Полгода полярной ночи

На следующий день небо хмурится, и сизые облака спускаются на землю густым утренним маревом. Пелена его в предрассветных сумерках отливает черненым серебром, а дорога графитовой лентой растворяется в бесконечных молочных глубинах. Где-то там, позади, остается угрюмый город Детройт с его обветшалыми небоскребами и разодранной надвое почвой, а далеко впереди простирается чарующая воображение неизвестность. К полудню туман рассеивается: медное солнце пробивается сквозь образовавшиеся щели в тучах и отбрасывает на автомобиль свои теплые отблески. Мягкие лучи любовно золотят окрестности, и авто в этом сиянии отливает насыщенной бронзой. Гонимые ветряными потоками, вслед за туманом исчезают и облака. Видимости больше ничто не препятствует – небо сияет прозрачной лазурью. Андерсон неторопливо управляет автомобилем. Асфальтированная дорога змейкой вьется меж полей и лугов с дикой порослью. В ее трещинах, глубоких зелено-золотых ранах, прорастают трава и лохматые сорняки-одуванчики; резина колес проезжает по ним без сожаления и сминает стебли в неприглядную плоскую кашицу. Монотонность окружающего пейзажа – бескрайних васильковых полей, диких зарослей и далеких лиственных рощ где-то на горизонте, – мерное трепетание мотора, третья передача и абсолютное отсутствие какого-никакого препятствия почти усыпляют. Идиллию затяжного спокойствия нарушает только беспросветная скука: от нее тяжелеет голова и слипаются свинцовые веки. Жаль лишь, что Хэнку засыпать противопоказано категорически, чего не скажешь о темнокудром молодом человеке на переднем сидении. Андерсон поглядывает на него иногда, не то с любопытством, не то просто, чтобы занять себя чем-нибудь отвлеченным. Таким расслабленным и умиротворенным Хэнк, пожалуй, видит его впервые: правая нога подогнута под себя, руки сложены на коленях безвольно. Измотанный вчерашним днем, сопящий Коннор погружается в глубокую дрему. Его то и дело клонит к стеклу – еще немного и в окно лбом упрется! – и ресницы подрагивают в такт движению. Но больше всего преображается его лицо: раскрывая красоту расцветающей юности, разглаживаются его черты, и приоткрытые уста подрагивают сладко-сладко, и уголок губ блестит забавно, словно тонкая нить слюны вскоре запачкает так горячо любимую им алебастровую рубаху. Но не такая она и "алебастровая" теперь, впрочем: то тут, то там венчают ее седые разводы пыли и почерневшие пятна крови. Коннор от них в ужас приходит, а вот Хэнку нравится – на человека похож хотя бы, а не на картонку из модного журнала, не на манекен ходячий, из дорогого магазина на днях сбежавший. Коннор, впрочем, все равно постирать ее обещается, как только до воды доберется, да и на вещи Хэнка сетует точно так же, глядит хищно, словно желает побыть его заботливой мамочкой и замочить грязные носки в едва работающей стиральной машине. Но машины стиральные в дороге не водятся. Водятся точнее, но от неработающих толку мало. Пускай спящий Коннор и выглядит безмятежным, на деле Андерсон уже успевает испытать на своей шкуре обратное, убедиться, что этот его нежный образ – лишь фальшивая видимость. Внешность действительно бывает крайней обманчивой, в случае с Коннором так вообще на все процентов сто-двести. Он кажется прекрасной золотой рыбкой, когда на деле – хуже своенравной пираньи. И все же видеть Коннора таким... по-своему успокаивающе. Есть в этом что-то трогательно-невинное, особенно после того, как узнаешь, что Коннор определенно не заснет с кем попало настолько же безмятежно. Слишком подозрительный он, бойкий слишком – чего стоит один его чуткий сон с ножом где-то под пледом! – надо думать, Хэнку он действительно доверяет. Ну, или устает смертельно, что даже ночи, чтобы отоспаться, оказывается недостаточно... В любом случае, жалко пацана, пусть отдохнет немного. Будить его все равно только себе дороже. У Хэнка самого глаза от бездействия закрываются, и зевота сидит в горле тяжелым комом. Он старается удержаться: вскидывает голову всякий раз, фокусируется то на жидких лесочках, то на блеклой гуще полыни. И лишь старые фермерские участки, редкие гости, что стоят у обочин, обросших дикими травами, изредка проносятся мимо мутных от грязи окон и привносят в этот путь хоть какое-то разнообразие. Точно мираж на плывущем от жары горизонте вырисовываются вскоре слабые очертания