Одиннадцать месяцев спустя, Централ, Государственная служба судов и трибуналов, июль 1913 года.
Маэс Хьюз с тоской смотрел на стопку отчётов и предписаний, скопившихся сбоку от чёрного телефонного аппарата. Он вытянулся, хрустнув пальцами, и обмакнул перо ручки в чернильницу. Он ничего не имел против делопроизводства, но эта бумажная волокита каждый раз выводила его из себя: особенно потому, что у него, единственного следователя в чине подполковника, до сих пор в штате не было секретаря или писаря. Он вспомнил лысую физиономию Клемина и метнул ручку в зашарпанную дверь как копьё. В этот момент дверь открылась — главный рабочий инструмент военной бюрократии исчез в руках великана, возникшего на пороге. — Подполковник Маэс Хьюз? — пробасил великан, озираясь. Он явно думал увидеть офис побольше и посолиднее, а не жалкий закуток без окон с единственным письменным столом и выцветшей административной картой страны. Как и все Армстронги, он был одет с иголочки, а его выправке мог позавидовать сам фюрер. Если не знать подробностей его скандальной карьеры, внешность майора Алекса Луиса Армстронга идеально подходила для военного агитационного плаката. Но Хьюз знал. — Майор Армстронг, чем обязан? — Прибыл в ваше распоряжение по делу Хорста, сэр, — отрапортовал Армстронг и отдал честь. — Дело Хорста? Армстронг положил на стол тощую папку, которую принёс с собой, и пойманную в полёте перьевую ручку Хьюза. — Но почему созвали трибунал? Спустя полгода? — Решение фюрера, сэр, — голубые глаза майора Армстронга светились безмятежностью. — Бригадный генерал Клемин получит приказ позже. Он с вами свяжется. Я из резиденции фюрера. «Ну конечно, вы, златовласые аристократы, со всеми на короткой ноге», — проворчал про себя Хьюз, раскрывая папку. Там было негусто: рапорт местных жандармов, заключение трёх экспертиз и уже пожелтевшие фотоснимки полдюжины трупов, найденных в доме алхимика, Джейкоба Хорста, и на соседней ферме. И как это следовало понимать? Почему дело отправили в трибунал по приказу главного человека страны? — Фюрер хочет исключить злой умысел или преступление, совершенное в отношении государственного алхимика. — Бывшего, — поправил Хьюз. Майор Армстронг, служивший полтора десятка лет Могучеруким Алхимиком на благо государства, пожал своими огромными плечами: — Для таких псов, как мы, окончательная отставка не предусмотрена. На столе резкой трелью зазвонил телефон. — Это Хьюз, — он поднял трубку. Внутренняя линия судебных департаментов неудобно экранировала эхом его собственного голоса, чтобы все догадались, что канал связи надёжно засекречен. — Да, сэр. Сейчас буду у вас. Его вызывал в отдел Клемин — как и предсказал этот могучерукий великан, появившийся на пороге солнечным утром в пятницу. Он положил трубку и пригляделся к Армстронгу, который всё ещё стоял на вытяжке и ожидал его приказов. Хьюз поправил очки и встал. Он будет идиотом, если не купит вечером пива, чтобы отпраздновать неожиданную протекцию от самого фюрера и редкую возможность услышать неуверенное блеяние Клемина по телефону. — Располагайтесь в моей ставке, майор. — Благодарю вас, сэр. Хьюз развернулся на пороге, слегка поморщившись. Майор Армстронг пытался уместиться на единственном стуле для посетителей и случайно занял собой всё пространство небольшого кабинета. — Можно просто Хьюз, я не люблю формальностей. Хьюз вышел, не заметив искреннюю улыбку Армстронга и лёгкий вздох облегчения. Из всех четырнадцати государственных алхимиков, оставшихся в армии, майор Армстронг был самым нетипичным и заметным. Хьюз усмехнулся: он совсем забыл про знаменитого вундеркинда Восточного штаба, служившего под шефством Роя. Кто знает, насколько деревенский (по слухам) мальчишка был готов строить военную карьеру в будущем. Сам майор Армстронг на много лет застрял в одном чине, несмотря на всё влияние своей богатейшей семьи. Станет ли городишко, в котором кто-то убил Хорста и сжёг до пепла его тело, трамплином для амбиций одного из Армстронгов? Белтон попадал под юрисдикцию крепости — приграничной твердыни Бриггсовых гор. Это было знаменитое место дислокации неистовых медведей северной армии и их ледяной королевы. Вот почему фюрер сделал вторым следователем майора Армстронга — намечалась настоящая аристократическая дуэль, но для начала Хьюзу предстоит увидеть физиономию этого коррумпированного говнюка, бригадного генерала Клемина, и надышаться вонью его сигары. Он дьявольски усмехнулся и стал подниматься по лестнице широкими шагами.***
Она откинулась назад, тусклый уличный свет заскользил по её коже, блестящей от бусинок пота. Она танцевала на нём, похожая на разнузданную богиню или кого-то ещё в этом роде. Волосы прядями липли к шее и груди, не скрывая возбуждённо торчащие соски. Она прикусывала свои губы, пока её тело раскачивалось на нём, опускалось и поднималось в заданном темпе. Он поддерживал это парение, сжимая её бёдра внизу, и каждый раз, когда её чувствительная задница на секунду зависала в воздухе, её ноги дёргались от наслаждения, а изо рта вырывался глухой всхлип. Ей нравилась эта игра: она любила контролировать, когда он оказывался внутри, и не то чтобы Рой был сильно против. — Ты можешь сказать мне, как тебе хорошо, — прошептал он, приподнявшись и упираясь руками в ритмично скрипящий матрас. — Твои стоны — это приятно, но недостаточно. Я хочу услышать устные признания. Она ничего не ответила, и тогда он захватил губами один из её сосков. Её грудь была неоспоримым сокровищем вооружённых сил Аместриса, он думал об этом, обводя языком вокруг затвердевшей кожи тёмно-розовой ареолы. Ему нравилось извлекать из её тела звуки, срывающиеся в стоны, как из флейты. Ему нравилось думать, что всё скрытое под синей военной формой иногда принадлежит только ему. Она не переставала двигаться, горячее трение её тела стало ощутимо сильнее и приятнее. Они проникали друг в друга глубже и теснее. Наконец, она раскрыла свои ореховые глаза и сфокусировала на нём взгляд, подёрнутый пеленой удовольствия. — Я напишу об этом рапорт. — Это незаконно, лейтенант, — он сжал пальцы на её ягодицах, и она снова задрожала внутри своего тела и снаружи его. Он был очень близок, поэтому болтал, чтобы дать ей нужное время. Обычно он вспоминал сгорбленную над стеклянным дистиллятором фигуру её отца, чтобы не финишировать первым. — Заткнись, — приказала она, насаживаясь своими бёдрами всё отчаяннее и грубее, до боли продавливая пальцы в его плечи. Мастер Хоукай, явившийся как призрак в голову Роя, уже ничем не помогал. В эту минуту он был готов кончить. Он захватил её рот со сбитым, неровным дыханием и поцеловал. Когда их языки столкнулись, вспышка оргазма распространилась от паха до головы, как взрывная волна, идущая по нервным стволам и мышечным клеткам. Он кончил, нежно покусывая её нижнюю губу, ощущая собственные слюни и пот на её подбородке. Лиза коротко и сдавленно вскрикнула, её тело содрогнулось и обмякло. Она продолжала сидеть на нём верхом, потом опустилась и положила голову на единственную подушку. Всё же они привыкли многие вещи делать синхронно: сдавать отчёты в архив, спускаться на ланч в кафетерий и друг за другом кончать, если у них была всего пара часов от короткой июльской ночи. Они лежали рядом и тяжело дышали. В окно без штор лился жёлтый уличный свет. Ночной воздух успел остыть от жары, но всё ещё пах бетонной пылью. Неминуемо приближался тот самый момент, который он ненавидел. Они оба понимали, что Лиза должна собрать свои вещи и уйти. Он понимал, что ничего из этого никогда не должно было случиться. Но они просто молча лежали рядом, соприкасаясь плечами и глядя в потолок, испещрённый игрой тени и света. Где-то затормозила машина. Где-то заплакал младенец. Где-то приглушённо работало радио. Город жил своей жизнью, как и всегда. — Ты не придёшь и на этот чёртов приём? — Нет. Он промолчал, борясь с желанием взять её за руку, затащить под одеяло, пройтись пальцами по её ребрам, по идеально плоскому животу, на этот раз извлекая из неё смех на самой высокой, чистой ноте. Но это противоречило всем правилам. Разрядка завершилась. Теперь лейтенант находилась далеко, даже если он чувствовал запах её кожи и тонкий аромат от лавандового шампуня на волосах. — Согласно протоколу, офицеры в звании младше капитана не допускаются, — напомнила она, слегка коснувшись губами его предплечья. — Тебе нужна другая спутница. Разговор был закончен. Она встала и присела на край кровати. Он хорошо видел линии её татуировки. Она начала одеваться, и холод забирался глубоко под его кожу, мертвечина всегдашнего одиночества и взаимной тоски. Это дерьмо всегда происходило, когда она собиралась уйти. У них было много работы, много причин обложиться бумагами до понедельника: квалификационный экзамен, благотворительный приём и новая террористическая группировка. Он собирался сказать ей, что генерал-лейтенант Грумман без труда изменит протокол любого официального мероприятия, если захочет. Но это тоже было против их правил, поэтому он промолчал, разглядывая аллегории пламени, горения и энтропии атомов, красной киноварью запечатлённые на её коже. — Лейтенант… Она повернула голову, наполовину застегнув пуговицы своей блузки. Она переоделась в гражданское — очень умно и предусмотрительно. Рой хотел сказать, что при любом раскладе уважает её выбор, уважает её принципиальность, но это не вязалось с обстановкой его маленькой квартирки, где пахло их пятничным сексом, где только что они трахались, не в силах отцепиться друг от друга, едва за ними закрылась входная дверь. — Я знаю, сэр. — Лиза Хоукай пристегнула к бедру кобуру и опустила подол юбки. Второй револьвер разместился в сумочке из змеиной кожи, которую она забыла здесь три недели назад. — До встречи в понедельник. Извините, что вам пришлось взять работу на выходные, полковник. — Всё в порядке, лейтенант. До встречи в понедельник. Она вышла, неслышно закрыв входную дверь. Рой надел штаны и подошёл к окну, наблюдая, как она идёт по пустынной улице, стуча каблуками, заходит за край дома, и через мгновение оживает мотор его машины. Вот и всё. Лейтенант Хоукай уехала, не забыв оставить ему документы и большой архив личных дел в картонной коробке. Рой знал, что Грумман всё равно доберётся до неё, и хотел сделать неизбежное контролируемым процессом, но лейтенант Хоукай была чудовищно упряма и игнорировала прямые приказы своего старшего офицера, когда хотела. И это удавалось ей почти всегда. Но генерал-лейтенант Грумман, командующий Восточной армии, не был полковником Мустангом. В этом заключалась часть проблемы, которую полковник пытался решить до ежегодной аттестации государственных алхимиков и ежегодных квалификационных экзаменов младших офицеров. Лейтенант Хоукай должна была остаться в Ист-Сити ещё на один год, и только Грумман мог остановить её возможный перевод в другой штаб армии. Если для этого ему нужно притащиться на званый ужин в воскресенье или вальсировать на благотворительном приёме — он воспользуется любой возможностью. Рой проводил взглядом габаритные огни своего паккарда, вырулившего с второстепенной дороги на Гросвенор-стрит, и отправился в душ. Остаток ночи он проведёт на диване — это была одна из его нелепых традиций, посвящённых ей. Если бы она узнала, что после её ухода он никогда не меняет простыни и тайно хранит для неё кружку с зубной щёткой в шкафчике своей ванной комнаты. Но это было против правил. Рой раскрутил вентили, наклонив голову под колкими струями горячей воды. Он не смывал с себя грех, он снова ощущал себя целым, живым и настоящим. Когда он вернулся в гостиную, обёрнутый в полотенце не первой свежести, он заметил, что трубка телефона сдвинута. Он вернул её коленом на место, и телефон тотчас истерично зазвонил. — Мустанг слушает… — Рой, какого