mystery of love

#np gemini — mon amour

      С Ханбином в последнее время это происходит часто. Он запирается в своем кабинете, перебирает все документы на своем столе, поправляет лепестки цветов в хрупкой вазе, стоящую рядом с его компьютером. Со стороны выглядит даже потрясающе — молодой, талантливый мужчина, занимающийся своей любимой работой в дорогом кабинете. Очаровательно. Восхитительно.       Тогда почему ему так паршиво?       Он вертит ручку пальцами уже полчаса, перед ним стопка бумаг, которые ему нужно внимательно перечитать, трезво обдумать выгодность каждой сделки, а затем аккуратно подписать. Все перед ним — пару движений и он решит все необходимые дела. Но слова расползаются черной тушью на прозрачном полотне, которую Ханбин видел в художественных галереях Шанхая: казалось, краска лишь разлилась, вывалившись из рук рассеянного художника, а значение картины уплыло куда-то в глубь плотной ткани. Ханбин больно прикусывает край нижней губы, ощущая, как привкус крови перебивает все мысли. И вот она — безобразная каша, наполненная всеми приглушенными чувствами, воспоминаниями и прикосновениями. Привкус крови горько ощущается на кончике языка, как прошедшие годы, и он начинает задыхаться.       Надо выпить воды.       До конца рабочего дня осталось только три часа, но Ханбин почему-то чувствует, что очередная ночь пройдет в стенах широкого кабинета. На самом деле, в какой-то степени ему тут даже комфортнее. Возможно, привычки прошлого, но заниматься работой ночью перестало быть чем-то угнетающим и сложным, теперь ему даже легче сосредоточиться в это время. В Сеуле конец января и в последние дни падает много снега. Ему, правда, совсем не хочется садиться за руль этим вечером. И не то чтобы дело было в снеге.       — Директор Ким, все в порядке? Вам не принести кофе или, может быть, чай?       Обеспокоенный голос секретаря за дверью вызывает легкое раздражение; не он его раздражает, нет, Ханбин абсолютно искренне ценит заботу всех сотрудников своего агентства о себе, но что-то заставляет его провести ладонью по напряженным глазам и, как-то совсем драматично, вздохнуть перед ответом. Он откашливается, приводя свой голос к обычной интонации, и отвечает спустя мгновение.       — Спасибо, Хисок-шши, все в порядке. Мне ничего не нужно, — Ханбин на секунду останавливается. Он врет. — Ты можешь сегодня уйти пораньше, как закончишь с работой.       — Хорошо, директор Ким. Спасибо.       И вновь тишина.       Секретарь послушно вернулся на свое рабочее место, и Ханбин, наверное, даже может почувствовать сквозь дверь то ощущение счастья и удовольствия, исходящее от Хисока, после его слов. Ханбин вертит ручку пальцами вновь. Хисоку чуть больше двадцати одного и он на предпоследнем курсе университета технологий. Парень смышленый, очень даже — Ханбин придвигает бутылку с водой к себе левой рукой, — а его учебные и практические результаты в сфере искусства и дизайна удивили и самого Ханбина при собеседовании. Ханбину на самом деле очень даже все равно на то, какой возраст и опыт работы у его работников, ему важно совершенно другое. Страсть к работе, открытость к новому, любовь к жизни и преданность. Преданность. Ханбин откашливается. Хисок вполне может добиться светлого будущего и Ханбин в это свято верит (и не просто верит, а старается его поддержать и помочь, как может), а потом он заглядывает на него на секунду дольше, чем обычно, и совсем теряется.       Хисоку едва стукнуло двадцать один, а он трудится на работе так, словно завтрашнего дня не наступит. Хисок учится в университете, но проводит свои студенческие дни в офисе с неспокойным графиком. Хисок талантливый и амбициозный, но его юность теряется где-то позади широких целей.       Ханбин сумбурно вертит ручкой пальцами, путаясь в движениях, и почему-то ему сильно хочется покурить.       