нового города. Большой и протяжный, он – первый оплот цивилизации, встреченный путниками за несколько часов от начала поездки. Хэнк долго думает – подъехать или объехать? – но все же выбирает вариант первый, рискованный: в городе можно затариться всяким и, если повезет, то даже успешно. Хэнк крутит баранку на развилке. Автомобиль нежно сворачивает в сторону заброшенного мегаполиса. Дорога к нему оказывается на удивление пустой, без лишних машин и непроходимых завалов – не иначе огромный бульдозер расчищает здесь все к их знаменательному прибытию. Куда же деваются толпы машин, эти стройные шеренги древних красавиц? Люди словно и не пытаются покинуть пределов этого города впопыхах и панике однажды. Грех, конечно, на такую дорогу жаловаться, но миновать границу без каких-либо затруднений кажется Хэнку чем-то действительно удивительным. Машина робко едет дальше и, выбирая пустые дороги, неторопливо пробирается к центру города. В руках Андерсона даже по хаотичной неровности она едет мягко и гладко, струится, как ткань шелковая. Не буянит. Хэнк сбавляет скорость, когда асфальт под колесами покрывается еще большими трещинами – все, чтобы не потревожить чуткий сон свернувшегося под боком мальчишки. Коннор заслуживает небольшой передышки сегодня. Лично сам Хэнк просыпается рано, с больной шеей и затекшими от неудобной позы коленями. Как тут поспишь, в самом деле? В этих жалких полутора метрах салона, когда в бок то и дело упирается выпуклый край обоих кресел? Да и рану на ноге щиплет, тянет неприятно. Но не в этом суть, в общем-то. Хэнк заметил тогда, что Коннор уже бодрствовал, хотя и не был уверен, засыпал ли тот в принципе – ночью их обоих морила бессонница. Еще бы, пережить столь широкий спектр впечатлений за одни только сутки... Хэнк на его месте отправился бы искать себе бутылку покрепче. А Коннор молодец, держится молчаливо. Парень улыбнулся ему тогда устало и скупо, сообщил о тумане и что спать можно, но сам не заснул, хоть и выглядел так, словно от зеленой бледноты своей вот-вот без чувств повалится, поникнет прямо здесь, на широком заднем сидении, и более не поднимется. Так что то, что Коннор вырубается сейчас, Андерсона совершенно не удивляет. Пусть отдохнет немного. Заслуженно. Новый город выглядит гораздо более разрушенным, чем даже старая часть Детройта. Хотя, почему "даже"... В защиту родного мегаполиса Хэнк мог сказать одно – он и раньше-то красотой не отличался, а сейчас, можно сказать, сравнялся с прочими в своей загаженности. Что в детстве Хэнка, что в юности, он медленно превращался в загнивающий труп старой автомобильной империи, чахлую тень себя самого, глухой отзвук былого величия, брошенный всеми, покинутый, и потому события тринадцатого года не сильно повлияли на него с видимой точки зрения. Да, разрушилась пара небоскребов, но в принципе-то... Детройт сейчас вообще качественно выделяется среди прочих карантинных зон, а с приходом к власти людей с предпринимательской жилкой – расцветает вдвойне. Чего только стоят кукурузные поля на крышах и теплицы с дорогим виноградом, каких отродясь в городе никем не видалось. И если раньше город кажется лишь грязным пятном на карте Америки, то сейчас наоборот – сверкает как жемчужина посреди песка и ила. Запустение не приходит в него внезапно – он умирает на протяжении многих десятилетий до этого. Сейчас, надо думать, он смотрится намного выгоднее своих далеких собратьев, чего не скажешь о других карантинных зонах. Андерсон прекрасно знает, что в Бостоне, например, дела обстоят и того хуже, а в Питтсбурге вообще видит собственными глазами. О более дальних зонах, тех, что пролегают на западе или на юге, он не имеет ни малейшего представления, но почему-то чувствует, что и с ними происходит не меньшая жопа. Вот и этот новый город выглядит едва ли лучше засохшей кучи навоза. Все в нем пребывает в ужасной разрухе – не иначе как недавно здесь проходят активные боевые сражения. Внешние стены у части домов напрочь отсутствуют, а те, что еще умудряются сохранить свою форму, оказываются изрешечены неведомой силой; массивные обломки заваливают некоторые дороги, а сами дороги размывает ливневым дождем. Нет даже деревьев – есть точнее, только вырванные с корнями, – и сорняки вьюны как прополотые валяются. Жить здесь, скорее всего, никто не живет, но, может быть, побираются