Похорони меня своим поцелуем

Мы все живём в одном сплошном кино. Если правильно вдуматься, жизнь - фальш, сплошная импровизация. Часто мы скрываем истинные эмоции, чувства, мы игнорируем собственное мнение и тем самым зарываем себя по уши в песок, который постепенно утягивает нас в свои сети. Люди - закоренелые лицемеры, лучшие актёры. Мы начинаем с малого - притворяемся, что больны, чтобы не идти в школу, в конце концов заседая в своей роли настолько сильно, что уже не можем отличить реальность от фальша. И в этой жизни полной импровизаций мы стараемся вырваться к солнцу, словно цветок среди асфальта, распускаем лепестки. Но этого не будет. Мы пишем сценарий, сами создаём себе историю. Мы играем, мы врём, мы запутываем. Но кого мы обманываем? Окружающих? Вовсе нет. Первым делом мы обманываем себя. Мы копаем под себя, сами заводим себя в тупик и потом поражение захватывает тягучей и невыносимой болью, отравляя нас изнутри и снаружи. Мы постепенно умираем, погружаясь в написаные строчки, постепенно прячемся за словами, вместо того что бы прокричать. Они говорят: говорите жизни «да». Но каково это, убегать и прятаться от своего же ребёнка? Мы боимся того, что мы сами создали. Люди - трусы. Мы боимся взглянуть страху в глаза. Изначально мы слишком идеализируем нашу жизнь, происходящее вокруг. Мы жаждим совершенства, но увы, его не существует. Мы сходим с ума. Безумие поглощает нас нервной дрожью, укутывает в леденящее душу одеяло. Всё рушится. Глядя на на бокал, в котором водоворотом покручивается красная жидкость, я невольно вздыхала, иногда переводя свой взгляд в сторону окна, за которым постепенно время близилось к закату. Мне не нравилась эта тягучая атмосфера сдавленности, которую я ощущала в даной комнате, ибо напряжение постепенно укутывает меня своими волнами и ощущение свободного полёта буквально улетучивается. Мне скучно, мне нужно шоу. Я оставляю бокал на прикроватной тумбочке и окончательно заворачиваюсь в свою толстовку, поджав под себя колени, а потом всё-таки устало плюхаюсь на кровать, зарываясь лицом в одеяло. Сегодня большая часть группы уехала в город, чтобы скупиться. И так вышло, что в доме остались только трое. Я, Рио и Токио. Но день я решила провести в сущем одиночестве. Меня поглощала апатия. Постепенно я грязла в этой серой массе, постепенно становилась пленницей собственных мыслей. Я чуствовала, как всё рушилось изнутри. Я вновь сдавалась, останавливалась на месте, боялась сделать очередной ход. Я сидела, подперев руками лоб и устало смотрела на шахматные фигуры, расставленные на доске. Игра с самой собой продвигалась медленно и скучно, а глаза предательски смыкались. Мне не хотелось абсолютно ничего. Это ощущение полного опустошения, отсутствия какого-либо вдохновения, безусловно, убивало. Я обхватила себя руками и устало выдохнув, откинулась на спинку стула, переведя взгляд на потолок. Я почуствовала голод, но еды под рукой не было, так что я ещё около десяти минут пыталась уговорить себя встать со стула и выйти на кухню, но руки до этого так и не доходили. Фигуры медленно двигались по доске от силы тонких пальчиков. Теперь эта увлекательная игра превращалась в вялую и унылую одиночную партию. Я в очередной раз вздыхаю, а потом хватаю стакан с водой и льдом, выпивая всё резко и быстро, а потом морщусь. Всё-таки виски ещё был в стакане, а его я на дух переношу. Я подрываюсь со стула медленно и лениво, потираю затёкшую шею и также лениво направляюсь к выходу из комнаты. Пальцы начинают устало потирать виски, а я стала медленно приближаться к кухне, что-то напевая под нос, а когда захожу на кухню - резко дёргаюсь. Полуголая Токио, которая сидела верхом на Рио, чьи пальцы впились в её грудь, громко простонала, сваливая его на спинку стула. Их одежда валялась на полу, а эти двое буквально не замечали меня, зато громкий стук шпилек их всё-таки отпугивает. Токио дёргается и смотрит на меня, закрывая руками свою грудь, а я оборачиваюсь на пятках в попытках побыстрее уйти. - Матерь Божья, я сейчас стану верующей, - артистично восклицаю я напоследок. Я слышу за собой отчётливые шаги, которые постепенно ускорялись, а через мгновение меня хватают за запястье, когда я останавливаюсь около лестницы. - Ты же ведь никому не скажешь, Женева? - умоляющим тоном просит Токио, буквально станрвясь перед мной на колени. Я хмыкаю, а затем обернувшись, еле заметно ухмыляюсь, переводя на брюнетку насмешливый взгляд. Цирк сам подъехал. Мои глаза сверкают и я упираюсь рукой в быльце лестницы. - С чего же это вдруг? - надменно сарашиваю я, слегка приподнимая брови. - Отойди