чёрта! — на другом конце провода грянула джазовая музыка и раздался взрыв женского хохота. — Я звоню тебе с десяти вечера. Где тебя носит? — Хьюз? — Очередная леди на одну ночь? — Отвали! — Я взял себе пинту пива и орешки, знаешь ли, женатым мужчинам нельзя находиться в подобном месте. Но раз ты говорил, что это самый надёжный канал связи для экстренных случаев, я здесь, среди соблазнов, красоток и танцев, пытаюсь тебе дозвониться! В трубке снова послышалась музыка и веселящиеся голоса. Рой всё понял. Он присел на спинку дивана и задрал ноги на кофейный столик с разбросанными вокруг бумагами. На полу валялась смятая военная форма офицерского образца двух размеров и коробочки от лапши из соседней синской забегаловки. — Я тебя слушаю, Хьюз. — Ты знаком с Джейкобом Хорстом? — Алхимик Чёрного солнца, работал с органическими горючими материалами. Он прошёл аттестацию и подал в отставку, кажется, лет семь назад. Видел его один раз в жизни. — Он мёртв, — сказал Хьюз, прерываясь, чтобы сделать большой глоток пива. Рой щёлкнул по трубке. Ему бы тоже не помешала пинта пива. В сводках о смерти Хорста сообщалось без подробностей. — Вместе с семьёй фермера по соседству, — медленно продолжал Хьюз. — Шесть трупов и пропал архив, наличие которого подтвердила бывшая жена Хорста. Он всегда возил его с собой. Поскольку он был государственным алхимиком, пусть и недолго, созвали трибунал. — Я слышал про пожар. — Так и есть. Но дело снова открыли. На самом верху остались недовольны первым расследованием. Я еду в Белтон с майором Армстронгом. — Звучит как дерьмо. Ты же знаешь, кто был формальным руководителем Белтонской лаборатории последние восемь лет. — Поэтому я тебе и звоню в полночь, Рой! Насколько я помню, только у тебя нашёлся способ воздействия… — Отвали, Хьюз! Я вешаю трубку. — Ты бросаешь меня наедине с златокудрыми Армстронгами? А как же солидарность простолюдинов? — Хьюз шумно отпил ещё пива, его голос был фальшиво взволнован. — Как же наше братство? Всё что происходит в академии Кингстон, навсегда остаётся в академии Кингстон. — Иди домой, Хьюз, или Грейсия не пустит тебя на порог. — Моя любимая Грейсия спустится за мной в любую клоаку, — гордо сообщил Хьюз. — Она здесь, слушает джаз и пьёт из трубочки невероятно сухую маргариту. Рой вздохнул и потянул за телефонный шнур. Он хотел, наконец, напялить на свой замерзающий зад штаны, улечься пластом и заснуть, уткнувшись лицом в диванные подушки. — Будь осторожен на севере, Хьюз. Там всё выглядит дерьмом и это дерьмо на вкус, даже не пробуй. Найди старшего лейтенанта Дроннера, он дружит со старшим лейтенантом Хоукай и не обезглавит тебя фамильным клинком при встрече. — А ты, оказывается, всё же помнишь самого пристрастного инструктора Кингстона, малыш Рой. В баре мадам Кристмас грянула музыка, заглушив хихиканье Хьюза, и Рой повесил трубку. Он улёгся на диван, и влажное полотенце свалилось с его задницы. — Грёбаное дерьмо! — выругался он, и где-то, за пару кварталов, на его вопли отозвалась пожарная сирена. Остальной Ист-Сити безмятежно спал, что было редкостью для развесёлой летней ночи перед долгими выходными.***
Ошибка. Снова ошибка. Он проверяет свои расчёты в десятый раз, сверяется с разрозненными рукописями нерадивого сабсайза. Это негодный дубликат. Подделка! Дрянной мальчишка его одурачил. Это не бумаги хаттского ублюдка, хитрый белобрысый червь надёжно всё спрятал. Он проверяет каждую строку, аккуратно выведенную кобальтовыми чернилами, и всё тщетно. Он откидывается назад, стараясь удержать крик ярости в горле, а потом тихо смеётся. После расшифровки его голова снова тяжёлая и неуклюжая: тело слишком быстро дряхлеет. Нужен новый, качественный материал, не от дешёвых шлюх и готовых на всё проституток. Но Сапог мёртв, его порочная плоть, должно быть, давно истлела в безымянной могиле Вест-Хэмптона, на кладбище для самоубийц и преступников. Вот что бывает, если человек предаётся своим страстям без остатка. — Мистер Лампспринг! Мистер Лампспринг! — Это орёт за дверью квартирная хозяйка с коровьими глазами и бесполезным чревом, сгнившим от инфекций. Как не вовремя! — Не сейчас, мадам! Я занят! Он старается успокоиться, вглядываясь в рукописные символы и эмблемы: две зубастые рыбы плавают в бушующем океане, чёрный дракон бьётся с рыцарем в огненных латах, вороны клюют глаза друг другу и уроборос — единственный, кто борется сам с собой — пожирает свой собственный хвост. — Вас хотят видеть господа военные. Они в холле. — Я сейчас оденусь и выйду, миссис Финли, — елейно заверяет он. Звуки шагов удаляются. Он подходит к зеркалу и смотрит на своё отражение, придирчиво оценивая недавнюю работу. Он красив, но худ и бледен. Рыжеватые локоны до плеч, мягкая, как пух, юношеская щетина, голубые глаза и бесцветные ресницы — неприхотливое местное фермерское семя. Но тело уже не выглядит здоровым. Это проблема материала. Катализатор слишком слаб и неэффективен, чтобы удержать душу, но где найти материал лучше? Он не любит рисковать, и приходится мириться с издержками. Он так близок, пламя уже озаряет его изнутри. Всего несколько неизвестных в его божественном уравнении. Он скоро закончит. Он аккуратно снимает лабораторный халат, застёгивает жилетку на все пуговицы и улыбается пухлыми губами Бэзила Ламспринга: по крайней мере, на его голове снова растут волосы.***
— Почему это случается всегда в моё дежурство? Почему? — заныл Хавок на переднем пассажирском сиденье. Он прислонился лбом к оконному стеклу автомобиля, как ребёнок, которого везут в школу. — Ну почему, мать вашу, всегда я?! Бреда бросил взгляд в боковое зеркало и включил тикающий поворотник. Они съехали с шоссе, подёрнутого дымкой свежевыпавшей росы. До Бромли, согласно указателю, оставалось меньше мили. Показавшиеся улицы сонного городка напоминали деревенские, хотя Бромли уже вливался в растущий на промышленных дрожжах Ист-сити и грозил стать новой жужжащей окраиной. — После дежурства я хотел пригласить капрала Уорд! Я уже выкупил два приглашения, я потратил десять тысяч! А теперь её уведёт кто угодно! Кто угодно, мать вашу! — Хавок повернул голову в сторону железнодорожной станции и сразу же заткнулся. Старшина Фьюри, который сидел позади с переносной радиостанцией, охнул. Бреда мрачно вцепился в руль и опустил ногу на педаль. Плотный столб чёрного дыма зловеще поднимался над крышами домов. Прямо на них по пустой дороге неслась лошадь, она тащила за собой перевернутую повозку с бочкой воды. На ратуше зазвонил колокол. С помехами включалась сирена оповещения. Гражданские выходили к дороге, пытаясь разглядеть, что случилось в центре их городка. Они натыкались на сигналящие машины и окончательно парализовали движение на узкой улице. Светофоры не работали. Чем ближе был эпицентр взрыва, тем заметнее становилась паника. Бреда вывернул руль и въехал на центральную площадь, объятую дымом. Горели киоски, газетные ларьки и круглые будки с афишами. Два человека, чёрные от гари, пошатываясь, брели от горящего вестибюля деревянной станции. Бреда выскочил из машины. — Хавок, найди жандармов: надо оцепить площадь и восстановить движение. Где носит грёбаную медслужбу? — Думаю, сюда уже едет шеф и вся кавалькада, — ответил Хавок, он тоже вылез из машины и хмуро огляделся. — Чёрт побери, тот ненормальный мудак не наврал про Бромли. — Старшина! Надо связаться с ближайшим железнодорожным узлом. Они должны срочно переделать график движения, иначе взрыв на станции будет самой маленькой нашей проблемой. Фьюри козырнул и потащил свой ранец к ближайшим телеграфным проводам. Он наверняка молился, чтобы нигде не было обрыва. Бреда хлопнул по плечу Хавока, который всё ещё заворожено смотрел на густой чёрный дым, поднимающийся в ясное утреннее небо. Он выругался, бросил на землю так и не зажжённую сигарету и побежал в сторону военной комендатуры, где обычно размещались местные жандармы. Бреда направился через площадь, чувствуя, как раскалённый воздух волнами обдаёт его лицо. Пострадавших больше не было видно, но Бреда слышал стоны из-под завалов. Он фиксировал повреждения зданий в своей голове, чтобы потом составить сметы и бюджеты. Надо было признать, что от вокзала Бромли мало что осталось. Они опоздали не больше, чем на десять минут. Взрыв, прогремевший в туалете зала ожидания, разворотил низкую платформу и железнодорожные пути обоих направлений. Воронка была как от шестнадцатидюймовой гаубицы. Бреда, не переставая кашлять от дыма, осторожно продвигался по обломкам сидений, тележек для багажа и почтовых коробок. Ещё повсюду валялись фрагменты того, о чём он предпочитал не думать: дамская босоножка; чемодан с тлеющим лоскутом, повисшем на ручке; покорёженный детский волан, в точно такой же когда-то играла его сестра. Сковывающий ужас сменился болезненным адреналиновым напряжением, словно он превращался в пружину, сжатую до упора. Бреда остановился у табло с расписанием, обугленным с правой стороны, и моментально разразился ругательствами. — Я для такого слишком толстый и старый! Эй, ты, тупой небесный мужик! — Заорал он в небо, потом стащил с себя китель, слез с перрона и бросился бежать по путям, перепрыгивая деревянные шпалы. Он пробовал бежать по насыпи щебня, но выходило ещё хуже. Тут должен быть Хавок. Тут должен быть Хавок. Эта мысль стучала в висках, колола под рёбрами, когда рот отвратительно пересох, воздух перестал насыщать лёгкие кислородом, превратившись в отраву. Ему казалось, он пробежал несколько миль. Наконец, пути завибрировали от приближающегося поезда. Это был столичный экспресс с вагоном-рестораном, бархатными сиденьями и самодовольными стюардами в белом и золотом. — Тормози! — Завопил Бреда, задыхаясь на бегу. Дымящая труба паровоза с номером и государственным гербом вынырнула из маленькой рощицы. — Тормози, твою мать! Тормози! Он размахивал своим кителем как одержимый. Когда до будки машиниста осталось не больше сотни ярдов, Бреда отскочил от путей, вытащил табельный пистолет и выстрелил несколько раз в воздух. На лице машиниста гнев сменился пониманием, он дёрнул аварийный тормоз, и весь состав с оглушительным визгом начал останавливаться. Пучок длинных искр высыпался из-под стальных колёс и литого скотоотбрасывателя ростом почти с Бреду. Искры затухали, едва долетев до земли. Бреда опустился на колени, чтобы отдышаться. Его лоб заливал пот, потому что было жарко и он пробежал чёртову милю. Он оглянулся в сторону Бромли. Выли сирены. Дым больше не валил над раскуроченной станцией. Значит, полковник появился на месте. Бреда встал и чертыхаясь побежал в сторону станции, куда инерция продолжала тащить всю махину столичного экспресса. Когда состав полностью остановился, и клапаны выпустили струи пара, сбрасывая давление, Бреда доковылял до будки машиниста, чтобы отдать распоряжение. Он нарочно игнорировал взволнованных пассажиров, которые высыпали из дверей первого класса, как монетки из разбитой копилки. Это была не его проблема, а чёртовых напомаженных стюардов в белом и золотом.***