мародеры – те еще известные падальщики. Маневрировать среди этого хаоса на машине становится очень проблематично. Никогда не знаешь, что может оказаться за следующим поворотом. Впереди как раз располагается один пустой на вид переулок, а за ним – небольшой затор. Он вроде как небольшой, поэтому Хэнк в него осторожно сворачивает, но совсем скоро из "небольшого" он превращается в "охренеть насколько большой": машины, груды догнивающих металлических развалюх, разбросаны по асфальту подобно гигантскому домино, разметаны так, словно что-то сильное валит их набок и переворачивает на спину. — Матерь божья... Хэнк нажимает на тормоз. Машина, дернувшись немного, сразу же останавливается. Теплый бархат его басистого голоса и легкий толчок транспортного средства вмиг пробуждают задремавшего Коннора. Он разлепляет заспанные глаза. Мутный ото сна взгляд удивленно фокусируется то на размолотых в клочья зданиях, старых, обветшалых каркасах, то на вырванных с корнями деревьях и поваленных фонарных столбах. Не иначе как пейзаж этот кто-то грубо жует и выплевывает! — Что здесь случилось?.. — спрашивает Коннор пораженно и, зевая, лениво прикрывает кулаком пересохшие губы. — Понятия не имею, да и иметь не хочу, если честно, — Хэнк хмуро оглядывает развернувшуюся перед глазами картину и барабанит по рулю пальцами в минутной задумчивости. Выглядит этот пейзаж и вправду весьма неестественно. — Может, торнадо прошел, хер его знает. — Торнадо? — глупо переспрашивает Коннор. Не то чтобы он нуждается в повторном ответе – первый просто кажется ему слишком невероятным. Хэнк картинно пожимает плечами. — Это Америка, детка. Здесь кругом торнадо. Коннор глубокомысленно приоткрывает губы и, потянувшись, мечтательно откидывается на высокую спинку кресла. — Интересно, могли бы мы увидеть один своими глазами?.. Хэнк морщится, точно надкусив дольку лимона. — Блин, нет, прости господи. Надеюсь, мы его никогда не увидим. Ты не знаешь, о чем болтаешь, парень. Это тебе не игрушки. — Я знаю, — обижено бурчит Коннор. — Просто хотел посмотреть. Издалека. — Вот и смотри на него издалека в своих дурацких заумных книжках, без меня только, ладно? Положив локоть на спинку сидения, Хэнк разворачивает голову и дает заднюю. Машина осторожно пятится назад – пространство для маневров здесь достаточно узкое. Коннор меж тем продолжает: — В своих "дурацких заумных книжках" я читал, что преимущественно торнадо образуются в центральной части Америки. Надо полагать, шансы миновать воронку у нас высокие. Опасаться нечего. — Ага, только не я ведь разъебал здесь все к чертовой матери. — Высокие шансы не исключают маловероятных событий, — занудно уточняет Коннор и пожимает плечами. — В теории, конечно, нанести такой ущерб могло, что угодно. Скажем, время, землетрясения или другие сильные катаклизмы. — Или люди. — Или люди, — вздыхая, соглашается Коннор. Выбирая путь, Хэнк внимательно глядит по сторонам: не только эта дорога оказывается забита старыми автомобилями – весь перекресток устлан ими, помятыми точно бумажки, да так плотно, что сразу не развернуться. — Ты, эм, прости, что разбудил, — говорит Хэнк внезапно. Коннор удивленно моргает. Услышать такое от мистера Андерсона он никак не ожидает и потому даже теряется на секунду. Никто и никогда еще не извинялся перед ним за подобные мелочи... — Ничего, — он растерянно сцепляет пальцы в замок. — Я все равно не хотел засыпать на самом деле. Хэнк давит непринужденный смешок. — Ага, я заметил. — Нет, правда. Не знаю, что на меня нашло... — О, Коннор, милый, это называется усталость. Ну, знаешь, люди таким страдают. Даже такие статуи, как ты, очевидно. — То пудель, то статуя... кем я буду в следующий раз? — улыбается Коннор. — Посмотрим на твое поведение. Хэнк вдруг чувствует, что его скулы поднимает непрошеная улыбка. Не то, чтобы он вообще хочет дарить Коннору свои улыбки – само как-то получается. Смутившись подобной реакции, он поджимает их в тонкую полосу. Неожиданно Коннор вздрагивает и едва уловимо подпрыгивает на месте: — Где мы? — вопрошает он напряженно. Хэнк косится на него с искренним непониманием. — Э... не знаю, малец, я не видел названия. Есть какая-то разница? — Нет... никакой, — Коннор задумчиво припадает к стеклу ладонью. — Во всяком случае, до Портленда еще далеко, — Хэнк поджимает губы. — Не проспишь его, не