Касаться

В кафе пахло одновременно приятно и тошнотворно-цветочно. Адриан отодвинул в сторону двойной шоколадный коктейль, попавший к нему в руки в порыве желания насладиться запахом какао, и оказавшийся в итоге настолько сладким, что даже первый глоток срочно хотелось запить прохладной минералкой, и, улыбнувшись, наклонил голову вбок, наблюдая за Лукой, смешно скосив глаза. Тот поднял глаза от книги, словно почувствовал, что на него откровенно пялятся, и в ответ мягко улыбнулся тоже. Его рука лежала на столе, рядом с изданием в мягкой обложке чего-то, что, зная Луку, могло было бы оказаться чем-то научным, чем-то о музыке и наверняка чем-то крайне занудным, так что куда больше книги Адриана интересовала его ладонь. Будь они одни - он бы накрыл ее своей и сжал легонько, только чтобы почувствовать чужое тепло, но сейчас вокруг столько ненужных людей. В который раз Адриана затошнило от мысли, что он не может ни секунды провести вдали от объективов. Уверенность в том, что каждый его шаг семь дней в неделю отслеживают камеры на смартфонах любимых фанатов, претила и заставляла все больше сомневаться в желании выходить из дома с Лукой. Не дай бог кто-нибудь увидит их вместе. Для них - сенсация и ажиотаж в киосках, а для него - разрушенная жизнь и семья. Вряд ли отец обрадуется появлению у любимого чада любого рода личной жизни, уж конечно, а Лука для него - хуже всех несчастий. Даже сейчас, забрав волосы под кепку и нацепив солнечные очки, он далеко не был уверен в собственной безопасности. Еще бы, все нормальные люди сидят в кафе в солнечных очках и головных уборах, как же. Желание коснуться Луки с трудом удалось загнать в недры сознания. Официантка подошла к ним, еще раз окинув Адриана привычным уже подозрительным взглядом, и с натянутой улыбкой предложила им еще что-нибудь. Лука попросил чай с мятой и, вопросительно подняв брови, взглянул на него. Официантка снова назойливо на него уставилась, буравя глазами. Адриан заказал минералку и едва слышно перевел дух, когда та соизволила удалиться к следующему столику. Лука проводил ее спину задумчиво-равнодушным взглядом, и снова уткнулся в книгу. Адриан мысленно проклял систему обслуживания. За несколько месяцев их с Лукой общения после той встречи, Адриан даже про себя боялся признаться, что и насколько сильно изменилось в их отношениях, беспочвенно опасаясь, что стоит ему произнести, даже подумать о том, кто они теперь друг другу, его радужный мирок рухнет, и он проснется в кровати. Холодной, пустой и непривычно огромной. Впрочем, даже с появлением в их жизни чего-то, что он даже не мог описать, кровать полнее не стала. Они все так же могли позволить себе встречаться лишь на школьных переменах, под лестницей, в подсобке или уборной, где никто не услышит их тихого шепота, смешков, не увидит теплых объятий, медленных, нежных и робких поцелуев. Адриан тогда ненавидел своего отца и влюблялся в Луку все сильнее. Будто ему не давали дышать, а потом резко пускали кислород, и все, что Адриан мог сделать - резко хватать воздух сквозь слезящиеся глаза, и осознавать все четче, что задохнется без него. Редко, невыносимо редко они встречались на несколько часов вне школьных стен: в парках, в самых одиноких их закоулках, куда приходится пробираться, раздвигая руками длинные тяжелые ветви; на богом забытых набережных, таких длинных и пустынных, что, к их счастью, днем там почти никого не встретить. Иногда Лука водил его какими-то дворами, где неприятно пахло сыростью и грязью, и где, без него, Адриана наверняка бы уже избил и ограбил один из многочисленных их обитателей. Адриан поражался, что Лука, казалось, знал всех и каждого во всем Париже, на всей Земле, во всей Вселенной. Из самых разных слоев общества у него находилась парочка "помнишь меня?", и, пожалуй, благодаря им, они каждый раз оставались живы, исследуя глубины их города. Один раз они были в парке аттракционов. Тот день Адриан, казалось, не забудет никогда. Для него все еще оставалось загадкой, как ему удалось уговорить отца отпустить его на целый выходной, без Натали и охраны. В любом случае, тот дал ему разрешение проветриться, наверное, свою роль сыграли рекордные продажи журнала с его лицом на обложке. Неважно. Тогда он был по-настоящему счастлив. Они с Лукой опробовали каждый аттракцион, который смогли заметить, их носило, крутило и возило по воздуху несколько часов, пока не осталось только колесо обозрения. Лука с улыбкой признался, что боится высоты, совсем чуть-чуть, и это показалось Адриану поводом схватить его руку и переплести пальцы, пока они поднимались на помост, к кабинкам. Лука немного дрожал, пока они садились и разбирались с ремнями безопасности, но как только колесо, качнувшись, двинулось, Адриан снова завладел его ладонью, утянув к себе на колени. Им повезло, что они попали в часы перед основным наплывом, так что на всем огромном колесе было от силы человек двадцать, а в их кабинке, кроме них, и вовсе пусто. И Адриан позволил себе дерзость, надеявшись, что темные очки, капюшон и шарф надежно скрывают его. Он поцеловал Луку, как раз тогда, когда их подняло на одну из самых высоких точек. Солнце рделось, раскидав на пурпурном небе россыпи лиловых капель, и красота момента отпечаталась в глазах Адриана навечно. А потом, когда стемнело, они за руку бродили по пустынным переулкам, улыбаясь