварийный выход в шумный и бестолковый офис полковника, где Эд ненавидел сдавать отчёты, писать рапорты и объяснительные. Лейтенант вылезла следом за ним. Её светлые волосы рассыпались по плечам — наверное, она потеряла свою заколку, на щеках была грязь и строительная пыль, возможно, Эд тоже выглядел не лучшим образом и весь перепачкался. — Похоже, какой-то сумасшедший алхимик нарыл туннелей, как термитнике. — Ты можешь всё это убрать, Эдвард? — спросила она. — Я подумаю, надо знать точно, сколько может быть этих нор и куда они ведут. — Внешние стены и несущие перекрытия сделаны из железобетона, по нормативным документам, толщина стен варьируется от четырёх до одиннадцати футов. Эд присвистнул: да там можно уместить целый луна-парк из книг-страшилок! — В прошлый понедельник, в одной из комнат на этом этаже обвалилось потолочное перекрытие, я думаю, это случилось из-за того, что туннель слишком близко подошёл к поверхности, — лейтенант опустилась на железную ступеньку аварийной лестницы. Она прикусила губу и о чём-то напряжённо раздумывала. — Так этот лабиринт появился недавно? Она ничего не ответила. Эд присмотрелся к стене. Вход был сделан весьма умело: любой, кто захочет появиться или уйти незаметно, сделает это, а будучи алхимиком — легко замаскирует дыру с помощью простейшего преобразования, главное, не потерять мерцающий ориентир в темноте и не заблудиться внутри. Чёрт возьми, какой он идиот! Фосфор! Ну конечно! — Лейтенант, я знаю, что нужно сделать. Ну-ка, отойдите. Эд хлопнул в ладоши и обеими руками коснулся стены, голубоватая вспышка трансмутации осветила его лицо, сначала энергия отдачи тёплой волной подняла волосы мальчишки, но потом что-то пошло не так — и шквалистый поток встречного воздуха едва не сбил их обоих с ног. Где-то внутри, в утробе перекрытий раздался глухой хлопок, и всё гигантское пятигранное здание восточного командования ухнуло, сотрясаясь внутренними преобразованиями. Их двоих отбросило в разные стороны друг от друга, в соседнем офисе на пол попадали чернильницы, штампы и всякая другая мелочь, которой заставляют свои рабочие столы военные бюрократы. Задрожали и лопнули стёкла. Потом всё стихло и строительная пыль начала медленно оседать. Во всём здании включилась сирена и красное аварийное освещение. — Вот это да, — сказал Эд, поднимаясь на ноги. Лейтенанта Хоукай отшвырнуло к лестнице, её тоже засыпало побелкой. Они словно побывали в эпицентре урагана с землетрясением. Вокруг валялась тлеющая бумага и битое стекло. Воняло густым фосфорным дымом. — Стальной! — рявкнул где-то на лестнице голос полковника. — Лейтенант! Впервые Эд увидел на лице лейтенанта Хоукай некоторое смятение. Она вытянулась по стойке смирно перед своим взбешённым начальством, и побелка струйками сыпалась с её плеч. Плащ Эда превратился из красного в белый и тоже выглядел неважно. На лестнице послышался лязг и металлический грохот, Ал вбежал следом за полковником и остановился. За ним еле успевал лейтенант Хавок. Полковник Мустанг, кажется, сам был готов сдетонировать в любую секунду. В этих обстоятельствах его боевые перчатки из пиродекса смотрелись на руках особенно угрожающе. Судя по всему, выпендрёжник прискакал сюда прямо со своего свидания в «Двух мельницах». Он был в пижонской гражданской одежде, весь надушенный и прилизанный. Вот же скользкий тип, решил Эд и хмуро уставился прямо перед собой. — Лейтенант, в мой кабинет, — с расстановкой произнёс полковник. — А с тобой, Стальной, мы ещё поговорим. Убери весь этот бардак, что вы здесь устроили, и я не поджарю тебя прямо сейчас. Здание восточного штаба последний раз вздрогнуло, внушительный кусок штукатурки отделился от перекрытия лестничного пролёта и устремился вниз. Прежде чем все задрали головы, пальцы Огненного алхимика щёлкнули, высекая искру, оранжевый шар поглотил пикирующую лепнину, раздался треск пламени, и наверху закружились серые снежинки пепла. Полковник сжёг кусок гипса с алебастром, словно какую-то бумагу, и похоже, он был действительно разозлён.***
