Грёзы

Я полон грусти, расстаюсь с тобой, Слезинки светлые дрожат на рукаве, Как яшма белая… Я их возьму с собой, Пусть это будет память о тебе…

Небо затянуто металлически-серыми тучами, что не спешат пролить на землю слезы дождя. Они копят влагу в себе, чтобы капли их оросили и пропитали почву. Когда плакать небо начнет, люди плакать будут. Ветер гнул тонкие стволы деревьев, и казалось, что сломается каждый гибкий ствол, но все ему было ни по чем: молодое дерево легче гнется, и сломать его оттого тяжелее. Воздух был полон звенящих тревожных голосов птиц. Прятались они от ветра и грядущей бури. Ещё зеленая, но кое-где уже пожухшая трава склонялась перед ветром, стелясь на землю. Носило злобный песок по воздуху, и, не щадя, тот залетал в глаза, жаля, словно разбуженная оса. Но на перепутье дорог и странников-то не было, так что и слепить было некого. А странник все-таки был. Укутанная в теплую ткань, покрытою соломой, на дороге стояла тоненькая фигурка. Выдавались из силуэта края широкой шляпы. Фигурка тонкой была, высокой, статной: девушка, видимо. То была Мэй. Она стояла на развилке дорог, и ветер развевал ее волосы, и беспорядочно выбившиеся пряди летали по воздуху, будто стремились за птицами. Несмотря на надоедливую поднявшуюся пыль, девушка глаз не сощурила: твердо смотрела вдаль она, и глаза ее словно выискивали кого-то. В руках Мэй держала подрагивающий слегка богатый веер, держала крепко: боялась потерять. Плечи девушки поднялись медленно и также медленно опустились: вздохнула и двинулась дальше. Дорога Мэй лёгкой не казалась. Нет солнца, что радостно освещало бы ее путь, нет друга рядом, на чье плечо положиться можно, нет хлеба даже, и воду с трудом достать можно, деревни разбиты, и птицы обычно молчат. И полон путь ее разбойников и злых людей, и верить никому нельзя. И Мэй верила все же. Но одному человеку - синоби. Не думала девушка, что другом ей верным станет убийца наемный, что ему лишь сможет жизнь она доверить свою на тяжком пути. Но нет его рядом, и никого нет. Ни Кадзу, ни Такао, ни даже Чонгана. И грустно ей одной идти, но преодолевает она все сомнения и дальше бредет по пыльной дороге. Что же за чувство внутри ты посеял, Кадзу? Неизвестное доселе, сильное чувство, и из головы этот синоби нейдет. Он добрый, и глаза его светом сияют, он мил, и в словах его это скользит, он силен, ведь не просто же так он убийца? Боится Мэй и представить, что своими руками кого-то убил он. Нет-нет. Он не может. А кодекс Бусидо? Отдохнуть бы пора: путь длинный, и долго Мэй не знала покоя, крова, да и еды давно не вкушала. Найти нужно идзакаю*, от усталости избавиться. Как первая попадётся - сразу в нее. *** Подобие маленькой хижины - найденная Мэй идзакая. Небогато, но чисто. Бамбуковые стены, и пол бамбуком устелен. Перегородки стоят. А, главное, еду подают вкусную, и чай к ней зеленый, ароматный. В ожидании ужина Мэй прислонилась к стене и размышлять стала. Долго думала она. О доме в северной провинции и в южной, о новообретенном доме в деревне, куда Кадзу ее привел. О Кадзу. О матери, что никогда не знала она. И об отце, который не отец ей вовсе. О дарах своих, дары ли это? Магия, которой ради Такао кровь себе пускает. У нее она всегда есть, но пользоваться бы уметь ею. Устала девушка рассуждать о себе, о тяжелой доле, что выпала ей. Она прислушалась к разговорам за стенкой. -Не обрывают же песню, если в словах певец ошибку допустил. - так первый говорил. -Не понимаешь, друг мой. Мелодия исчезла у меня. - так отвечал второй. -Тогда начни сначала свою песню, Такума. - продолжил первый, с другом говоря. “Горе обсуждают,” - подумала Мэй и, устыдившись, что подслушивала, стала помещение разглядывать, но глазу не за что было уцепиться, и их закрыла она. Гейша сидела, погрузившись в темноту мыслей своих, но то ли движение, то ли свет вырвал ее из пучины. Она приподняла веки и