Полгода полярной ночи

— Опять ловушки. Хэнк лениво нагибается над землею, шелестит складками на одежде цветастых оттенков, поблекших, правда, под натиском солнца и нещадного времени, и неспешно поддевает пальцами прозрачную леску. На целых четыре узла маниакально подвязана она к сухому деревянному суку, что наспех сокрыт от глаз, чужих и любопытных, в непроходимых зарослях низкорослой черники. От натяжения сучок выбивается, не выдерживает и оставляет на песке короткую рваную борозду. Глухо свистит примитивный механизм, шуршит листва на островерхом дереве – в метре от Хэнка закономерно приземляется плетеная сеть из сизой проволоки, какой по обыкновению оплетают верхушки особо охраняемых сооружений. Хэнк выпрямляется, поражаясь находчивости местных браконьеров, и брезгливо отряхивает от пыли руки. — Это какая? Триста пятьдесят седьмая за сегодня? — ворчит он случайным числительным, с живым возмущением оглядывая металлическую сеть, камнем упавшую перед ним наземь. Вид острых шипов пробуждает в груди Андерсона что-то неистовое, и Хэнк чувствует, что всех матерных слов в мире не хватит, чтобы лаконично выразить его негодование. Подумать только, а ведь эта ебанина могла вонзиться ему в кожу! Откуда вообще тут взяться этой сраной проволоке?.. Коннор задумчиво поглаживает четвертак и проходится по ребру пальцами. — Пятнадцатая, если быть точным, — срывается с тонких губ глубокомысленно. Уточняющая интонация, присущая только неопровержимым фактам, неуловимо сквозит из каждого его слова. — Боже мой, парень, ты что, их правда считаешь? — усмехается Хэнк с недоверием. Впрочем, ответ такой и это наблюдение – все вполне соответствует расчетливому, стремящемуся к упорядоченности существу Коннора: педантичность, кажется, течет в его жилах вместо рдяной крови. Юноша кивает с присущей для себя серьезностью, растрепав на лбу прядь от чуть вьющейся челки – единственной вещи, что всегда пребывает у него в беспорядке, как отличительная изюминка, проблеск непокорности и признак своенравия. — Ты такой непроходимый зануда, ты в курсе? Если подумать, для Коннора это звучит почти что как комплимент. Но он все равно по-началу не отвечает, скрывая теплый четвертак в кулаке, в середине ладони, и отводит почерневший взгляд в левую сторону. Ловушек сегодня действительно много, вчера – и того больше. Среди них и железные капканы, и глубокие ямы, и даже сети на весу – все, на что, очевидно, хватает воображения тому, кто так усиленно их расставляет. Интересно, что за банда маньяков отбитых орудует в этой части Америки? Не похоже это на почерк ни "Цикад", ни "Иерихона", ни уж тем более солдат FEDRA. Браконьеров или рейдеров, скорее. Или, может, простых егерей, гениев настоящего охотничьего промысла. У Коннора есть несколько подозрений. Самое первое, конечно, падает на орду людей, обращенных не так далеко от этого места. Меток на их руках как раз не имеется, следовательно и к "Иерихону" они никак относятся. Для военных или повстанцев одеты они слишком просто, а для бандитов или контрабандистов вроде Хэнка – в самый раз. Впрочем, мир не ограничивается только ими. Сейчас все люди живут в содружествах. В одиночку свихнешься или просто не выдержишь. — С тех пор, как я угодил в одну такую, я предпочитаю следить за их количеством, — чеканит Коннор без единого намека на шутливость. Хэнк вдруг чувствует, что его слова выходят гораздо грубее, чем планируется, и его редкое игривое настроение вновь улетучивается. — Верно. Прости, — он неловко чешет затылок. — Ничего, — Коннор переводит взгляд обратно на узкую тропку. — Надо двигаться дальше, если мы хотим убраться отсюда до заката. — Не в бровь, а в глаз, Шерлок, — щелчок пальцами. Хэнк поправляет лямку на плече и тяжело перешагивает недавно обезвреженную им ловушку. Гулко хрустят ветки, невзначай попавшие под подошву. — Знаешь, не хочу нарваться на того, кто мастерит эти гребаные штуковины. — Думаешь, они предназначены для людей? — Черт его знает, на