Хроники Особого Отдела

  Под ровный гул моторов в маленьком шарике иллюминатора медленно проплывала серая, стылая, осенняя земля. Илья смотрел на исчезающий в облаках город и старался не думать о страшном парадоксе - он отвык от такой ровной и совсем не изрытой воронками поверхности! А между тем такое, оказывается, было! Сюда не дошел ни один фронт, сюда не долетали «юнкерсы» со смертоносным бомбовым грузом… Его огромная Родина, не поврежденная за четыре года войны, исчезала под крылом, облетевшими березовыми лесами, обильно припорошенными уже улёгшимся не тающим снегом. Здесь не было ни одной бомбежки, не было даже затемнения, и городки ближе к вечеру весело мигали одинокими, но такими яркими и живыми напоминаниями: врага у нас не было, мы победили, все будет хорошо! От этого становилось легче на душе. Светлее. С утра совершив прыжок из Москвы в Горький, группа оставила там основной груз и охающего Василия Ивановича, прихватившего с собой молчаливую «бабушку Ягу», которую вслух уважительно старались называть Еленой Дмитриевной. После чего, быстро дозаправив самолет, спешно вылетели в Иркутск. Непершина ждали Саровский монастырь и долгий десятисуточный путь по железной дороге с  бойцами и грузом. Цистерну необходимо было доставить в целости и в срок. Остальные «в полном составе, с котами и собаками», как выразилось начальство, летели в Пекин и далее, к известной одному Яну цели — в провинцию Хэнань, уезда Дэнфэн, к монастырю Сун-Шань Шаолинь-сы. На все вопросы полковник, вырядившийся в два свитера, меховые унты и толстую простроченную куртку, только пожимал плечами и произносил краткое, как выстрел, и неприятное для русского слуха слово: «Квест!». А иногда, ухмыляясь,  добавлял татарское, попонятней: «Кысмет, однако». Откуда он набрался этих словечек, даже Худояров не решился спросить, но понял и разделил немногословную фразу о судьбе. И сейчас завистливо смотрел, как удобно-уютно устроился Ян в своих многочисленных одежках. Генерала, несмотря на толстый тулуп, знобило... Под вечер их сильно трясло, и к Иркутску отряд прибыл со слегка позеленевшими лицами и промерзшими синими губами. Здесь переночевали. Уже совсем ночью, как следует отогревшись разбавленным спиртом и дождавшись, когда генерал ушел спать в отдельно выделенное для него помещение (по правде сказать, больше похожее на кладовую), группа прослушала похожую на сказку инструкцию. «Наш путь к священной пятой горе Китая. И пусть она не высока и не повторяет Эверест, но зато проходивший мимо Бог отдал ей часть своего тела и с тех пор она напоминает всем лежащего среди зелёных лесов Будду.  Известно, что пятнадцать веков назад к подножию центрального пика Шаоши явился индийский воин Будхабхадра, его представили императору Сяо Вэнь-ди, и тот разрешил основать монастырь, названный «храмом в лесах горы Шаоши». В монастыре при храме Будхабхадра, названный в Китае Бато, пообещал вырастить «молодой лес» - воинов Света, борцов с чёрными силами нижнего мира... На его место через сто лет пришел Дамо, который принёс с собой волшебные исцеляющие иглы и свет неба, который позволяет открыть любой путь среди ночи...» Закончив сказку, Ян поднял кружку с остатками разбавленного спирта и, порадовав общество малопонятным «чин-чин»,  улёгся на кровать,  тут же уснув. Спрашивать группу, понятен ли маршрут, не стал. И так понятно, что ничего не понятно. Потом поймут, не в первый раз… Ксения долго сидела, бездумно глядя на языки алого пламени, которые словно временно переселились в железную печурку прямиком из ее девичьей души. В отрывистых, невнятных объяснениях скрывался единственный факт — надо похоронить в горе нечто страшное, вырвавшееся на поверхность… кого-то сильно похожего на дьявола, «дракона ночи», как сказал Ян. Но там уже сидел один такой неупокоенный ужас... «До чего я докатилась», — подумала девушка, вспомнив матушкины страшные сказки про Ад и огненные муки. Но… раз они хоронят, изгоняют и запирают силы черные, нечистые, значит, не все так плохо… Сзади неслышно подошел Борис.   