от меня на пару сантиметров, меня сейчас стошнит от этого запаха Рио, - я артистично прикрываю рот рукой и отхожу на одну ступеньку вверх. Токио цокает языком и закрывает одно плечо мужской толстовкой, а потом на мгновение переводит взгляд в сторону кухни и также устало закатывает глаза. - Я сделаю всё, что ты захочешь, Женева, - ещё более жалобно просит Токио и это было её роковой ошибкой. Я удивлённо приподнимаю брови, а ухмылка на лице становится ещё ярче. Я облокотилась спиной на стену и скрестив руки, перевожу хитрый взгляд на Токио. На раздумья у меня не уходит и больше пятнадцати секунд. - Ммм, с этого и следовало начинать, не находишь? По рукам, - я слегка подмигиваю и похлопываю Токио по плечу. Меня поглощало неприятное предчувствие ошибки. Я ощущала то, как медленно сдаюсь, вновь возвращаюсь в то состояние опустощённости. А часики то тикают. Время бежит с безумной скоростью. По крайней мере до ограбления оставались считаные дни, но от этого никак не становилось легче. Я ощущала лёгкую сломленность. На самом деле апатия могла подхватить меня в любое время в независимости от происходящего. Я постепенно окуналась в несвязный мир пессимизма, прячась от распросов Серхио. Но ему, как оказалось, абсолютно всё равно на моё моральное состояние, ему нужно убедиться, что два дня назад мы с Хельсинки всё-таки уничтожили машину, а я сама ни черта не знала. И от этого моя жизнь всё больше стала напоминать смотаные клочки нитей для вязания. Вот только что их распутает? Вообще есть уйма способов избавиться от моральной боли помимо наркоты, сигарет и алкоголя. Но я никогда не занималась селфхармом, хотя при этом ни раз пробовала сигануть с крыши или попытаться порезаться стеклом, но мне не хваиало спелости. В моём случае суицид можно было совершить намного проще, но во мне жил постоянный страх. Меня обволакивают последние солнечные лучи, которые золотым светом переливались на моей коже, а я блаженно тянусь, тихо зевая. Я вновь переворачиваюсь на другой бок, но когда резко сваливаюсь с кровати, никак не реагирую, кроме шипения. Я слышу отчётливый хмык и яркое солнце заслоняется массивной тенью. - Так ты всё-таки решила? - голос Серхио появляется внезапно, но всё также запутывает своей интонацией, которую я прежде никогда не слышала. Я забрасываю ногу на кровать и вновь ныряю в одеяло, отчаянно пытаясь спрятаться от разговора, но и там выхода нету, поэтому перебросив пару прядок через другую сторону пробора, чтобы не выгоядеть слишком лохмато, я уставляюсь на Серхио, невольно расплываясь в улыбке. - Если ты думаешь, что я до сих пор хочу в Мексику, то нет. Серхио, я никогда не буду вечно находиться в одной точке. У меня будет несколько десятков миллионов и я не собираюсь всю жизнь нежиться на тёплом песочке. Я не ты, мне нужно нечто другое, - я продоожаю тянуть свои сладкие речи, сжимая в пальцах кусок одеяла. Серхио вздыхает и закатывает глаза, упираясь руками на подоконник. Мужчина обводит меня взглядом и с выраженикм лица «она не меняется», присаживается на край моей кровати. Он ещё раз с лёгкой улыбкой закатывает глаза, но затем мееяет выражение лица на каменное. - Никакой Европы, Женева. И не смотри на меня так, в Лас-Вегас тебе тоже сейчас нельзя, - он смотрит на меня словно на нашкодившего котёнка. Я делаю самый умоляющий взгляд, на который была способна и уже даже почти складываю руки в знак мольбы, но Серхио твёрдо стоит на своём, не давая мне спокойно продолжать вести свою игру. - Нет, Женева, даже не проси, - он резко поправляет очки, а потом на мгновение оборачивает свой взгляд в сторону двери. - Ну Серхио, - я протягиваю его имя нервно и буквально на взводе, но при этом не теряю уверенность в голосе. - Ты тянешь моё время, поэтому я отправлю тебя в Тайланд, - кратко отвечает Серхио и направляется ко двери. Я вздрагиваю и резко подрываюсь, сжав в пальцах одеяло. Мой взгляд цепляется за Серхио и по нему и так понятно уже многое. Ему было легко меня прочесть, когда я так на него смотрела. Именно тогда я становилась более слабой, поддавалась, чтобы заполучить желаемое, но Профессор непоколебим. Он вновь поправляет очки и уже кассается ручки двери и он скрывается за дверью. Я отчаянно вздыхаю и постепенно ныряю в собственные мысли и это происходит настолько неожиданно, что я мгновенно засыпаю. Холодок пробегается моим телом, заставляя невольно задрожать. Снег постепенно впутывается в мои волосы и белыми клочьями ложится на мою джинсовку. Только я могла так легко одеваться в суровую польскую зиму. Уже прошёл год с того момента, как я сбежала из тюрьмы и теперь моё