О любви и смерти

– Walerij Legassov antwortet nicht! Nein! Keine Interview! Lasst uns durchgehen! Keine! Keine! Wartet ihr darauf bis morgen! – Борис шёл, расталкивая толпу западных репортёров одной рукой и придерживая Легасова под локоть другой. Только что закончились шесть сенсационных часов, которые они провели в зале на конференции МАГАТЭ. Пять из них Валерий выступал с подробным докладом, от которого слушатели пооткрывали рты и затаили дыхание, и ещё час отвечал на вопросы учёных из разных стран. После этого советского академика чуть ли не на руках вынесли из зала навстречу лавине журналистов, требовавших интервью здесь и сейчас. Но Щербина был непреклонен. Со своим небольшим знанием немецкого он пытался донести им, что на сегодня все выступления учёного завершены. Валерий был бледен и шёл пошатываясь, а у Бориса до сих пор стоял в ушах гром оваций, сменивший гробовую тишину, которым одарили его любимого после блестящего выступления. Вопреки ожиданиям, он рассказал всё – что было можно и нельзя – но об этом сто́ит подумать позже, потому что сейчас взор Легасова опасно мутнеет, то ли от усталости, то ли от свалившегося на него осознания, что́ он натворил. Его нельзя оставлять на съедение этим жадным до славы папарацци, его вообще сейчас нельзя оставлять одного. Толпа журналюг преследовала их до самого отеля, где их сдержали только администраторы, вызвавшие охрану. На свой этаж мужчины уже поднялись в благодатной тишине, и Борис, проигнорировав дверь своего номера, зашёл в комнату вместе с Валерием. Оставшись, наконец, с ним наедине, в безопасном пространстве, Борис тут же притянул любимого в свои крепкие объятия, принимая на себя вес его тела. – Спасибо, – неразборчиво прошептал Валерий в воротник борисовой рубашки. – Отдыхай. Щербина откинул чёлку Валерия и мягко чмокнул его в лоб. – Это тебе отдыхать надо. Я позабочусь обо всём. Есть хочешь? Легасов слабо помотал головой. Казалось, он уснёт сейчас стоя. – Хорошо. Тогда тебе нужна горячая ванна и мягкая постель. Учёный невнятно угукнул. Борис отвёл его в ванную, усадил на табурет, и, пока набиралась вода, раздел его. Валерий казался сейчас восковой куклой – бледной и безвольной; и когда он сел в воду, и у него порозовели щёчки, у Бориса немного отлегло от сердца. Он быстро скинул и свою одежду и залез в ванну тоже, благо размеры в номере «люкс» это позволяли. Щербина нежно обнимал любимого, и тот расслабленно облокотился на широкую грудь политика, пока заботливые руки намыливали его тело и волосы, регулировали температуру воды... Это было прекрасно. Борис знал Легасова от и до – какую воду ему включить, где помассировать, как поцеловать, если в глаза попал шампунь... И Валерий доверял ему полностью. – Моё невероятное чудо... Мой герой... Мой гениальный, непревзойдённый, смелый... – ворковал Борис. Он никогда и ни с кем не был так нежен, так сентиментален, но Валерий вызывал в его груди какое-то неконтролируемое желание любить и оберегать так, как, наверное, именитый почти пятидесятилетний учёный и не нуждался. Но Валерий никогда не отталкивал его, наоборот – принимал его заботу, его ласки, позволяя быть с собой таким бережным и трогательным. – Я так люблю тебя, милый... Так сильно... Легасов промычал в ответ что-то типа: «Я тоже тебя люблю». – Пойдём в постель? – мурлыкнул Борис, оставляя на виске и скуле любимого несколько осторожных поцелуев. – Давай, пойдём... Закроем глаза и уснём крепко-крепко... – Я не ребёнок, я сам... – вяло запротестовал академик, не делая даже для видимости попытки выпутаться из надёжных объятий. – Ты не ребёнок. Ты сильный, добрый, храбрый... Мой. Позволь мне просто позаботиться о тебе. Позволь, хотя бы сегодня. Губы Бориса нашли чувствительное место на мокрой шее Валерия и мягко прихватили кожу. Будь Валерий не столь усталым, он обязательно бы возбудился и позволил бы так же бережно, но очень откровенно любить себя на мягких гостиничных простынях. Но сегодня Щербина просто вытер их обоих огромным пушистым полотенцем и отконвоировал их в постель. – Что будет дальше, Боря? – прошептал Легасов, сворачиваясь клубочком на широкой кровати. Щербина почувствовал болезненный укол в груди. Он склонился и просто начал осыпать поцелуями каждый сантиметр