Хьюз оглядел свою дорожную сумку и ласково посмотрел на жену. Она посадила спящую малышку Элисию на своё бедро и плавно раскачивалась. Было без четверти одиннадцать. Регулярный поезд в Норд-сити отходил от центрального вокзала через сорок минут. — Ты уверен, что не нужен бушлат дяди Генри? — прошептала Грейсия озабоченно, прижимая головку дочери к своему плечу. — Сейчас лето, милая. На Севере тоже лето. — Там горы, — она поправила воротник кителя мужа и задержала руку на его груди. — Я прошу тебя, Маэс, береги себя. — Всегда… Он не закончил, потому что в эту секунду три сокрушительных удара обрушились на дверь их новой квартиры. Несколько редких гербариев, которые Грейсия сделала во время учёбы в университете, задребезжали в стеклянных рамках. Пуфик подпрыгнул, а бамбуковая вешалка для зонтов опасно накренилась. Хьюз нащупал острую сталь клинков, спрятанных в потайных карманах обоих рукавов, и мгновенно ощерился, заслонив собой жену и дочь. Когда он приоткрыл дверь на цепочке, ему пришлось проглотить пару проклятий из-за спящей Элисии, но, кажется, теперь было поздно. — Майор, — прошипел он, — проходите. — Подполковник Хьюз! Добрый вечер! Проснувшаяся Элисия распахнула зелёные глаза, точь-в-точь такие же как у её отца, и с восторгом уставилась на великана Армстронга, который едва помещался в двери. Грейсия тоже любопытно выглядывала из-за плеча мужа, машинально продолжая убаюкивать дочь. Все четверо застыли в прихожей, испытывая разную степень неловкости и удивления. В глубине дома загудела шахта уезжающего лифта. Майор Армстронг и малышка Элисия неотрывно смотрели друг на друга, пока глаза майора, наконец, не увлажнились настоящими слезами. Элисия потянула к нему ручки и пролепетала: — Большой дядя! Большой дядя! — Грейсия, милая, это майор Армстронг, он будет сопровождать меня в поездке. Майор Армстронг, это моя семья: Грейсия Хьюз и маленькая Элисия Хьюз. — Какое прелестное дитя! И настоящее сокровище — красавица миссис Хьюз! — пробасил Армстронг и поклонился, смахнув гербарии Грейсии со стены. Он непринуждённо поймал их на лету и тут же водрузил на место. — Ваш муж настолько великодушен, мадам, что иногда показывает сослуживцам ваши фотографические портреты. Смею сказать, они никогда не сравнятся с оригиналом. — Иногда? О! Маэс помешан на фотографиях, он готов фотографировать каждую секунду нашей жизни, — заулыбалась она. Кажется, Армстронг ей понравился, несмотря на почти снятую с петель входную дверь. — Пожалуйста, зовите меня Грейсией, майор. — Тогда я буду настаивать на Алексе, — он галантно склонился над протянутой женской рукой и поцеловал воздух в дюйме от кожи. — Хочу! Хочу к большому дяде на ручки, — Элисия воспользовалась паузой, чтобы напомнить о себе. Она продолжала влюблённо разглядывать обритую голову Армстронга с чубом льняных волос надо лбом, которые завивались прихотливым колечком. А его пышные, тщательно уложенные усы с порога произвели самое неизгладимое впечатление. Хьюз подумал, что майор Армстронг просто привык солировать грёбаным силачом на арене цирка, а все дети обожают цирк. Он не желал признаваться себе в некоторой отцовской ревности. Элисия была очень общительной маленькой девочкой, но никогда не просилась на руки к человеку, которого едва знала. Рой ни разу не держал её на руках. — Я могу? — с вдохновенными слезами на глазах спросил Армстронг, и Грейсия с улыбкой протянула ему дочь, которая тут же обустроилась на могучих руках великана. — Вверх! — звонко скомандовала Элисия, не выговаривая твёрдые согласные, и Армстронг поднял руку с ребёнком к самому потолку без всяких усилий. Она коснулась пальчиком плафона новой электрической люстры. — Вниз! Малышка Элисия поднималась и опускалась, взлетала вверх и пикировала вниз, счастливо вереща, когда эта игра ей надоела, она схватила чуб Армстронга обеими ручками и потянула его голову к себе: — Бычок! Большой дядя как бычок! — Элисия, прекрати, пожалуйста, ты делаешь больно дяде Алексу, — вступилась Грейсия, пока лицо её мужа всё сильнее напрягалось. — Он катает меня лучше папы! Теперь лицо Хьюза окончательно посерело. — Думаю, нам следует поторопиться на поезд, майор, — он развернулся к Грейсии и быстро обнял её. — Я скоро вернусь, булочка. — Я знаю, — тихо ответила она, поцеловав мужа в щёку. В её пёстрых и тоже зелёных глазах тщательно скрывалось беспокойство. — До встречи, Алекс, заходите к нам на чай. Мы с Элисией не принимаем отговорок. — Всенепременно! — прощаясь, растроганный гигант передал Элисию отцу и осушил свои мокрые глаза рукавом кителя. Хьюз подумал, что такие огромные размеры военной формы шьются на заказ в баснословно дорогом ателье. Но, кажется, прямо сейчас майор Армстронг искренне расчувствовался от игры с обычной двухлетней девочкой. — Пока-пока! — Элисия помахала рукой, после того как отец выпустил её из объятий. — Мой папочка, колючий, как каштановая кожура, снова идёт на работу! Хьюз потёр свою щетину, подхватил сумку и пошёл за широченной спиной майора к лифту. Он не обернулся, но закрепил в памяти силуэт жены с дочерью на руках: два русых хвостика Элисии, детская пижама в цветочек, летний сарафан Грейсии и её передник, сладко пахнувший пирогами и булочками. Подполковник Хьюз смотрел прямо перед собой, чтобы скопившаяся лишняя влага, наконец, испарилась из его глаз. Грейсия всё-таки засунула в его сумку тяжёлый бушлат дяди Генри и меховые охотничьи сапоги. Хьюз и Армстронг вышли из фешенебельного многоквартирного дома, в который семейство подполковника переехало из дуплекса, потому что в районе Слоун-стрит были лучшие самые школы и парки столицы. — Здесь хорошая охрана, — заметил Армстронг, остановившись перед служебной машиной из гаража фюрера. Это был катран последней модели, слепящий начищенным никелем и полировкой. — Ага, — Хьюз швырнул свою сумку в багажник, увидев там неожиданно скромный саквояж майора. — И есть прачечная. — Это разумно после дела Мунбрайта. Вам наверняка угрожали. Хьюз не ответил. Он хотел занять водительское место, но Армстронг опередил его, усевшись впереди и вставив ключ в зажигание. Он объяснил своим глубоким басом: — Разрешите мне, сэр. Вам предстоит сменить меня утром. — Что за чёрт? А как же вокзал, заказанные билеты? — Вы не читали последнюю сводку, подполковник Хьюз? Железнодорожный транспорт сегодня отменён после утреннего взрыва в Бромли. — Они до сих пор не восстановили восточную линию? Вот дерьмо. Армстронг посмотрел на него со смесью покровительственного умиления и королевской невозмутимости. Он завёл катран, и они плавно тронулись с места, направляясь на север, к трассе государственного значения NE-17. Столичные улицы опустели. Ночная жизнь кипела за рекой, в порту и Нижнем городе, а здесь, среди респектабельных офисов банков, бирж и трастовых компаний, было безлюдно. Изредка встречались грузовички с доставкой еды, конные патрули жандармов и одинокие пешеходы, спешащие по своим подозрительным делам этой душной ночью. — Так даже лучше, — пробормотал Хьюз, проверяя бумаги в своём рабочем портфеле. Майор Армстронг чуть более заинтересованно на него покосился. Хьюз заметил длинные загнутые ресницы и гладкую, весьма холёную для мужчины кожу — наверняка это были аристократические заморочки спесивой военной элиты. По обритой голове майора скользили отсветы скудного дорожного освещения. Они вынуждены были ехать медленно: впереди болтался тяжелый большегруз с брезентовым кузовом. — Мой сейф вчера пытались вскрыть. После того, как я получил доступ в Центральный архив армии. — Вот как. — Я не думаю на вас, майор, вы слишком хорошо воспитаны, к тому же вы могли сломать замок моего сейфа двумя пальцами, без дурацких попыток, изгадивших мой кабинет металлической стружкой. — Что-то пропало? — Ириски с орешками и подарок моей прекрасной Грейсии — современная автоматическая ручка. Я найду того, кто это сделал, и упеку в самую грязную камеру Вест-Хэмптона! — Хьюз грозно сверкнул очками, завершая тираду. — Что вы знаете о Белтоне, подполковник Хьюз? — Армстронг оставался непоколебимо серьёзен. Хьюз поправил очки и вытянул вперёд свои длинные ноги. Они выехали из города и мчались по пригородному шоссе. Здесь не было фонарей, только полоски света фар, которые выхватывали из тьмы знаменитые трущобы Канамы. — Предлагаю обменяться информацией, — предложил майор Армстронг в повисшей тишине. — Это будет полезно. — Белтон, население по последней переписи — восемьсот двенадцать жителей. В городе и окрестностях было три лесопилки, склады пиломатериалов, две фермы. Имелась начальная школа, амбулатория, представленная практикой господина Вернона, три лавки, универсальный магазин и трактир. Исследовательский центр находился в двенадцати милях от города. Он был основан профессором и главным ректором университета Вюрца Джорджем Шталем в тысяча восемьсот восемьдесят втором году. Финансирование велось на частные пожертвования и грант Сената. Согласно бухгалтерским документам, в лаборатории в разное время числились до сорока восьми человек гражданских и военных лиц. Первый пожар зафиксирован спустя семь лет после основания исследовательского центра. Тогда от взрыва пострадал сторож и сам доктор Шталь, находившейся на испытаниях, получил тяжёлые ожоги. Через год произошла утечка газа, унесшая жизни пяти человек, в том числе основателя лаборатории, доктора Шталя. Здания исследовательского центра серьёзно пострадали, требовался капитальный ремонт, поэтому лаборатория была официально передана северной армии. Пожары и другие чрезвычайные ситуации на объекте возникали регулярно. В тысяча девятьсот шестом году Белтонский проект было рекомендовано закрыть, а все текущие работы передать лабораториям Централа. Однако несколько алхимиков отказались уезжать из Белтона. Среди них был господин Хорст, который к тому моменту сотрудничал с проектом как частное лицо. С момента создания в исследовательском центре работало двадцать три алхимика, из них пятеро получили государственную аттестацию и военный ранг. Точные списки утеряны или засекречены. — Вам многое удалось узнать, — заметил Армстронг. — В архивах мало информации. — Там ничего нет. — Фюрер подозревает многолетний злонамеренный саботаж, в которых участвует кто-то из высокопоставленных офицеров северной армии. Хьюз присвистнул. Он многое успел повидать в жизни, но только не то, как брат копает под родную сестру. Он хорошо помнил Оливию Миру Армстронг, знаменитую дочь Филиппа Гаргантюа Армстронга, первую женщину, ставшую генерал-майором армии Аместриса. Алексу она приходилась старшей сестрой. В бытность своих полковничьих погон, она была инструктором по холодному оружию и тактической разведке в главной военной академии страны. Столичная академия, располагавшаяся недалеко от Централа, в пригороде Кингстон, сулила блестящую карьеру своим выпускникам, на этот медовый запах слеталась золотая молодёжь страны: богатенькие отпрыски военных шишек, чванливые аристократы и немного зарвавшихся провинциалов, отрастивших себе честолюбие размером с холодный хребет Бриггсовых гор. — Как долго Хорст был государственным алхимиком? — спросил Хьюз, роясь в своих пометках. — Джейкоб Хорст напрямую связан с Белтоном. Он начинал как сабсайз университета Вюрца… — Кто, простите? — Сабсайз по-другому — ученик, — терпеливо объяснил майор Армстронг. — Как вы знаете, после упразднения Университета Вюрца, алхимия вернулась к своим истокам, и теперь снова передаётся от учителя к ученику, от наставника к послушнику, и сабсайзов редко встретишь. Они появились после основания университетов около ста пятидесяти лет назад, сначала — как вольные слушатели, потом они стали многочисленной прослойкой людей, знающих теорию алхимии. Они должны были превратить алхимию из элитарной и догматичной философии, древнего запретного ремесла — в обычную профессию, служащую общественному благу и государству. Но далеко не все из сабсайзов оказались способны совершить алхимическое преобразование, хотя теоретические знания у них имелись в полном объёме. Это породило колоссальную зависть и конкуренцию. Сабсайзы были презираемы собственными мастерами-алхимиками, потому что само их существование нарушало старейший закон передачи ремесла. С юного возраста этим детям приходилось жить на положении рабов и безропотных слуг в университетах. Не все выдерживали обучение. Многие бежали, многие выбрали плохой путь, не хотели служить людям, пытались стать златоделами или наёмниками. В Белтоне работало несколько бывших университетских сабсайзов. Джейкоб Хорст был одним из них. В