укрытие меняется каждый месяц. В январе им стал Вроцлав. Я живу в маленькой квартирке, которую снимаю на последние деньги у какой-то милой бабульки. Хотя большую часть времени гуляла то по заснеженым улочкам, то на шумных вечеринках, где пыталась избавиться от длительной депрессии. Всё, что осталось в моей памяти со вчера - четвёртая рюмка текилы, а каким образом я оказалась посреди леса около трассы - большая загадка человечества. Я укутываюсь в шарф и обращаю внимание на изорваные колготки. Сумочки со мной не было, а на моей одежде были отъявленые дыры. Казалось, ещё мгновение и я умру от холода. Терпеть этот холод был безумием, поэтому я начинаю идти вдоль трассы, надеясь, что кто-то примет меня за проститутку и приютит хотя бы на часик. Идти по сугробам на тонких каблуках было издевательством, а когда я наступаю на лёд, то подскальзываюсь и ломаю каблук. И пока моё тело постепенно летит в сугроб, я замечаю несколько странную вещь. Передо мной стоит моя погибшая сводная сестра Клара. Это всего лишь сон. До жути реальный сон. Я резко подрываюсь и начинаю снизу смотреть на неё не понимая, какого чёрта ещё помню её лицо. Я пыталась забыть. Пила ром, чтобы опьянеть, но опьянение наоборот повышало сконцентрированность на происходящем, от чего становилось ещё паршивее. Пыталась принять наркотические вещества, чтобы словить эйфорию, чтобы вновь забыть тот случай, но увы, это время небытия неслось для меня с бешеной скоростью, отравляя меня всё больше. И теперь я действительно сомневалась, что больше на меня повлияло, изнасилование или смерть близкого человека? Но одно я знала точно. Я сходила с ума, постепенно сдавалась и эта сломленность должна была исчезнуть. Но увы. «Люди не меняются, ты не изменилась, ты осталась такой же меркантильной и расчётливой.» <i>Мне казалось, что всё это кончилось. Но нет. Голос всё больше врезается в уши, от чего я начинаю чуствовать его приближение. Лицо Клары постепенно начинает деформироваться. Нет, это я. Это я одетая в дорогое красное платье, что утягивало широкие бёдра и тонкую талию, подчёркивало грудь, а толстые красные брительки держали эту не совсем прочную конструкцию. Её локоны были уложены волной на бок, а в руках был бокал вина. Это Эстела Домингес, ей около двадцати пяти и она успешно разводит мужчин на деньги. Такого быть не может. Нечего греха таить, это я. Я пару лет назад. Моложе, красивее и успешней. Она намного привлекательнее той Эстелы, которая спит в обнимку с одеялом. Конечно, ведь это моя второя сторона в полной красе и сейчас она стоит перед мной. Это сон и я никак не могу проснуться. «Ты же прекрасно понимаешь, о чём я.» Я могла воспринять эти слова от любого, от кого угодно, но не от себя самой, ибо действительно, я знала правду и от этого становится ещё страшнее. Я ощущаю лёгкое сомнение, бросающее меня в разные стороны. Эстела протягивает мне руку и я, словно на поводах эмоций принимаю помощь. И нас отличает от друг друга только одно - глаза. Мои - глубокого оливкового цвета с тягучим магнетизмом и мелкими чёрными крупинками по краю радужки. Её - кроваво-красные. Они горят, с каждым миллиметром к зрачку цвет углубляется, превращаясь в бордовые кровавые омуты с чёрными крупинками, которые словно черти бегают в этом тягучем водовороте. Отвратительном, но в таком прекрасном водовороте. Меня пугает это, но я всю жизнь романтизировала негативных персонажей, негативные черты характера. Мне нравилось это. Её губы искривляются в лёгком подобии усмешки. Она делает глоток из бокала, но не отрывает от меня пристального взгляда. Она будто что-то обдумывает и делает это чересчур тщательно, но в конечном итоге, всё-таки опускает взгляд на мою одежду, хмыкая. «Ты же сама их всех убила. Клару, приёмных родителей, мачеху, а главное - ты убила стольких людей изнутри, но не снаружи. Где сейчас Мартин? А Серхио и Андрес знают о твоей лжи? Вот именно, Эсти, они даже не подозревают о твоём предательстве, а ты позволяешь себе спокоцно трахаться с Адресом и вешать Серхио лапшу на уши. Ты ведь специально так делаешь...» Я вздрагиваю. В моих глазах застывает её образ, а в ушах начинает звенеть. Я опускаю голову вниз и замечаю, что истекаю кровью. Она держит серебряную рукоятку ножа и смеётся. Её смех был заливистым, приятным на слух, но таким безумным. Я испуганно касаюсь раны и мои руки буквально впитывают всю кровь. Рана исчезает, как и кровь с одежды, а в следом за этим исчезает и Эстела. Только кровь на руках остаётся и капает багровыми каплями на белый снег. От отчаяния я падаю на колени, берусь за голову, а из глаз текут