Лиза стоял на вытяжке, не шелохнувшись и не сводя глаз с письменного стола полковника Мустанга: зелёный плафон лампы, тяжёлая бронзовая чернильница, несколько пресс-папье, подставка для визиток и перочистка в виде фигурок взлетающих птиц — ничего личного, просто дорогие канцелярские безделушки высокорангового офицера. Она ждала, что сейчас он зайдёт, хлопнет дверью и обвинит её в неподчинении, самоуправстве и нарушении целого свода уставных правил, повлёкших за собой прямой и косвенный материальный ущерб. Здание восточного штаба осматривали военные инженеры, утром они будут принимать решение о дальнейших ремонтных работах. Братьев Элриков Хавок отвёз в гостиницу, завтра они будут на пути в городок Иствуд по заданию полковника. Ребекка уехала домой, досыпать остаток ночи. Вместе с другими девушками из канцелярии Груммана, с самого утра она будет продолжать обзвон физических лиц, причастных к алхимическому созданию нитровзрывателей и бытовых нитритных смесей. Фарман проверил несколько сотен фамилий из государственного патентного реестра, и круг подозреваемых медленно сужался. А она, старший лейтенант Лиза Хоукай, до смерти испугалась букета белых цветов и едва не сравняла с землёй восточную штаб-квартиру. Наконец, она услышала знакомые шаги. Полковник обошёл свой письменный стол и развернулся к ней спиной. Он смотрел в темноту окна. Потом обернулся. Его лицо выглядело не злым, а усталым. Волосы были взлохмачены, галстук съехал набок. Видимо, он растерял последний пыл, ругаясь с дежурным офицером, поэтому сейчас молчал. — Лейтенант, у тебя есть десять минут, прежде чем Харрикейн объявит новости Грумману. Я хочу первым узнать, что ко всем чертям здесь случилось. Она прочистила горло: — Это моя вина, сэр. Эдвард… — Хватит. Я никогда не поверю, что ты сделала это без причины. Твоя забота о братьях начинает меня пугать, потому что в следующий раз вы обрушите в преисподнюю весь город. Что произошло? — У вас есть схема восточного командования, включая планировку внутренних помещений? Полковник подошёл к одному из книжных стеллажей и долго водил рукой по корешкам. Он вытащил толстый, прошитый кожаным шнурком, атлас и положил книгу на свой письменный стол. — Все здания штабов армии стандартного образца. Укреплённый пятигранник, способный выдержать прямое попадание осадной гаубицы, — листая страницы, объяснял полковник, пока его губы не искривились в едкой усмешке: — Но ты и Стальной почти разнесли всё к чёрту. Вот план. Имей в виду, информация секретная. Как-нибудь потом распишешься у меня в журнале. Лиза едва заметно приподняла бровь — это всегда служило зеркальным отражением для его ухмылки: — Полковник, на обложке указан третий гриф секретности, этот план должен храниться в сейфе. Мы давно знакомы, и я не доложу о ненадлежащем хранении Харрикейну. — Думаешь испугать меня выговором Харрикейна, пока стоишь в моём кабинете в строительной побелке? Она, не обращая внимание на его нестерпимо самодовольный тон, быстро прочертила карандашом по схеме, отметив несколько точек, потом подняла взгляд на полковника, и саркастическое выражение его лица моментально изменилось. Все эти туннели в несущей стене кто-то проделал с единственной целью: незаметно следить за третьим этажом и офисом полковника Мустанга, не привлекая к себе никакого внимания. И завтра утром об этом узнает вся восточная армия.***
Крейг Гаррисон заканчивал свой день на стрельбище. В четвёртом открытом тире он всё ещё слышал одиночные выстрелы. Он покосился на свои часы: короткая стрелка подбиралась к часу ночи. Он натянул китель и пошёл разбираться. Фонарный свет разливался на асфальте жёлтыми кляксами. За металлической сеткой забора стрекотали сверчки. В темноте душной, безветренной ночи воздух оставался густым и неподвижным. В закутке техников тихо работал вентилятор. Пару часов назад, все слышали какой-то шум в здании командования и вой пожарных сирен. Капрал Харди, поднятый по тревоге, вернулся через двадцать минут и доложил, что чрезвычайную ситуацию Грумманом приказано не объявлять, что-то бабахнуло в штатном режиме, но всем занимаются Харрикейн и Мустанг. Капитан Гаррисон нисколько не удивился. Он задрал голову: созвездие Возничего поднималось по чернильно-чёрной небесной оси. Самая яркая звезда была видна даже в городе, а в пустыне этот свет напоминал ему мерцающий перст самого бога, указывающий точно на восток. Дело шло к осени, и Возничий будет восходить каждую ночь до самого ноября. Гаррисон медленно двигался к четвёртому, отмечая забытые курсантами вещи, смятые бумажные мишени и несколько расстрелянных гильз. Многие в штабе восточной армии считали его слишком мягкотелым для работы в Академии, но Гаррисону было по большому счёту плевать. Он видел в курсантах вчерашних мальчишек, вслепую готовых принять благословение солдатской молодости. Он знал, что слишком многие из них никогда не состарятся и второй раз не умрут, а живые позавидуют мертвецам. Но назавтра он хорошенько нахлобучит дневальных за гильзы и бардак в помещениях для отдыха. Сейчас казармы спали. Гаррисон оставался частью конвейера, превращающего живую юность в живую силу