тысяча девятьсот пятом году, в возрасте тридцати двух лет, он впервые получил государственную аттестацию со второй попытки. Но вскоре подал в отставку и жил уединённо как обычный фермер. В сентябре прошлого года он был убит вместе со своими соседями. Подробности есть в деле. Первое расследование не выявило связи убийства с профессией убитого. Мы должны это проверить и предоставить полный отчёт фюреру. Хьюз кивнул. Он никогда не интересовался даже теоретической алхимией. Когда его лучший друг и однокурсник, Рой Мустанг, исчез сразу после выпуска и вдруг нашёлся в разгар Ишварской кампании, худой и загорелый, с рёвом огненных смерчей испепеляющих пустыню вокруг, Хьюз не сразу разгадал источник его силы. Далеко не все люди имели способность совершать алхимические трансмутации, это был дар или проклятие, что-то подобное игре на скрипке, только выглядело намного сложнее и зловеще. Алхимик Рой Мустанг сильно отличался от курсанта Роя Мустанга. А сейчас Хьюз узнавал третьего — полковника Мустанга в лучах славы его блистательной карьеры на востоке. Его друг снова менялся, по частицам переставая быть прежним, очень медленно и почти незаметно. И Хьюз был настороже. Алхимики проникали в суть материального мира, они непрерывно искали истину — в этом Хьюз их хорошо понимал. Трансмутации и превращения, принимаемые большинством людей за яркие фокусы, на самом деле были связаны с душой алхимика и тесно зависели друг от друга. — Вы были сабсайзом, майор Армстронг? — Нет, меня обучал мой дед. Это ремесло передаётся из поколения в поколение нашей семьи. Если мне будет некого обучать из потомков, секреты алхимии Армстронгов навсегда найдут забвение вместе с моим прахом. Он прикрыл веки, опустив свои поразительные ресницы, его скулы напряглись и побелели. Это мгновение слабости быстро прошло, и он сосредоточился на дороге. Но Хьюз почувствовал очень знакомое одиночество, исходящее от майора Армстронга радиоволнами. Он со всей ясностью понял, почему этого аристократического отпрыска и наследника могущественного клана так сильно растрогала его простая семья: жена и маленькая дочь. Оставалось когда-нибудь понять, что удерживало в мире обычных людей Роя, когда он так же отстранялся, если речь заходила об его жутких огненных чудесах. Они выехали на трассу. Указатели сообщали, что расстояние до Норд-сити составляет шестьсот пятьдесят семь миль. Хьюз облокотился о стекло, пробормотал извинения своему попутчику и тотчас задремал с завидной лёгкостью молодого отца.***
Ветер пригнал грозу с юго-востока. Небо быстро потемнело. Ветер бушевал в кронах огуречных магнолий, высаженных на короткой подъездной аллее. Большой дом с жёлтым фронтоном и симметричными арками возвышался над пологим зелёным холмом. Магнолии давно отцвели и шумели сочной летней листвой. Обширная лужайка расстилалась вокруг дома и доходила до живой изгороди, которая прятала глухой забор, ворота и пост круглосуточной охраны. Рой припарковался перед главным входом и выбрался из автомобиля на шелестящий гравий, придерживая от ветра шляпу. Он огляделся, но никто не вышел забрать ключи от его паккарда. Вокруг было пустынно. Резиденция Найтсбридж находилась совсем недалеко от города, но имела вид уединённого сельского поместья, возможно, раньше всё так и было. Где-то за этими магнолиями и лужайками скрывалось озеро с частным причалом и охотничьими лесными угодьями. Рой ударил в старомодный молоточек, и дверь с бронзовыми львами почти сразу же отворилась. Перед ним стоял высокий древний старик с седыми бакенбардами и слуховым аппаратом, одетый во фрак и похожий на дворецкого из детективных фильмов. Собственно, Рой видел таких только на чёрно-белом белом экране городского синематографа. — Полковник Мустанг, — от неожиданности он представился первым и тут же понял, что нарушил что-то из области благородных приличий и этикетов. — Добрый день, сэр. Я Каслтон, дворецкий, генерал-лейтенант ожидает вас в музыкальной гостиной. Пока Рой переминался с ноги на ногу, придумывая подобающий ответ, Каслтон отошёл в сторону, приглашая войти в дом, который оказался поистине огромен. Окна холла простирались вверх на три этажа, освещая гаснувшим дневным светом монументальную лестницу и верхние галереи со статуями на балюстрадах. На оконные стёкла брызнули первые капли ливня. Каслтон с выражением смотрел на гостя, и Рой наконец-то догадался отдать ему плащ, перчатки и шляпу. Дворецкий отнёс всё это в примыкающую к холлу гардеробную, размером в половину квартиры Роя, и положил шляпу на специально устроенное для этих целей приспособление, а плащ повесил на пустую вешалку. А потом с достоинством вернулся: — Прошу вас следовать за мной, сэр. Рой старался не глазеть по сторонам, не заглядывать в открытые двери комнат, бесконечной анфиладой растянувшихся по первому этажу особняка, но он заметил библиотеку, набитую бесчисленными деревянными масками, серебряными и глиняными статуэтками, свитками, экзотическим оружием и ишварскими коврами; и тут же понял, что он всё-таки в резиденции Груммана, кем бы ни был этот старик. Музыкальная гостиная оказалась небольшой овальной комнатой с мраморным камином, шёлковыми диванами и креслами лососевого цвета. Дорогие безделушки в стеклянных витринах были подобраны с большим тщанием и вкусом. Однажды Рой удостоился чести присутствовать на приёме в личной резиденции фюрера, и тамошняя обстановка выглядела намного более казённой и скромной. Он увидел Груммана, которой стоял у окна, уже залитого сплошными потоками ливня. Жара последних недель обрушила настоящий южный шторм на Ист-сити. Грумман повернулся к Рою и покачал головой. Каслтон незаметно вышел, затворив за собой двери. Рой впервые видел командующего восточной армии без военной формы. Грумман походил на немного старомодного дедушку в отлично сшитой рубашке, в жилете с брелоками на цепочке от часов и в летних брюках из тонкой шерсти. — Ты пришёл один, — констатировал генерал-лейтенант с лёгкой усмешкой. — При всём уважении, сэр, я не могу приказывать, где проводить воскресный день своим подчинённым. — Это верно. Выходит, она тоже упряма. Ну что же, будь моим гостем. Рой кивнул, усаживаясь на ближайшее кресло. Не было видно шахмат, только несколько бумаг лежали в папках на изящном столе. Там же подали чай на трёх персон. Фарфор выглядел очень дорогим и редким, как и всё в этом доме. — Хочешь выпить, Рой? — Не откажусь, сэр. Грумман налил бренди, себе чуть больше, и уселся напротив своего молодого протеже. Пару минут он молчал, отпивая глоток за глотком из тяжёлого хрустального стакана. Рой сделал тоже самое. Бренди оказался великолепным образцом дистиллята из перегонных кубов кретских винокурен. Едва ли в Аместрисе можно легально купить такой изысканный алкоголь. Рой гадал, сколько может стоить початая Грумманом бутылка, и где старик её раздобыл. За окном шумел ливень. — Тебе нравится Найтсбридж? — спросил генерал-лейтенант после долгого молчания. — Как может не понравиться такой прекрасный дом, сэр? — Мне было четырнадцать, когда я впервые увидел эти стены. Отец, как всегда, привёз овощи к чёрному входу, и пока разгружали ящики с картофелем из нашей телеги, я стоял и смотрел на этот дом, ослеплённый зеленью его парка, солнцем и всем великолепием, который Роджер Маллард смог купить за деньги. Был июль, как и теперь. Я тогда был упрямым и наглым мальчишкой, как и ты теперь, Рой. Я поклялся вернуться в Найтсбридж с парадного крыльца, и, как ты видишь, этот день настал. Рой сделал ещё один осторожный глоток бренди, чтобы унять мысли, которые понеслись галопом в его голове. Сердце колотилось. Мозг старался зафиксировать каждое слово Груммана, разложить каждую унцию информации на нужную полку — в таком деле эмоции только мешали, но Рой, конечно, сразу узнал эту фамилию. Роджер Маллард был оружейным магнатом, известным на всю страну, по прозвищу Быстрый Роджер. Это прозвище он получил за скорость, с которой бесследно исчезали его конкуренты. — Кэти была милой девочкой, но наш брак не удался. После свадьбы и всех денег, которыми нас осыпал Роджер, меня перевели в Централ, моей жене всё больше нравились столичные развлечения и всё меньше нравилась армия и моя карьера. К тому времени родилась Элизабет. Моя семейная жизнь превращалась в пошлейшую драму, но мы не помышляли о разводе: Кэти боялась возвращаться к отцу, а мне нужны были связи этого бешеного чёрта. И вместе мы любили нашего Кузнечика. Когда Грумман произнёс «Элизабет», Рой невольно содрогнулся и крепко сжал свой полупустой стакан. Он совершенно забыл, как часто использовали это имя поколения и поколения сумасбродных родственников лейтенанта Хоукай. В его голове «Лиза» давно превратилась в «лейтенанта». Это приросло к ней, стало новой кожей, защитной оболочкой, которую они оба боялись невзначай повредить. — Ты совсем не пьёшь, Рой. Между прочим, эта коллекционная бутылка старше тебя, сорокалетняя выдержка в дымных бочках из кретского дуба. Осталось так мало ценителей подобного. Мне редко удаётся выпить с тем, с кем я действительно хочу. Дела здесь обстоят много хуже, чем с шахматами. Так что уважь ворчливого старика. — Я просто задумался, сэр. — О! — Грумман деланно улыбнулся, внимательно наблюдая за собеседником. — И что же тебя волнует, мой мальчик? — Я думаю, чем должен расплатиться за вашу откровенность. Грумман откинулся на спинку дивана и рассмеялся. Он отсалютовал ему хрустальным стаканом и быстро осушил его до дна. Гроза за окном быстро истощала свои силы, превращаясь в обычный барабанящий дождь. В комнате стало светлее. — Думаешь, я тебя вербую? — В этом нет необходимости, сэр, — Рой тоже глотнул немного бренди, алкогольное тепло согревало и развязывало язык. Он видел такие представления с самого детства: мужчины и их пьяные жалобы, обиды, страхи, сожаления. — Ты давно всё узнал о ней, можешь, наконец, признаться и мне. Рой молчал. Это было глупо отрицать. — Фотография Кэтрин Маллард есть в вашем кабинете, сэр. Они очень похожи. В вашей официальной биографии в наградных книгах фигурирует девичья фамилия миссис Грумман, и указано, что вы вдовец и у вас была единственная дочь. Я просто проверил свои догадки. — А она? — поспешно спросил Грумман. Добродушие от выпитого алкоголя мгновенно слетело с его лица. — Я полагаю, сэр, старшего лейтенанта Хоукай поставила в известность младший лейтенант Каталина. — Рой подозревал, что именно в этом заключалось давнее намерение старика. Грумман отвернулся и стал отчаянно хихикать. Он снова превратился в чудака навеселе, в обаятельного эксцентрика и балагура. Генерал-лейтенант промокнул глаза платочком с вензелями и шумно выдохнул. — Так или иначе, Кэти умерла, мы остались вдвоём. Были ещё экономка, кухарка и Каслтон, но это всего лишь прислуга. Оглядываясь назад, я понимаю, что наделал достаточно ошибок, но любой отец всегда хочет для своей дочери самого лучшего. Элизабет слишком быстро выросла, у нас ничего не заладилось: она бунтовала против всего, поднимала на пики любое моё решение. А потом появился этот лохматый чёрт. Я не нашёл никаких следов, ровным счётом ничего о нём: не было никаких свидетельств, ни даты, ни места рождения, ни семьи — ничего. Он словно был призраком в университетских архивах и ведомостях. И он забрал моего единственного ребёнка и потом убил его. До сих пор не могу понять, как так вышло. Она была слишком мягкой, наивной и неопытной, с неисчерпаемой тягой к справедливости. А теперь моя глупая упрямая девочка и этот сумасшедший нищий алхимик лежат в одной могиле… Я не могу поверить в это до сих пор. Грумман замолчал в тяжёлой тишине. Рой подумал, что это была очень своеобразная версия личной жизни мастера Хоукая, но старик вдруг хрипло продолжил: — Она сбежала с ним сразу после совершеннолетия, жила чёрт