слёзы, мешаясь с кровью. «И да, я вовсе не ты. Я то, во что ты меня превратила. Я - твоя совесть, Эстела..» Из моих губ срывается крик, оглушающий крик, затмевающий мой слух и разум, доводящий до безумия. Я чертвоски виновата. Меня пробирает дрожью и я мгновенно подрываюсь с кровати. Дыхание замедляется и я начинаю медленно задыхаться. Эта нехватка воздуха буквально заставляет меня проснуться полностью, включить мозг и схватить с полки ингалятор. Мои мысли заняты многим. То острой реакцией на мой типичный сон, то действительно угрызением совести. Мне всегда было сложно признать свою вину, я делала одно, а говорила другое. И у меня были дикие разногласия с самой собой. Я вела противостояние. Две мои стороны боролись между собой, вцеплялись в друг друга словно дикие кошки. Я чувствовала потерянность. Всё было так, будто я потеряла собственную значимость. Мне нужно было разобраться в себе, но вместо этого я только запутывала себя ещё больше, превращая свою жизнь в нечто ужасное. Мои мысли - огромный спутаный клубок разноцветных нитей, что с каждым мгновением переплетались ещё больше и больше и спутывала их именно я. Я будто специально терзала себя, изводила, заставляла чуствовать смятение. Матовая красная помада ложилась тонким слоем на пухлых губах. Мой взгляд уходит вглубь зеркала, цепляясь за мелкие детали обоев, что постепенно укутывали меня в безумный персиковый водоворот. Из открытого окна вырывается прохладный поток воздуха, от чего по моей коже пробегаются мурашки. Я беру бокал с тумбочки и делаю маленький глоток, подходя к окну. Я вытаскиваю из пачки сигарету и зажигаю её. Вино и сигареты - лучшее сочетание, медленно перетекающее в плохую привычку. Я любила нарушать правила и хоть была усведомлена о последствиях курения в моём случае, всё равно продолжала себя баловать, когда сдавали нервы. Скрип двери заставляет меня слегка дёргнуться, но глядя на ночное небо я вовсе никак не реагировала. Звёзды блестали в небе, иногда одаривая своим еле заметным свечением. я вглядывалась вдаль, пока из губ вместо с выдохами вылетали замысловатые узоры дыма, которые моментально исчезали в воздухе. В такой обоюдной тишине я постепенно успокаивалась. Я постепенно переключала своё внимание с одного предмета на другой, медленно уходя от реальности. Лёгкий ветерок бьёт мне в лицо, подхватывая волнистые русые волосы, смещая их в разные стороны. Порой я вздрагиваю, порой затаиваю дыхание, а умиротворение призодит постепенно, не спеша. Меня поторапливает только безумный поток мыслей, что то сбивает меня, то заставляет медлить, меняя свои краски также скоротечно, как и жизнь. Жизнь насыщает нас эмоциями, а у каждой эмоции был свой оттенок. Будь то нежно-зелёный или ядрёно-лиловый. Краски постепенно перетекали из одной в другую, меняли оттенки, создавали новое и также мгновенно исчезали. За всю свою жизнь я заметила, что краски не повторяются. Каждый момент, каждое мгновение имело свой оттенок. Вот только бывают моменты, когда кислотно-жёлтый перетекает в пепельно-серый, а потом блекнет. Медленно, утомительно и нереально. Но мне почему-то нравился серый. Он незаметный, особенный и по-своему прекрасный. Он утягивает в себя. - И как тебе последняя неделя в Толедо? - голос прявляется буквально из неоткуда, но я будто ждала этого всю жизнь. Я оборачиваюсь, но никого не вижу. Это меня пугает. Я и так пробыла в темноте настолько долго, что уже давным давно свыклась с этим, но вот с тем, что мне уже кажутся голоса - нет. - Да, ты всё правильно поняла, - голос возникает надо мной и я следовательно задираю голову вверх, но никого не вижу вновь. Я подхожу ко двери и резко открываю её, но в коридоре никого не было и от этого мне вновь стало не по себе. Я сошла с ума? Я выхожу в коридор, чтобы окончательно убедиться в своих догадках, но как на зло свет мгновенно исчезает. На первом этаже слышутся голоса полные смеха. Неожиданность смешила их, а я уже сомневалась, где правда, а где вымысел. Хоть с темнотой я уже и свыкнулась, но найти среди кучи однотипных дверей свою - двойное испытание. Хотя нет, мою дверь найти легче всего - она вся пропахлась дымом. Я захожу внутрь, пытаясь сориентироваться на мебели и спокойно продолжить своё мирное курение, пока не сталкиваюсь с чем-то тёплым. Испуг читается мгновенно. Всё моё тело судорожно вздрагивает, а я кое-как сдерживаю себя от брани, когда хватаю телефон и направляю фонарик к сомнительным чертам лица. - Святой пенёк на ёлку, ты вообще адекватный? - спрашиваю я, когда в свете вспышки различаю и так знакомое мне лицо, убеждаясь в отсутствии галлюцинаций. Хотя