на генеральских картах, и его привилегированный капитанский сон много лет ограничивался пятью часами. Он спустился по ступеням и зашёл в технические помещения четвёртого тира. Оружейные комнаты были заперты, вокруг фонарей вились лохматые мотыльки с плюшевыми крылышками — бражники, которые летом жили в каштанах. Прежде, чем он окликнул ночного стрелка на восьмом огневом рубеже, его губы расплылись в широкой улыбке. Капитан Гаррисон казался совсем не удивлённым. — Тяжёлый день, Лиза? Она расстреляла ещё один щит с движущейся мишенью и обернулась. — Доброй ночи, сэр. Простите, что помешала. Я думала, здесь никого нет. — Я тоже, — он нажал на кнопку и реле загудело. Мишень с нарисованной чёрной человеческой фигурой медленно поехала к ним. — Двадцать семь, двадцать шесть, двадцать девять. Сегодня точно был не твой лучший день, Ястребиный глаз. По лицу Лизы пробежала тень. Она собрала гильзы и патроны. — Это так, сэр. — Формально я больше не твой командир. «Сэр» или «капитан» не нужны застрявшему на работе старику. Я просто чудак с бессонницей. Как вы говорите? Ветчина? Гаррисон зачем-то отметил, что она немного смутилась. Лиза Хоукай была хорошим курсантом, а всех хороших курсантов инструктировал лично Ветчина — потный и красный в гневе, как кусок байонского окорока. Впрочем, у него никогда не было с ней проблем. Гаррисон не встречал более исполнительного и дисциплинированного курсанта. — Вы идёте на благотворительный бал… — она запнулась, очевидно подбирая подходящее обращение. Возможно, ей было некомфортно с мужчинами без формальной дистанции, состоящей из рангов и звёзд на погонах. Ребекка Каталина, которая знала всё про всех, никогда не болтала с ним о парне Лизы, хотя Гаррисон был уверен, что этот парень должен где-то существовать в жизни такой красивой женщины. Завтрашний приём в резиденции Груммана грозился стать главной темой всех разговоров в штабе восточной армии на века. Офицерские жёны, должно быть, уже вертелись перед зеркалами в новых платьях и примеряли улыбки. Гаррисон не любил танцы. Да и танцевать толком не умел. — Я иду. Капитан Крейг Гаррисон (плюс один) внесёт посильный вклад в фонд помощи сиротам и вдовам. Они вышли из тира, погасив свет. Каштановая аллея вела к центральному корпусу академии. Справа, через учебный плац, полигон и дорогу, светилось всеми прожекторами подсветки пятиугольное здание восточной штаб-квартиры — величественная доминанта военного квартала. Гаррисона никогда не привлекал крутой подъём по лестнице с мраморными львами, но Лиза после войны выбрала другое. Вдруг его посетила шальная мысль, от которой сбилось дыхание. — Не окажешь мне честь быть моей «плюс один»… — начал он, и сам испугался, как это прозвучало недалеко от здания учебки, где она носила чёрный курсантский галстук и серую рубашку. Неужели он вдруг смог после Лидии и Микки, после пустыни и прицела, после сотен живых, которых лично он превратил в мертвецов своим отточенным искусством? Он хорошо обучил Ястребиный глаз, чтобы она не опалила свои перья в пекле, но продолжал считать её своим птенцом. Это всегда была иллюзия — что снайпер бьёт с дистанции. Спасительного расстояния нет и никогда не было: ты смотришь в лицо чужой смерти и прокладываешь для неё идеальную траекторию с поправкой на ветер, движущийся под ногами песок и рефлексы, рождённые в агонизирующем мозге твоей цели. Лиза остановилась. Капитан Гаррисон проклял всё. Сейчас, в жёлтом фонарном свете, он ясно видел, насколько она изменилась с тех пор, как он был её инструктором по стрельбе в Восточной академии. Он хотел, чтобы его наставничество сохраняло курсантам жизнь и тормозило конвейер синего сукна с блестящими галунами и пуговицами. Его глупая влюблённость в эту девочку всегда отдавала горькой обреченностью. Может быть, ему просто нравилась её искренность и непоколебимая вера в выбранный путь? Если бы она была школьной учительницей в Роксфорде, как Лидия, а он вернулся бы в город своей юности после развеянного пепла, не выбирая месть и смерть, а служа жизни. Если бы они не узнали ночной холод пустыни, ярость красноглазых повстанцев и древность сожжённых ишварских городов. — Я обещала Хавоку, — вдруг мягко сказала она. — Его бросила капрал Уорд. — Первая красавица из канцелярии Груммана? — Каталина с вами не согласится, — Лиза сделала короткую паузу и после секундного колебания добавила: — Крейг. — Крейг мне нравится больше, но не говори Каталине или Блерио, они будут ревновать тебя к старому Ветчине. Они почти вышли с территории Восточной академии. Гаррисон жил недалеко в квартирах для