Хроники Особого Отдела

Подмосковное лето после духоты жаркой Армении радовало жужжанием тяжело опускающихся на головки львиного зева шмелей. Ян, вытащив на полянку перед крыльцом полосатый шезлонг, задумчиво жевал травинку. В этом положении его и застало прибывшее начальство. И встречено это начальство было без всякого пиетета и энтузиазма. ̶  Грустно без Мрака,  ̶  не поздоровавшись, сообщил Ян подошедшему Рашиду Ибрагимовичу.  ̶ Никто не рыкает и со стола не ворует, тоска! Скорей бы зима. Поеду, заберу с каникул. ̶  До зимы дел невпроворот, раньше заберёшь. – Наставительно произнёс генерал. – Копьё у нас, и можно обойтись без международного конфликта... когда едете? – Нельзя без международного, – тут же разочаровал родное начальство непочтительный подчиненный. – Копьё – просто копьё. Хорошее. А нам нужен ключ. Генерал погрустнел. За годы службы он давно понял, что личные качества, накопленный опыт, и прочие дары фортуны, не играют никакой роли в продолжении удачной карьеры, которая в его любимой стране подразумевала простую человеческую жизнь. Повезло – выжил, не повезло… на место списанных сотрудников всегда находились новые, с необходимой руководству совокупностью моральных качеств, и совершали свои достойные похвалы деяния, порой заслужив их лишь игрою случая. В его конторе вообще не имело значения, кто ты и что сделал для Родины. Как говорил один, теперь старательно проклятый и не поминаемый вслух руководитель: «Не имеет значения, кто мы сейчас. Ведь, благодаря науке, мы точно знаем, от кого произошли». Но, зная своего немного загадочного подчинённого, генерал, (который с утра уже проделал длинный путь), постарался выказать лежащему в кресле Яну как можно больше внимания, чтобы не уехать с пустыми руками. Если кто-то увидел их в эту минуту, то, с удивлением, отметил бы полное отсутствие субординации. Но Худоярова это давно уже не смущало. Ему даже иногда казалось, что в мире не исчезло такое стёртое конторой понятие, как «дружба». Внешне же этих двух людей разделяло не менее полувека. «Вы дети, а я, увы, закат!», – как-то констатировал Худояров. Правда, через минуту подумал, с холодком на душе: «Вероятно...». Возраст Яна в личном деле указан не был. *** Август-месяц уже не радовал птичьим гомоном. Пернатые родители обучали детей жизни, забыв про свою любовь, и в лесу стояла живая свежая тишина. Нарушать её не хотелось… Генерал тяжело вздохнул: – Объясняй-ка! Что значит хорошее копьё? И где этот самый ключ? Осуждающие явное легкомыслие подчинённого нотки резко контрастировали с его бодрым тоном. Шезлонг заскрипел, освобождаясь от ноши. – Пойдём чай пить, – пригласил в дом Ян. Они прошли через гостиную в маленький кабинет, уютно расположившийся в самом углу дома. Первым, что увидел Рашид Ибрагимович, был стол, который стоял в самом центре помещения, на немыслимо ярком, похожем на поляну, ковре. Вместо привычных четырёх, он имел одну – но толстую(!) ногу, в виде грозного дракона, с торчащими из пасти клыками. Знакомый такой стол... на нём лежало два предмета. – Вот, смотри, – начал хозяин кабинета. – Два копья. Одно, (Ян взял в руки короткое, толстое, с широким листовидным наконечником), подарочное. Его демонстрируют людям. Оно блестящее, почти золотое и, хотя никак не может быть оружием, в него верят. Второе – узкое, тяжёлое, побывавшее в руках воинов. Живое. Намоленная вещь. Им освящают миро. Им клянутся. Его считают святым. Им убивали – и им благословляют. Оно, возможно, прервало чьи-то муки. Поэтому совершенно не имеет значения, кто был казнён на зловещем кресте. Главное, что в это поверили миллионы. Начальник Особого отдела закончил пылкую речь и скептически посмотрел на стоящее рядом начальство. И вздохнул. Его явно не понимали. – Мы ищем предмет, при помощи которого можно завести старый реактор, – обиженно буркнул он. – А это просто вещи. Атрибуты веры в Нового Бога. Рашид