Лиса

Стою в подъезде, смотрю на дверь квартиры, а внутри так странно. Как будто только вчера, или нет… Сегодня утром она поймала меня в магазине с Лизкой и привела сюда пить чай, поковырялась в замке, бросила пакеты на столик, да-да, на ней было красное пальто нараспашку, брюки, серый свитер и демисезонные сапоги. На каблучке. Таком аккуратном каблучке-рюмочке, с аккуратным носиком. Все в тот день в ней было аккуратно. Элегантно, сдержанно. А сейчас там так же? Так же она ходит по дому, со своей как будто балетной выправкой? Такая гибкая и стройная, но неприкосновенная. Или её плечи, как и тогда, много лет назад, согнуты в усталости от болезни, о которой я, как будто знала все, кроме названия. Звоню. С той стороны раздался трескучий звонок, почти как в школе, и через секунду открылась дверь. Да. Да-да, она все такая же. Такая же стройная, длинная, гибкая, как хлыст, но хрупкая, как и все возрастные женщины, как дюймовочка, стоит и смотрит на меня, улыбаясь своим серыми глазами из темноты коридора старой хрущёвки. В этих глазах теперь больше чего-то мягкого, как будто я приехала в дом, где меня так долго ждали. — проходи, — она дергает головой, призывая зайти внутрь, и когда я, улыбнувшись для приличия, прохожу, она тихо прикрывает за мной дверь, как будто не хочет кого-то будить или вроде того. — я тут… — вытягиваю руку с пакетом, где внутри лежат конфеты, купленные мной после работы. Улыбается, берёт и идет на кухню отправляя меня мыть руки. Наверно, меньше всего на свете мне хочется сейчас чувствовать себя неловко. Впервые за долгое время я ощущаю себя не на своём месте особенно ясно. Все время мне было все равно, точнее, я даже с какой-то злостью игнорировала то, что мне не нравится, что я делаю, а теперь я со злостью сижу не там где надо. Возвращаюсь на кухню, глядя, как она готовит, не суетится, а размеренно уи уверенно готовит нам чай, готовит ложечки и тарелки, открывает левким движением полиэтилен на коробке с конфетами и, с полуприкрытыми глазами, поворачивается, опуская все на стол. — я вчера забыла, что мы договорились, — поджимаю губы, поднимая брови. — Неудобно вышло. — чего только в школе не бывает, я не знаю, что ли? — садится рядом, устало опускаясь на стул. Ох, какая она… Такая же. Такая же, какой была. Такая, что замирает сердце от одного взгляда — ёкает и стоит, пока у тебя внутри все горит. И ты даже не знаешь от чего — то ли от этих тонких пальцев, так красиво державшиз ложечку, то ли от глаз, этих серых с черным бездонным зрачком и сверкающими бликами, то ли от тонкого носика с горбинкой, то ли от впахюлых щек — бегаешь глазами по лицу и от каждой новой детали тебя рвёт изнутри. — когда ты была в школе, ты была совсем другой, — она улыбнулась мне, как-то загадочно и многозначительно, словно она хотела меня этим уколоть или наоборот о чем-то напомнить, что должно было мне что-то сказать, но я уже так давно все для себя решила в этом вопросе, что не пошевелила ни одной мышцей лица, вглядываясь в рисуночек на скатерти, с каким-то безразличием игнорируя её взгляд, которым она нежно всматривалась в меня. Я чувствовала его, но не хотела отвечать, поэтому сквозь полуприкрытые глаза исследовала стол. — я была ребёнком, вела себя как ребёнок, — вожу пальчиком по ободку бокала. — да… — протянула она, соглашаясь. — Такая наивная и доверчивая. — привязывалась по-детски, — продолжаю я, — как пятиклассница, как ребёнок, который больше всего в жизни хотел внимания одного конкретного человека. — Хорошо, что ты это понимвешь, Свет, — мягко улыбнулась она, стараясь повернуть этот разговор в менее пессимистичное