холостых офицеров. Он предполагал, что Лиза арендует квартиру где-то ещё в городе, потому что он больше не встречал её в районе военных казарм и общежитий. — Что же, Хавок хотя бы научил её стрелять. Он неплохо сдал в этом году. И Каталина на девятом месте. Лиза только улыбнулась. Она сама оказалась пятой в списке, это было хуже её прошлогоднего результата. — Хавок — хороший солдат, Крейг. Вы знаете это лучше меня. Гаррисон, сдаваясь, поднял руки и остановился у ворот академии, игнорируя наряд караула, заступивший на первый пост у главных ворот. Хавок и Бреда тоже когда-то были его курсантами, курсом младше легендарного Ястребиного глаза. Им повезло. Гражданская война на востоке тогда закончилась своей последней прожорливой кровавой волной. Гаррисон был рад, что им не снятся беловолосые мертвецы в прицелах, и песок не скрипит на губах навязчивой идеей или галлюцинацией. Они не спасаются от бессонницы в тире поздней ночью. Они не боятся пригласить девушку к себе домой приятно провести вечер. Хавок — простой и добрый парень, разве Гаррисон мог это отрицать? Он поступил в девятнадцать лет, после трёх неудачных попыток. Его настоящей удачей стал Хейманс Бреда — мелкий клерк из службы казначейства, внезапно тоже решивший надеть военный мундир. В академии они были не разлей вода. Высокий голубоглазый блондин, младший лейтенант Жан Хавок, конечно, во всём выглядел предпочтительнее рано поседевшего капитана, каждый год депрессивно задумывавшегося об отставке. — А что твой полковник? Он теперь главный по билетам и платным фантам? — Его сопровождает капрал Уорд. — Бедный Хавок. Они замолчали. Каштаны шелестели листвой, в кустах стрекотали сверчки. Где-то в городе гудели редкие машины. Капитан Крейг Гаррисон вдруг с тоской подумал, что через несколько часов рассветёт, и он будет сидеть в маленьком закутке своей кухни и ждать, когда закипит чайник. У него был костюм с жилетом на завтрашний день и увольнительный до шести утра понедельника. Он хотел расспросить её о сегодняшних аварийных сиренах в центральном здании штаба армии, о том, почему она уступила третье место в общем зачёте, но на самом деле, всё это было лишь поводом вот так запросто идти рядом с ней, говорить или молчать под пение сверчков и шёпот городской летней ночи. Он был безнадёжен. Старая потешная Ветчина. — Лиза. Она посмотрела на него своими большими ореховыми глазами, слишком тёплыми и мягкими для солдата. Лёгкий ветерок играл с её пшеничной чёлкой, отросшие волосы мягко обрамляли плечи в синем кителе. Несколько морщинок пересекали умный лоб в минуты беспокойства и задумчивости, а когда она улыбалась, голова могла закружиться от её юного и открытого лица, на контрасте со всеми этими престарелыми штабными бюрократами. Как её заполучил Мустанг? Каких демонов он растерзал, чтобы добиться от неё такой безусловной преданности? Капитан Гаррисон на учебных стрельбищах слишком хорошо учил ценить дистанцию до цели, поэтому он был спокоен и не верил сплетням о Лизе, которые обычно прекращались скоротечным романом Мустанга с очередной вольнонаёмной красавицей. Этим скандалам в каком-то роде даже завидовали. И Гаррисон тоже завидовал, и сегодня ночью он наконец-то смог признаться в этом самому себе. — Я знаю недалеко пекарню, через час они начинают месить хлеб и сделают нам чай, если попросим. Я теперь плохо сплю, Лиза, и буду рад поболтать с тобой как в старые добрые времена. Она кивнула, разглядывая серую полоску далёкого рассвета. Конечно, это было никакое не свидание, но Гаррисон понял, что её штабные дела с полковником Мустангом сейчас шли совсем плохо.***
Небо затягивала расползающаяся чёрная туча. Ветер усиливался. Ал не любил грозы — в конце концов, он был цельным куском металла, идеальным проводником для электрического тока, клубящегося в громовых облаках. Ходячие стальные доспехи притягивали молнии лучше любого дерева в поле, и это могло доставлять определённые неудобства его спутникам из плоти и крови. — Сэр, мы не могли бы поторопиться? — аккуратно поинтересовался Ал у возницы. Телега зеленщика громыхала по мостовой, а его меланхоличная пегая лошадь пару раз останавливалась пожевать клевера на обочине. — Куда торопиться-то, — старик дёрнул вожжами и причмокнул своей пегой подружке. — Сейчас дождь польёт, — задумчиво сказал Эд, после недавнего эпизода с фосфором он был паинькой. Хотя, надо признать, никаких санкций от полковника не последовало. Вчера утром в гостиницу заехал младший лейтенант Хавок и отвёз братьев на вокзал, между прочим, на комфортабельном паккарде полковника, в салон которого Ал