кожи любимого, одновременно неистово и очень аккуратно, ощущая, как разрывается на тысячи мелких кусочков от обуревающих его эмоций. – Всё будет хорошо. Всё нормально, – так же тихо отвечал он, прижимаясь носом к щеке, облюбовывая ухо, проходясь языком по брови. – Я с тобой, я люблю тебя, мы вместе, я обещал... Вместе... Люблю... Этот голос и горячие ласки странным образом убаюкали учёного, вечно такого энергичного и беспокойного, и Борис смотрел на него, голого, уязвимого, смешно посапывающего, и едва не задыхался от безумной нежности к этому человеку. Политик встал, прибрал в ванной их одежду, чтобы она не помялась к утру, развесил полотенца, выключил свет в спальне и вернулся в постель, накрывая одеялом покатые плечи любимого умника. Щербине хотелось, пока он спит, целовать его с головы до ног, ласкать и массажировать его ступни, уткнуться носом во влажные волосы и шумно вдыхать, наслаждаясь ароматом самого родного на свете человека, но он просто лёг рядом и сгрёб академика в объятия, боясь разбудить его своими безумными порывами. В его мыслях шелестел этот роковой вопрос: «Что будет дальше?» Да, они пошли против системы, поставив на кон свои жизни и своё счастье. И теперь Борис не мог уснуть, стараясь сжимать объятия не слишком судорожно, считая секунды до их возможного расставания. Он и раньше любил понежить в своих руках спящего Валерия, такого мягкого и спокойного, но сейчас весь смысл его непростой жизни ужался до размеров их кровати в шикарном номере в Вене. Какое невыразимое, неописуемое счастье держать его вот так, лежать, словно дракон, защищающий своё золото! Или как ангел-хранитель... Но нет. Это не он, Борис, ангел – настоящий ангел лежит сейчас перед ним. И даже когда у Щербины не останется сил ни на что, когда, подточенное радиацией, подведёт привычное богатырское здоровье, всё, что он сможет делать – это любить Легасова всем своим немощным существом. «Что будет дальше?» – порой Борису вообще хотелось, чтобы не было будущего, потому что оно у них точно не самое светлое. Даже если КГБ каким-то невероятным образом пропустят мимо внимания выходку Валерия, Чернобыльский кошмар с ними уже до самой смерти, в их дыхании, в их крови, в их глазах... Борис ненавидел тот момент, когда чёрный радиоактивный дым отразился в синих глазах любимого и отпечатался на их сетчатке, потому что боль, которую чувствовал учёный, мучала Бориса сильнее, чем его собственная. Пусть лучше сейчас время остановится и они навсегда останутся здесь, в этой комнате, в этой кровати. К глазам подступили горькие, полные щемящей нежности слёзы, и Щербина не успел их сдержать – они хлынули наружу, обжигая щёки и вырывая из груди болезненные стоны. Легасов тут же проснулся, завозился, пытаясь понять, где он, и что происходит. – Боря?.. Политик всхлипнул, прижимая его к себе ещё теснее, вцепляясь в мягкие колечки волос, стискивая до хруста рёбер. – Боря, что с тобой? – прошептал Валерий обеспокоенно. – Я люблю тебя. Я люблю тебя. Люблю, люблю... – запричитал безостановочно Щербина. Вся его солидность, напыщенность, собранность, присущие ему, упорхнули мигом, уступая место какому-то новому Борису, который раньше просыпался только в моменты, невидимые для Валерия. – Я не хочу тебя никуда отпускать, я тебя не отдам, ты мой, только мой, люблю, люблю... Чиновник почувствовал влагу на своей коже и понял, что учёный тоже плачет. Легасов поднял голову и столкнул свои мокрые губы с губами Щербины – рвано дыша и одновременно пытаясь поцеловать как можно глубже, ощутимее, чувственнее, как бы заявляя: я здесь, я с тобой, я реален и я никуда не денусь. Борис пытался продолжать сыпать признания в поцелуй, и это было горячо и мокро. Когда пыл Валерия поубавился, он снова лёг под мышку любимого, замерев и позволяя шептать на ухо безудержные бессвязные нежности, прерываемые рыданиями от избытка чувств. Борис не помнил, сколько продолжалось это помутнение рассудка, но когда оба успокоились, и Валерий задремал, за окном начало светать. Щербина облизал солёные от слёз губы и уткнулся ими в вихрастую макушку, позволяя любимому снова крепко спать и видеть сны. После пробуждения Валерий скажет ему с необычайной серьёзностью: – Ты мой ангел. И Борис не сможет возразить.