Да, что-то действительно совсем не так.       Он бросает ручку на стол и проводит правой рукой по волосам, жмурясь от неприятной боли в глазах. Виски давят, а температура внутри тела неприятно повышается, заставляя устало выдохнуть. Может быть, он просто заболел. Или переутомился, как бы смешно от этого не было — вроде бы, сам пообещал самому себе, что перестанет так издеваться над собой, а привычки почему-то все еще не меняются. Он тянется ко второму ящику под своим столом, где обычно он оставляет разные лекарства на всякий случай (по крайней мере, он смог привить себе хотя бы одну новую полезную привычку), ящик беззвучно отодвигается и Ханбин взглядом ловит нужную коробку с лекарством. А под ней маленький календарь.       Сегодня последний день января, и завтра наступит первый день февраля. Сегодня тридцать первое января, и на следующей неделе день рождения Чжинхвана.       Он рассеянно роняет коробку с лекарством и звук падения об пол неприятно отдается в ушах, возвращая разум к сознанию — и тут же в мыслях, тот самый растяпа-художник и картина с Шанхая. Никаких четких ответов и дословных значений, лишь сплошной астигматизм, пробирающийся все глубже внутрь, как капли черной туши в белое полотно.       Ему нужно покурить.       Нет, ему нужно позвонить.       Ему нужно написать.       Пальцы неловко хватаются за телефон, быстро открывая приложение, а в мыслях несусветная каша, которую даже вылить в текст не получается. Он глубоко дышит, прикусывая губу — вновь кровоточит, — и все кажется слишком по-старому, поэтому он собирает все в одно мгновение и отправляет. Перед глазами режет дурацкое «Приедь» в пустующей переписке, которая пропала из виду почти на три месяца, помимо коротких поздравлений с чем угодно; а потом Ханбин просто вспоминает что-то, устроенное по умолчанию, наверное, тоже из прошлого — он и сам не меньший дурак.       Чжинхван приезжает в то время, когда Хисок счастливо заканчивает со своей частью работы и выключает компьютер в офисе. Он сначала даже не замечает подходящего Чжинхвана к кабинету директора, а потом он ловит его взглядом и удивленно смотрит на невысокого парня в длинном черном жакете и черной маской на лице. Парень поворачивается к озадаченному секретарю, слегка клонясь в приветствие, и красивые черты его лица смягчаются в легкую улыбку.       — Здравствуйте, — он неловко оттягивает маску вниз, и Хисок разом вспоминает знакомое лицо. — Ханбин просил меня приехать, могу ли я пройти к нему? Я его друг, Ким Чжинхван.       — Здравствуйте. Да, конечно, я сейчас его предупрежу, — Хисок клонится в ответ, растерянно смотря то на свой стол, то на Чжинхвана, который благодарно кивает головой. Хисок подходит к двери с пафосной табличкой «B.I / CEO Director» и Чжинхван насмешливо поджимает губы, когда дверь приоткрывается. — Директор Ким, к Вам пришел посетитель. Я бы хотел предупредить Вас, что закончил свою работу и ухожу сейчас.       — Спасибо, Хисок-шши, ты хорошо поработал сегодня. Можешь идти.       Хисок вновь слегка клонится, отходя от двери, и позволяет Чжинхвану пройти внутрь, лишь прошептав тихое: «Я большой фанат Вашего голоса и песен Айкон». Чжинхван мягко смеется, еле слышно и так трепетно, что у Хисока сердце поджимает и он встречается с такой же благодарной улыбкой.       