помещался целиком. И сегодня они путешествовали менее комфортно на нераспроданных клубнях молодого картофеля, кукурузных початках и морковных россыпях. Ал посмотрел на удаляющуюся рыночную площадь Иствуда. — Польёт, — согласился старик с Эдвардом. Кажется, пегая лошадь стала везти ещё медленнее. Ал тяжко вздохнул. Братец оказался прав, быстрее было бы пойти пешком от станции: Иствуд — маленький городок с кирпичным заводом и фермами, раскиданными по сразу за его окраинами. В тучах полыхнула первая молния, и крупные капли дождя застучали по стальному доспеху Ала. — Ладно, старик, дальше мы пешком, — Эд спрыгнул с телеги. — Пошли, Ал! — Спасибо, что подвезли, — крикнул Ал. Телега встала, а пегая лошадь снова нашла траву на обочине. Воздух стал свежим и влажным — ещё чуть-чуть и польёт как из ведра. Эд задрал голову на небо, потом задумался, прикинув направление ветра, и, наконец, решил: — Пойдём напрямую через лес. — Братец… — Так быстрее, — Эд пожал плечами. — И мы сразу заметим чёртовых собак. Ну, собаки господина Кролла в прошлый раз действительно прибавили неприятностей. Ал не горел желанием снова увидеть мрачный дом на отшибе дороги, обнесённый бетонным забором с воткнутыми бутылочными стёклами. Как мог учёный, написавший книгу о легендарном Акиме из Мехена, прозябать в такой безвестности, одиночестве и нищете? Если верить местным жителям, он годами не выходил с собственного двора, и люди догадывались, что старик ещё жив, по собачьему вою в вольерах и скромным заказам провизии у бакалейщика, господина Мура, один из поставщиков которого как раз прокатил их на телеге. Ал бодро шагал за братом под усиливавшимся дождём. Ещё сухой подлесок, наверное, пах мхом и сосновыми шишками. В Ризембурге не было таких лесов, всегда затемнённых, даже летом, с болотцами и буйным разнотравьем. Эд уверенно шёл вперёд. В давние времена Иствуд окружала непроходимая чаща, но теперь всё, что осталось — это зелёные заплатки вокруг оврагов с ручьями. Древесина была нужна военным. Овечьи фермы были нужны военным, а исполинские сосны — нет. Ал вздохнул. Где-то полыхнула молния и раздались далёкие раскаты грома. Гроза уходила, но дождь не переставал. Ал заметил под ногами грибы и дикую малину. Вот это да! Надо рассказать Уинри. В Ризембурге, у Рокбеллов, росла малина, несколько кустов, которые Уинри посадила ещё со своими родителями. Дикая малина считалась ароматнее и слаще. Ал достал свой блокнотик и сделал пометку. В грибах он разбирался не очень хорошо. Он даже не помнил их запах. Ал оторвал красную шляпку с белыми крапинками и её поднёс к прорезям своего шлема: конечно, ничего не произошло. Он мог только видеть бархатистую поверхность, усеянную мелкими капельками дождя. По перчатке Ала пополз муравей. — Это мухомор! — заорал Эд. — Положи на место! — Да, братик. Ты где? — Я здесь. Мы заблудились. Ал, грохоча, побежал к брату. Эд понуро стоял у какого-то оврага. Внизу шумела бегущая вода и зеленела крапива. Он был насквозь мокрый от дождя. Ал не чувствовал холода, жары или влаги, только тихий стук капель по металлу, если дождь усиливался, или он выходил на открытое место. — А если найти высокое дерево? — И что, Ал? — Можно залезть на верхушку и увидеть дорогу. Я читал об этом в книге. — Ладно. Куда надо лезть? Эд задрал голову и крутил её по сторонам, он был как рассерженный щенок овчарки, вымокший до нитки. Ко всем проблемам, брат был ещё ужасно голоден, ведь они не успели остановиться перекусить, и последний раз Эд ужинал в гостинице. — Нет, братец, полезу я. Если что-то случится, ты меня починишь. — Тогда не падай мне на голову. Ал выбрал сосну. Тут росли в основном сосны. Он подтянулся на нижней ветке и забросил ногу повыше. Правая перчатка сразу же вляпалась в смолу. С его габаритами лезть по веткам было не очень удобно. Ал не останавливался и редко смотрел вниз: сначала он видел полянку с белобрысой взъерошенной головой брата и его яркий красный плащ, который болтался на нём мокрой тряпкой. Потом полянка ещё больше уменьшилась и стала размером в две сложенные ладони. Сосна дрожала и качалась под весом тяжёлых доспехов. Птицы разлетались в стороны, особенно отчаянные отгоняли большого стального человека от своих гнёзд. Переполох перекидывался на другие деревья. — Извините, — говорил птицам Ал, — я здесь на минуточку. Он устроил ноги на раздвоенной ветке, держась за шатающуюся макушку сосны, и увидел железнодорожную станцию Иствуда. Они совсем недалеко отошли от города. Дорога была чуть правее. Наверное, они с братом сделали лишний круг, или два лишних круга — в любом лесу легко