О любви и смерти

Больше полугода постоянной, непрекращающейся боли, немеющих конечностей, болезненных уколов, слёз и постоянного давления – кто угодно бы сдался, конечно. Легасов думал, что он не такой. Что он не сдастся, что будет грызть до победного тот гранит науки и жизни, что выпал на его долю. Однако он не учёл, что найдётся один фактор, который перечернёт его борьбу. Фактор, который, по идее, должен был помогать ему справляться. Это любовь Бориса. Видеть боль и сожаление в его глазах и понимать, что ты причина этой боли – было выше всяческих сил. И это доканывало чуть ли не сильнее, чем собственно болезнь. Это он, Валерий, виноват в мучениях Бориса, в его постоянном недосыпе, в его слезах, он наносит ему душевные раны. Да, делает он это не нарочно, он просто не может иначе – после такой-то дозы! – но это не отменяет того факта, что Борису больно. Его оправдание «не специально» не сгладит боль любимого. Он не может больше быть обузой, он просто ото всего этого устал. Ему было бы в сто раз легче ловить скептически-сердитый взгляд Маргариты, выражающей таким образом своё горе, нежели такую откровенную горечь и нежность, отражающуюся в глазах столь солидного и обычно такого смелого партийца, как Борис. Два года, как прогремел взрыв на Чернобыльской станции. И Валерий понял, что не выдержит ни дня больше. Он заныкался в кабинете с небольшим тайным достоянием их семьи – фотоальбомом, который за время их с Борисом любви по крупицам собрала Маргарита. Вот Щербина, улыбаясь, закинул руку на плечо Легасову – и в этом фото не было бы ничего такого, если бы нехарактерный для чиновника взгляд, полный обожания, направленный на Валерия. Вот Валерий хотел поцеловать его – но щёлкнул затвор камеры, и учёный спрятал лицо в шее Бориса, и теперь на фотографии торчит только его вихрастая макушка. Вот Борис всё-таки целует его в губы – не слишком откровенно, но вполне достаточно, чтобы понять, что эти двое мужчин – далеко не друзья. Всё это разбивало Легасову сердце. Нет, он больше не может мучить любимого, лучше бы он умер, побыстрее, и постепенно Щербине станет легче. Говорят же – время лечит. А Маргарита убережёт его от совершения глупостей, убережёт детей, она женщина такой духовной силы, которая Валерию и не снилась. Не зря провела школьные годы в Северной Корее. Оттуда выходят живыми исключительно стальные люди, с безупречными моральными принципами и умением идти вперёд, несмотря ни на что. Ей можно доверить самое дорогое, она никогда не предаст – и Валерий доверит – Бориса. Потому что сам он уже не справляется. Глотая непрошенные слёзы, академик закрыл и отложил альбом и подтянул к себе ручку и бумагу. Он должен был объясниться перед любимым, прежде чем уйти навсегда. «Прощай, мой любимый! Мы никогда не знаем, когда жизнь возьмётся за нас. Это знаешь, как колесо фортуны. И ещё мы никогда не знаем, когда смерть потрясёт нас, хотя иногда задумываемся: а как это будет? Что мы почувствуем? Я видел слишком много вещей, которые сводили меня с ума, но я держался за тебя. Мы не могли избежать этого, хотя... Может быть, и могли. Но это было бы неправильно, мы оба это знаем. Это было время, когда надо было действовать. Чернобыль убил нас. Я всё равно уже мёртв, и я не могу смотреть, как моя многомесячная агония измочаливает тебя. Поэтому, прощай, мой друг, мой любимый. Я знаю, что больше никогда не увижу тебя снова, но всё то время, которое мы провели вместе, вся та любовь, сопровождавшая нас столько лет – всё это останется с тобой. Это поможет тебе держаться. И в конце концов твои слёзы высохнут, я обещаю. Ты будешь в порядке. Всё в порядке. Так будет правильно. Жизнь – очень хрупкая штука, а любовь слишком свята. Я больше не могу держаться, как бы ни старался. Мы смотрим, как это всё утекает, как сквозь пальцы, и недоумеваем – почему. Я теперь в порядке. Прощай, любимый. Я освобождаю тебя. P.S. Если тебе будет совсем плохо, иди к Рите. Она никогда не бросит». Валерий оставался в своём кабинете всю ночь без сна – он и без того не мог спать, а теперь, приняв столь ужасное решение, был совершенно на взводе. На стук жены в дверь не смог заставить себя откликнуться: она наверняка поймёт всё по его глазам и начнёт уговаривать бросить эту затею, и всё начнётся по-новой. Днём – постоянные снисходительные насмешки и замалчивание под маской благих намерений; ночью – боль или кошмары, и полные ужаса и бессилия глаза любимого человека. Когда и Маргарита, и Алексей легли спать, Валерий рискнул выйти из кабинета, чтобы достать из кладовки самую толстую верёвку, на которой раньше висели санки маленькой Инги. Теперь она уже взрослая, замужняя дама, а её отец – хилый и никчемный, не справляющийся ни с миссией, которую несёт во имя науки и советского народа, ни с силой любви, которая из чуда превратилась в его личное проклятье. Остаток ночи учёный сжимал в руках альбом с фотографиями их с Борисом любви и таращился покрасневшими сухими глазами в ночь, не имея сил уже даже чтобы плакать. *** – Заходите, только ни к чему не прикасайтесь. Здесь всё очень сильно фонит. Щербина скривился: ему ли, прошедшему горнило Чернобыля, беспокоиться о каких-то дополнительных десятках миллирентген? Он бы огрызнулся, если бы у него были на это силы. Сопровождающий вежливо пропустил его вперёд и закрыл за ним дверь. На этот склад отвезли все конфискованные вещи Валерия Легасова после его смерти. Даже его супруга не смогла удержать их на память – дозиметры были непреклонны. Может быть, в будущем, когда период полураспада сыграет свою роль, организуют музей Легасова, с его книгами, журналами, костюмами на вешалках – как это делают с другими важными людьми. А пока это всё будет лежать в заточении здесь, в глубоком тёмном подвале, замалчивая и стирая из истории имя упрямого и гордого, но такого благородного человека. Борис рыдал несколько дней, прежде чем смог заставить себя посетить кладбище, и потом находился в прострации ещё некоторое время. Теперь настал час посетить его вещи, потому что Щербине остро его не хватало. Он открыл прорезиненный чехол для одежды, обнаружив там серебристый костюм, в котором Валерий был в Вене. Партиец схватил рукав и прижал к лицу, вспоминая запах и тепло любимого человека, его улыбку, его лёгкие, плавные движения, ещё не скованные смертельной болезнью... На одной из полок он нашёл знакомый дозиметр. По официальным данным в общей сложности Легасов набрал около ста бэр, но на самом деле, Борис был уверен, цифра была много, много больше. Ведь академик часто оставлял его в кармане пиджака, переодеваясь в спецовку прежде, чем идти к реактору. Щербина дрожащими пальцами взял его и повертел: прибор был разряжен. Сам не зная зачем, он снял кожух, и к его ногам выпала сложенная в несколько раз маленькая бумажка. Записка Валерия. Борис больше никогда не сможет жить спокойно.