волнуйся. — Да, пожалуй... — соглашается Коннор, не отрывая от окна внимательного взгляда. Что за муха его вдруг кусает? Коннор выглядит таким взволнованным... Ладно, не его это, Хэнка, дело. Да, ему вообще на него пофиг! Машина с трудом пробирается сквозь заваленные обломками улочки. Прокладывая путь сквозь эту длинную металлическую толчею, она выезжает в новый район, еще более помятый и разрушенный. Коннор внимательно следит за дорогой, вглядывается в каждый дом и каждую вывеску. Быть может, он ищет что-то конкретное, а может, жадно желает узнать, где все-таки просыпается. — Стой, погоди! — внезапно подскакивает он и, даже не обернувшись, аккуратно касается руки мистера Андерсона холодной ладонью. Напряженный, Хэнк лишь сильнее сжимает руль от такой своевольности. — Притормози здесь на минуту, пожалуйста. — Нахрена?.. — Хочу заглянуть кое-куда. Дело, конечно, хозяйское. Хэнк неохотно глушит мотор и скидывает с себя руку в конец обнаглевшего человека. И почему только Коннор такой тактильный, отчего его так тянет вторгаться в чужое личное пространство? Вначале бар, а теперь вот это... Одних только слов Хэнку вполне достаточно! Когда юноша покидает автомобиль, Хэнк и сам замечает заветную вывеску "Аптека" над дверью. А, вот теперь ясно. Коннор стоит возле нее, заваленной обломками верхних этажей, и задумчиво растирает тонкое запястье. Взгляд его карих глаз петляет вдоль разломанных кирпичей и треснутого бетона, поросшего ядовитым плющом. За бетоном – дверь, разбитая или вовсе отсутствующая, сказать пока сложновато. Прихрамывая, Хэнк подходит к ней ближе и останавливается на участке голой земли между папоротниками. — Что ж, видимо, не судьба, — говорит он, оглядев магазин оценивающе, и упирает руки в бока. — Пойдем-ка скорей обратно. — Нет, — "неожиданно" упирается Коннор, — я пролезу. — Да ну? В эту щель? — Хэнк скептически кивает на узкий просвет меж камнями. — Верно, — Коннор по обыкновению утвердительно наклоняет голову. Челка по обыкновению падает ему на лоб. — Здесь не так уж и узко. Думаю, я смогу поместиться. Хоть где-то моя фигура окажется нам полезной. Спор с Коннором равнозначен спору со стенкой, а потому Хэнк лишь устало вздыхает. — Своруй мне там батончик, что ли. Жрать очень хочется. Коннор кивает, слабо и согласно, в глубине души ощущая благодарность за то, что на этот раз Хэнк не упрекает его понапрасну. Сам же Хэнк отходит от него на пару шагов – мол, делай что хочешь, проказник, я в этом дерьме не участвую, – и выжидающе сверлит взглядом чужой затылок. Ловко цепляясь за холодный бетон, молодой человек начинает взбираться вверх по обрушенной каменной горке. Искореженные давлением, из наваленных друг на дружку обломков торчат толстые куски арматур; Коннор обхватывает их руками, подтягивается и просовывает голову в неприметную щель. В опасной близости битое стекло нависает над его оголенной шеей и торчит снизу, острым стеклянным кольцом окаймляя единственно различимый проход в аптеку. Зато внутри нее, похоже, царит полное умиротворение: нет ни зараженных, ни мешающих спуску обвалов. Трезво рассудив свои шансы, Коннор высовывает голову наружу и сбивает подошвой оставшиеся осколки дверного окна. С характерным хрустом приземляются они на мшистые камни – проникновению в здание больше ничто не препятствует. Самоназванный расхититель гробниц юрко шмыгает в образовавшуюся дыру, едва не царапает себе спину, однако в целости приземляется. Пол внутри становится скользким от стекла и трещит у него под ступнями. — Ты там живой? — кричит Хэнк несколько обеспокоенно. С той стороны завала эхо его басистого голоса долетает до ушей Коннора как-то тихо. — Да, — парень вкладывает в свой ответ не меньшей звуковой силы, — порядок. Тут никого. — Класс. И надолго ты там застрянешь? Коннор критично оглядывает помещение. — Здесь достаточно пусто. Вероятно, не задержусь дольше нескольких минут. — Здрасте, приехали. А мне-то что прикажешь пока делать? — Например, не подвергать себя физическому напряжению, — предлагает Коннор, словно приставучая медсестричка. Андерсон только цокает и угрюмо молчит какое-то время. — Ладно, хорошо, подожду тебя в сраной машине. Только не задерживайся там, я ведь за тобой не полезу. — Как прикажете, босс. — Ха-ха, говори так почаще. Уголок губ Коннора изгибается в мимолетной улыбке. Так улыбаются люди, прекрасно