знает где, пряталась от меня годами. Я нашёл её уже глубоко беременной, в большой опасности, но ничего не мог поделать… Грумман раздражённо отодвинул пустой стакан, встал и, не скупясь, плеснул себе ещё выпивки. Сделав большой глоток бренди, он принялся расхаживать по розовой музыкальной гостиной. Рой так и не понял, почему гостиная называлась музыкальной: здесь не было ничего, что хоть отдалённо напоминало о музыке. На картинах, кучно развешанных над светлыми деревянными панелями, изображались сцены охоты и феодальные баталии герцогов Аэруго. Над каминной полкой висел портрет свирепого седого мужчины с челюстью бульдога — это был знаменитый Роджер Маллард. Рой с некоторой благодарностью отметил, что дочери семейного генеалогического древа лейтенанта Хоукай очень мало походили на собственных отцов. — Она забрала своё наследство, последние деньги Кэти, и поселилась в старом деревенском доме, который ты так хорошо знаешь. А шесть лет спустя умерла при подозрительных обстоятельствах. Грумман уставился на Роя. Его глаза за круглыми очками превратились в холодные лезвия. А потом генерал-лейтенант передал ему папку поверх изящного чайного сервиза. Рой мельком увидел имена, даты, справки, донесения, рапорты, доносы. У него перехватило дух. Здесь была вся столичная жизнь мастера Хоукая в университете Вюрца, о которой Рой мог только догадываться и предполагать: профессиональная жизнь алхимика Бертольда Хоукая, навсегда пропавшая из архивов и регистрационных палат, его путь от бессловесного слуги до уважаемого всеми профессора. Рой почувствовал странный озноб, словно в его горло залетел ледяной ветер с реки. Мороз покрыл колючими мурашками его кожу. Он почти слышал шорохи старого дома, скрип половиц, шаги мастера Хоукая на лестнице, огромную библиотеку и всегда запертый кабинет, куда детям запрещалось входить, что бы ни случилось. Он видел кухонную дверь и дровяную плиту, ручную колонку с холодной водой, полки с припасами на бумажных салфетках, и главное — маленькую светловолосую девочку, коротко остриженную и ничем не напоминавшую тлен и запустение, которые победили вокруг. В этой девочке преломлялось всё живое в доме алхимика, как чистый свет преломляется в призме. Мастер Хоукай был гениальным, суровым, безразличным и безжалостным. Он был фанатично предан своим изысканиям и своему ремеслу, но он не был злым и порочным. Когда на войне Рой увидел зло и порок воочию, он понял это. Бертольд Хоукай оказался пустым внутри. Он был, как дерево в лесу, которое давно сгнило, но ещё не упало, потому что его держали другие. Его пустоту однажды заполнила госпожа Хоукай, но так и не смогла заполнить его дочь, маленькая и старательная Лиза. Учитель не был убийцей. В пламени безумной алхимии, которое необратимо поглощало его душу, он медленно сжигал себя сам. Он не оставил себе ни одного шанса. Среди древних свитков и пыльных фолиантов мастер Хоукай твердил своему единственному ученику, что подлинное преобразование материи всегда происходит в душе алхимика, но что остаётся делать, если душа покрылась толстым слоем пепла? Он бы спросил учителя, если бы посмел показаться ему на глаза. — Я не говорю, что он её убил физически, — пробормотал Грумман, тоже поглощённый своими мыслями. — Можно убивать по-другому день за днём… Грумман прикончил свой третий бренди. Его щёки порозовели, а глаза воинственно засверкали. Рой не мог найти в себе сил второй раз взглянуть в досье, которое старик всю жизнь собирал на своего ненавистного зятя. Рой молчал, выжидая. Он хотел ослабить себе галстук, поправить запонку на левом рукаве, но сидел прямо, не шевелясь. — Когда я увидел её курсантом в этой захолустной Восточной академии, я сразу всё понял. Она так похожа на свою мать… Грумман оказался пьянее, чем можно было подумать. Выглянувшее солнце слепило, пробиваясь сквозь занавески из тафты и розовые бархатные портьеры. — В тот день я хотел запрыгнуть в ближайший поезд, разрыть зубами землю на том кладбище и захохотать в его сгнивший гроб: твоя дочь оделась в военную форму и присягнула фюреру на моих собственных глазах, будь я проклят! Он захохотал своим сухим и лающим смехом. Сейчас Рой испытывал странное облегчение, что его лейтенант не пришла на званый обед с собственным дедом и не придёт на благотворительный приём. Вряд ли Грумман запланировал счастливое воссоединение с внучкой в духе сентиментальных романов. — Выходит, я тебе очень многим обязан, Рой, — сказал Грумман, наконец прекратив смеяться. — Это всё благодаря тебе. — Я уверяю вас, сэр, старший лейтенант Хоукай любое решение принимает самостоятельно. — Интересно послушать. — Это абсолютная правда, сэр, если вы доверяете моему суждению о ней. — Если я правильно понял, ты хочешь остановить её перевод на север? — Грумман прищурился, пристально вглядываясь в лицо своего штабного любимца. Казалось, со старика сошёл весь хмель как по щелчку пальцев. — Да, сэр. Лейтенант Хоукай нужна нам здесь. Она слишком ценный актив, чтобы отдавать её Бриггсу. Рой старался говорить напористо и убедительно, он заранее подготовил эту речь — любые доводы для остановки трансфера. В его внутреннем кармане пиджака хранилась записная книжка со всеми выкладками. Он повторил: — Она нужна здесь и сейчас по делу Гнилых Бомберов. Теракт в Бромли и Хайберри это доказали. Лейтенант Хоукай должна остаться в восточной армии и служить на благо своей страны, в родных местах, где она выросла, рядом с людьми, которые по достоинству оценят её усердие и защитят от возможных опасностей. Рой особенно выделил последнее предложение. Он не стал добавлять, что у неё были лучшие показатели стрельбы, что на прошлом квалификационном экзамене она вошла в первую сотню третьей и была восьмой в общем списке по стране. Грумман, разумеется, всё это знал. Старик усмехнулся. Он пытливо вглядывался во внешне спокойное лицо своего молодого визави. Очки генерала непроницаемо сверкали на солнечном свете. Рой знал, что Грумман не спускает с него глаз. Над мокрой изумрудной лужайкой за окнами появилась радуга, другим концом упираясь в городские кварталы Ист-сити. Дождь прошёл. — Вас связывают с лейтенантом Хоукай личные отношения, полковник Мустанг? Рой застыл на долю секунды и быстро моргнул. Воротник рубашки душил, пижонские запонки мешались, но он не двигался. Вот она целует его в губы, пропуская сквозь пальцы тёмные пряди волос на его затылке, вот кладёт его руки себе на грудь, скользит вниз к его члену под тёплыми струями воды. Или раздвигает ноги на смятой постели, поднимая бёдра, когда он стаскивает с неё бельё и его пах пульсирует от напряжённой твёрдости и нетерпения, — ничего из этого никогда бы не отразилось на очень спокойном лице полковника Мустанга. Как обычно, его ответ не заставил долго ждать. — Нет, сэр. Нас никогда не связывали никакие отношения, кроме профессиональных. Они смотрели друг на друга. Грумман явно пытался покопаться под слоем пепла в душе самого молодого полковника аместрийской армии на сегодняшний день. Хитрый старик напрасно искал там юношу, который увидел шестнадцатилетнюю Лизу в проёме двери и забыл обо всём. Двое подростков больше не бродили по сельской ярмарке с восторженными лицами, освещёнными шутихами и синскими фонарями. Летняя заря не вставала над рекой, не переливалась золотой рябью на водной глади. Удочки, брошенные на пристани, не путались лесками и рыболовными крючками. А июль больше не имел запаха миндальных печений и книжной пыли. Остался только пепел. Грумман пристально изучал его лицо. Рой умел очень уверенно лгать, но сейчас это была самая близкая метафора их жизни. Они верили, что оставались в коконе своих профессиональных отношений, которые естественным образом обрели тайный телесный шифр. Никто не должен был увидеть их двоих, нагих и беззащитных, без брони военной формы, без намертво надетых официальных масок. Эта связь требовалась как заряд гальванического тока, она вытесняла страх разоблачения, стыд, формальные запреты и нарушения. Он не думал о себе как о парне или о возлюбленном Лизы Хоукай, они не встречались на романтических свиданиях, не придумывали друг другу милых прозвищ, не признавались в любви — они просто были вместе, как конечности одного тела. Однажды, возможно, это превратится во что-то очень личное, но будь он проклят, если они пожалеют об этом. — Ну что же, Рой, спасибо за интересный разговор. Старший лейтенант Лиза Хоукай останется офицером третьего отдела Восточной армии в твоём прямом подчинении. Но с одним условием, она должна явиться на благотворительный приём и, наконец, поговорить со мной с глазу на глаз. Больше не может быть молчания и отговорок. Я слишком стар для таких игр. — Да, сэр. — И эти взрывы. Как их назвали газетчики? Гнилые бомберы? Туалетные террористы? Этот запах дошёл до самого верха и беспокоит не только меня. — Мы вышли на след, сэр. Происшествие в Бромли будет последним. — Хорошо бы, Рой. За твоей карьерой пристально следят многие старики в погонах и не всегда с радостью. — Грумман очень знакомо и характерно улыбнулся. — Ну что же. Откровений больше не будет. Я предлагаю отобедать в мужской компании и начать шестьдесят седьмую партию в шахматы. — Полностью согласен, сэр. Они поднялись. Когда Рой направился к двери, он понял, почему гостиная с диванами лососевого цвета называлась музыкальной — в углу, наполовину скрытый оконными портьерами, прятался клавесин с отделкой из перламутра и слоновой кости. Рой не был экспертом, но откуда-то помнил, что клавесин — это старинное пианино.***
В понедельник, в кафетерии восточного штаба офицерам предлагался следующий набор блюд: картофельный суп, бобы с овощами и говядиной в томатном соусе, запечённый речной окунь, рис и на десерт — сливочный пудинг с яблоком. Помимо этого, всегда можно было купить булочки, сэндвичи, кульки орешков и шоколадные батончики с повышенным содержанием белков и витаминов. Бреда до сих пор приходил в себя после забега на милю в Бромли, он с тоской размышлял о предстоящих квалификационных тестах, которые включали в себя физические нормативы, поэтому со вздохом взял себе рис с рыбой, игнорируя призывные улыбки хорошеньких буфетчиц у витрины с выпечкой. Хавок уже сидел за столом, копаясь вилкой в тарелке с бобами и мясом. Фьюри пришёл с домашним ланчем. Фарман, как обычно, быстро поглощал что-то, вмещавшее в себя галактики быстрых углеводов и насыщенных жиров. Глядя на сутулое поджарое тело, впалые щёки и острые скулы прапорщика Фармана, сложно было заподозрить его в переедании, но Бреда завистливо вспоминал, сколько обёрток от шоколадных батончиков, коробок от печений и леденцов хранится на полках архивов и хранилищ — в естественной среде обитания рано поседевшего архивариуса с феноменальном памятью. И он единственный из них не проходил в этом году квалификационную комиссию. В этом грёбаном мире справедливость вышла погулять с начала веков и пропала без вести. Бреда протолкнулся к столу товарищей и поставил свой поднос. Хавок оторвал взгляд от тарелки с бобами и снова скорбно повесил голову. Фьюри кивнул, тщательно пережёвывая брокколи и домашние куриные тефтели, а Фарман перевернул страницу, раскрытой перед ним книги. Бреда расстелил салфетку, незаметно расстегнул несколько пуговиц на своём кителе, без энтузиазма приступая к полезному и оздоровительному обеду. — Привет, мальчики! Где ваша госпожа? Бреда заметил лейтенанта Каталину и приуныл ещё сильней. Она была в спортивных штанах, форменной футболке и ботинках для бега с резиновой подошвой. Снайперские перчатки и лёгкий загар на щеках намекали на то, что лейтенант только вернулась со стрельбища, где сдавала грёбаные физические нормативы. Каталина уселась на скамейку рядом с Хавоком, тот метнул нервный взгляд на высокую грудь лейтенанта, обтянутую