У Чжинхвана в голове проносится мысль: «Ну еще бы, ведь их написал он», когда Хисок уходит и коридор становится неизмеримо тихим. Он чувствует какую-то непривычную неловкость, заходя в чужой кабинет, словно что-то повторяется вновь, но совершенно в другом образе, с другими словами и другими последствиями. Ханбин за столом сосредоточенно смотрит на какую-то бумагу, напряженно держа ручку — наверное, вновь переутомился, — а вид с его окна заставляет что-то сжаться в Чжинхване. Поздний закат проникает сквозь аккуратное окно в кабинете Ханбина, переливая светло-серые стены с черными рамками у потолка в невообразимый солнечный купол; высокие, пышные зеленые растения по углам в кабинете нежно соединяются с золотыми лучами, и это все кажется Чжинхвану таким типично-ханбиновским. Объединять в себе холодную решительность и нежную идеалистичность, строгий перфекционизм и любовь к натуральному и естественному. Несуразно, противоречиво, но так красиво. Чжинхван тянет руки к краям солнечного света рядом со своей головой, желая поймать маленькое чудо, а по-настоящему ловит его Ханбин.       Он аккуратно, почти невесомо дотрагивается до чужой макушки, притягивая к себе. Чжинхван удивленно поднимает голову, сталкиваясь с тем самым взглядом Ханбина, который он не видел так давно, что чувства переворачиваются наизнанку, путаясь в каждой эмоции. Ханбин обнимает его, непривычно мягко и нежно, словно еще чуть-чуть — и все, Чжинхван развалится на маленькие кусочки стекла прямо в его руках. Чжинхван чувствует себя запутанно и странно, но прижимается к Ханбину в ответ, утыкаясь носом в чужую шею, и водит ладонями по его спине, медленно и успокаивающе.       Он не был наедине с ним слишком давно.       Ханбин сейчас пахнет как запах утренней росы, свежего белья, еле ощутимой сладости и легкого бриза моря, а его аккуратный и статный костюм идеально прилегает к телу, ни разу не напоминая глупые подростковые толстовки, которые Ханбин специально растягивал даже для выступлений. На его лице больше нет широких очков, которые постоянно соскальзывали с его носа — он всегда фыркал, когда приходилось их поднимать обратно к переносице, а Чжинхван не мог сдержать смех от чужого недовольства, — и с его щек больше не отклеиваются нелепые пластыри с детскими рисунками. Он не ворчит, когда его обнимают, не злится, когда его забирают домой со студии, не предлагает сбежать в поздние три часа ночи в глупые места, подальше от этой реальности.       Но почему-то он все еще смотрит на него так, словно он нуждается в нем.       Чжинхван хочет спросить, сказать хоть что-то, но ничего не получается выдавить даже мысленно. Ханбин водит пальцами по волосам цвета его любимого мгновения в природе — нежно-белые лепестки магнолии утопают в океане золотых течений во время раннего рассвета, — и запах чужого одеколона ощущается слишком родным и домашним в его объятиях. Закат потихоньку исчезает с пространства кабинета, уступая место холодной вечерней молчаливости в их расстоянии.       — Ты в порядке? — Чжинхван слегка отдаляется, поднимая голову. Ханбин водит взглядом по обеспокоенности, застывшей в его карих глазах, аккуратному носу и контуру его мягких прокусанных губ. Он усмехается внутри, ловя эти маленькие моменты вновь и вновь — Чжинхван все еще кусает свои губы до крови и глубоких ранок из-за тревожности, дурацким образом заразив Ханбина плохой привычкой. Дурацким образом, потому что Чжинхван даже не виноват в этом, а Ханбин раньше слишком много смотрел на чужие губы. И думал о них, видимо, то же.       Чжинхван все еще в ожидании ответа и его взгляд говорит о том, что Ханбину, в общем-то, бесполезно врать.       — Не совсем, — он выдыхает. Отпускает Чжинхвана из своей хватки, отходя на пару шагов назад, и прислоняется к краю своего стола. — Просто переутомился, скорее всего.       — Так и думал, — Чжинхван поджимает губы и неловко кивает головой.       Они смотрят друг на друга еще двадцать секунд, долгих и протяжных, и это кажется до безумия неудобным. Сколько же прошло времени, чтобы они начинали чувствовать себя так?       — Ты... хорошо выглядишь. Как и всегда, — Ханбин гладит свою шею правой рукой. Он нервничает, Чжинхван знает. — Хён.       «Хён» отдается легким ударом в грудь Чжинхвана, резко и неожиданно. Неожиданно, потому что Чжинхван не должен так чувствовать себя, когда его близкий человек называет его так. Резко, потому что это все равно отдается раскаленным металлом прямо между ребер.       — Спасибо, Ханбин, — выдыхает он, сжимая край рукава своего кожаного жакета. Почему-то он чувствует себя не в своем теле — в голове крутятся мысли его двадцатисемилетней личности, а тело будто вновь переместилось в сложные восемнадцать. В то время, когда не было ни работы, ни денег, ни опыта, но были далекие мечты и бессонные беспокойные ночи с ними. Теперь мечты перестали быть далекими, а ночи стали обычными и спокойными, но теперь без них. Без него. — Ты тоже выглядишь замечательно. Как и всегда.       — Спасибо.       Ханбин продолжает на него смотреть в ожидании, и Чжинхвану это надоедает. Он не знает, почему Ханбин захотел увидеть его сегодня, не знает, с какой целью он здесь, и даже если Ханбин захотел просто встретиться с ним, он мог бы уже начать разговор. Но Ханбин не ведет себя так, когда он просто хочет встретиться со старыми друзьями. Он ведет себя совершенно по-другому, и Чжинхван это знает. Чжинхван подходит к нему ближе, почти в упор, и у Ханбина сбивается дыхание.       — Ханбин, мы не общались больше полугода, помимо общих встреч со всей группой, и ты внезапно пишешь мне обычное «Приедь», без каких-либо слов и объяснений, — Чжинхван говорит тихо, почти шепотом, но тонко разрывает тишину между ними и четко произносит каждое слово. — Я всегда рад тебя увидеть, но что же действительно случилось?       — Я понял, что скучаю по тебе.       Чжинхван застывает.       Его удивленные глаза пытаются поймать хоть один подвох на лице Ханбина, желая убедиться в том, что ему просто послышалось. Но Ханбин нежно проводит пальцами по выбившимся прядям челки на его лице, мягко отводя назад. Он смотрит ему в глаза, а Чжинхван пытается вспомнить, сколько раз он хотел забыть его взгляд со своей памяти.       — Ханбин, ты просто переутомился, — Чжинхван восстанавливает самообладание и мягко обхватывает лицо парня ладонями. Он аккуратно гладит кожу его щеки большим пальцем и чувствует жар в его теле. — Я тоже скучаю по тому, какими мы были все вместе. Но тебе сейчас нужен отдых и хороший сон, а не я.       — Нет, хён, ты не понимаешь, — Ханбин кладет ладони поверх рук Чжинхвана и притягивает его ближе к себе. Они почти утыкаются носами, но никто из них не отодвигается друг от друга. — Я скучаю именно по тебе. Не по тому, какими мы были. Я скучаю по твоему смеху и твоим рукам. По твоим глупым привычкам и тихому голосу. По тому, как ты забирал меня каждый раз и ждал допоздна. По тому, как ты просто был рядом. Я скучаю. И мне нехорошо от этого.       Чжинхван прикрывает глаза и прижимается лбом к чужому лбу. У него все еще температура, но Ханбин касается его талии и мягко гладит ладонями по спине. Солнце полностью спустилось за горизонт и кабинет исчез в вечерней темноте, заполненной бесшумным ветром и падающим снегом за окном. Наверное, только снежинки могли бы посчитать количество попыток Чжинхвана забыть все чужие шутки и повадки, усталые улыбки, подаренные только ему, все чужие толстовки, которые перемешались и в гардеробе Чжинхвана за все годы. Но Чжинхван всегда упускает то, что снежинки тают в конце своего сезона, и все его попытки — то же.       — Хочешь сказать, у тебя поднялась температура, потому что ты скучаешь по мне? — Чжинхван дразнит его, а его улыбающиеся глаза вызывают у Ханбина внутренний трепет. Он тихо смеется и отрицательно качает головой. — Интересный у Вас организм, директор Ким.       — Не совсем так, — этот тихий разговор даже смягчает его головную боль, и он усмехается. — У меня поднялась температура, потому что несколько дней провожу на работе. И оказывается никто не может отправить глупого директора домой, даже я сам.       Чжинхван привлекательно приподнимает бровь, осознав намек.       — И ты вспомнил своего любимого хёна, который лучше всех справлялся с этим? — он ухмыляется своими мягкими губами и Ханбину резко хочется поцеловать его. — Я еще не отправлял директора Кима домой. До этого я забирал из студии только глупого лидера Ким Ханбина. Тебе стоит начать платить мне за это, знаешь?       — Мне действительно стоит.       Ханбин пальцами отводит его пряди волос за ухо, мягко поглаживая большим пальцем щеку. Чжинхван смотрит ему в глаза, ловя ту самую привязанность в чужих зрачках, и его сосредоточенный взгляд говорит о просьбе. И вновь то, что принадлежит только Ханбину — спокойным, глубоким взглядом каждый раз спрашивать разрешение на то, что Чжинхван позволил делать без разрешения еще много лет назад. Ему на секунду кажется, что снег падает не за окном большого кабинета, нет, он падает прямо в глазах Ханбина как маленькие кометы — они разбиваются об глубину собственной вселенной, а Чжинхван позволяет себе остаться внутри нее.       Он тянется к нему первым.       Губы Ханбина привычно потрескавшиеся и горькие на вкус. Они не мягкие, какие кажутся на вид, и это нравится Чжинхвану даже больше; он водит языком по свежей ранке на нижней губе, прихватывая область зубами, и Ханбин недовольно мычит. Руки Ханбина пробираются сквозь плотную ткань жакета и слегка отодвигают края вязанного свитера, водя ладонями по чужой пояснице. Его пальцы ледяные, отдаются затуманенной прохладой по коже Чжинхвана, и он тихо стонет, прижимаясь к парню поближе. Поцелуй медленный, чувственный и тонет в собственной нежности — если бы Ханбин мог описать это одним цветом, он бы назвал только медово-бежевый: интимный, до мягкости глубокий и невыносимо родной, словно возвращает все потерянные дни в их владение. Чжинхван теряет ход времени, позволяя их моменту длиться столько, насколько это возможно, пока его пальцы ощущают обжигающее тепло Ханбина и губы непозволительно переплетаются с чужими. За окном все еще падает снег и, может быть, в этот раз он разрешит себе не забывать этот вечер.       — Ты останешься?       Ханбин разрывает поцелуй, смотря на парня с легкой надеждой. Он не может позволить себе показать ему всю его надежду — Чжинхван читает в его взгляде не просто желание остаться на ночь. Он слышит, как Ханбин его спрашивает, может ли он остаться прямо здесь, готов ли он остаться только с ним, хочет ли он остаться надолго. И дело не только в отношениях.       Чжинхван больно поджимает губы и отводит взгляд. Он уверен, что в его телефоне уже три пропущенных от менеджера, два от Чжунэ и один от Донхёка, а также сообщения от Юнхёна. Он не предупредил никого о своем уходе с общежития и, по идее, он даже не должен отчитываться перед ребятами, но почему-то все равно совестно. И опасно. Они ждут его дома, как всегда с шумом и дурацкими препирательствами, но все еще ждут. И Ханбин знает об этом.       — Я люблю тебя, — шепчет Чжинхван, ласково поглаживая большим пальцем его по щеке.       Он произносит это тихо, трепетно и мягко, слабо улыбаясь ему в ответ, но Ханбин ловит в его глазах извинения. Он слышит, как он говорит то самое «Я не могу вернуться» в своем взгляде, и они оба верят в то, что это временно. Нужно потерпеть еще чуть-чуть, и позже будет легче. Ханбин знает, но все равно ответ отдается легкой болью в ребрах. Он прижимает Чжинхвана к себе, целуя вновь, проглатывает глупую горечь, разделенную на двоих — боже, даже на семерых, — и надеется, что на время этого хватит.       — Тогда просто забери меня домой, — он устало улыбается, чувствуя, как Чжинхван нежно гладит его по волосам. Время, наверное, уже давно пересекло черту восьми часов вечера, а на улице замерло сумеречное небо над снежной зимой. — Пожалуйста.       Чжинхван трепетно целует его в лоб.       — Мы и так идем домой, Ханбин.