понимающие, что вряд ли смогут исполнять все чужие желания. Тяжелые шаги Хэнка глухо доносятся до ушей юноши, пока вскоре не исчезают вовсе. А в магазине пахнет затхлостью и застоем. Наросшая на треснувшие стены плесень витает в спертом и душном воздухе, и едкие незримые споры щекочут чувствительные ко всему грибоподобному ноздри. Коннор звучно откашливается и, не долго думая, натягивает на лицо новый противогаз. Дышать этой мерзостью все равно невыносимо противно. Сквозь его замутненное пятнами стекло он видит разруху – магазин, можно сказать, перевернут с ног на голову. Разворовано, конечно, не все: остатки сгнивших от влаги коробок и разбитые вещи валяются на полу хаотично. Впрочем, Коннора интересуют исключительно медикаменты. Он неспешно минует отдел с бытовыми предметами и устремляется в конец зала, туда, где практически всю стену венчают белесые полки с блеклым бирюзовым отливом. На них – а так же на полу рядом с ними, – лежат предметы личной гигиены, засохшие крема, шампуни, немного ваты и детские пластыри с разноцветными изображениями. Вот только жаль, что остальные пустые полки, в теории когда-то заставленные витаминами, лекарственными препаратами и иными полезными принадлежностями, прямо сейчас оказываются безбожно разграблены. Цокнув с досады, Коннор уходит прочь. Где еще могут храниться лекарства? Может, на кассе?.. Не то, чтобы сейчас в них есть сильная необходимость. Рана Хэнка не столь глубока, и навыков Коннора вполне достаточно, чтобы полностью залатать ее, просто... Если кто и должен был пострадать вчера от рискованных решений, то это сам Коннор, никак не мистер Андерсон. Даже вспоминать об этом не хочется. За стойкой с кассой, огражденной от остального зала большой увитой плющом колонной, виднеется коридор с закрытой дверью. Напротив нее – шкаф, заставленный оранжевыми цилиндрическими баночками. Тоже, к сожалению, пустыми. Коннор берет в руки нож, подходит к двери и аккуратно толкает ее от себя. Та поддается и с громким протяжным скрипом открывает взору небольшое темное помещение. По обе стороны от двери стоят стройные ряды серебристых шкафов. Весь пол перед ними устлан потревоженными сквозняком документами, чья бумага чернеет от влаги и сворачивается в неприглядные размякшие трубочки. Коннор заходит внутрь, огибает поваленные стол и стулья. Шкафчики оказываются закрыты на ключ. Наверняка тот находится где-то здесь – в ящиках столов, для примера... работники же должны хранить запасные где-то? Вначале Коннор как раз проверяет свою догадку, возвращается к стойке кассира и осматривает ее повнимательнее: раскрывает тумбочки и выламывает неподдающиеся дверцы... Черт. Ничего примечательного. Лишь в углу лежат завернутый в рулон бинт и еще одна пачка цветастых пластырей. Бинт Коннор с радостью сгребает в рюкзак и вдруг подле него замечает кусочек выцветшего чека с запиской. С годами надпись на нем немного смывается: поблекшими синими чернилами выведено что-то про анархию и то, что всякий, кто осмелится сунуться в это место, может забирать с собой все, что душе угодно. Указаний, как получить это "все", к сожалению, не имеется. Зато уверенность, что ключ должен быть неподалеку, теплится в душе Коннора с новой силой. Наверное, стоит осмотреть пожелтевший чек и с другой стороны тоже... Печатные буквы и там расплываются от влажных разводов, ныне совершенно неразличимые; лишь по бокам от пустых желтых пятен можно прочесть номер улицы, штат Мичиган и первую букву. "Ф"... Нет, это не то место, которого опасаться стоит. Более бесполезная, бумажка перышком падает на вздувшиеся паркетные доски. В другой стороне, где стойка кассира успевает обрушиться, из-под горстки деревянных завалов торчит потрепанный угол книжки. Коннор освобождает ее из плена и с интересом рассматривает. Книжкой оказывается пожелтевший пустой ежедневник. Коннор листает его, как гармошку, вытряхивает, но никакого ключа так и не обнаруживает. Только приветом из прошлого заполнены его вступительные листы: расписание похода к дантисту, напоминание о выписанных чеках и подарках на рождество. И вот это занимает мысли людей однажды? Какая-то несуразица. На самой первой странице гордо висит календарь две тысячи десятого года, а на его обратной стороне – пустая карта Америки и громкая мотивационная подпись: "Мое удивительное путешествие". На ней отмечена