здесь нужно поблагодарить Серхио за то, что хоть какое-то освещение в доме присутствует, хоть и отрубается, ведь в монастыре всё было иначе. Коридор и большинство комнат, не учитывая спален были снобжены прекрасными свечами, пусть хранит их Господь. Казалось бы, это очень красиво и эстетично, создаётся очень домашняя атмосфера, но нисколько! Во-первых это было затратно из-за обильного количества свечей, а во-вторых на макушку в любой момент могла приземлиться капелька воска. Порой мы с Мартином даже устраивали «гонки», суть которых была не шмякнуться об плитку. Хотя с этой задачей я никогда не справлялась - координация у меня просто «отличная». Лицо Берлина при свете фонарика больше напоминает лицо полтергейста, хотя смешно сейчас выглядит именно он, ведь я свечу ему прямо в глаза и он от этого дико морщится. А мой испуг теперь постепенно меняется на недоверчивость. - Что ты забыл в моей комнате? Про личное пространство не слышал? - недовольно шиплю я, преподнося фонарик ещё ближе. Андрес недовольно цокает языком и хватает меня за запястье, направляя фонарик на пол, чтобы прекратить это издевательство. Я продолжаю с лёгким прищуром и недовольством разглядывать его лицо, стараясь не обращать внимание на горящий фонарик. - Хочу задать тебе встречный вопрос, - кратко отвечает он, выпуская мою руку. Я непонимающе смотрю на него в попытках переварить всю сказанную информацию, но времени на раздумья нет. - В смысле? - В прямом. Моя бровь стремительно летит вверх и я продолжаю принимать более непонимающий вид. - Не делай вид, будто не понимаешь, о чём я, - он продолжает непрерывно смотреть на меня серьёзным взглядом, который наталкивал на мысль, будто я в чём-то провинилась. - Уверен? - вопросительнвм тоном начинаю я, слегка подаваясь телом вперёд. Мгновение и тишина погружает в себя, не давая выкарабкаться. В комнате слышно только дыхание и отдалённые разговоры за ужином, которые больше напоминают пролетание мух. Я вздрагиваю от неожиданно подскочившего холодка, но продолжаю также упрямо играть в «гляделки». - Абсолютно. Я сама не замечаю, как вновь свечу фонариком прямо на мужчину, перебирая в голове последние пять минут моей жизни. - Опусти фонарик и выйди из моей комнаты, - процедил он, глядя в моё полное непонимания лицо. Его пальцы вновь ложатся мне на запястье и он опускает мою руку вниз. Мои брови выгибаются ещё больше, и теперь я уже готова возразить. Руки тянутся к волосам, поправляя их, но так я пыталась отвлектись, что получалось максимально плохо. А потом я рефлекторно поднимаю руку, вновь засвечивая Берлину всё лицо. Я снова затихаю, быстро придумывая идеальное оправдание, но меня обрывают сразу же. - Я спрошу у Серхио, есть ли у него таблетки от памяти раз ты эту комнату в кромешной темноте не узнаёшь, - кратко заявляет он. - Ты вообще по-испански понимаешь? - шипит на меня он, когда свет снова касается его глаз. Теперь мои шутки действительно заканчиваются и я убираю телефон в сторону, положив его на полку, но всё также не отвожу от Андреса неуверенного взгляда. А это его только смешит. Он усмехается, переводя взгляд в сторону окна, но быстро отводит его также быстро, как и обернулся. Он ещё некоторое время пробенается по мне своим ледяным взглядом и в очередной раз хмыкает. - Мы поговорим потом, когда решится проблема с освещением. Будет подозрительно, если твой внутренний хаос не заявится в столовой, - в его словах присутствует лёгкая насмешка, но я не привыкла вестись на провокации, а он - да. В какой-то момент я чуствую этот прилив уверенности и раз уж он всё-таки решил начать эту партию, то мы окончим её достойно. Я приму этот вызов, поэтому в момент сокращаю между нами расстояние, слегка задирая голову. Мои руки касаются лацканов его пиджака, а через мгновение пальцы впиваются туда с сильной резкостью. Я слегка притягиваю его к себе и на этом максимально близком расстоянии мои губы расплываются в усмешке. - Будет подозрительно, если твоя вечно недовольная гримаса не появится самой первой, - меня это откровенно смешит, но эта безумная игра утягивает моментально. Сначала он не реагирует. Его глаза также проницательны как и всегда, но у него на уме непредсказанное. Мужчина резко хватает меня за шиворот и прислоняет к ближайшей стенке, проявляя своё желание к доминантности. Белый - доминантный цвет. Белые фигуры имеют привилегии, белые фигуры всегда атакуют первыми. Мы играли в русскую партию. Я вела себя глупо, повторяла каждое его действие, пока не стала лишаться фигур. Одна за одной они катались с доски, пока я ощущала запах мужского парфюма. Я даже не