заблудиться. Красные крыши фермерских домиков карабкались на соседний холм, а сразу за лесом начинались поля с ровными грядками овощной рассады по обе стороны от речушки, вытекающей прямо из оврага с крапивой — меньше мили пешком. Верхушка сосны треснула, и Ал под птичий гомон полетел вниз. Он ломал своим весом ветки и упал прямо на куст малины. Шлем откатился к ногам его старшего брата. — Ты в порядке? — спросил Эд. — Да! Ни царапины! У моего тела есть ряд преимуществ. Нужно идти вдоль оврага, братец, а не через него. Эд ничего не ответил, он хмуро подал шлем, и они двинулись вдоль оврага, продолжая пугать белок и птиц. Мелкий дождь всё ещё барабанил по латам Ала. Наконец, лес расступился, и они наткнулись на дорогу с каменным мостом через овраг. По мосту, никуда не спеша, ползла телега с пегой лошадью. — Бегом, братик! Это старик Эйб! — Вижу! — закричал Эд и бросился следом. В тучах на горизонте вспыхивали молнии, но гремело очень далеко. Братья снова запрыгнули на гору овощей, возница слегка притормозил. А пегая лошадь фыркнула в их сторону с очевидной усмешкой. Телега, как ни в чём ни бывало, вползла на холм, сосновый лес оставался слева, а справа на мили расстилались фермерские поля, омытые непрекращающимся дождиком. Мрачный дом с бетонными воротами темнел прямо впереди. Ворота издалека казались щербатой улыбкой. Братья переглянулись: сегодня всё выглядело не так, как в прошлый раз. Не лаяли собаки, мастер Кролл в ночном колпаке не наставлял на них ружьё из бойницы, главное — не было слышно ни звука, только шуршание дождя по листьям, фырканье лошади и кряхтение возницы. — А ты, старик, говорил, что господин Кролл за ворота и носа не высунет. — Старый Эйб правду тебе говорит, за двадцать лет ни разу не видел его за воротами, — сказал старик-возница и остановил лошадь. Кобыла с радостью принялась объедать листья придорожных одуванчиков. — А ворота открыты, господин Эйб, — заметил Ал и спрыгнул с телеги. — Ну тогда старый Эйб и поглядит, что там, ребятки. Старый Эйб с неожиданным проворством соскочил с деревянных козлов и привязал поводья к почтовому ящику Кролла. Рядом был сооружён навес, предназначенный для оставления заказов из лавок и крупных посылок. Внутри кто-то написал инструкцию и предупреждал о последствиях пересечения частной собственности. Эйб скрылся за воротами. Интересно, думал Ал, знал ли старик господина Кролла? Или просто оставлял еду в условленном месте? Все алхимики на старости лет превращались в таких сумасшедших отшельников, или им с братом повезёт больше? Когда Альфонсу едва исполнилось десять, а Эдварду — одиннадцать лет, они попытались воскресить мёртвую мать. Этого достаточно для грядущего безумия в одиночестве? А что, если Ал закончит свои дни в таком же мрачном доме, в окружении мяукающих кошек в его доспехах? — Братик, подожди! Эд хлопнул в ладоши трансмутировал из своей автоброни обоюдоострый клинок: — Что-то мне это не нравится, Ал. Иди следом. — Лучше тебе держаться за мной, если мастер Кролл снова спустит собак! — предупредил Ал. Эд отмахнулся. Мелкий дождь не переставал барабанить по броне Ала, запачканной сосновой смолой. Вода капала в садовых бочках, пегая лошадь у ворот фыркала и трясла головой. В воздухе полыхнуло голубым свечением, хотя это могла быть далёкая вспышка молнии. Странное ощущение, что за ними тайно наблюдают не отпускало. — Эй! Есть кто? — заорал Эд, приложив ко рту руки. — Старик, куда ты подевался? Мастер Кролл! Мы хотим просто спросить про вашу книгу. Мы алхимики! Я — государственный алхимик Эдвард Элрик, спускать на меня собак — это государственное преступление! Мы не причиним зла. Мы защитники простого народа! — Братик, твоя речь, как всегда, впечатляет, — сказал Ал с очевидным ехидством. — В прошлый раз именно на «защитниках народа» появились собаки. — Ты не помогаешь, Ал. Внутри кирасы с запечатанной душой послышалось сдавленное хихиканье Альфонса. Они осторожно пересекли лужайку. Мокрая трава чавкала под ногами. Здесь не было ни дорожек, ни клумб, ни огорода. Вокруг дома валялся самый разнообразный хлам: старые колёса, ржавый велосипед, вёдра, фонари, старинный четырёхместный фаэтон со сгнившими бархатными сиденьями, какие-то железные штуки, похожие на треноги от фотоаппаратов, непонятные цилиндры, водопроводные трубы, сварочная маска и огромная куча пустых жестяных банок от собачьего корма. Неожиданные сюрпризы в виде собачьих экскрементов или засохшей еды тут и там заставили Эда брезгливо поморщиться: — Фу, воняет тухляком. Эйб! Куда ты подевался, старик?! Сейчас Ал мог поблагодарить судьбу, что