всего одна едва заметная точка – вот этот город, предположительно. Если продолжать думать, что это он, можно даже узнать кое-какую полезную информацию: его границы расположены с западной стороны, близ Детройта, а это значит, что пока путешествие проходит, как полагается. Коннор подбирает с пола уголек и рисует на карте еще одну точку – свою родную карантинную зону. Рассудив ее примерное положение, наугад проводит он между точками кривую чернявую линию. Какой же короткий и непродолжительный путь... Юноша аккуратно вырывает себе листочек и, свернув бережно, кладет в задний карман антрацитовых джинсов. Жаль только, что ключа он так и не обнаруживает. Возможно, разгадка таится в служебной комнате? Надо бы подергать там всевозможные ящики – вдруг какой окажется не закрытым. С этим намерением возвращается он назад и в бесплодных попытках доходит даже до глубокого серого шкафа, стоящего ото всех наособицу. В надежде отыскать что-то стоящее, Коннор тянет его за серебристые ручки – туго, с сопротивлением, но дверцы ему поддаются. Наружу вываливаются иссохшие человеческие останки, густо поросшие кордицепсом – Коннор едва успевает с их пути соскочить! Приземляясь, труп выпускает в воздух ядовитое облако спор, и молодой человек, в отвращении морщась, задерживает дыхание прежде, чем вспоминает, что противогаз на его лице уже защищает его от любого тлетворного их воздействия. Секунда – и он возвращает себе привычное самообладание. Шоколадные глаза озадаченно пробегаются по деформированному корпусу мертвеца; Коннор присаживается на корточки и принимается реконструировать в голове былые события. Судя по белому халату, некогда этот человек работал врачом или фармацевтом. Очевидно, его укусили, и он запер себя в шкафу, чтобы не суметь навредить окружающим. Там, без какой-либо пищи, обращенный вскоре погиб, и паразитирующий гриб, выжав из него последние соки, разбрелся вдоль серых стен и частично покинул носителя. Надо думать, именно так тело бедняги и превращается в иссохшую оболочку, сквозь которую бурыми проплешинами проступают темные кости – частички ребер и черепа, – и коротконогий кордицепс, словно лишай, своим ненасытным мицелием обвивает его скукоженное лицо, руки и туловище. Отвисшая челюсть припадает к его оголенной груди, а глаза и язык, похоже, съедают прибежавшие на гниль насекомые. Нет оснований полагать, что усопший – простой прохожий. Скорее всего, он – работник этого заведения. Может, хоть у него найдутся предметы, так Коннору необходимые? Поборов нарастающее тошнотворное ощущение, Коннор осторожно проверяет карманы его халата. Пустые. А вот из груди, похоже, что-то торчит. Одна проблема – инородный предмет утопает в грибных наростах, за столько лет грудную клетку сковавших, и чтобы узнать, чем он является, его предварительно придется оттуда достать. Делать нечего, Коннора распирает нешуточный интерес. Он подцепляет серый предмет ножом. Ох, только бы это не оказалось напрасным!.. Из непонятной каши он выковыривает что-то, формой напоминающее серебряный ключ. Хм, неужели?.. Сомнения быть не может: Коннор очищает ребристую коронку от грязи и, отряхая руки брезгливо, возвращается обратно к выдвижным ящикам, чтобы попытаться открыть ближайший. Не получается. Тогда он пробует следующий – тот оказывается чуть больше сговорчив; ключ проворачивается в замке с характерным призвуком. Воодушевленно Коннор дергает дверцу ящика на себя, заглядывает прямо в неизведанные глубины и... ничего не находит. Снова. Там, в разграниченных изнутри прямоугольных отсеках, лежат только жалкие крохи от просроченных овальных таблеток – без надписей непонятно притом, что это вообще за таблетки такие. Третий ящик выглядит немного целее, но хранит в себе бесполезные средства от гипертонии. В ящике у двери покоятся пустые стеклянные ампулы. В последнем, открытым Коннором, оказываются и не лекарства вовсе, а припрятанная кем-то бутылка водки, что, к слову, примечательно – не початая. Что ж, если аптека не может предложить ничего лучше... Молодой человек достает бутылку и выносит ее на свет. Он кладет водку в рюкзак и, не испытав никакого удовлетворения от своего похода, отправляется к выходу из разворованного еще до него магазина. По пути Коннор подцепляет питательный батончик для Хэнка и замечает маленький швейный набор из шести ниток с иголкой, что