вздрогнула. Безусловно, он был чертовски непредсказуем, хитёр и умён, а я всегда шла на уступки. Страсть приводит к уступкам, а уступки к подчинению. И мне нравилось это влияние. Нет, я абсолютно нездорова, мой разум помутнился много лет назад и теперь это отношение мне казалось чем-то божественным. Закусив губу, я отклоняю голову назад, почти сдавливая смех, но мне нравилось за этим наблюдать. Мои глаза настойчиво сверкают и моё тело теперь полностью поддаётся его влиянию. - Мне не нравится твой язык, - тихо говорит он своим строгим приказным тоном. - А мне не нравится твоя комната. Так почему же я до сих пор здесь? - сразу же отвечаю я, не отрывая взгляда от его карих глаз. В комнате повисает молчание. Он не отводит от меня пристального взгляда, продолжая нависать надо мной, что меня уже конкретно забавило. Его рука касается моей шеи. Оу, я прекрасно помнила тот раз, после которого наши отношения друг к другу сошли с тропинки и стремительно полетели вдоль травы, постепенно приближаясь к вязкому болоту. Но его пальцы не душат меня, как раньше, наоборот - это леденящее тепло его тела, которое постепенно перекрывает все мои рецепторы и теперь я ощущаю только эту дрожь, что постепенно сбивает с толку. Когда пальцы постепенно проскальзывают под ткань, доводя меня до лёгких мурашек по коже, сменяясь лёгкой дрожью, я невольно выдыхаю, ощущая отсутсвие кислорода. Мои глаза замирают в одной точке и через мгновение я уже закатываю их от блаженства. Зубы невольно закусывают губу, а я уже кое-как сдерживаюсь. Пальцы со всей силы вжимаются в сильные плечи, а с губ срывается томный стон. Я прикрываю глаза и начинаю наслаждаться этим ощущением, которое постепенно укутывает всё моё тело. Моим телом пробегается жар, укутывающий меня от макушки до кончиков пальцев, заставляя испытывать столь прекрасное чувство. Я прижимаюсь к его телу с большей силой, позволяя ему продолжать атаковать меня, пока я пыталась сохранять молчание, но новая волна блаженства не позволяла мне сделать этого. - Если бы хотела, то ушла бы, - с ухмылкой произносит он, постепенно поправляя неровно сидящее на моих бёдрах после его рук кружево.

***

Я всё время металась между двух зол. Не могла принять верное решение и в результате загоняла себя в угол безвыходности. Я могла продолжить дальше врать, свыкаясь с каждым своим словом, но при этом правда настолько сильно убьёт меня, что я больше не смогу с этим справиться. Как же двулично я поступала. Сейчас, находясь рядом с ним, ощущая то, как он уткнулся носом в моё плечо и тихо сопел, я прекрасно осозновала, что всё задуманое мною ранее уже нельзя исправить. Я вздрагиваю от каждого громкого вдоха, от каждого шума, что может прервать мои размышления, но я сильно провинилась. Они не знают меня. Ни Серхио, ни Андрес, ни Мартин, ни Богота, ни Найроби. Никто. Для каждого я - идеальный образ, совершенный персонаж, который также хорошо вписывается в их сценарии, в каждом из которых играя свою идеальную роль. И от этого всё становится ещё сложнее. Нет, я не сбежала из Венесуэлы, нет, я не убила Папу Римского и не стала самым высокооплачиваемым дилером. Я убила 19 человек одним лишь звонком. Школьные звонки всегда пугали меня. Они навеевали панику, суету и вновь возвращали в мир одиночества, страха и ужаса. Я была тихой. Волосы почти что ежедневно были заплетены в косу, я всегда носила школьную форму, не использовала косметику, разве что консилер, чтобы замазать синяки на шее и лице. Синяки на коленках исчезали под белыми чулками, а избитые в кровь локти прятались под пиджаком. Я сидела на задней парте в полном одиночестве, уныло перелистывая странички учебника. Голос учителя до меня относился отдалённо. В ушах неистово гуло, головная боль била не хуже дешёвого алкоголя. В кабинете было душно. Я ощущала, что вот-вот и я потеряю сознание, если продолжу смотреть в окно на слепящее солнце. У меня кружится голова, гнетущая тишина давит на слух ещё больше. А масла в огонь добавляет противный голос учителя истории. Я резко подрываюсь с места и подхожу к учителю с просьбой выйти. Благо я была отличницей, любимчиком каждого учителя, так что меея выпускали без проблем. Но вместо уборной я иду к чёрному выходу. Никогда не поздно начать прогуливать уроки. Я спускаюсь по лестнице на первый этаж и направляюсь вдоль коридора. Руки с трудом открывают массивную дверь и я вырываюсь на улицу. Только вот здесь я не одна. - Воу-воу-воу, какие люди. Домингес, ты же не заложишь меня? - восклицает брюнет, поджигая сигарету и выдыхая дым. Я опускаю глаза вниз и на моих щеках возникает смущённый румянец. Я берусь за сумку, стараясь не смотреть на Родриго, но тот наоборот, касается своей рукой моего подбородка приподнимая его. - И что наша правильная девочка забыла здесь? - усмехается он, а на его щеках возникают красивые глубокие ямочки. - Ну...