русло. — Но ты не хотела внимания, ты просто была рядом, да, как ребёнок, и ты так же, как и ребёнок, была искренней. Это оказывается любить, как любят дети — искренне. — это все было давно и бессмысленно, — трясу пальцами в воздехе, закатывая глаза. — Ты не хочешь поговорить об этой проблеме? — поднимаю на неё глаза, равнодушно всматриваясь. — проблеме? — ты выглядишь напряжённой, это не та Света, которую я знала, — намекает на что-то, но мне тошно от её слов, потому что это совсем другое. Той Светы больше нет просто потому что в ней случалось полное разочарование. Такой человек не должен был жить, потому что с таким характером, полным бессмысленной влюбчивости, можно только тратить время. — Вы её знали? — такой театр, просто загляденье. — я знала самую светлую девочку на свете, — улыбается, вижу, что это как-то нероизвольно, словно она вспоминает что-то теплое. — Она не была готова ко взрослой жизни, но случайно попала туда… А я так невовремя была одна, и какое-то внимание мне было так приятно, что я наверно и была тем человеком, который по-детски жаждал внимания, и так отвратительно им воспользовался. Такое неожиданное откровение повлекло за собой тишину. Полную тишину, и мы сидели, глядя друг на друга, я не хотела что-то говорить, потому что я шла сюда не для того, чтобы слышать эти слова, а чтобы посмотреть на неё, что она все такая же, какой она мне нравилась тогда, и какие я ненавидела после, не хотела я говорить и слушать, я хотела, как тогда, быть просто рядом, как будто только затем, чтобы убедиться в том, что самая главная ненависть в моей жизни жива и здорова. Она видела моё равнодушное холодное лицо, смотревшее на неё каменным взглядом, и поняв, что реакции нет, убрала волосы за уши, быстро улыбнувшись уголками губ. — глупо, наверно. — да, очень, — фыркаю, закатывая глаза. Она становится печальнее, когда видит, что мне жестоко все равно, что я сижу, закинув ногу на ногу и, откинувшись на спинку стула, и чувствую, что не надо быть с ней такой грубой, всё-таки она такая милая со мной сейчас и так терпеливо наблюдает за моим хамским поведением. Если бы со мной так вели себя ученики я бы устроила знатный скандал. Когда-то мне казалось, что я веду себя как она, потому что в школе она могла просто уничтожить свои криком, довести до слез взглядом, но сейчас я понимаю, что это не так, потому что она всегда была такой сдержанной, как сейчас, а я все ещё истерю и что-то там из себя строю, потому что не могу, да и не хочу, сдерживаться от всех этих желчных фырканий, закатываний глаз и едких фразочек, которые совсем не похожи на неё, скорее наоборот — огорчают и расстраивают её — Ты злишься на меня? — вдруг она поднимает своё сухое личико на меня, вертя в пальцах перед собой на столе одну шоколадную конфету. Так смотрит на неё, как будто боится поднять на меня глаза, а мне ещё стыднее от того, какая я грубая. — с чего вы взяли, нет. — Почти сразу же говорю я, потирая затекшую за рабочий день шею. — Зли-и-ишься, — так же ехидно, но как-то по-доброму, как в старые времена, протянула она, прищуривая глаза и тряся пальцем передо мной. Ох, эти руки. Когда-то они казались мне такими нежными и изящными, теперь они не менее изящные и аккуратные, только теперь кости на них выдаются больше, как и вены, и когда палец замирает в воздухе, видно, что он дрожит. — Я не злюсь. — Все так же спокойно отвечаю я, не полнимая глаз. — Если бы не злилась, не поджимала губы. Ты делала так в тот раз, когда мы прощались. Она не знает. Я делала это тогда, чтобы не заплакать, не потому что я ненавидела её, а потому что чувствовала, что