самом-то деле. Люди не настолько тупы, чтобы напороться на что-то подобное, — Коннор одаривает Хэнка скептическим взглядом. Андерсон откашливается, фигурно взмахивая руками: — Слушай, эм, я не имел в виду, что ты глупый, ясно? Я это к тому, что, как правило, у людей глаза растут не из жопы, а зараженные прут напролом, словно поезд. У того, кто понаставил здесь всего этого дерьмища, больше шансов поймать кого-нибудь, не знаю, укушенного, чем любого внимательного и адекватного человека. Хэнк идет вперед, беспрерывно оглядываясь на Коннора в момент своего пылкого оправдательного монолога. Пологий холм у его ног укрыт опавшей зеленью, увенчан мелкими листьями клевера, кусочками травы и низкорослыми папоротниками. Невзначай обутая в удобную обувь стопа впечатывается в кучу яркой опавшей листвы. В секунду срабатывает механизм очередной ловушки, и щиколотку мистера Андерсона цепко оплетает тугая толстая веревка. Он делает еще один шаг на автомате, но вдруг понимает, что оказывается накрепко привязан к месту, более недвижимый. — Внимательного и адекватного, говоришь? — улыбается Коннор иронично. Многозначительно приподнимаются темные брови, кончик языка проходится по вздернутому уголку губ с игривостью, и Коннор, скрещивая на груди руки, остается доволен тем, что возвращает фразу одним быстрым, но колким замечанием. — Ой, иди в жопу. Покончив с заслуженной усмешкой, Коннор нагоняет проводника и с ловкостью присаживается перед ним на корточки. Затем достает из кармана рюкзака маленький нож, который уже заточить стоит, и перерезает очередную плетеную веревку. Нога мистера Андерсона выбирается из своего вынужденного заточения, и сам Хэнк вдруг ощущает, как неразличимый доселе груз переживаний покидает его широкие плечи. Что-то мелькает в глубине леса. Зверь, думает Андерсон. — Странно... — меж тем рассуждает Коннор настороженно, удивленно, неспешно оглядывая короткий обрубок каната со всех сторон и ракурсов, раскручивает его, растирает пальцами и вертит в ладонях. — Просто веревка и ничего больше. — Может, она отравлена, — предполагает Андерсон сардонически, пока снимает с ноги оставшуюся часть петли и опирается на плечо Коннора для большей устойчивости. Он всегда включает защитный механизм иронии, когда оказывается взбудоражен чем-то не на шутку. — Исключено, — качает головой Коннор и, упираясь в напряженные ноги локтями, откидывает бесполезный ныне обрубок куда-то в сторону. — На поверхности бы остался налет. — Откуда тебе знать? Свечку держал, что ли? Коннор пожимает плечами, но с видом таким, будто сейчас процитирует ему целую энциклопедию. Коннор мог бы, наверное, рассуждает Хэнк мимолетом. — Вряд ли в глубине леса в долгосрочной перспективе возможно обойтись чем-то менее примитивным, чем простым порошком из зелени. Я бы заметил, будь веревка пропитана чем-то подобным. Тем более, что может сделать яд через слой одежды? Гораздо логичнее было бы пропитать им лезвие или ту проволоку. И все же, — Коннор задумчиво переводит взгляд на зеленую листву, какой была приправлена безвредная, словно бы не доделанная ловушка, — все не может быть настолько очевидно. — Ну, не знаю, — кривится Андерсон, щурится, поджимая губы в своем обыкновении, — а по-моему это только подтверждает мою теорию. Или ты ожидаешь, что из кустов на нас полетят шипы и стрелы, как в этих дурацких приключенческих фильмах? На лице юноши проступает тихая снисходительная улыбка. — Хэнк, ты ведь знаешь, я не понял ни единого слова. — Кто бы это ни был, — продолжает Хэнк, не обращая на будничное замечание Коннора совершенно никакого внимания, — я все равно думаю, что он ловит не людей, а кого-то более безоружного. Или более безмозглого, это как посмотреть. — Или он достаточно близок для того, чтобы без проблем обезвредить того, кто его потревожит. Емкое замечание Коннора отдается в груди неприятным дребезжанием, комом в горле встает вполне ощутимым, но Хэнк лишь хмурит серебряные брови, старательно его