Ибрагимович смотрел на стол. Он знал его. Но откуда? И почему не может вспомнить… – Откуда ты берёшь всю эту мебель? – рассердился на свою память генерал. – Ему про копья Лонгина, а он про драконий стол. Смотри-ка, недаром ты в Отделе начальником столько лет! Увидел! Живая вещь, – восхищённо хмыкнул хозяин кабинета. – А вот не скажу! Сам вспомнишь. А раз уж мы здесь вдвоём, то садись и слушай. …Огромный гулкий, размером с грандиозный ангар, подземный зал. Его потолок, вознёсшийся на головокружительную высоту, поддерживается гранитными колоннами ионического ордера. Вдоль стен выстроились ярусами полки. В середине стоят тяжёлые дубовые шкафы. Где-то в глубине прячется на возвышении трон. Кое-где стены украшены лабиринтом древних символов. Между шкафами, у ярусных полок и вокруг колонн, стоят массивные скамьи, обтянутые бычьей кожей. В этом месте умирают тайны. Это Святое Хранилище. Сердце и мозг самого крошечного государства. Единственное место в мире, в котором единицы призванных знают Истину. В этом месте, в котором остановилось время, история не врёт. Она настоящая. Если вообще применимо к течению эпох такое выражение. Известно, что история пишется победителями. Побеждённые всегда молчат. Но в стенах Ватикана умеют молчать и те, и другие. Полковник не любитель частого посещения Цитадели Нагов. Но только у них хранится единственная из оставшихся копий. Ян смолк, и комнату заполнила тишина. Генерал пытался осознать то, что ему рассказал самый скрытный из его подчинённых… несколько минут люди слышали только гул насекомых из открытого окна. А потом перед собеседниками повисла любознательная полупрозрачная вуаль, которая, шевеля меховыми ушами, самым бессовестным образом попыталась подслушать дальше. – Ну-ка! Кыш отсюда, паразит, – прикрикнул Рашид Ибрагимович на наглое потустороннее животное. Ян удивлённо поднял бровь. – Ну, генерал, ты даёшь! Увидел! – С вами либо с ума сойдёшь, либо привыкнешь к висячим галлюцинациям, – вздохнул Худояров и вздрогнул, вспомнив, при каких обстоятельствах он видел этот стол. – А твой немец-то как? – поинтересовался он. – Влюблён. Вздыхает, – только и махнул рукой хозяин кабинета... *** На самом деле в этот момент Бернагард экстренно пытался систематизировать привезённые и сваленные ему прошлым вечером документы. Те, большой неопрятной кучей, громоздились на столе и кровати, оккупировали подоконники и требовали срочной разборки. Вчера за обедом «товарищ полковник», наконец, соизволил объяснить группе цели и задачи предстоящей операции – весьма и весьма непростые. Поэтому вольнонаёмный Кесслеров, проведя бессонную ночь, и, чертыхаясь одновременно на русском и немецком языках, пробовал теперь, хотя бы поверхностно, ознакомиться с историей вопроса. Выходило плохо. Порывшись в информационных сводках, он уяснил следующее: На святом престоле царил Эудженио Мария Джузеппе Джованни Пачелли, единственный в истории Ватикана Папа, избранный из Государственных секретарей. Этот роскошный подарок судьба преподнесла ему как раз ко дню рождения, 3 марта 1939 года. Папа Пий XII, вступив тощими ногами на Святой Престол за шесть месяцев до мирового катаклизма, тихо и спокойно просидел на троне все годы войны. Не осудив оккупацию Польши в 1939, закрыв глаза на Холокост, Его Святость из всех событий и людей поинтересовался лишь судьбой дивизии СС «Галичина», и даже ухитрился спасти сих доблестных воинов от депортации в Советский Союз. Ни разу не выступив против нацизма, считая любые речи, направленные католическим миром против режима Муссолини и гитлеровской агрессии «взрывоопасными», «миролюбивый раб рабов Божьих» неоднократно осуждал коммунистическую идеологию, называя её «тоталитарной и противоречащей здравому смыслу». «Папа Гитлера», – называли его итальянцы. Борис, с интересом и удивлением, прочитал документ №235716, из которого следовало, что именно Пий XII в 