трикотажем, и ещё обречённей вздохнул. Лейтенант Каталина заплела свои тёмные кудрявые волосы в безумный конский хвост и выглядела довольно привлекательно, особенно, если смотреть на мир голодными глазами Жана Хавока. — Лейтенант Хоукай всё ещё на совещании у Груммана, мэм, — ответил за всех Фьюри, и кончики его ушей слегка порозовели. Бреда набивал свой рот безвкусным рисом. — С восьми утра? Тогда ей придётся сдавать в другой группе чёртовому капитану Картеру, хотя кого я обманываю, её за ручку проведёт Ветчина. — Каталина огляделась и налила себе в стакан воды из кувшина. — У вас кто-то умер? Полковника наконец-то выгоняют из армии? С позором лишают всех наград? Что за похоронная тишина под синхронное жевание? — Капрал Уорд, — недовольно буркнул Бреда, вытаскивая кости из белого мяса окуня. — Вонючая бомба в Бромли, грёбаная аттестация и спортивные нормативы. Тебе мало, женщина? Это было сказано излишне обречённо. Бреда мог не бояться тестов и устных экзаменов, он был лучшим в этом штабе, но физическая подготовка надолго выбивала его из колеи и заставляла попотеть в разных смыслах. Почему он должен уметь стрелять на бегу, обтянутый нелепым трикотажным костюмом? Что за лажа? На лице Каталины промелькнула плутовская ухмылка: — Капрал Уорд? Я видела, как утром она приглашала полковника. Фарман предостерегающе поднял руку, но было поздно: Хавок уронил голову на стол и захрипел в бессвязных рыданиях. Тарелка бобов заехала на раскрытую книгу Фармана и тот испуганно вскрикнул. Каталина похлопала Хавока по плечу: — Мне жаль, дружище, но твой шеф согласился. Хавок обхватил голову руками, как биржевой брокер, потерявший состояние в один миг. Казалось, ещё чуть-чуть, и он начнёт рвать на себе волосы. — Я дарил ей цветы. Я провожал её домой каждый вечер и возвращался пешком через полгорода! Я купил её коту заводную мышку и бархатное одеяльце с карманом. Я помог ей с переездом в прошлые выходные. Я учил её стрелять из винчестера. Она была такой милой, такой доброй, она… — он схватил Каталину за руку, — …она разрешила поцеловать себя на последнем свидании, и я поцелова-а-а-а-л… — Так, Хавок, — Каталина вырвала свою руку из вспотевшей, разгорячённой ладони Хавока и налила ему воды. — Не говори о бывшей подружке, как будто она померла. Наверняка сидит сейчас в канцелярии и красит ногти в свой ужасающий розовый. — Это цвет фуксии, — заметил Фарман. Он явно повеселел, после того, как убедился, что многостраничный государственный патентный реестр не пострадал от бобов и томатного соуса. — У Энн был такой прекрасный вкус. В ней всё было прекрасно, — Хавок возвёл мокрые глаза к потолку. — Она была моей богиней. — С кителем на два размера меньше, чтобы обтянуть грудь, — Каталина поморщилась. — Нечестная игра. Я видела её голую в душе, поверь мне, Хавок, ты потерял немного. Это всё женские хитрости. При упоминании о капрале Уорд, моющейся в душевой комнате, в глазах Хавока ненадолго вспыхнула жизнь. Фьюри покраснел и аккуратно убрал пустую коробку для ланча в тряпичный мешочек. Фарман молча вникал в списки патентов и их изобретателей. — Скажи лучше, Каталина, кто у тебя сегодня принимал спортивные нормативы? Гаррисон? Картер? Фоулл? — спросил Бреда, разделавшись с полезной рыбой и отгоняя от себя мысли о чашечке бодрящего кофе, который подавался с шоколадным маффином. Ребекка Каталина проигнорировала его вопрос. Бреда увидел, что всё её внимание приковано к входу. Полковник Мустанг с лейтенантом Хоукай, довольно усталые, вошли в кафетерий со стороны улицы. За ними следовали ещё несколько высокопоставленных офицеров со своими адъютантами и Грумман, которой, против обыкновения, был чем-то разозлён. Генерал-лейтенант прошёл сквозь кафетерий, не останавливаясь и не отвечая на приветствия, и направился к лестнице. — Пригласи Лизу на благотворительный приём. — Что?! — Хавок поперхнулся сэндвичем. — Хоукай? — Это единственная женщина в восточной армии, которую не уведёт твой красавчик-полковник. Риски минимальны. — Тёмные глаза лейтенанта Каталины хищно заблестели. — Сам подумай, лейтенант Хоукай старше тебя по званию, и твоё приглашение не будет нарушением с её стороны. Вдруг Лиза втайне мечтает войти в бальный зал под руку с таким статным голубоглазым блондином, как ты, но по уставу она не может тебя пригласить? Понимаешь, к чему я веду, а? Я вот, к примеру, верю, что однажды меня куда-нибудь пригласит старшина Фьюри, но безропотно жду и молчу, потому что не хочу заслужить дисциплинарную комиссию. Фьюри покраснел до корней волос и закашлялся. — Ты теперь по детям, извращенка? — Бреда махнул рукой, и буфетчица Белинда с понимающей улыбкой взяла кофе и маффин, посыпанный шоколадной крошкой. К Бреде поспешили на подносе четыреста килокалорий и чувство вины до конца дня. Он только что решил, что пойдёт на пробежку в парк после службы. — Так у вас сегодня был Ветчина на стрельбище? — А Хоукай хотела пойти? — перебил его Хавок, несмело расправляя свои широкие плечи. — Какая девушка не захочет посетить роскошный приём в загородном замке Груммана с оркестром на лужайке и официантами? — Но Хоукай разве дев… Ай! — Хавок не договорил, получив от Каталины пинок под столом. Она гипнотизировала его взглядом: — Всё получится, Жан. Ты и Лиза будете отличной парой. Король и королева бала. Я уверена, капрал Уорд от досады забудет напихать поролон в свои сиськи. А как обрадуется полковник Мустанг, ты только представь. Ведь он так распинался, что каждый обязан купить приглашение и поучаствовать в благотворительных лотах. Его лучшие офицеры сорвут джекпот под оглушительные аплодисменты. — Ага… — взгляд Хавока становился всё более далёким и мечтательным, он сам себе нежно улыбнулся, потом вскочил, ища глазами Хоукай, которая как раз шла к ним одна, без полковника, с папкой документов, и помчался к ней напрямик, на ходу комкая салфетку и вытирая рот от тушеных бобов с острым соусом. Каталина проводила его торжествующим взглядом и осушила ещё один стакан воды. — Десять сотен, что она его пошлёт. — Идёт, — по-деловому ответил Бреда, прихлёбывая кофе. — Господа? Будут ещё ставки? Фьюри и Фарман переглянулись. — Я поставлю против лейтенанта Хавока, согласно теории больших чисел… — Ставка принята, Фарман. Твоя, малыш? — Боюсь, у лейтенанта Хавока нет шансов, сэр. — Три к одному, Бреда, — захихикала Каталина, наблюдая, как бледный и взволнованный Хавок заводит её подругу поговорить в рекреационную комнату с диванами из виниловой кожи и мишенью для дартса. — Я за Хавока, — мрачно подтвердил Бреда, раскрошив маффин. — Я за отвагу. Лейтенант Каталина, продолжая триумфально улыбаться, протянула ему руку, и Фьюри с восторгом разбил их пари. — Что здесь происходит? — полковник Мустанг возник за их столом и с подозрением уставился на Каталину. — Приём пищи личным составом, сэр. Согласно уставу, на приём пищи выделяется… — Фарман, не надо, — полковник болезненно поморщился, и Бреда заметил у него под глазами тёмные круги. Несколько морщин перерезали переносицу, маленькие порезы свидетельствовали о поспешном бритье в мужском туалете третьего этажа, рядом с их офисом. Все они были на пределе, но хуже всех приходилось их шефу, потому что взрывы в Бромли и Хайберри быстро связали с алхимией. — Ты достал мне фамилии? — Есть сорок патентов, сэр. Мне осталось проверить последние семь лет и будет готово. — Когда закончишь — сразу ко мне кабинет, можно без доклада. — Мустанг всем коротко кивнул и встал из-за стола. Он огляделся, разыскивая в кафетерии своего адъютанта, но направился к выходу без неё. Лейтенант Каталина покачала головой: — Это из-за Бромли он такой? — Как видишь, Каталина. — Моя мать купила дом на соседней станции… — Проверяй теперь туалеты. — Не смешно, здоровяк! Бреда отмахнулся. Ему надо было тоже возвращаться к работе. В конце концов оставалась ещё, как минимум, неделя. — Эй, Бреда! В этом году там главный Ветчина, скажи Лизе, и она замолвит за тебя словечко. — Спасибо, Каталина. Он встал и пошёл наверх, Фьюри и Фарман молча последовали за ним. Возможно, Каталина была права: дело бомбистов сделало их всех очень мрачными и нервными. Бреда нахмурился. Он не сомневался, что полковник найдёт каждого крота, каждую шестёрку и перебежчика, и этого неуловимого алхимика, продающего террористам азотные бомбы. Но пока справедливость в этом мире пропала без вести.***
Они въехали в Норд-сити к вечеру, когда солнце медленно спускалось за горную гряду Бриггса. Воздух наполнился влажностью и комариным писком. Столица северного края находилась в речной лесистой долине. Склоны гор до снежных шапок покрывал знаменитый хвойный лес. Железная дорога в Норд-сити заканчивалась тупиком — словно рельсы упирались в край населённого мира. Старая часть города выглядела уютной из-за соломенных крыш с каминными трубами из местного камня и огромных дровниц, которые опоясывали дома с южной стороны. Новый город, построенный недавно, был неприветливым и пустынным. Пыхтели заводские трубы, бетонные коробки общежитий и рабочих столовых геометрически правильно сливались в кварталы с редкими магазинами и барами. Во дворах многоквартирных домов сохло бельё. Хьюзу почти не попадались дети. Он вёл плавно, запоминая названия улиц и промышленных построек. Город был изрезан сетью узкоколейных дорог, по которым передвигались загруженные вагонетки. Приходилось останавливаться перед каждым шлагбаумом на переездах, пропуская составы коптящих дизелей. Когда они добрались до одинаковых социальных домов на окраине, майор Армстронг проснулся. — Добрый вечер, майор, — сказал Хьюз, затормозив на светофоре. — Вам будет нужна пауза? Эм… для физических упражнений или другой перерыв? Он боялся, что Армстронг повторит свой вчерашний моцион на ближайшей остановке: разденется до трусов, начнёт приседать, растягивать мышцы, отжиматься и скакать на месте. В прошлый раз, когда они расположились в мотеле с трейлерной стоянкой, Хьюз с позором сбежал в туалет, а потом прокрался в придорожный магазин, издали наблюдая, как полуголый гигант играет мускулами, а потом поливает себя водой из пожарной колонки. На него сбежалась смотреть вся окрестная детвора. — Который сейчас час, подполковник? — Шесть часов после полудня, немного время есть, можно перекусить или купить кофе. — Если вы не возражаете, я хотел бы сегодня закончить интервью с мадам Хорст. Хьюз быстро взглянул на него, но лицо майора оставалось, как всегда, безмятежным. Вероятно, он не хотел находиться на севере дольше, чем было необходимо. — Тогда ладно. Мы почти на месте. Армстронг согласно кивнул. Всё вокруг выглядело безрадостно и бесцветно. Северное лето славилось своими дождями и туманами, но здесь дело было в другом. Хьюз задумался, на что похожа жизнь в самом пустом и холодном регионе страны, наводнённом — нет, не бандами гангстеров, как на юге и части запада — а безразличными военными и шпионами огромной империи по соседству. Северяне никогда не жаловались на суровый климат в цепи неприступных Бриггсовых гор, но многие снимались с места и переезжали в поисках лучшей доли, попадая в долговой ад или бесчисленные банды. Каждый год на севере страны фиксировалось самое большое число жертв противопехотных наземных мин, здесь же был самый большой процент смертельных исходов. На минах подрывались лесники, трапперы, заблудившиеся дети, добытчики можжевеловых ягод и клюквы на болотах. Взрывались дикие животные, но их никто не считал. Северная армия была хороша в обороне, но чего это стоило местным? Никто не знал. Хьюз поправил очки. Он опознал по номеру дом Марты Хорст и свернул на грунтовую дорогу, усеянную камнями и колдобинами. Армстронг ударился головой о потолок катрана и надел фуражку для амортизации. Хьюз рулил с виноватым видом, стараясь объезжать ямы, но внушительная