Для Бернагарда русская волшебница стала тем единственным в новой странной жизни существом, которое он хотел видеть. Притом боялся, не будет ли русской женщине (коммунисту!) неприятно понять всю очевидность этой  тяги. Поэтому так старался находиться в отдалении, где-то среди мужчин,  всеми силами стараясь не выдать себя, старательно принимая участие в  общих  разговорах. Основное странным образом воспринималось не слухом, а мозгом, словно кто-то в его голове переводил тяжелую русскую речь, делая ее простой и понятной. А в обратную сторону это не работало - сам он даже обычные бытовые просьбы по-прежнему не мог воспроизвести, волей-неволей обращаясь к Ксении и тихо радуясь такой возможности. Илья относился к «прибившемуся фрицу» нейтрально,  странный русский поп шарахался от всех вопросов, регулярно пытаясь перекрестить его след. Полковник  упорно называл Борисом,  с лёгкой руки окрестил «белым магом», но часто, глядя в его сторону, морщил нос,  словно пытался понять, с какой целью они подобрали его в Кёнигсбергском подземелье. А Ксения… Ксения, почувствовав движение, оглянулась,   наверное, впервые посмотрев на Бернагарда не как на больного, а на мужчину. Рядом с ней в маленькой избенке,  одиноко притулившейся на краю холодного поля аэродрома, находился не фашист, не сумасшедший и совсем не инвалид. Перед ней, протянув руки к огню, стоял высокий мужчина с короткими светлыми волосами и грустной улыбкой обреченного жить в тюрьме... Из угла внезапно послышалось взрыкивание, и шипящий голос, раздавшийся где-то внутри голов, ехидно сообщил: «А плюс на минус даст нам что»? Мрак тут же проснулся и рыкнул. Голос мявкнул и решил заткнуться. Ксения встала и молча пошла к себе, за занавеску, спать, показав Борису на стоящую рядом с окном пустую застеленную кровать... *** В пять утра вылетели в Ургу, и после бесконечно холодных часов полёта над облаками перелетели горы, чьи верхушки, казалось, вот-вот процарапают корпус самолета. Пекин встретил их диким ветром. Пилот долго кружил над аэродромом, даже не пытаясь сесть. Потом, осознав безысходность ситуации, плавно развернул самолет и аккуратно посадил машину. На посадку ушли последние капли керосина. И первые минуты пилот просто смотрел на приборную доску, используя личный способ психологической разгрузки – шепотом поминал природу-погоду здешних мест нехорошими, но очень энергичными словами… и целыми выражениями. Но об этом пассажиры не узнали. *** Военно - политическая обстановка в Китае в конце 1945 года была не просто взрывоопасной. Начинался период захвата власти  гоминьдановским правительством, армия которого насчитывала более 4 млн. бойцов. Ещё 12 августа на секретных переговорах, состоявшихся между американским послом П.Дж. Хер­ли и Чан Кай­ши, были согласованы планы ликвидации коммунистических формирований в Северном и Северо-восточном Китае. В начале октября без согласования с СССР военные корабли США  высадили десант в основных портах Северного Китая и заняли Пекин, оккупировав в дополнение основные узловые железнодорожные станции. Безуспешные переговоры о  политическом разделении Китая между странами-победителями ни к чему не привели. Уже к ноябрю Сталиным было принято решение о передаче всего трофейного японского вооружения полуторамиллионной армии Мао Цзедуна. Поэтому, несмотря на предпринятое гоминьдановцами широкомасштабное наступление, опорные базы народно-освободительной армии Китая остались под контролем Мао. Харбин, Цзя­му­сы, Му­дань­цзян, Ци­ци­кар  были заняты советскими войсками, как и периферийные районы Южной и Центральной Маньчжурии. После крупномасштабных сражений 1 октября 1949 года, наконец, было провозглашено образование КНР. Остатки гоминьдановской армии эвакуировались на территорию Тайваня. В советской истории мало упоминается период боев за Китай. Однако еще четыре долгих года наши военные советники продолжали погибать в далеком далеке от своей Родины. Число погибших до сих пор не известно. Но, например, с июля 1946 по июнь 1947 года, даже по неполным и разрозненным сведениям, погибло и умерло от ран более 3 тыс. советских гражданских и военных специалистов. На мемориальных кладбищах только на Ляодунском полуострове было захоронено 558 человек... Под особым контролем Ставки, не жалеющей средств и людских ресурсов, находились железнодорожные войска. Было проложено заново и восстановлено 2,5 тыс. километров полотна. Налажено бесперебойное движение грузовых составов. Интерес же представляет информация о спешной прокладке с августа по октябрь 1945 