1944 году являлся прямым переговорщиком о сепаратном мире между Черчиллем и заговорщиками в вермахте под руководством генерал-полковника Бека. Пожалуй, единственным осуждаемым им деянием национал-социалистов был девиз, выбитый на пряжках фирменных ремней: «Gott mit uns», (С нами Бог). Интересно, что больше родного итальянского, Папа любил немецкий язык, и на аудиенциях преимущественно разговаривал на нём. Его личными секретарями были немцы-иезуиты Гентрих и Лейбер, советником Каас. В доме всем заправляла монахиня-немка Паскуалина. Бернагард перекинул со стола на диван последний листок, снял очки и задумался. *** После отъезда генерала, Ян изловил планировавшего пойти на пруд с удочкой Илью. Богатырь, при любом удобном случае, старался удрать на рыбалку и, поймав пару пескарей, всегда гордился этим событием так, будто лично приносил к обеду саженного осетра. К его удивлению, нынче Ян собрался с ним. Осознав, что рыбалка пропала, Илья загрустил и уныло отправился за второй, запасной снастью. Мужчины неторопливо прошли берёзовую рощицу и вышли на поле у старой церкви. Ян, как кузнечик, перепрыгивая ветки и камни, крутил головой, любуясь непонятными для других красотами: старым, давно засохшим у обочины дубом, вросшим в землю камнем со старого кладбища и большой лужей, глубокой, илистой, с неприветливой жабой, царственно восседавшей на поросшей придорожным щавелем кочке. Илюша преданно кивал головой и, не слушая руководство, недовольно размышлял о положенном ему законном отпуске, или хотя бы выходном. – Пойдём, заглянем, – вдруг услышал он. Начальство показало на облупленную стену старого храма из красного кирпича. – Пойдём, – согласился смирившийся с испорченным вечером сотрудник отдела. – Вот-вот. Торопиться некуда. Посмотрим. Посидим. Да и жарко сегодня. Я прям взмок. А потом купаться! У нас не пруд, а прелесть! А разрушенные церкви – всегда загадка! Словно само здание надеется на что то, ждёт и верит... – Я не знаю таких загадок, – уныло отвечал богатырь. *** Дверь, висящая на одной петле, громко и пронзительно вскрикнула, когда мужчины решили войти под старые своды. Снаружи храм выглядел ещё вполне живым, но внутри всё говорило о печати забвения и глубокой, безнадёжной, каменной нищете. Церковь была забыта, закрыта и вычеркнута из памяти строящей новую жизнь страны. Под ногами скрипели песок и мелкая щебёнка, невесть каким образом проникшая в алтарную часть. Илья дошёл до середины и остановился. От некогда мощного статного здания шёл запах смерти. Так пахло на старых кладбищах: сыро и пряно. Ян же, не задумываясь о смысле бытия, зашёл куда-то за амвон и, недовольно бубня, начал что-то искать. Наконец, будто из-под земли послышалось грозное: «Ааа-пчхи!», и богатыря грубо позвали: «Ну, что стоишь-то, вороны давно разлетелись, иди сюда, принимай улов!» Илья торопливо прошёл полукруглый выступ солеи и углубился за иконостас, который представлял собой ветхое сооружение, без признаков когда-то украшавших его икон. В углу, где-то за жертвенником, ближе к горнему месту, он увидел пыльную, почти серебряную в редких лучах попадающего через ветхую крышу солнышка голову начальства. И занималось оно уже привычно-непонятным для других делом. Ян сидел на корточках в какой-то яме, периодически выкидывая из неё ветхие куски гнилой доски, и отчаянно чихая. – Давай сюда ведро, – скомандовал он. Недоумевающий подчинённый, молча, протянул сей необходимый на рыбалке предмет, и в него, с глухим стуком и скрипом, начали падать... кости. Там, в яме, под ногами у товарища полковника лежал скелет. Он был очень старым. Матовым светом, недобрым, жёлтым, блестел кусок черепа: нижняя челюсть и глазницы лба. Рёбер у остова почти не осталось, но, вылезая, Ян прихватил с собой ещё правую берцовую кость и левую ступню. – Ну, вот! У нас новый жилец! – громко провозгласил он, и Илье на миг показалось, что старая