голова Армстронга время от времени билась в потолок со звуком теннисного мяча на подаче. Наконец, они остановились. Дома вокруг были одинаковыми, построенными для социальных нужд во время правления предыдущего фюрера, чьё имя теперь попало под негласный запрет. Здесь жили самые бедные горожане даже по меркам севера Аместриса. Хьюз перепрыгнул через лужу и прошёлся по деревянному настилу, который использовался вместо тротуара. От окна пахло чем-то съестным. В соседнем доме уже горел свет: из-за гор, высящихся стеной на горизонте, даже летом смеркалось очень быстро. Электричество сюда не провели, и, если полагаться на запахи нечистот и рои насекомых, канализация была настолько же примитивной, как керосиновые фонари и дровяные печки. Сверкающий тёмно-синий катран из гаража фюрера окружили несколько любопытных мальчуганов. Но, в целом, улица осталась равнодушна к гостям из Централа. Хьюз постучал, поскольку не заметил звонка с колокольчиком. Потом ему пришлось постучать ещё раз. И ещё один раз. Армстронг решил прогуляться вдоль дома к задней двери, и тут раздался хриплый женский крик. Хьюз прыгнул к напарнику, и вместе они оказались под тазом ледяной воды. — Какого… — Не подходи! У меня карабин! Снесу твою грёбаную башку и не замечу. — Мэм… Марта Хорст? Мы уполномочены фюрером расследовать смерть вашего бывшего мужа, Джейкоба Хорста. Мы просто хотим задать несколько вопросов. Только и всего. — Хьюз снял очки и убрал с глаз мокрую чёлку. — Вы из крепости? — Нет. Мы из Централа. В доме произошло какое-то движение, шарканье ног, а потом дверь медленно открылась. За ней стояла маленькая полненькая женщина с вьющимися светлыми волосами. Ей могло быть и тридцать, и сорок, и пятьдесят — возраст круглолицых северянок угадать было сложно. Глубокие, близко посаженные серые глаза лихорадочно блестели. Зрачки напоминали булавочную головку, несмотря на тот факт, что над городом сгущались северные сумерки. Марта Хорст держала в зубах глиняную трубку, а двумя руками — каминную кочергу. Никакого другого оружия Хьюз не увидел. — Мы можем войти, мадам? Я майор Армстронг, а это подполковник Хьюз, мы из государственной службы судов и трибуналов, расследуем обстоятельства смерти вашего бывшего мужа. — А чего тут расследовать? Он сгорел прошлой осенью в своей норе и всех погубил. — Есть основания считать, что первое расследование провели небрежно, — сказал Хьюз самым доброжелательным и рассудительным тоном. — Ладно, заходите. Я думала, это люди Соупи шляются впотьмах на моём заднем дворе. — Соупи Смит? Также известный как Джефферсон Смит? В донесениях отдела гражданских уголовных преступлений сообщалось, что Джефферсон Смит, или Соупи Смит, отбыл тюремный срок за нелегальный оборот лекарственных средств, а сейчас превратился в законопослушного гражданина, владеющего мыловаренным заводом и аптекой. Хьюз отметил, что руки миссис Хорст находятся в ужасном состоянии. Кожа выглядела очень сухой и потрескавшейся до крови. — Да. Я должна ему… немного. Всё-то вы знаете про наши места. Марта Хорст продолжала смотреть с подозрением, но прислонила кочергу к стене, оклеенной дешёвыми бумажными обоями. Хьюз увидел длинную полосу следов от уколов в разрезе блузки и отвернулся. Он поймал взгляд Армстронга, который быстро ему кивнул. Социальное жильё Марты Хорст было очень скромным: три бедно обставленные комнаты и лестница на мансарду, покрытая половиком из разноцветных нитей. — Идите в гостиную. Садитесь. Только… — Марта многозначительно посмотрела на Армстронга, которой доставал до керосиновой лампы под потолком и мог бы играючи унести домик Марты Хорст на плечах. — Разумеется, мадам, я постою. Хьюз сел на один из стульев. Марта осталась в дверях, спрятав руки на груди под складками грязного фартука: — Я уже говорила жандармам. Последний раз я видела Джейка два года назад. — Расскажите обо всём подробно, мэм, даже если какие-то детали кажутся вам неважными, — Хьюз открыл свой блокнот и приготовил карандаш. — Мы познакомились здесь, у Джуно. Он выглядел хорошим парнем, скромным таким, умным, образованным. Так и пошло у нас это дело. Сначала мы редко виделись: он заходил ко мне на работу, а потом в горах что-то случилось, и ему позволяли жить здесь, у меня, но он никогда не болтал лишнее, молчуном был. Я даже родителей его так и не узнала. Мы поженились, и я сразу решила — на юг уедем, тем более, он в горах перешёл в разряд перспективных кандидатов. — Перспективных кандидатов? — Да, это что-то вроде как звания. Жалование выше, денег ему тогда много давали. Он мне объяснял потом. — В каком году это было? — Шесть лет как были вместе. Кажется, это был четвёртый год, до войны ещё, до того как ишваритов из Раунд-рок турнули, а то они здесь целым кварталом жили. Так что точно, в четвёртом, перед войной. Джейк тогда к экзаменам сутки напролёт готовился, в армию к вам попасть хотел. — А потом? Почему он подал в отставку через год после государственной аттестации? — Почём я знаю, господин военный. У вас надо спрашивать. Джейк куда-то ездил по делам, месяца на четыре, всю осень пропадал, а как вернулся — сам не свой был, пошёл в крепость, от всего отказался. Мы столько сразу потеряли… Не сказать словами. Из дома нас вышвырнули, в эту халупу переехали. Я тогда и ушла от него, не выдержала. Без сента семью оставил. Всё над своими бумажками трясся. Ох, разозлилась я. И ладно бы юнцом был, так нет, вырастил бородищу, а ума как у ребёнка. Не могу, говорит мне, прости меня, дорогая. А я вот смогла на фабрике по полторы смены пахать, когда Эли на меня голодными глазами смотрела. — Вы помните как выглядел архив господина Хорста, мадам? — вмешался Армстронг, который колоссом подпирал низкий потолок дома. — Архив это называется? Несколько фанерных коробок. Он с ним не расставался, как курица с яйцом носился. А что там было — не знаю я. Вроде книги, бумаги. Я не заглядывала никогда. Зачем мне? Джейк ведь не пил, не хулиганил, был ласков, только к жизни не приучен — сущий ребёнок: стоит, понимаете, стоит и смотрит на меня, в бороду свою застенчиво улыбается. И прибить хотелось, да и не за что вроде было… С моей дочерью он всегда ладил, всё ей рассказывал: посадит на колени и говорит, объясняет. Я им кричу, мол, ужин-то давно готов, а они всё в бумажках чертят что-то, шепчутся. — У Джейкоба Хорста была дочь? — спросил майор Армстронг, не показывая своё удивление. При этих словах странные глаза Марты остекленели и заслезились. Она посмотрела на Армстронга в упор и открыла рот, словно задыхаясь. Хьюз встал и зашёл на кухню, до которой было всего пару шагов. Он быстро нашёл холодный чайник на керосиновой горелке и плеснул из него воды в единственный чистый стакан. На подоконнике лежал стальной футляр для медицинского шприца и резиновый жгут. Когда Хьюз вернулся и протянул стакан миссис Хорст, она была бледна до синевы и продолжала задыхаться. — Доченька моя… там была… — она не смогла договорить, её горло перехватил спазм. Она прислонилась к стене и поползла вниз, Хьюз подставил ей свой стул, переместившись на низкий диван, обтянутый потёртым драпом. Он обменялся взглядом с Армстронгом. — Эли Стивенс была вашей дочерью и вы были знакомы с Томом Стивенсом, миссис Хорст? — Все сгорели. Айла, Дагги и малыш Рон. Если бы я знала, что он столько черноты за собой принесёт. Эли с Томом подружились ещё в детстве, на ферме. Я обрадовалась поначалу, ну хоть что-то хорошее должно быть в том проклятом месте. А Джейк нигде не хотел жить, только в этих горах. Она к нему ездила, вещи из дома перетаскала, а мы уже в разводе были. Моя Эли к нему привыкла. Я её в семнадцать родила. Джейк, почитай, тоже её вырастил. Как свою любил, это правда. А уж когда на ферме снова появился Том Стивенс у своей тётки, догадалась я, что она теперь в горах останется, не вернётся ко мне. Ох, моя Эли… Слёзы всё же потекли из её застывших глаз. Её крошечные зрачки неподвижно смотрели в темноту. Хьюз хмурился: ровно ничего из рассказа Марты Хорст не было в деле. Обугленное тело Хорста нашли приятели Тома Стивенса в коттедже. Они же сообщили о массовом убийстве на соседней ферме. Пять тел в хозяйском доме принадлежали Тому Стивенсу, его жене Эли и троим детям: пятилетним двойняшкам Айле и Дагги, и их младшему брату — Рону Стивенсу девяти месяцев от роду. Всех опознали по косвенным признакам. Дети были застрелены. Их родители, вероятно, задохнулись от пожара. Хорст застрелил собственных малолетних внуков, спалил дом падчерицы и совершил самоубийство? Он прожил по соседству со Стивенсами семь лет, держал огород и птичник, который Хьюз видел на фотографиях с места преступления. Дерьмо какое-то. Рой оказался прав — сплошное дерьмо, и кто-то явно хотел спрятать концы в эту вонючую жижу. — Мадам Хорст, я искренне соболезную вашей потере, — Армстронг пожал руку Марте. Она продолжала смотреть в одну точку, беззвучно шевеля губами. — Вы как волки набежали из-за Джейка, а на Эли и её деток всем наплевать было. Когда мы с Табитой их похоронили, никто не пришёл, ни один засранец из крепости. А ведь Том раньше служил там капралом. С контузией вернулся. Но им наплевать, только Джейк всем нужен. А он, может, совсем с ума сошёл, ясно вам? — На ферме сейчас кто-то живёт, миссис Хорст? — Я почём знаю, вон, к Джуно зайдите и у Табиты выспрашивайте. Она Тому тётка, она эту проклятую ферму держала. — Марта Хорст со злостью посмотрела на Хьюза и усмехнулась: — Я бы тот дом до основания сожгла и землю до корней просыпала солью. — Если вы захотите связаться с нами, вот наши контакты в армии. Это можно сделать за счёт вызываемого абонента в любое время. Думаю, вам положена военная пенсия, мэм. — Хьюз положил визитку на край дивана и встал. — Пошли вы. Если Джейк её убил, не хочу знать. Лучше не думать. Пусть пьяные головорезы Соупи меня завалят. Армстронг поклонился на прощание и вышел с прямой спиной, полный живого сострадания и достоинства. Хьюз захотел домой, на кухню к Грейсии, где пахнет выпечкой, а Элисия стучит ногами на детском стульчике. Был поздний вечер. Похолодало. Они молча сели в машину. Майор Армстронг выглядел подавленным, Хьюз злился из-за того, насколько плохо было проведено первое расследование. Теперь он подозревал всех. — Мы можем заехать прямо сейчас к этому Джуно, найти Табиту, а заодно выпить и перекусить. — Выдумаете это питейное заведение? — Нечто похожее. Я видел вывеску неподалёку. На самом деле, это был бар, увешенный чучелами животных и тускло освещённый газом. Электрические линии, судя по всему, на севере предназначались только военным и промышленным объектам. — Уже поздно, подполковник Хьюз. Нам стоит разделиться: мне необходимо связаться с нашим проводником. А вы поищите здесь мадам Табиту. — Идёт, я всё равно хотел выпить. Хьюз пробрался к стойке. На него не обращали никакого внимания, наверное, потому что по Норд-сити слонялось достаточно военных из крепости. — Что будешь пить, мой драгоценный? — над барной стойкой возвышалась почтенная дородная дама, подстриженная машинкой как солдат-новобранец. Седой ёжик волос переливался в мерцающем газовом свете. За ухом торчала сигарета. — Джин, мэм. Она фыркнула, плеснув ему из одной из самых замысловатых бутылей с огненной прозрачной жидкостью. Хьюз выпил залпом. Можжевеловый джин ошпарил его горло, но неведомым образом прочистил мозги. — Полагаю, вы — Табита? — А я полагаю, ты притащил свою задницу сюда издалека. Хьюз вздохнул: только на севере можно встретить такое пренебрежение к чинам и погонам. Это было даже как-то слишком нахально и возмутительно. — В яблочко, мэм. — Не боишься, что твою задницу надерут местные? — Боюсь, мэм. Но у меня важное дело. К вам. Табита Стивенс любопытно приблизилась к стойке. Для вида она протирала стакан. Её умные глаза буравили Хьюза