удивительным образом умудряется в этом ужасающем взгляд беспорядке сохраниться. Надо бы захватить и его тоже... Затем, подставив под ноги шатающийся стул – встать на который, к слову, становится тем еще испытанием, – парень снова пролезает в узкую щель и все-таки царапает себе локоть стеклом незначительно. Хэнк, как и обещает, покорно дожидается его в автомобиле и качает головой в такт некой воображаемой мелодии. Коннор небрежно бросает ему на колени съестной батончик и, тяжело хлопнув дверью, садится на пассажирское кресло. В руках у него оказывается помятая страничка из ежедневника, какую он достает из кармана. — Коннор, от души, — Хэнк берет закуску в ладони и блаженно прикрывает веки. — Надеюсь, после этого я не откину копыта. Чего там у тебя интересного? — Нашел в какой-то записной книжке, — Коннор внимательно разглядывает содержимое худого листка. — Здесь имеется календарь. — Календарь? Святые угодники, ты что, еще и за временем следить успеваешь? Пацан, ты это, — он отвлекается, чтобы раскрыть упаковку, — ты точно человек, а не какой-нибудь искусственный интеллект на ходулях? — Конечно, что за бредовые мысли? — Коннор озадаченно хмурится. — По некоторым причинам я всегда вынужден это делать. Сегодня, например, четвертое июля две тысячи тридцать восьмого года. — Четвертое, говоришь... — многозначительно роняет Хэнк, предаваясь неведомым Коннору воспоминаниям. — Понятно. Слушай, а где ж тогда твое праздничное настроение? — А оно должно быть? — Пф, ты еще спрашиваешь. Это же день независимости. — Страны, которой даже не существует, — дополняет Коннор занудно. — За напоминание, конечно, спасибо, — бурчит Хэнк саркастично-обиженно и заедает воображаемый стресс вполне осязаемым злаковым батончиком. Потом продолжает, чуть успокоившись: — Сейчас бы салют бахнуть. Ну, или пулеметную очередь. — Никогда не видел салютов, — делится Коннор тихо и доверительно. Эта простая и незамутненная искренность выбивает Хэнка из колеи и осаждает поток язвительных шуточек, подготовленных специально для следующей словесной отбивки. Желая отмахнуться от внезапной сердечности, Андерсон отвечает: — Ты вообще дальше своего носа нихрена, походу, не замечаешь, — но, впрочем, Коннор его слова игнорирует. Тогда Хэнк спешит отвести неудобную тему, чтобы сгладить осязаемую неловкость, невзначай промелькнувшую между ними. — Ну, а ты, эм, нашел, что искал-то? — Не совсем, — хмурится Коннор. Так все же он его слышит! — Сомневаюсь, что теперь здесь вообще можно найти что-нибудь. В следующий раз придется поискать целебных трав на природе. — Это да... — усмехается Андерсон, пока задумчиво крутит надкушенный батончик меж пальцами. Спонтанная открытость Коннора и в нем находит свое внезапное отражение: — Знаешь, на твоем месте, если бы я искал что-то в городе, я бы залезал в чужие подвалы. Люди всегда ведь слыли теми еще параноиками. Моя мать, например, вплоть до девяностых закупалась всяким на случай ядерного апокалипсиса. Хех... Кто ж знал, что он, хоть и не ядерный, наступит на двадцать лет позже. Столь удивительное по отношению к всегда замкнутому проводнику откровение до глубины души трогает Коннора, ибо факт, что неожиданно ему преподносят, ощущается сейчас особенно личным. Словно один из замков, которыми обвешивает себя мистер Андерсон, дает малюсенькую, неуловимую трещину, и Коннор, боясь вспугнуть это странное между ними, все же спрашивает учтиво: — Она дожила? — на что Хэнк лишь непонимающе выгибает брови, вопрошает по-невербальному. Коннор уточняет: — Твоя мать. Она дожила до настоящего апокалипсиса? Но Хэнк, скосив на юнца взгляд отрешенный, ничего больше не отвечает. Коннор отворачивается к окну. Попытка эта все равно того стоила. Рукой Андерсон тянется к ключу зажигания, поворачивает его пару раз, однако после ничего толком не происходит. Металлический мустанг молчит упрямо и в упрямости своей, кажется, готов переплюнуть самого Коннора – хотя, казалось бы, кто может переплюнуть самого Коннора? Нахмурившись, Хэнк снова пытается завести машину, бьет ее то по рулю, то по педалям, но старушка взаимностью не отвечает. — Вот и покатались, — шипит себе под нос Андерсон. — Дальше походу пешком, — добавляет он громче. Он с неохотой открывает двери автомобиля и уже собирается подняться, как вдруг Коннор настойчиво окликает его по имени и через пару мгновений