Эм... Честно признаться, я сама не знаю, - я вновь отвожу взгляд, убирая своими хрупкими пальцами его руку. Я долго молчу, но через некоторое время выпаливаю: - Дай закурить. Парень удивлённо вскидывает брови, а через секунду упирается плечом в стену. - А папочка не наругает? - с издёвкой спрашивает он и протягивает мне сигарету. - Ладно, держи. Я беру сигарету из его пальцев и выхватываю зажигалку, поджигая сигарету. Но стоит мне сделать первую затяжку, как я начинаю закашливаться. А потом и вовсе отдаю ему сигарету назад. Из сумки я достаю бутылку воды и начинаю запивать этот противный привкус. - Мы с ребятами идём в клуб. Если будет скучно, набери, - говорит он и заходит обратно в помещение школы. День прошёл как в тумане. Я пришла домой и закрылась в комнате. Подойдя к зеркалу я стала разглядывать себя. Скромная, худая и некрасивая. Пальцы стягивают резинку и распускают русые волосы. Я начинаю постепенно расстёгивать блузку, продолжая разглядывать своё отражение. Ни чем не примечательная, тихая, скромная. Чем я понравилась шумному, крутому, скандальному и задорному парнише - неизвестно, ведь я даже самой себе не нравилась. Я достаю из косметички красную помаду, которую я украла у мачехи и начинаю постепенно выводить контур губ. Руки хватают ножницы с полки и я начинаю резать юбку, значительно укорачивая её. А затем я хватаю телефон с полки и набираю уже знакомый мне номер. - Родриго, я в деле. И именно с этого звонка всё пошло к чертям. И из-за моей слепой любви, зависимости и неуверенности погибли те, кто не заслужил этого. Я уничтожила всё своей глупостью, излишком отцовского внимания. Изначально я убила себя. И сейчас постепенно убиваю и Андреса, превращая его жизнь в сущий обман. Я виновата. Казалось бы в нашем обществе из грабителей каждый должно примет грехи друг друга. Мы злодеи, не иначе, но почему-то мне кажется, что это ненормально. Ибо это действительно так. Я переворачиваюсь на бок, оборачиваясь к Андресу. Он смотрел уже какой сон и даже ничего не подозревал. У него всё было хорошо. Он тоже был сломлен, но его характер настолько жесток, что для него это покажется мелочью. Андрес не любит когда его жалеют, не любит казаться слабым. Он не раним, он не я. Я касаюсь его скулы, нежно поглаживая его черты лица, непрерывно наблюдая за ним. Мой взгляд цепляется за всё, за каждый миллиметр его тела, стараясь успокоиться, найти утешение. Понять, зачем мне это. Я тихо и еле слышно делаю большой вдох, стараясь обезвредить ком в горле, который постепенно наталкивал на дикое желание сбежать и расплакаться от этой чертовской безвыходности, которая сводит с ума. Я замечаю как постепенно он хмурится, а затем касается моей руки у него на щеке. Он берёт мою ладонь в свою руку и приоткрывает один глаз. - Даже не думай снова идти за коньяком, чтобы справиться с бессонницей, - хриплым голосом шепчет он, поглаживая мою руку. Я слегка улыбаюсь, чтобы не казаться подозрительной, а Андрес замечал каждый неполадок в моём поведении. - Ты слишком чуствительный, а моя бессонница вот-вот и доконает меня, - я издаю смешок и переворачиваюсь на спину. Я смотрю в потолок, стараясь отвлектись. Я долго молчу, прокручивая всё возможное, что могу резко сказать. - Мне скучно, - тяну я, медленно поднимаясь с кровати. Я разминаю отёкшую шею и встаю на ноги. Я беру со стола его блокнот, уже ощущая закатывание глаз и цоканье языка. Я слышу, как он принимает сидячее положение, а через мгновение я уже возвращаюсь на кровать с блокнотом и красками. - Ты мне испачкаешь всю постель в красках, - он закрывает коробку с красками, но у меня в руках уже несколько карандашей, так что далеко это точно звйдёт. Я начинаю листать его блокнот в поисках чистого листа и выхватываю один карандаш, начиная наносить штрихи. Я спокойно продолжаю делать лёгкую зарисовку, ощущая наблюдение за каждым малейшим колыханием ресниц, за каждым прикосновением к русым волосам, которые я иногда заправляю за ухо, за тем, как продолжаю наносить новые штрихи. На моём лице застывает безразличное выражение. Я принимаю лежачее положение и продолжаю рисовать. Затем также резко мои глаза поднимаются на Андреса и я начинаю задумчиво постукивать кончиком карандаша по своей нижней губе. - Ты чертовски сильно любишь издеваться над моим сном, - вяло тянет он переворачиваясь на спину и забрасывая