из всех шести чувств у него остались только зрение и слух. Двор мастера Кролла выглядел настоящей смердящей свалкой. Эд сделал знак, что им надо разделиться. Они начали медленно обходили дом с разных сторон. Ал приготовил мелки, для рисунка круга трансформации, но похоже, ему надо рассчитывать только на свою ловкость. Дождь усиливался. — Ал, ты как?! Альфонс хотел крикнуть, что с ним всё в порядке, но именно в эту секунду он пошатнулся. Его нога в старинных рыцарских сабатонах поскользнулась в липкой луже. Ал наклонился и заметил, что трава вокруг была чем-то забрызгана. Он переставил ногу, пытаясь сохранить равновесие, шагнул назад и едва не наступил на чьё-то тело. Старик Эйб лежал лицом вниз, раскинув руки по обе стороны от металлической стелы со следами алхимической трансмутации. Рубашка старика почернела от крови и воды, седая голова превратилась в месиво, череп раскололся, и серое вещество перепачкало траву, как разбитая тарелка с пудингом. Тело не успело окоченеть, он был тёплый и мягкий, совсем как живой. Несколько минут назад он был живой и причмокивал своей лошади. Ал чуть присел. Он облокотился на какие-то связанные друг с другом бочки, и они, грохоча, покатились во все стороны. Ал перешагнул через ноги Эйба и заметил быструю тень в окне первого этажа. — Альфонс! — снова позвал Эд за домом. — Что у тебя за грохот? — Я в порядке. Но мистер Эйб нет. Кролл скрывается в доме, Братец! Будь осторожен! — Нет, он здесь, — глухо отозвался Эд, — он мёртв уже несколько дней вместе со своими собаками. Они встретились у заднего крыльца. Дождь стучал по крыше, вода пенилась в кровавых лужах на полу собачьих вольеров. Все были давно мертвы. Дверь внутрь дома была распахнута настежь. Ал увидел на пороге оскалившуюся собаку с порванным горлом. Мастер Кролл сидел неподалёку, прислонённый лицом к стене, словно наказанный ребёнок. Его тело уже почернело и раздулось от гниения. Ал наклонился над ним: Освальд Кролл был не так уж стар, болезненная худоба и отсутствие половины зубов в нижней челюсти добавляли ему лет, но он выглядел ровесником их отца, каким Альфонс навсегда запомнил Хоэнхайма. В спине мастера Кролла виднелись две огнестрельные дырки. Его заставили сесть лицом к стене и застрелили. А бедняга Эйб, очевидно, был убит с помощью алхимии. — Эд, — прошептал он, — я зайду в дом первым, у этого гада оружие. — Чёрт, — зашипел Эд, — что здесь происходит? — Я видел человека: только что он совершил преобразование в доме и спокойно расхаживает по лестнице, — Дерьмо! Кто это вообще такой? Ал был склонен согласиться с братом. Это всё выглядело как собачье дерьмо, которого во владениях покойного мастера Кролла имелось в избытке. Он поднял перчатку пальцами вверх и зашёл в внутрь. Было темно и пыльно, обои полосками свисали вдоль стен. В центре холла, к удивлению Ала, был телефон и какой-то сложный аппарат, похожий на дистиллятор. На полу хрустела грязь, летали комья собачьей шерсти. В полумраке мало что можно было разглядеть, но Ал увидел вход в подвал или чулан с освещённой лестницей. На ней, отбрасывая тень на ступени, стоял очень высокий и тощий молодой человек — какой-то парень с рыжей копной волос и тонкими болезненными чертами лица. Он улыбался. — Приветствую тебя, anima fratris, — продекламировал рыжий. — Запечатлённый метод удержания анимы видится мне крайне ненадёжным. Энергии одной души недостаточно. — Что ты там несёшь?! Сейчас ты получишь, гад! Ты убил старика! Эд, как обычно, бросился в бой. Рыжий, вероятно, ожидал подобного, поэтому он приложил руку к стене с огрызками заплесневелых обоев, и весь дом осветился как на торжественном закрытии Ризембургской ярмарки. Здесь были десятки алхимических кругов трансмутации. И он активировал их все. Незнакомец словно подготовился к встрече незваных гостей. Ал моментально вспомнил про металлический штырь в саду, ставший роковым для старика Эйба, и толкнул брата под себя. Эд с проклятьями хлопнул в ладоши и, судя по сдавленному стону, он попал в рыжего. Вспыхнул ещё один круг, где-то под рукой Ала. И их отбросило назад. Дом ходил ходуном. — Чёрт! Моя нога. — Не шевелись, братец. — Что же, — произнёс рыжий. Его бледное лицо пересекала свежая рана, но крови не было видно. — Я опаздываю и вынужден пренебречь гостеприимством. Уверен, мой старый друг Оззи, вам бы всё здесь показал, но к несчастью, предатель умирает как предатель. Вор умирает как вор. До встречи, anima fratris. Я прощаю тебя и твоё маленькое стальное жало. Твоя запечатлённая энергия нестабильна и имеет короткий ресурс. Помни это. — Стой! — заорал