насквозь, и он улыбнулся. Ему правда полегчало от джина. — Отличный джин, мэм. Возьму с собой бутылку. — Так моя родня делает, мой драгоценный. Ну, говори, что ты здесь забыл? — Я расследую смерть Джейкоба Хорста, полагаю, вы его знали. А также я расследую массовое убийство на ферме Стивенсов, которая, как я полагаю, когда-то принадлежала вам. — Пошли. — Табита перегнулась через стойку и схватила его за рукав. — Эй, Джон притащись сюда! Я на перерыв. Она проворно обогнула барную стойку и втолкнула Хьюза в небольшое соседнее помещение, служившее складом и раздевалкой для персонала. — Так какого… — Мэм, я старший следователь службы судов и трибуналов, подполковник Маэс Хьюз. Я уполномочен фюрером провести расследование для вновь созванного трибунала по факту смерти бывшего государственного алхимика Джейкоба Хорста, известного как алхимик Чёрного солнца. Воспрепятствование моему расследованию карается законом. И я это ужасно не люблю. Поэтому вопросы начну задавать я. Итак, вы знали Хорста? Табита помолчала несколько минут. В каморке воняло мокрыми тряпками и разлитым пивом. — Знала. С тех пор, как он мальчишкой был. Все они прибегали к нам с Ником. Там забор рядом был. Полмили по лесу, только в гору идти тяжело, но они туда-сюда носились. Считай, как дети. Человек пять-шесть. Это потом проход закрыли. — Вы знали сотрудников исследовательского центра, помимо Хорста? — Джейк, Берт, Родди, Оззи и эти два засранца: Зонтаг с Кимбли. На дух их не переносила. Малец змеёй смотрел на меня и всегда улыбался. Как-то у нас всех цыплят перебил. Почти две сотни, весь двор в пухе и перьях. Нам, конечно, деньгами возместили, но где это видано, чтобы мальчишка творил такое. И весь из себя вежливый, как дьявол, вечно в брюках со стрелочкой, как будто он их по волшебству от нашей грязи отстирывал. Ещё несколько сторожей помню, но они менялись часто. Рука Хьюза продолжала писать в блокноте, хотя его сердце подпрыгивало к горлу. Он старался унять руки, ему бы точно не помешал ещё один шот джина, но здесь стояли только алюминиевые пивные бочки и ящики с бутылками. — Вы можете назвать фамилии? — Ну, Джейк Хорст, это понятно. Берт жил у нас в коттедже с женой почти два года, они приехали позже, но я их хорошо знала. Бертольд Хоукай и Лили Хоукай. Странная пара. Лили милашка такая. Городская штучка. А он хуже Джейка: как уйдёт в свои бумажки с головой — ни поспать, ни поесть. В обморок при мне падал. Ну что за мужик? Она к нему беременная по лесу бегала с хлебом и горячим супом. А потом они уехали. Ей было вот-вот рожать, а они поехали в ночь на машине Ника. Купим за любые деньги, говорят. Раз — и за полдня собрались. Ничего толком не сказали. Ну, может, правильно сделали. В тот год взорвалось что-то за забором, первый раз у нас все стёкла повылетали. А потом привыкли. Бабахнет и не заметишь. Ник мне говорил, на северном склоне деревья рядами полегли, горелые, что твои спички. А они знаешь какие? Лиственницам по двести лет, руками не обхватишь. Нику за древесину хорошо платили, не замолкала наша лесопилка, ваши же герои в крепость доски брали. Но у нас лицензия имелась, всё по закону. — Миссис Стивенс, вспомните точно. Бертольд Хоукай был алхимиком? — Не знаю, мой драгоценный. Берт-то был из них, из важных. Он приехал уже важным, все с ним советовались. Джейк его уважал очень, собачкой за ним ходил, только хвостом не вилял. Ему тогда лет шестнадцать было. Когда Берт уехал, переживал он сильно. И в коттедже поселился, думаю, из-за него. — Когда Хорст поселился на ферме? — В пятом году. Они с Мартой развелись. Я ему тот домик продала, чего зря пропадать. Дома без людей ветшают быстро. Я к тому времени овдовела, у нас это дело быстрое. Лесопилку продать пришлось, а ферма эта так осталась. Кому она нужна в лесу, вокруг только зверьё да горы? Вот Джейк там жил, всё стерёг, к нему ещё дочка прибегала, Эли. Все каникулы носилась, а потом осталась. А мою ферму Том восстановил. Он придумал зверьков каких-то разводить на шубы и воротники. Вроде крыс. В тот год он в отставку пошёл, там и поселился. Он мне племянник по мужу, ну как не помочь? С Эли они поженились, хотя Марта голосила, что сирена на крепости. Как лавина не сошла, не понимаю. Мы тут её слышали. Помчалась в горы на военном вездеходе, дело такое. Вы её, небось, видели? Из-за морфия скоро скопытится дурёха. Понять-то я её могу, но Эли бы этого не одобрила. — Вы видели Хорста перед пожаром? — Я часто туда ездила, деток Тома и Эли проведывала. Джейк всегда чудак чудаком жил. Странный был. А так всё как обычно: он с этим заморышем в коттедже, а Том с семьёй на ферме. Дела шли неплохо на шкурках, деньги водились. — С каким заморышем? — Как же. Ученик его или как там это у них называется. Рыжий такой мальчишка, зашуганный. Лет семнадцати. Эли его жалела. — Вы помните имя этого ученика, миссис Стивенс? — А то. Хрен такое забудешь. Бэзил Лампспринг. Он странный был парнишка. Тоже ведь сгорел? Мне не говорили. Помню, приехал этот Бэзил из отпуска, домой ездил, куда-то на юг что ли. И потом нашу ферму искал четверо суток. Представляешь? Заблудился! Лесники его привели, а он глаза на всех таращит, как будто впервые видит. Я тогда с Роном сидела, Эли со старшими мать в городе навещала. Говорю ему: «мой драгоценный, тут горы не юга, в расщелину улетишь и всё. Или на фугас наступишь». Хорошо лето было, а то на морозе умирать быстро — как спать ляжешь. И, скажу я тебе, посмотрел он на меня таким диким зверем, что я струхнула. Едва стрекоча не дала оттуда. А Рон в пелёнках как заголосит и никак не упокоится. Никогда такого не видела. Дня три этот Бэзил лунатиком по дому ходил, комнаты путал, шатался. Потом оклемался вроде. Она неестественно засмеялась, а потом осела на каменный грязный пол и зарыдала. — Это был последний раз, когда я их всех видела. Если бы я тогда знала! Проклятое там место, проклятое. Ты человек умный, образованный, но даже не суйся. Ничего не поймёшь. Есть такое в горах — как воронка. Близко не подходи — затащит. Тьма… — Миссис Стивенс, очень прошу вас вспомнить, когда приехал ученик господина Хорста и когда вы уехали с фермы. — Приехал? В конце августа. Не скажу точно. А я пятого сентября, утром, домой отправилась. Эли с детьми дождалась и поехала. Точно пятого. Я с лесником в Белтоне договорилась, он меня на вездеходе сюда дотащил, снег к утру выпал, квашня на дороге была такая, уж думали, где-нибудь в лесу ночевать будем. Хьюз записал. Тела нашли двенадцатого сентября. У убийцы или убийц было много времени. В такой глуши всё играло на руку злым замыслам. — Спасибо, мэм. Вы очень помогли. — Так это не пожар был? Не Джейк всех сжёг? — Боюсь, нет, мэм. Но я найду виновных. Она покачала головой. Хьюз знавал людей, похожих на Табиту Стивенс: они казались несокрушимыми, согревали теплом очага и были надёжной опорой. Но когда большая беда выжигала всё до чёрной пустоты, до горькой золы и внутреннего отупения — эта доменная печь остывала и больше не разгоралась никогда вновь. — Ещё один вопрос. У вас не остались документы, списки, фамилии, может быть фотографии, людей из исследовательского центра, которые навещали вас на ферме? — Нет. Откуда бы, мой драгоценный? Хьюз не надеялся, но должен был спросить. — Хотя… У Оззи спросите. Он всё с треногой своей ходил. Фотоснимками увлекался. Даже горы снимал. Весёлый мальчишка. — Оззи? А фамилия? — Не знаю. Оззи. У Берта-то документы Ник видел. И Лили всегда подписывала счета своей фамилией. А остальные как назовутся, так и бегают: Родди, Оззи, Зонтаг, Кимбли. Ещё один был вроде Феликс, но не помню точно. Столько лет прошло. — Почему только Хорст вернулся? — спросил Хьюз вслух сам себя. Но Табита опять ответила: — Самый тихий из них был. Может, думал, Берт тоже туда вернётся. С придурью все они, голову сломаешь, мой драгоценный. В эту секунду дверь подсобки разлетелась в щепки. На пороге стоял майор Арстронг по пояс голый, вооруженный своими стальными алхимическими кастетами. Эти штуки искрились от недавнего преобразования. Глаза майора тоже горели пламенем битвы. — Вы похищены, мой друг? Я оставил вас одного, прошу прощения. Наши дела разрешились, найден ночлег и проводник на завтра… Он не договорил, потому что Табита Свивенс с размаху плюхнулась на алюминиевые бочки, а Хьюз пытался сохранить равновесие на луже из прибывающего пива, которое хлестало из разбитых бутылок. Это было очевидное дерьмо. А ведь они только приехали на север.***
Каждый раз это происходит. Его подводят другие: ненасытные, невежественные, не властные над своими пороками. На этот раз он не будет ждать, когда за ним придут. Он ненавидит повторения. Пять лет были долгим сроком и пустой тратой драгоценного времени. Три катализатора, которые он сберегал в своём теле. Он копался в собственных экскрементах, чтобы найти их и снова проглотить. Они думали, он безумен. Глупцы. Отродья из пробирок. Уродцы, раскормленные катализаторами. Рабы искусственного тщеславия. Он мог бы создать более совершенные существа, будь у него побольше материала. Будь у него столько же времени и материала. Его губы растягиваются в улыбке. Скоро он создаст нечто божественное, абсолютное, великое. Это уровень не послушных рабов и головорезов — он работает над бьющимся сердцем новой вселенной, над неисчерпаемой энергией всего сущего. Он видит космос и бесконечное пространство. Он не слуга, он творец. Он созидает. Он ненавидит прутья клеток и крики химер. На этот раз он всё предусмотрит и нигде не ошибётся. Он выходит из своей комнаты в коридор, спускается по лестнице. Поздним утром постояльцы миссис Финли отсутствуют. За дверьми тихо. Хозяйка дома ушла закупаться провизией, как всегда по вторникам. А кухарка придёт после обеда. Ему никто не помешает. Уже жарко, но дом миссис Финли удачно расположен рядом с парком. От зелени веет прохладой и тенью. Это пригодится, если возникнут дополнительные отходы. Наконец он находит телефон и достаёт из кармана жилета стандартную визитку восточной армии. Он поднимает трубку и набирает номер, согласно ряду тиснёных цифр, едва пахнущих свинцовой типографской краской. — Мне нужен добавочный номер, сэр, — говорит голос телефонистки. — Я не знаю. — Внутренний добавочный номер, сэр. Кто вам нужен в штабе восточной армии? — Какой номер? — раздражение распирает его, он сцепляет зубы. Он комкает визитку и рвёт её на клочки. — Вы позвонили на коммутатор. Есть открытая линия для… — Нелепица! Мне сказали позвонить, если я вспомню информацию о нитровзрывателях. Террористы-взрыватели и выгребные ямы. Я звоню, потому что я вспомнил информацию. На другом конце провода помехи. Телефонистка отключила микрофон. Её голос кажется звонким и молодым, бесспорно, её тело содержит достаточное количество материала. Эта мысль слегка успокаивает его. Он ждёт, не вешая трубку. — Вы всё ещё здесь, сэр? Оставайтесь на линии. Щелчок. Идут гудки. После третьего ему сообщают: — Офис полковника Мустанга. У аппарата лейтенант Хоукай. Какую информацию вы хотите предоставить? Он не дышит. — Алло, сэр? Клочки визитки падают вниз крупными хлопьями снега. Звуки имени складываются в буквы, в слоги, в слова, они наполняются объёмом и смыслом, поднимаются как пузыри в его голове. Он бурлит. Он хочет смеяться. — Алло? Это лейтенант Хоукай. Вы можете говорить. Алло? Она настойчива. Он чувствует свет, пульсирующий под огненной оболочкой этих букв, выступающих по порядку, друг за другом. Его разум, сознание, воля тянутся к ней по телефонной линии, спешат с электронами по проводам, чтобы срезонировать с её кожей на другом конце электрической цепи. Круг замкнулся. Он искал хаттского оборванца двадцать лет. Лейтенант Хоукай из офиса полковника Мустанга. Он чувствует живую натянутую связь. Она рядом. Он улыбается и вешает трубку.