года 65 километров пути – почему-то в тупик, к неизвестной горе и городу, расположенному в Центральном Китае, практически полностью разрушенному беспрецедентными бомбежками 1945-1946 годов. Город с населением менее  120 тысяч человек (это в чрезвычайно густонаселенной стране) по непонятной прихоти фактически сравняли с землей. Внезапно в конце 1945 года налеты прекратились и на территории (единственной во всем Китае) словно объявили карантин. В течение года никто не может проникнуть в город рядом с горой. А с 1949 туда  насильственно стали завозить и заселили более миллиона человек... *** Не высыпающийся с самого начала апреля, задерганный и умученный Аполлон Александрович Петров, сумевший, наконец, вручить  верительные грамоты 8 мая 1945 года и на настоящий момент чрезвычайный уполномоченный посол СССР в Китае, встретил промерзшую группу. В руках он держал расшифровку телеграммы… в которой, несмотря на уже полное отсутствие цифрового кода, было столько же неясного, сколько и в первом присланном Ставкой варианте. Тем не менее, он сразу предложил гостям сесть за стол, а, увидев совершенно человеческие глаза у большой чёрной овчарки, облизнувшейся при слове «обед», позволил себе улыбнуться. Представились. Худояров сразу ушёл в аналитический отдел. Он оставался в Пекине. А вот полковник непонятно с чего схватил Аполлона Александровича за рукав и буквально потащил в занесённый тонким слоем снега старый сад при посольстве. — Позвольте обьяснить, — начал он.— Я решил рискнуть и, несомненно, проявлю мародерство, запросив у вас трёх из имеющихся в наличии пяти военных переводчиков. Более того, мне необходим ваш садовник. Аполлон Александрович дернул бровью и, протянув Яну лист с дешифровкой, начал: — Вот распоряжение Ставки. Приказ оказать вашей группе любую посильную помощь. Он тщательно выделил последние слова и посмотрел на Яна не слишком одобрительно. Тот молчал, ожидая продолжения. — А вы выражаете намерение забрать из крайне нуждающегося в специалистах посольства практически всех переводчиков, причём на неопределенный срок. И третья ваша просьба.... Ян опять промолчал, машинально отметив последнее слово. — Третья просьба о садовнике... Ян вздохнул и вывел жирную двойку невесть откуда взявшимся химическим карандашом на листке с сообщением Ставки. Прищурился, что-то взвешивая… потом обвёл кружком ещё пару букв и передал листок обратно. — Теперь взгляните. К сожалению, данная просьба не обсуждается... Посол автоматически глянул на бумагу – его глаза расширились. — Но позвольте, — твёрдым голосом начал было Петров. — Послушайте… В настоящее время это совершенно невозможно, да и в посольстве тогда просто не останется переводчиков, кроме меня. — Я не прошу. — Но… — Один переводчик будет прикомандирован к проходящему через Пекин в Сиань составу, второй завтра улетит с нами в Лоянь, и кто-то останется с генералом, который позднее прилетит к месту нашей окончательной дислокации. Садовник Ю Линь, как один из последних воинов носителей света, вернётся туда, откуда вышел, уже навсегда... Посол вздохнул. Разбираться в услышанном он даже не пытался. Во-первых, секретность, во-вторых, у него, всегда присутствовало иррациональное чутье – и сейчас оно по-хорошему предупреждало не соваться в мутную историю московской группы. — Хорошо, Вас устроит в качестве одного из  переводчиков моя жена? Она неплохо объясняется на северном диалекте и знает более двух тысяч иероглифов... — Ваша жена? - маловыразительное до этого лицо собеседника изобразило удивление. - Вы вообще понимаете, о чем идёт речь? Не очень. И пытаться не будет. Как говорится, широка страна моя родная… и хочешь дышать вольно – не вникай в секреты и тайны. — Я понимаю, полковник. Вы просто не оставили мне выхода. — Подумайте. Попробуйте найти этот самый выход. Если вы прикомандируете ее к составу, то предварительно сами, я подчеркиваю, сами дадите ей самые точные и безапелляционные инструкции. Она должна будет сразу забыть обо всем, что увидит и услышит в этом походе. И всю жизнь молчать. Я не шучу. Вы подвергаете опасности себя, семью, жену... Смешно. Почти. Московские всегда считают самым опасным делом свои собственные игры. Опасность… тут всегда опасность. — Достаточно. Я услышал вас. У меня все равно нет иного выхода... Ян лишь