церковь вздрогнула всем своим каменным телом от подобного святотатства. Взяв ведро, и, отряхиваясь наподобие Мрака, Ян направился к выходу. Ярко светило послеполуденное солнце. Илья присмотрелся и увидел в дверях прозрачную фигуру мужчины с седой бородой, завернутого в серую мешковатую рваную тряпку. Он стоял босыми ногами на каменном полу притвора, загородив выход. – Я епископ Магнезийский, мученик Харлампий, зачем вам мои кости? – услышал Илья. Звук отразился от стен и больно ударил в затылке. Мир вокруг замер. В воздухе повисло нечто неприятное опасное и злое. – Да, ладно! Будет врать-то, – услышали присутствующие. – Епископ помер мучительно во времена Септимия Севера ста тринадцати лет отроду, да похоронен в Метеорах. Фигура в проеме поникла и даже уменьшилась в размерах, став почти прозрачной. Но Ян, улыбаясь, развёл руками и, взмахнув старой берцовой костью зажатой в руке, как дирижёр палочкой, жизнерадостно продолжил: – Но и ты, Хранитель Тропаревский, тож хорош! Кажись, ты здесь три сотни годов, со времён Петра Кровавого? Храм-то строили, когда конец света ждали. Я тебя, Стрелец Харлампий, к себе на время хранителем зову, обещаю кости сберечь и слово даю, что церковь твою ПЕРВОЙ откроют после окончания гонений. А ты пока у нас хранителем от внезапной смерти без покаяния да покровителем домашних животных будешь... Соглашайся! Не зря же я в подпол лазил. Да и рыбалку ты сильно уважаешь, вон Илюха тебе и удилище в подарок волок... *** Старые московские хроники указывают, что в селе Тропареве в 1704 году стояла каменная церковь во имя Архистратига Михаила, построенная в «московском нарышкинском стиле» в 1693 году. После революции храм не избежал трагической участи всех духовных источников Российской Империи. В 1939 году колокола его были сброшены с колокольни и увезены на переплавку. Стране нужен был металл. Один небольшой колокол, откатившийся в сторону, был зарыт на огороде местной жительницей, бабой Сашей Куракиной, сохранившей у себя в доме ещё и несколько лампад. Годы шли. Каменная церковь претерпела в своих стенах кузню и овощной склад. Каким-то чудом её немного реставрировали при Хрущеве, причём, распоряжение о производстве «косметических ремонтных работ» пришло из райкома партии Центрального района города Москвы. Скорее всего, этим – чудом устроенной реставрацией – храм спасли от сноса. В 70-х во время съёмок известного фильма, («Ирония судьбы, или с лёгким паром...»), в нём был устроен склад оставшегося реквизита. Летом Константин Харитошкин, (будущий настоятель Храма святителя Николая в Самбурове), и Павел Анищенко, ученики известной школы № 43, устроили поджог. Вот тогда Храм горел... и после пожара так и остался открытым и бесхозным. Когда ровняли кладбище тракторами, в него свозили кости... В восьмидесятых в его тёмных от копоти стенах обосновались художники Московского худкомбината. В 1988 году Моссовет принял постановление № 2118 от 13 декабря 1988 о передаче церкви Архангела Михаила в Тропареве в пользование Русской Православной Церкви, и 23 февраля 1989 года храм открыли для верующих. В XIX веке церкви во имя Архистратига Михаила кем-то была пожалована маленькая иконка в скромном серебряном обрамлении да крест-мощевичок с частицей мощей священномученика Харлампия. Со всей Москвы везли в церковь детей «к Харлампию на крещение». В годы безверия икона оказалась в храме Ризоположения на Донской, и тогда туда тоже потянулись люди. В день освящения, 23 февраля 1989 года, протоиерей Василий Свиденюк вернул старую икону на место. Чудесами и сказами полнятся стены церкви. Именно Святой Харлампий прославил её. О его неоднократном появлении и великой помощи рассказывают и в наше время. Этот храм был ПЕРВЫМ из открытых новой властью. В нём неоднократно бывал Борис Ельцин, а после его смерти в нём молилась ВСЯ его многочисленная родня. Наина Ельцина ежегодно жертвует храму.