игнорируя, пускай и понимает вполне, осознает головою, откуда ноги могут расти у этого небеспочвенного предположения. Да, но бред это все. Они переглядываются многозначительно, но каждый хранит свои мысли за тяжелым непроницаемым молчанием. Группа людей, что живет здесь, должно быть обладает высоким уровнем тревожности, если ставит эти гребаные капканы буквально через каждые семь метров, пихает их под каждый куст, на каждую ветку и под любую даже самую неприглядную глазу травинку. Но не хочется все же позволять неопределенности господствовать над собственными эмоциями, как и не хочется ощутить вдруг дуло ружья или чужой взгляд на затылке. Надо оценивать ситуацию здраво. Коннор выпрямляется в полный рост, тотчас готовый продолжить свое путешествие. Пятнадцатая ловушка остается позади, не забытая, но похороненная в памяти под слоем новых соображений. Что-то здесь остается не так, тревожит его душу ядовитыми подозрениями, но он никак не может понять, что именно – каждая попытка разобраться в этом вопросе оканчивается настоящим провалом. Мысль, что за ним наблюдают чьи-то глаза, тревожит Коннора на подсознательном уровне, но он спешно ее отгоняет, не в силах найти какое-либо весомое тому подтверждение. Глухой смешанный лес на отшибе цивилизации буквально кишит этой странной таинственной опасностью. Коннор чувствует себя так, будто находится в чьих-то охотничьих угодьях, окутанный в пелену мрачной мистической тайны, и мечется от куста к кусту точно загнанный в ловушку егеря зверь. Зверь волнуется и брыкается, но понять ничего не может, и лишь больше оттого становится рассеянным, уязвимым, доступным. Незнание – вот главный раздражающий фактор. Чем глубже путники продвигаются вперед, чем извилистей ведет их узкая тропа, тем больше незримой опасности может скрываться за каждым ее кустом, каждым деревом, в густой траве или под выпирающими из земли корнями, тем больше может она давить на нервы своей огромной свинцовой тяжестью. Кажется, что в этой части леса нет даже птиц. Они поют, шумят, но как-то тихо, с неохотой, словно бы не здесь вовсе, а где-то там, далеко-далеко за множеством километров – лишь неприкаянное эхо доносит сюда слабо льющуюся речь их певучего голоса. И животные все, все четвероногие давно покидают эти владения, остаются только мелкие: грызуны да белки. Коннор даже скучает. Но недолго скучать приходится: путники внезапно натыкаются на пенек, полный трупов маленьких пушистых созданий. У всех у них свернуты шеи, и тушки их, укрытые от солнца широким зеленым пологом, беспризорно валяются на старом трухлявом обрубке. Коннор находит примечательным факт, что мертвые зверята аккуратно разложены в прямую, четкую линию. Он думает невзначай, что лучше бы они и дальше не встречали здесь никаких признаков жизни, чем смотрели на итог непонятного акта жестокости. Кому вообще понадобилось убивать этих беззащитных созданий и раскладывать их так компульсивно-бережно? Коннор теряет интерес к находке почти сразу, как только берет один маленький труп в руки и, со всех сторон осмотрев его тушку критично, делает сухие выводы. Убит не ради практичности, не разрезан и не освежеван, оставлен, вероятно, даже не сегодня, а несколькими днями ранее – приманка неужто? – пойман вручную, шея вывернута – случайно ли, специально? – мех прилизан и судорожно расчесан. Нет, здесь точно живет кто-то ненормальный, двинутый, подверженный веянию древних оккультных ритуалов. Разгаданная загадка приносит покой в юношескую душу, но вот Хэнка, кажется, это зрелище волнует независимо от ситуации, при которой оно образовывается. Этот "жертвенный алтарь" вызывает у него лишь тревогу и отвращение, пока не скрывается, наконец, из вида, старательно позабытый – старательно, но Хэнк не уверен, что надежно. Но даже это не избавляет Андерсона от страшного сковывающего все нутро ощущения, что прямо сейчас они оба движутся навстречу какому-то невероятно опасному серийному убийце. Еще и путь сквозь капканы