увидела силуэт расплывчатый, обретавший постепенно очертания. Сердце удар пропустило, ёкнуло и упало куда-то. Не могло быть такого, неужели это... -Кадзу, - девушка привстала и руки протянула. Синоби повернул голову к Мэй, и теплая улыбка озарила его лицо. -Мэй, - он склонил голову в приветствии. Синоби подошел к Мэй и сел напротив, сложив руки перед собой. В глазах его горела забота и радость от внезапной встречи. Мэй принесли еду и чай, она спросила вежливо друга сердца своего: -Голоден? Может, чаю? Кадзу лишь коротко кивнул и изучающе глядеть продолжил на девушку. Да, в жизни непросто синоби приходится. По дорогам пыльным бродить всю жизнь за делом своим. Потрепало Кадзу: ткань вся оборваная на нем была да грязная, но лицо чистое - сияло. Не хотелось Мэй думать о ремесле друга ее, но что делать было? Мысли сами в голову лезли. - Спрашивай, пушистая, - Кадзу проговорил. И снова Мэй удивилась проницательности этого человека. "Неужто мысли читает?" - девушка подумала, но отмела предположение такое. Магия, может, и существует, но мысли читать... Нет, такого не может быть. - Ты убивал? В ответ собеседник головой кивнул лишь. Вздохнула Мэй. - Никак иначе? Может, кодекс Бусидо иное велит? Лицо синоби улыбка грустная тронула, плечами пожал он и руки развел в стороны. - Бусидо - кодекс для самураев. А я синоби, и ремесло у меня соответствующее. Такой путь был мне уготован, такую стезю мне жизнь выбрала. - губ уголки его дрогнули. - Тебя зато встретил, кицунэ. Смутилась Мэй и личико рукой прикрыла, будто прядку волос непослушную поправляла. Но скрывала так чувства свои жемчужная лиса: понравилась все таки она синоби. - Ты тогда ещё что-то спросить хотела. Хотела ведь, не стала от чего-то. - напомнил гейше Кадзу о том, как провожал он ее. - Не пристало тебе докучать с вопросами такими. Не стала, надо значит так. Голову набок наклонив, стал синоби подниматься, говоря как бы "Ну раз надо, так надо, а я пойду тогда". Поспешно Мэй руку подняла, чтобы остановить друга своего. Она все ему скажет, а почему не сказать? - А тебе... Тебе понравилась? - дрогнув, голос Мэй раздался. - Понравилась. - Кадзу с теплой улыбкой ответил. *** Еда съедена была, и чай выпит. Из идзакаи двое вышли: тоненькая, женская фигурка и крепкая, мужская. Бок о бок шли они по тропе пыльной, и песчинки в глаза им летели и жалили, но все ни по чем было им вдвоем. Тучи сгустились словно больше ещё и совсем свинцовыми стали, и ветер сильнее задул, травинки к земле уж клонились. И вот уже небо плакать готовилось. А когда плакать небо начнет, люди плакать будут. Остановилась Мэй у деревца, у очередной развилки дорог, знала она: прощаться пора, в другую сторону путь синоби держит. Развернулась девушка лицом к мужчине и улыбнулась ему кротко, руку положила на щеку его шершавую немного. И Кадзу руку на шею девушке положил и крепко прижал к себе и губами своими скользнул по ее. И прикосновение губ соединило их в единое что-то. И почувствовала Мэй чувство неизведанное, мурашки по телу бегали, и большего хотелось. Ладони его сухие, грубые такими нежными с ней были, и шею ее трепетно так гладили, и волосы перебирали. А губы его, будто мед были сладкими, и поцелуй сладким был. Ведомая синоби, раскрыла уста свои девушка, и язык его проник к ней, с ее языком сплелся, будто в игре какой. И улыбнулась Мэй сквозь поцелуй, счастье ощутила рядом с ним. Неохотно Кадзу поцелуй прервал и крепко девушку обнял. А по лицу у Мэй несколько слезинок скатилось. И, кажется, дождь начинался. Заглянул синоби в лицо девушки и стёр слезы ее рукавом своим, в лоб поцеловал нежно, и, зная, что останься он ещё немного, не в силах уже расстаться будет. - Прощай, Кадзу, - обронила кицунэ. - Увидимся ещё, Мэй. До свидания. Я полон грусти, расстаюсь с тобой, Слезинки светлые дрожат на рукаве, Как яшма белая… Я их возьму с собой, Пусть это будет память о тебе…