Полгода полярной ночи

Коннору в радость путешествовать с бумажной картой в руках: сжимать корку дорожного атласа и пробегаться глазами вдоль схематичного рельефа Америки, чтобы сверять маршрут и графически строить его в голове, подобно настоящему навигатору. Пускай от страниц местами веет тушенкой, атлас хранит характерный для книги аромат и ощущается на подушечках пальцев бумажным шелком. Мистер Андерсон, признаться, испытывает к нему своеобразную ревность – Коннор не отлипает от треклятой книги часами. В отчаянном желании вернуть себе несправедливо отнятую картой работу – он проводник или кто, в самом деле? – Хэнк противится и ведет нанимателя с троекратной уверенностью. Жаль только, что вслепую. В блуждании своем они забредают в пригороды самого Индианаполиса – что в другой стороне совершенно, – и только тогда Хэнк все же поступается гордостью и разрешает Коннору иногда корректировать их маршруты. Совсем чуточку. С тех пор все чаще Коннор достает из рюкзака информативную дорожную книжку – за глаза которую Хэнк показушно-брезгливо зовет "еще одной умной", – бросает взгляд то на нее, то на рассыпанные вдоль обочины указатели, и в конечном итоге выводит их на северо-запад, в штат Иллинойс, туда, где они и должны были идти все это время. Частичное возвращение к негласному маршруту, что Коннор составляет в голове еще до выхода из Детройта, привносит в приключение долгожданный контроль, но, впрочем, у любого плана имеются как плюсы, так и минусы. Есть в закромах у Коннора одно интересное наблюдение – о скором приближении ко всякому мегаполису свидетельствуют сразу несколько явных факторов. Это и высокая плотность заброшенных пригородов, и заставленные машинами магистрали, и, конечно же, небоскребы – отличительные американские символы. Впервые Коннор подмечает эти особенности еще на примере Детройта, когда прогуливается, наконец, по графитовой паутине дороги, затем видит в Индианаполисе – точнее, замечает мимолетом, пока обходит его стороною. И Коннор знает, как и в Детройте, в любом таком мегаполисе базируются свои карантинные зоны – еще одна немаловажная деталь многогранного образа. Посему, вероятно, измятая вывеска с лаконичным названием "Чикаго", пускает по телу стаю холодных мурашек и сковывает руки слабой, едва уловимой судорогой. Встреча с людьми оттуда может сулить ему одни неприятности... Желая побороть это внезапное, капризное, странное, с вдумчивым видом Коннор утыкается носом в атлас и оглядывает изгибы трассы пятьдесят семь, пока не выходит, наконец, на восьмидесятую. Он улыбается, победно, несколько облегченно, говорит: — Налево свернем, — и, не проронив после ни единого слова, стремительно ускоряется. Неприятная вывеска становится ближе, и Коннор всем сердцем надеется, что Хэнк ее никогда не заметит. Но Хэнк замечает, бросает непрошеный взгляд на миниатюрный зеленый билборд, и присвистывает, явно взбудораженный своим новым открытием. — Коннор, ты глянь! Огромная лапища мистера Андерсона врезается парню в плечо. Озноб мелко прошибает Коннору спину. Довольный, Хэнк ударяет его еще пару раз, похлопывает, привлечь внимание старается – все, чтобы заставить собеседника оторваться от "интересного" изучения желтых следов тушенки, – и, не дожидаясь ответа, продолжает: — Тут рядом Чикаго. Для приличия Коннор даже поднимает глаза и поджимает губы в притворном раздумье. — Я рад, — чеканит он ровно. — Что с того? — Ну, Чикаго же, ну, — якобы ужаленный чужой отрешенностью, супится Андерсон. — Город ветров, небоскребов и самых горячих пляжей на севере. — Был когда-то, — занудно поправляет подручный. — Я думал, ты сыт "городами ветров" по горло. — Ты не понимаешь, это другое! Эх, надо было захватить с собой солнцезащитные очки... А ты знал, кстати, что в начале начал в нем базировалась самая крупная карантинная