очень сильно их замедляет и сам по себе является фактором неимоверно бесячим – не пойдешь тут в полную силу, как ни старайся, когда всякую минуту рискуешь нарваться на что-то смертельно опасное или до невозможного глупое. Извилистая тропа медленно ведет их по осушенному руслу реки, по холмам и цветущим оврагам, обнажая взору все новые и новые механизмы и красивые природные пейзажи. Так проходит час, может, два. Вновь Коннору чудится, что за ними пристально наблюдают, но нащупать почву этих подозрений до сих пор не может: он не видит этого и не слышит, но словно бы осязает самой своей кожей, до мурашек, пробирающих коротко стриженный затылок. Он оглядывается по сторонам, собранный, внимательный до одури, но всякий раз замечает лишь ветер, что шелестит в тени зеленой листвою. Но ощущение все равно не пропадает, только крепнет местами, когда они делают остановку, чтобы обойти или решить очередную головоломку. В такие моменты Коннор явственно ощущает чье-то незримое присутствие. Он судорожно оглядывает кроны деревьев, припадает взглядом то к земле, то к траве, но тщетно. Никого там нет и никогда не было, либо человек этот – или зверь, – достаточно умело маскируется. Вдруг Хэнк останавливается перед новой задачкой. Коннор останавливается следом, но вглядывается больше в пейзаж, раскинувшийся у них за спинами, чем на то, что расположено перед ними. На этот раз еще даже издалека Андерсон замечает очень топорно устроенную ловушку: худосочный куст верхушкой своей наклонен к самой земле, а прямо к нему аккуратно подвязана плетеная веревка. Хэнк даже усмехается: — И после этого ты будешь мне утверждать, что здешним раздолбаям нужен кто-то умнее животного? — обращается он к Коннору расслабленно. Коннор его замечание игнорирует. Взгляд карих глаз прикован ко мгле между деревьями. Что за предчувствие заставляет его глядеть туда, погружаться в этот черный глубокий омут?.. Неужто волны мурашек, раскатами слоняющиеся по его коже, вконец затуманивают курчавую голову? Коннор видит множество блеклых точек. Точки не двигаются. Наверное, это просто ветви... — Эй, алло? — Хэнк недовольно привлекает к себе внимание, щелкает пальцами у парня прямо перед носом. — А?.. — Коннор едва уловимо разворачивает к нему голову, но от подозрительного места глаз не отводит. — Да-да, ты прав... — отвечает он невпопад первое, что приходит в голову. Хэнк вздыхает и подходит к приятелю ближе. Приятель... как странно звучит это слово. — Слушай, расслабься, — говорит он, сложив на груди руки. — Это просто охотничьи силки, вот и все. — Знаю, просто, — парнишка подозрительно щурится, — что-то мне не по себе. Не чувствуешь? Лицо Хэнка приобретает хмурое выражение, и Коннор понимает – чувствует, но где-то глубоко, и тоже давит в себе это подозрение. Серая точка в кустах едва уловимо дергается: — Берегись! Прежде, чем Коннор успевает подумать, что делает, он всем своим весом наваливается на мистера Андерсона и валит его в траву. Над их головами проносится оглушающий выстрел из охотничьего ружья. Эхо его еще долго разносится по всему обросшему деревьями пространству. Тень в кустах тут же скрывается. Хэнк матерится, силясь подняться на ноги. Коннор вскакивает первее, собирается, мобилизует себя точно перед атакой. Краем уха он слышит нервное сопение, смешки, ужимки и торопливое беспокойное бормотание. Как странно... будто нападающий и сам до жути напуган? Да, сомнений быть не может. Вариации оптимального подхода проносятся в его голове быстротечной каруселью. Он помогает Хэнку подняться, но прежде, чем успевает достать из кобуры собственный пистолет, слышит громкий истеричный вопль: — Не вставать! — и видит, как отчаянно охотник выпрыгивает из кустов, наставляя на них оружейное дуло. Незнакомец повторяет эту фразу еще несколько раз, трясет ружьем повелительно, кричит сорванным голосом. Напряжение накаляется. Коннор понимает – этот человек не в себе. Он осторожно поднимает руки в примирительном жесте