голову на подушку. Я хмыкаю и продолжаю выводить новые линии, иногда стирая их ластиком. - Ты так говоришь, будто никогда не спал всю ночь. Ведёшь себя как очень скучный взрослый, - произношу я, не отрывая взгляда от рисунка. - А ты очень сильно смахиваешь на истеричную маленькую девочку-подростка, которая любит всем мешать, - он издаёт смешок и вновь переворачивается на бок. Он продолжает смотреть то на меня, то на рисунок. А потом выхватывает из моей руки карандаш, продолжая чертить силуэт, наводя мои линии, иногда лениво зевая. Мне не нравился этот сценарий, до жути притянутый за уши и фальшивый. Это всё - сплошная ложь, обман, который похож на идеально прописаную историю, в которой увы никто не будет помилован. Я могу всё закончить, могу остановить этот безумный театр. Я чуствую, как сгораю заживо из-за себя, из-за своего чёртового характера, из-за безумной любви к издевательствам над собой, из-за самой себя. В каждом фильме всегда есть антагонист. Обычно злодеи амбициозны, но когда находятся на шаг от победы, сваливаются в большую пропасть, уничтожая свой гениальный план. Злодеи никогда не доводили свои дела до конца. Добро всегда побеждает зло. Зло не бывает безнаказанным. За каждым злодеем стоит травма, переломный момент, который заставил их ступить не туда, который превратил их жизнь в нечто другое. Я никогда не любила хэппи энды, я любила фильмы и книги, где зло всё-таки обретает победу. Я была своим собственным врагом. Я боролась с самой собой. Пока Женева уничтожала Эстелу, то Эстела уничтожала её, превращая это в дикое противостояние. Оно убивало. У меня было такое ощущение, будто я потеряла себя. Я уже не знала, кто я, какой я человек. Я настолько запутала себя, что уже не могла определиться. Мне определённо нужно время, чтобы успокоиться, чтобы познать истину. Силуэт превращался из одного в другое, сменяя дьявола на девушку. Все женщины хитры. В каждой из них живёт определённый процент мести, ненависти. Нет ничего более мстительного, чем женщины. Они обманывают, затягивают в свои сети, отравляют блеском глаз, густыми ресницами, сладким голосом. Их прикосновения заводят, привлекают, утягивают всё больше и больше. Девушкам аферы всегда даются намного проще. Дело в том, что мужчины никогда не признают, что мы намного умнее их. Они ведутся на жалобный взгляд, слёзы, истории, ведутся на намёки, улыбку, переживания. Но вот только их тоже нельзя недооценивать. Да и как я могу говорить о манипуляциях после всего, что со мной произошло? Он умел правильно повлиять на меня. Он мог ударить, прикрикнуть, унизить, но потом всегда откупался лаской. Он морально давил на меня, а я продолжала быть с ним. Ради него я шла и в огонь, и в воду. Я готова была пасть от пули, подставить себя. Не раз он выбирал быть незамеченным, чем спасти меня. Я спасала его шкуру, но не успевала спасти себя. И я слушалась его, подчинялась ему, всегда прощала. Он растворял в себе упругий стержень внутри меня, делал из меня беззащитную, не разрешал снимать розовые очки. Он изменял мне, он насиловал меня морально и физически, но я не могла выбраться из этой золотой клетки. Я буквально жила с ним взаперти, была его заложником. У меня был Стокгольмский синдром. Синяки, ссадины. А может я действительно их заслужила? А может он прав? Чертовски ужасно именно то, что после разрыва где-то в душе я продолжала любить его, любить это насилие. Скорее всего я скучала не по его лицу, а по дьяволу, что орудовал им. Казалось бы гуляя по улочкам Мадрида, пробираясь в казино или находясь на месте преступления я продолжала выискивать этого демона, что словно Бог Смерти* летает за своей жертвой. Стоит только коснуться тетради**, как я смогу увидеть его. То, ради чего я ввязываюсь и ввязываюсь в очередные отношения. Я ищу демона, ищу этого беса. Мне было скучно в компании здоровых отношений, было скучно из-за отсутствия бесов. В тот день, когда рука Андреса впервые попыталась меня удушить, заставить почуствовать избыток воздуха, я увидела его дьявола. Чёрный, как чистая смоль, темнее угля, темнее ущелья дьявол стоял за ним и во всю ухмылялся. Его красные глаза-искорки наблюдали за мной, они преследовали меня. Его чёрные загребущие руки касались моих ключиц, шеи и запястий. И стоило мне коснуться его, как я тут же обжигалась, усиливая своё желание приблизиться к нему ещё больше. Этот бес не хуже любого наркотика вызывал чертовскую зависимость, которая отравляла меня, утягивала в свои сети. Наша встреча состоялась спустя столько лет. Это неправильно. Я утратила свой рассудок, поддаваясь этому добровольному принуждению.