пожал плечами. Люди сами выбирают свою судьбу, и никто не вправе запретить им ее творить. На том разговор прервался. На следующий день они улетали в Лоянь. Двухмоторный самолётик чихал и натужно раскручивал промерзшие за ночь винты. Перед ним так же звучно чихал и кашлял простуженный Рашид Ибрагимович. Группа поднялась по железным ступенькам и услышала, как ветер донёс до них тихое: — С Богом... *** Аполлон Александрович Петров скоропостижно скончается в Москве 11 января 1949 года и будет похоронен на Ваганьковском кладбище. Его жена Юлия Павловна, жизнерадостная красивая хохотушка, будет арестована 25 ноября 1947 года сразу после разговора с давно не виденной сестрой. В заключении она родит сына, которого отберут у неё через две недели после родов, ничего не сообщив при этом продолжающему работать в Москве отцу. ***   1585 год. Чахтицкий замок в словацких Малых Карпатах.   Несмотря на пылающую березу, отдающую свою белую красоту ложу из раскалённых, несущих кусочек адского пламени углей, в зале все равно было сыро. Сквозь витражные красно - зелёные ганзейские стёкла в тяжелых свинцовых переплетах вместе с последними лучами короткого зимнего дня просачивался стылый мрак ночи. На неудобном деревянном кресле, вытертом поколениями пресветлых мягких частей,  сидела внучка палатина Венгрии, племянница польского короля, обладательница немыслимо белой кожи, чья красота и нежность были воспеты поэтами. Закутанная в меховой плащ, она бездумно смотрела на игру огня, опустив руки на гладкую поверхность китайской вазы… Волшебной вазы… прекрасной… дивной, чарующей, тёплой красоты. На полу стояла на коленях (прикрытая рогожами, ограждающими от исходящего от неё запаха мочи и конского навоза) привезённая специально из далекого скита колдунья Дарвуля. Бывшая честная прихожанка… бывшая потомственная экономка рода Басарабов-Дракулешти.   Изгнанная по подозрению в содомских грехах и связи с нечистым, она влачила своё существование, пока высокая графиня Эржбет не пожелала прослушать ее сказки о ценной китайской фарфоровой вазе, попавшей в замок ещё при  Владе Третьем, Басарабе, при жизни именованным Цепешем, а после смерти Дракулой... Плотно закрытая дверь в зал внезапно распахнулась, и на пороге остановилась, придерживая юбки, миловидная девушка, лет пятнадцати-шестнадцати, уже вошедшая в сладкую пору и ждущая новой, страшной и влекущей женской жизни. Ее лицо выдавало самое простое происхождение, но светлый овал не тронутого оспой лица был чист и по-своему прекрасен. — Ваше сиятельство, заговорил... — заторопилась она. — Неужели? — отметила приятной улыбкой сообщение графиня. — Какое первое слово произнёс наш сын? — Его сиятельство произнес «Дай!», — смело произнесла нянька, наверняка зная о награде, ожидающей ее за подобную весть. Последний луч, уходящего дня, проникший сквозь красную смальту окна, кровавым узором упал на драгоценный фарфор. Лежащая на полу Даркуля забилась в припадке под толстой рогожей, испуская вокруг себя резкие запахи нечистот. Графиня подарила нежный взгляд радостной няньке и встала, чтобы аккуратно поставить отдающий ей нежное тепло сосуд на бархатное ложе венецианского, обитого бархатом и кожей сандалового ящика, который как и содержащийся в нем предмет не имел цены. — Я жду вас после вечерни, моя дорогая. Уложите спать нашего сына и проститесь с ним. Вы выполнили перед ним свой долг. Теперь моя очередь выполнить свой перед вами... ***   Никто не знает, сколько девушек за 25 лет ежегодных массовых убийств уничтожила ради кровавых купаний Елизавета Батори,  графиня - монстр в обличье нестареющей красавицы. Только королевский палатин Дьёрдь Турзо, не обращая внимание на сопротивление слуг, 29 декабря 1610 года застал ее светлость в подвале за садистскими издевательствами над очередной жертвой, помещённой  в «железную пыточную деву».  Три помощницы служанки были прилюдно сожжены, колдунья Дарвуля исчезла, а хоронившему трупы горбуну Фицко отрубили голову. Графиню, чьи коронованные родственники отвернулись и забыли о ее существовании, заперли в замке. Она скончалась в 1614 году. Доподлинно известно, что руки умершей пришлось сломать, чтобы отобрать у покойницы китайскую фарфоровую вазу. Ее сын, присутствовавший при печальном событии, распорядился продать ценный предмет.