и едва уловимо пятится назад, упирается плечом в плечо остолбеневшего на миг Андерсона. — Вот, все, мы не двигаемся, видишь? — говорит он как можно спокойнее и мягче и толкает Хэнка в бок отставленным локтем – подыгрывай, мол. Хэнк тоже медленно поднимает руки, не вполне разделяя желание Коннора играть роль беззащитной жертвы. — Ты совсем сдурел?! — тихо шипит на него Андерсон, не желая отводить взгляда от ружья, наставленного ему в грудную клетку. — Доверься мне, — бросает ему Коннор через плечо, а потом добавляет немногим громче: — Опусти ружье, мы не причиним тебе вред, приятель. Хэнк давит беспокойный смешок. Кто тут еще кому вред причинять собирается! Незнакомец меж тем сжимает ружье до побелевших пальцев, кричит экспрессивно, тараторит навзрыд, надрывно: — Ложь! Чужие всегда причиняют вред! Ральф чужих не любит, совсем не любит. Чужие всегда делают Ральфу больно... Дерганное лицо искажается в болезненной гримасе, кривится в неконтролируемом похрюкивающем хихиканье, и Коннор, наконец, замечает огромный омерзительный шрам, исполосовавший всю его голову. Глубокая красная борозда венчает его щеки, лоб и скулы, а правый вытекший глаз застилает слепая пелена неясного оттенка. Паутинки ожога тянутся от скул к самому носу. Сильно рассечена пшеничная бровь. Мужчина, что называет себя Ральфом, стыдливо отворачивает лицо в сторону, скрывая свою изуродованную часть за правильным ракурсом. Размозженный лоб, странное компульсивное поведение и ужимки – все это складывается для Коннора в одну единую картину. — Чужие сделали это с тобой? — уточняет он мягко, намекая на длинный широкий шрам слева, и участливо наклоняет голову в сторону мужчины. Ральф рычит, трясет ружьем перед своими целями. От злости у Хэнка раздуваются ноздри, и кулаки наливаются неконтролируемой тяжестью. Ногти больно впиваются в кожу. Ох, как он хочет вытянуть пистолет! — Молчи, молчи, молчи! — нечеловеческий рев раскатисто вырывается из его глотки. Ральф кричит, срывается, вжимает пшеничную голову в плечи: — Люди всегда обижают! Но Ральф им этого не позволит. Нет, он больше никогда им не позволит! Ральф кладет палец на спусковой крючок, давит истеричный всхлип и еще один приступ хохота. Коннор, чувствуя, что Хэнк готов совершить очередную глупость, встает перед ним, закрывая, привлекая к себе взгляд безумного зеленого глаза. — Тебя зовут Ральф, верно? — продолжает юноша так, будто не он сейчас висит у него на мушке. Ружье в руках мужчины ходит ходуном. — Мое имя Коннор. Знаю, ты напуган... — Коннор ничего не знает! — ...тебе тяжело пришлось. Но, смотри, мы познакомились, теперь мы с тобой не такие уж и чужие друг другу, не так ли? Ральф неуверенно опускает голову, жмурится напряженно, дергает уголками губ беспорядочно. Коннор продолжает: — Я безоружен, гляди. Медленно Коннор тянется пальцами к собственной кобуре – интересно, когда только кобура Хэнка становится его собственной? – Ральф напрягается, наставляя ружье на его ногу. Хэнк напрягается тоже. Он беспокойно касается пальцами расправленного плеча, готовый потянуть на себя пацана, защитить его, если потребуется. Однако уверенности, что ему хватит для этого одной жалкой секунды, не прибавляется. И лишь Коннор из них троих остается абсолютно невозмутимым. Демонстративно медленно он отцепляет кобуру от бедра. Маска добродушного спокойствия и уверенности, что он стремится передать и самому нападающему, даже не дрогает, но Хэнк видит, как сильно напряжены спина Коннора и его шея. О том, как сильно напряжен внутри сам Коннор, он может только догадываться. Ральф беспокойно наблюдает за ним одним глазом, готовый дернуть палец на спусковом крючке в любое мгновение. Тогда Коннор отбрасывает кобуру с пистолетом в сторону и вновь показывает ему пустые ладони. — Видишь? — убеждает он, поднимая брови. — Я тебя не обижу. Магия слов действует на мужчину успокаивающе. Немного подумав, Ральф опускает ружье. Коннор позволяет себе короткий выдох. — Простите, — говорит