уже оказывается у него перед носом. Уперев в землю колено, он снимает с плеч сумку и кладет подле себя. Шипит зигзагообразная молния. Коннор достает из рюкзака бутылку спиртного. — Так вот ты зачем в аптеку гонял, маленький алкоголик, — игриво склабится Андерсон. — Бухнуть вздумал? Однако Коннор, как и в прошлый раз, подколку его игнорирует и тянет руки к чужому перебинтованному колену. Лишь в паре сантиметров от бинта его ладони на мгновение замирают – глаза цвета жженого кофе требовательно глядят Хэнку в лицо, невербально спрашивая разрешения, чтобы продолжить. — То есть, бухать не будем?.. В легком смешке Коннор выпускает из ноздрей воздух и мотает головой отрицательно. Тогда Хэнк картинно вздыхает и демонстративно выставляет раненую ногу вперед. Коннор осторожно снимает с нее окровавленную повязку. Длинный горизонтальный порез выглядит не очень хорошо, но в то же время и не смертельно. Хотя бы не гноится – и на том спасибо. Коннор поджимает губы; живот неприятно крутит. Совладав со своими эмоциями, молодой человек достает из рюкзака пачку бинтов. Что-то с тихим стуком падает на землю. Мужчины оборачиваются на шум. В траве меж рюкзаком и надутым колесом автомобиля валяется неприметная упаковка с изрисованными детскими пластырями. Хэнк, на нее глядя, сразу же веселеет. — Какая прелесть, — говорит он язвительно. Коннор смущенно подбирает пластыри в ладоши. — Похоже, они зацепились за бинты, когда я сгребал их в сумку, — говорит он задумчиво, пока вспоминает все, что около кассы с ним происходит. — Ну-ка, покажи, — просит проводник. Коннор покорно отдает плоскую коробочку в руки Андерсона. Хэнк разглядывает ее с умным видом и высоко поднимает светлые брови. — Мм, с клубничкой? Мое уважение. — Можешь выбросить. Мне такие не надо. — А тебе, стало быть, подавай с машинками? — Хэнк, — куксится Коннор. — Ох, да ладно, шкет, ты временами ну просто невозможный зануда. Коннор закатывает глаза. И кто тут из них самый старший, честное слово? Решая больше не обращать на проводника никакого внимания, Коннор принимается за врачевание. Сначала продезинфицированным ножом он отрезает небольшой кусочек марли, а после сворачивает его в плотный квадрат и густо пропитывает спиртом. — Будет щипать, — предупреждает он строго. — Держи в курсе, капитан Очевидность. Аккуратно Коннор обмакивает тряпицей кожу вокруг раны и смывает с колена темную запекшуюся кровь. Затем повторяет снова, подбирается к ране все ближе, но на нее не заезжает – лишь чистит края. Улицу наполняет характерный запах спиртного. Закончив, Коннор достает из сумки швейный набор, что подбирает недавно. — Цвет нитки не важен? — спрашивает он учтиво, пока распаковывает его ловкими пальчиками. — Хочу сиять радугой, — отвечает Андерсон. — Значит, возьму черную. Хэнк хмыкает. Коннор просовывает нитку в узкое ушко и хорошенько это дело дезинфицирует. Собрав вместе края раны, он внимательно прошивает стежок за стежком, пока рассеченная кожа не закрывается. Хэнк сдержанно похрипывает. — Останется шрам, — мрачно рассуждает сосредоточенный врачеватель. — Одним больше, одним меньше... Какая разница? Заинтригованный, юноша поднимает глаза. Открытая часть рук Хэнка действительно испещрена следами былых повреждений. Кто знает, сколько еще их может скрываться там, под прожранной молью футболкой и безвкусного цвета рубашкой? Что может стоять за ними? А за тем странным, на пальце?.. У Коннора шрам один, но зато какой! Запоминающийся. Похоже, что и этот шрам Хэнка он без сомнений запомнит. Закончив с обработкой раны, Коннор перевязывает ему ногу бинтами. — Готово, теперь можно идти, — оповещает он утвердительно. — Главное следить, чтобы не разошелся шов, и периодически обрабатывать рану. — Ну, спасибо тебе, мастерица. Я, наверное, повторюсь, но ты... ты не такой уж и... — ..."Бесполезный кусок говна, каким кажусь", верно? — передразнивает его Коннор, опережая любую издевку, готовую сорваться с этих желчных уст, сомкнутых в сухую тонкую полосу. Андерсон даже теряется на секунду. — Да, что-то типа. Но, вопреки всему, он благодарно баламутит Коннору бурые волосы и прежде, чем тот успевает осознать произошедшее, нагло опирается на него, как на костыль, чтобы подняться с кресла. Ошарашенный, Коннор протестующе фыркает и провожает покачивающуюся от хромоты спину Андерсона взволнованным взглядом.