другу и болтая о чем-то таком неважном, что для обоих беседа была просто поводом смотреть в глаза. Кажется, в ту ночь Адриан упал в фонтан, а когда вернулся домой под утро, промокший и сжавшийся в ожидании наказания, его встретила Натали, мягко улыбаясь, и шепотом попросила сильно не шуметь - не будить отца. Лука его пьянил, портил, Адриан хотел бы винить его в сумбуре, который завладел его жизнью и головой, но не мог. Он сам позволял опутывать себя чем-то незримым и неощутимым, но таким крепким, что при всем желании он не смог бы выбраться. Но он и не хотел. Ему нравилось жить так, жить для другого, отдавать себя всего по кусочкам, получая чужие взамен. Он, наверное, упустил момент, когда Лука забрал его сердце, его душу, его разум. Он всегда был в его голове: на уроках, когда слова учителя проносились мимо, оставляя вместо себя мутные образы; за клавишами фортепьяно, когда пальцы умело отбарабанивали заученную мелодию под одобрительный взгляд отца, а мозг подсовывал ему Луку и гитару. Адриан не вкладывал душу в музыку, он не любил ее, по крайней мере - то, что ему приходилось учить. Наверное, здесь было их главное с Лукой различие - он больше всего на свете любил Луку, а Лука - музыку. Адриан был уверен так сильно, что хотелось разорвать себя изнутри, чтобы не думать об этом. Однажды он набрался смелости спросить Луку. Они сбежали в парк, в укромный, завешанный ветвями уголок. Уселись прямо на влажную, особенно чистую именно здесь траву, и Лука с нежной улыбкой рассматривал его, будто впервые, немного прищурив глаза. - Лука? - сердце Адриана рухнуло вниз и покатилось прочь, когда он нашел в себе силы нарушить уютную тишину. - М-м? - тот улыбнулся чуть шире, вопросительно подняв брови. - Мне стыдно об этом спрашивать, - Адриан не врал, ему правда было стыдно и больно, он не хотел разрушать их момент глупыми беседами, но чертенок на плече велел продолжать, и Агрест, неловко уставившись вниз и перебирая пальцами скользкие травинки, продолжил. - Мне просто нужно знать. Хочется... знать. Что для тебя важнее: мы или музыка? Улыбка с лица Луки исчезла, уступив место горькой усмешке. Он выглядел подавленным, таким как будто разочарованным, что Адриан по-настоящему испугался. Испугался, что он сейчас уйдет, оставив в Адриане звенящую пустоту и боль, что это и будет его ответом, что человек, который позволяет себе думать, что может требовать от него что-то, никогда не станет частью его жизни. - Я знаю, что ты хочешь услышать, - его голос был таким извиняющимся и мягким, таким нежным, что Адриану стало стыдно за свои мысли. - Но я не могу ответить так, прости. Я мог бы соврать, но я не хочу врать тебе, особенно тебе, особенно сейчас. Ты просто должен понять одну вещь, я надеюсь, ты сможешь понять. Музыка - часть моей жизни. Она всегда была со мной, всегда будет со мной. Я не знаю, что станет с нами, насколько долго мы сможем быть вместе, как долго я буду тебе нужен. Я хотел бы верить, что это навсегда, но понимаю, что это не так. Ты уйдешь, или я уйду, и мне будет без тебя плохо, хуже, чем я могу представить себе сейчас, пока ты рядом. И кроме тебя и музыки у меня никого нет. Моя семья, я люблю их, но мы не близки. И тогда музыка будет меня лечить, собирать по кусочкам. Она не заменит мне тебя, Адриан, никогда, но с помощью нее я смогу жить дальше. Адриан не плакал, не злился. Он просто сидел и слушал, и с каждым словом из него как будто бы выбивали все, чем он жил, во что верил. Будто засунули в блендер, в ящик с кислотой, где он постепенно растворялся. Лука закончил, больше не смотря на него, и Адриан хотел, чтобы он сказал, что все его слова - шутка, что на самом деле он так не думает, что... Лука молчал. И внутри Адриана постепенно начала подниматься волна злости на него, на его слова, но не успела подняться достаточно, сбитая встречным порывом ветра, и упала туда же, откуда взялась. Они молчали оба, сидя друг напротив друга и избегая прямых взглядов. - Знаешь, - тихо сказал Адриан, когда тишина начала давить на виски. - Я просто надеялся, что ты в нас веришь. Что для тебя мы - это надолго. Что ты не думаешь каждый день, когда это закончится, не строишь планы, что будешь делать после нашего расставания. Я ошибался. Для тебя все, что сейчас происходит - просто "момент". Отрывок. Ты не видишь будущего, ты искренне веришь, что ни для меня, ни для тебя это ничего не значит. А я бы скорее сбросился с моста, чем предал тебя. Но мне повезло. Ты сделал это первым. Он не помнил, как встал, как равнодушно отодвинул рукой зеленую завесу, как бросился прочь, не слыша, как ему кричат вслед. Как на бегу выхватил из кармана мобильник, зажимая кнопку выключения. Ему было пусто. И только дома, аккуратно захлопнув за собой дверь в комнату, раскинувшись звездочкой на кровати, Адриан понял одну вещь. Ему не только пусто. Ему еще и до жути больно. Не как тогда, когда его заперли на месяц, отобрали телефон и оставили гнить в одиночестве, сгорать от неведения, а в миллион раз хуже. В тот раз ему, как непослушному ребенку, просто не дали конфету, а теперь с широкой улыбкой протянули, и он успел развернуть яркий фантик, почувствовать запах нуги и шоколада, но в последнюю секунду ее вырвали у него из рук и бросили в мусорное ведро, припомнив разбитую вазу, так, чтобы он слышал, как она с мягким стуком ударяется о дно.