безумец, немного успокоившись, дрожит, смеется нервно на конце каждой фразы и опускает глаза в землю, страшась смотреть на кого бы то ни было. Признается доверительно: — Когда Ральф напуган, Ральф творит страшные вещи, становится злым, опасным и глупым. Он так боялся, что вы пришли обидеть Ральфа. Никто еще не нашел его – он старается прятаться. Коннор мягко ему улыбается. Ситуация немного разряжается. — Наконец-то, — цедит Андерсон раздраженно, — пора заканчивать этот гребаный детский сад. С силой Коннора отталкивают в сторону. Парень шатается. В три стремительных шага Хэнк настигает испуганного Ральфа, выбивает оружие, ударяет в живот и скручивает ему руки в грубом, но действенном захвате. Ральф вскрикивает от боли и неожиданности, закашливается. Затем, подавленный чужой властью, опускается перед Хэнком на колени. — Хэнк! — Говори, вас много?! — игнорируя чужой скулеж и гневный окрик Коннора, Андерсон требовательно заламывает вывернутую руку безумца. — Где ваша база? С тобой был кто-то еще? — Нет, нет, нет! — воет Ральф, тараторит безостановочно. Зеленые глаза его вмиг расширяются от страха, дрожат уголки губ, сокращаются лицевые мышцы. Хэнк давит на руку сильнее, недвусмысленно намекая, что хочет услышать ответ поподробнее. — Ральф один. Один! Он боится людей. Чужие его поймали, но он сбежал. Он несколько дней бежал, не спал и не кушал. Ральф прячется от них в лесу – чужие делают ему очень больно. Люди сюда приходят, и Ральф ставит ловушки. Он не хочет умирать, не хочет, это было бы очень досадно! Да, досадно. Ральф не хочет умирать. Это все, что Ральф знает! Он не хочет умирать, не хочет, не хочет... Хэнк брезгливо выпускает его руку, отталкивает Ральфа к земле. Вздымается пыль. Испуганно повторяя одну и ту же фразу, мужчина падает на колени и, шатаясь из стороны в сторону, в исступлении обнимает себя за дрожащие плечи. — Не хочет умирать, не хочет... Одарив Андерсона хмурым взглядом, Коннор присаживается на колени и аккуратно касается дрожащего плеча. Ральф вздрагивает. — Эй, никто тебя больше не тронет. Успокойся. Вид такого Коннора – заботливо трясущегося над самочувствием этого... этого куска дерьма, что только что едва их не убивает! – пробуждает в груди Хэнка поток неконтролируемой злобы. Да этот больной псих заслуживает пулю в лоб для быстрой смерти – единственное милосердие, какое ему положено! — Не понимаю, чего ты с ним нянчишься? — брюзжит Андерсон желчно, с высока оглядывая эту жалкую картину. — Он чуть не прострелил в тебе дырку, а ты ему жопу вылизываешь! — Он явно не в себе, Хэнк, — Коннор осторожно разжимает чужие руки, осаждая пыл басистого голоса своим холодным выверенным тоном, — он просто напуган. — Ничего себе, "напуган"! — Ральф не хочет умирать, он просто защищается, — бормочет Ральф тихо. — Он убивает людей, но только для защиты. Он не заслуживает смерти за это. Не хочет умирать, не хочет... Напарники переглядываются. Горячий взгляд сталкивается с холодным, неистовая буря натыкается на мертвенный штиль. Гнев давится осуждением. В их невербальной борьбе Коннор выходит безоговорочным победителем, на что Хэнк лишь фыркает и отворачивается, бубня себе под нос все, что мог бы сотворить с Ральфом, имей на то волю. — Никто тебя не убьет, — Коннор заглядывает ему в глаза. — Слышишь? Ральф слабо кивает. Обезображенное, при одном лишь виде лицо его вызывает на спине неприятные мурашки. Словно бы сама смерть касается Ральфа своими холодными губами и оставляет на коже метку глубокого, чувственного поцелуя, как напоминание о близкой с ней встрече. Опаленный ожогом глаз перестает видеть свет, веки оплывают, грубее становятся, а глубокий заживший порез на коже уплотняется и краснеет. Как много боли приходится вытерпеть этому человеку? Как много страданий требуется, чтобы полностью лишить его разума? Зачем кому-то вообще нужна такая жестокость? Коннор не мог понять этого. Отец всегда говорил ему: с людьми можно договориться. С людьми