Эд. И в эту секунду всё рухнуло, как карточный домик. Ал слышал грохот перекрытий, но его брат успел хлопнуть в ладоши, и две стены, возведённые алхимическим преобразованием, укрыли их щитом. Потом всё стихло. Они выбрались из завалов. Дождь прекратился. Оборванные электрические провода искрились от влаги. — Полковник будет нам много должен за эту поездку. Нас чуть не убили, — пробормотал Эд, — и этот рыжий гад назвал тебя стальным жалом! Назвал моего младшего брата стальным жалом! Да я его только за это прибью! Ал мог бы вздохнуть, но в доспехе он не спал, не ел и не дышал. Он залез повыше на руинах дома мастера Кролла и увидел удаляющуюся машину. Она выглядела очень странно: ну то есть, Ал много повидал самодельных механизмов в мастерской Рокбеллов, но эта штука явно взяла бы приз на конкурсе самых странных самоходных механизмов. И она двигалась довольно быстро, хотя по хаотичной траектории. Какое-то бешеное яйцо с велосипедными колёсами. — Нам надо связаться с полковником Мустангом, братец. Эд согласно кивнул и поморщился от боли в ушибленной ноге: если что-то падало ему на ногу, то непременно на живую, на правую.***
Они бредут в его руки сами, как глупые пугливые овцы. Смазливое болезненное лицо подкупает и вызывает жалость. В эти душные летние дни он чувствует себя собирателем. Воспитанница миссис Финли — великолепный образец материала. Он протягивает руку — и получает всё, что захочет. Его великий узор, его божественная мозаика, складывается из маленьких кусочков. Его терпению можно позавидовать. Он ждёт самый важный, но пока неогранённый бриллиант, без которого идеальное творение превратится в хаос. Его подстёгивает азарт коллекционера, он чувствует собственное величие творца. Когда-то он был мерзко зависимым от такого восторга. Но время тщеславия прошло. Сейчас он видит одну лишь энергию, он просветлён божественной задачей. Он оставляет наносное и всегда выигрывает. Легко выигрывать у овец. Овцам нужно их стадо, пастух и волк. А он — ни то, ни другое, ни третье. Он придёт и возьмёт: шерсть и мясо у - овец, ружьё и плётку — у пастуха, и, конечно, он украдёт шкуру у волка. Он улыбается, настраивая недавно приобретённый бинокль. Он просчитывает риски, сейчас ему нельзя ошибаться. Вместилище его сокровища всегда вооружена и осторожна. Но он завидует собственному терпению. Сама Вселенная возвращает потерянное двадцать четыре года назад. И он великодушно прощает. Время не значит ничего, если в твоих руках совершенная материя для катализатора, подходящее вместилище и терпение. Вчерашнее приключение, наверное, будет стоить ему этого тела, но он успел вернуться к вечеру. Его тайник нашли военные — это немного удручает. Он так старался! И бумаги Оззи бесполезны. Оззи всегда был бесталанным нахлебником. Этот червь-сабсайз не заслужил прощения после предательства своего мастера. Это он его мастер! Он карает! Он! А не хаттский мальчишка, по воле случая повстречавший старика, провонявшего ртутью. Ртуть — разве это эликсир жизни, разве это материал для катализатора? Как хаттский ублюдок смог вызнать великий и единственный закон вселенной? Оззи не узнал, хотя прислуживал и старался. Он всего лишь трусливый предатель. Пуля — это равноценный обмен за предательство, несмотря на все оправдания и мольбы. В конце концов нельзя присваивать себе чужую книгу. Его душит хохот. Сабсайзы всегда крадут книги, они списывают, они копируют и пожирают разум друг у друга, как настоящие копошащиеся в помоях черви. Он всего лишь справедливо покарал Оззи. Пусть теперь напишет книгу о своём истинном Учителе. Пусть напишет книгу о нём. Хотя о нём написано достаточно книг. Он очень популярен. И это известным образом доставляло неудобства. Смех снова вырывается из него, как газ под давлением, и он прикрывает лицо трясущейся рукой. Рыжие волосы липнут ко рту. Как хорошо, что мёртвые не пишут книг. Он продолжает тихо смеяться. Но потом на его бледном лице проступает беспокойство: она не вернулась домой. Он слышит гул поливальной машины и нарастающий шум утреннего города, но в её квартире сохраняется тишина. В это время, обычно, она уже спешит на пробежку или на службу. Она всегда так занята. Он отшвыривает бинокль и больше не улыбается. Он понимает, что скоро ему будет нужен новый сильный катализатор и новое тело. Бэзил Лампспринг больше непригоден для использования в качестве сосуда. Он подыщет себе другое вместилище. Только не семифутовые доспехи, вспоминает он, и снова хихикает. Он покидает свой наблюдательный пост и тщательно маскирует вход. Его умению прощать можно только позавидовать.