делаю все не так, и вместо того, чтобы развязать этот клубок медленно и спокойно, разрубила его на куски, выбрасывая вместе с собой на помойку. У меня тогда перед глазами было темно от всего, что происходило вокруг, то, что она уходила меня просто ослепило, и я не чувствовала ничего, но знала, что нужно это закончить. — вы помните это? — усмехаюсь своей наивности и синтементальности, отчего я это помню? Отчего это помнит она? Глупее некуда, когда сидишь тут, напротив неё в неловко безмолвной кухне, где слышно даже то, как мы дышим, что уж говорить о неловкости, которая гремит в воздухе, как выстрелы. — Случайно. — Пожала слечами она. — А ты все уже забыла? — Да, — киваю, глядя на часы. Мне никуда не надо, но надо как-то показать что я хочу уйти. — Мне пора, — встаю, оставляя на столе бокал. Стою уже в дверях, слушая, как она поднимается из-за стола.не хочу поворачиваться, но знаю: Лиса стоит у стола, кутаясь в домашнюю кофту. — раз пора, — пожала она плечами, опуская глаза на стол, где остался стоять мой бокал. Закусываю губы. Я оставила его полным, не отхлебнула ни капли, и этот взгляд, печально-понимающий, поднимается на меня и на губах расцветает улыбка. Улыбка? Смотрю из-под приопущенных ресниц, как будто мне все равно на это, но в душе чувствую угрызения за то, что не выпила. Подумает, что это протест против неё? Не взять ничего её, даже чая. Брезгую, презираю, ненавижу? Наверно, все это читается в моём недовольном лице, когда я встречаюсь с ней взглядом, и стою неподвижно, чуть запрокинув надменно голову. — понимаю, — согласно кивает, оставляя бокал за спиной и выходит следом за мной в прихожую. Не обратила на него моё внимание, очень тактично с её стороны. Прохожу в прихожую, скорее накидывая шарф на плечи. Торопиться было в целом даже неприлично, но я хотела как можно быстрее демонстративно смыться. Она прислонилась плечом к стене, склоняя голову набок. Я собиралась молча, даже не глядя на неё, наскоро завязывая шарф, но аккуратно, чтобы выглядеть как будто элегантнее, чем она, засовывала скорее ноги в туфли, одна за одной продевала пуговки в петельки, пока не услышала глухой деревянный стук, похожий на дверцу шкафа. Нехотя оборачиваюсь, все ещё поправляя руками платок на шее и уже машинально бросаюсь вперёд. Перед моими глазами её тонкие ноги подломились, и мягкое тело поползло вниз по стенке, собирая затылком дверные ручки и фигурную резьбу. В этот раз я была более организована, сразу схватила шею и талию, настолько расслабленно, что она прогнулась под моей рукой, выпячивая небольшую грудь вперёд. Голова запрокинулась, но я не испугалась, только опустила её на ковер, доставая телефон из сумки. Я уже собралась, поэтому все было упаковано. Взвизгнув молнией на сумке, открываю, роясь до дна со стуком всевозможных вещей друг об друга, пока наконец не натыкаюсь на прохладную гладкую поверхность. В этот раз я не ждала, что она проснётся и скажет, что делать, я не стеснялась сделать вызов или что-то такое, потому что взрослые так не делают. Теперь, когда я точно знаю, что можно и что нельзя, я просто делаю свою работу. То, что должна. Поэтому я спокойно открыла окна, чтобы был свежий воздух, проверила дыхание, и спокойно села рядом, сложив руки в замок у рта. Смотрела на неё и ждала чего-то и одновременно ничего не ожидала. Что изменилось за эти годы? Она точно так же теряет сознание при мне, и я не то чтобы не удивлена, я просто не противлюсь этому — она это она, а я это я, и чтобы я не делала, чего бы не хотела, все это совершенно не важно, потому что конечном итоге мы разойдёмся, как в море корабли.