нужно договориться. Коннор верил и учился оценивать ситуацию. Так почему же каждый второй по итогу прибегает насилию? Да даже сам мистер Андерсон?.. Под теплым кофейным взглядом Ральф немного приходит в себя. Он дышит тяжело и часто, но все же восстанавливается постепенно. Коннор, бессильный отвести от него глаза, решает спросить все-таки: — Люди, что сделали тебе больно... они были закованы в черное? — Коннор намекает на касту военных. Ральф мотает головой, бубнит ответ отрицательный. Коннор продолжает: — Может, у них на руке была татуировка? Пальцы Коннора рисуют на оголенном предплечье невидимый квадратный символ. Ральф задумчиво щурит веки. Пелена болезненных воспоминаний застилает его зеленую радужку. — Нет, Ральф не помнит, — роняет он тихо. — Руки чистые. Мысли грязные. Чужие поймали Ральфа и посадили в клетку. Он сидел несколько дней. Когда не мог удовлетворить их – получал удары. Они хотели что-то, чего у него не было. Злые люди издевались над Ральфом ради забавы. Смеялись. Подожгли ему лицо, — он касается израненной скулы рукою, хихикает истерично, но тут же резко ее отдергивает. — Ральф сбежал, да. Он шел много дней, спрятался в старом-старом доме в лесу. Другие люди, не только те, стали приходить тогда, и он сделал ловушки. — Ты сделал их в одиночку? — удивляется юноша. Ральф кивает, шустро и экспрессивно. — Ральф очень старался. У него плохо получается, но он еще учится. Когда он делает ловушки, у него заняты руки. А когда заняты руки, ему не так страшно. Ральф чувствует себя безопаснее, когда у Ральфа дела. Ему не так одиноко, и мысли совсем не страшные. — И много ты уже сделал? — уточняет Коннор настороженно. — Ральф блуждает ночами, прежде чем обойдет все-все-все ловушки. Чужие иногда попадаются, он ловит. Иногда еда. Рассказ Ральфа будит в Хэнке новое возмущение. — Отлично, — ворчит Андерсон гиперболизированно и активно жестикулирует широкими ручищами. — У нас полон лес каких-то приблуд от какого-то психопата, и мы от них еще несколько дней не избавимся. Класс, отличный подарок! Ральф испуганно опускает глаза. Рука Коннора снова подбадривает его плечи. Тогда он выпрямляется, говорит уверенней: — Ральф проведет. Он знает дорогу. Ему жаль, что он посчитал чужим Коннора. Коннор не чужой. Коннор защищает одиноких, — он переводит на Хэнка невероятно уверенный взгляд: — Защищай Коннора. Хэнк озадаченно сводит губы, определенно смущенный этим заявлением. Он хочет проигнорировать его глупые слова, но две пары глаз упорно сверлят его непроницаемыми взорами. — Э... конечно, — отвечает проводник, не зная, что еще можно сказать в таких ситуациях. — Ладно тогда, — Ральф поднимается, вновь немного прихрюкивая. — Следуйте за Ральфом. Идем! Он больше не обидит. Обмениваясь с проводником удивленными взглядами, Коннор поднимается и поправляет бежевые лямки. Воодушевленный, Ральф убегает от них вперед на несколько метров, постоянно подзывая, зазывая ладонями. Хэнк спешно отводит глаза, задетый такой простой ничего не значащей фразой. Коннор защищает одиноких. Глупую профессию он себе выбирает в таком случае. К закату Ральф выводит их в западную часть леса, освобожденную, по его заверениям, от всяческих механизмов, но дальше идти отказывается – темно, во-первых, а во-вторых, "чужие люди" живут по ту сторону. Радушно он предлагает им отведать пойманного мимоходом бельчонка, которого желает зажарить на костре прямо со шкуркой, но и Хэнк, и Коннор тактично отказывают – точнее, Хэнк отказывает не очень тактично, да так, что у Ральфа больше не возникает идей предложить путникам еще чего-нибудь. Ральф покидает их с первыми сумерками. Только тогда Андерсон может признаться, что чувствует себя немногим спокойнее. Коннор с ним солидарен. Оба ложатся спать голодными – Коннор в первую вахту, Хэнк во вторую, – потому что лучше уж так, чем принимать подачки от какого-то ненормального. Но образ Ральфа и его судьба меж тем никак не выходят из задумчивой каштановой головы.