зона Америки? — Когда-то, — вновь поправляет Коннор. — Ага, да, когда-то. А еще, если мне не изменяет память, когда-то Камски распорядился построить там один из своих многочисленных опорных пунктов. Коннор останавливается. Отросшая челка лезет в глаза, когда он стремительно к мистеру Андерсону оборачивается. — Допустим... — он сжимает атлас закостеневшими пальцами. — Не понимаю только, к чему ты клонишь. Хэнк мягко накрывает книгу ладонью, задев напряженную руку попутчика: — К тому, мой юный картограф, что не ты один здесь направлениями командуешь. Слушай, это ведь даже не твоя прямая обязанность, помнишь? Зачем, по-твоему, я тут плетусь за тобой следом? Ты свою дурацкую книжку несколько дней из рук не выпускаешь, а я, может, уже соскучился по твоим милым глазкам. От непринужденного саркастичного тона у Коннора рдеют скулы и плотно сжимается челюсть. Коннор сглатывает, до глубины души раздраженный, но больше смущенный этой странной и непонятной ему вольностью. Легкая улыбка на лице оппонента и приподнятые ко лбу брови только больше его раззадоривают. Хочешь глаза, мистер Андерсон? — Ну, гляди, — бросает Коннор с нескрываемым вызовом, вперив антрацитовый взгляд в пожилое лицо, на миг растерявшееся. Хэнк чуть не давится воздухом. Охотник, ставший добычей – вот так он себя ощущает. Умеет же пацан обращать против него его же приемчики... — Эм... — Хэнк прокашливается, — да расслабься ты, а. Чего серьезный такой? Словно опять грибов хлебнул, честное слово... Коннор смущенно опускает глаза. Неужели раздражение, отпечатавшееся во всем его образе, считывается по нему до того очевидно? Опасное это дело – расклеиваться и обличать перед кем бы то ни было свои потаенные слабости. Точно прислушиваясь к словам мистера Андерсона, Коннор придает лицу немного доброжелательности и, таясь, растрясает напряженные плечи. Хэнк же испытывает глубокое облегчение уже от того, что его зрительная пытка, наконец, прекращается. — В общем, я просто подумал, что, — он потирает серебристый затылок, — ну, было бы неплохо заскочить в город хоть на минуточку. — Не понимаю зачем. Он же умный, чего дурачком-то прикидывается? Хэнк упрямо нахмуривается. — Это ведь ты у нас обожаешь обносить населенные пункты! Так подумай башкой хорошенько. Не знаю как ты, а лично я умотался. Да, я старик: у меня болят ноги, я зол и голоден, а еще дико хочу посидеть. Мы ведь уже месяц прем из Детройта на официальных щах, я правильно понимаю? "Жизнь всей карантинной зоны зависит" и прочее-прочее. Может, если мы заявимся на один из опорных пунктов, нас не пристрелят, как каких-нибудь голодранцев? Да даже если и позабыть о его существовании, в окрестностях города все равно должно быть, чем поживиться. Пощади меня, заебавшегося, честное слово. Слова Хэнка звучат устало и вымученно. Коннор переводит взгляд на его ногу, простреленную, но уже затянувшуюся, ту, в чьем ранении виновен именно он. Из-за него Хэнку приходится переносить это повреждение на ходу, бередить постоянно, тревожить, и сейчас, возможно, именно из-за него он будет вынужден попасть в очередное неудобное положение. Коннор и сам понимает всю тяжесть внезапного путешествия, но пониманием и жалостью тут мало чего добьешься. Он склоняет голову набок и участливо заглядывает в дремучие голубые глаза – вот, пожалуй, единственное, что Коннор может в данном случае сделать. — Хэнк, — обращается он с мягкой печалью в голосе, — боюсь, поступить так сейчас невозможно. — Как это "невозможно"? Хмурый взгляд сверлит ему самую душу. Лицо Коннора остается невозмутимым, но глаза – глаза горят ярким сиянием. "Не заставляй меня лгать тебе, – думает Коннор. – Пожалуйста, только не заставляй". — Я читал пару отчетов об этом месте, — отвечает он пространно, выдержав молчаливый напор своего собеседника. — Чикаго в последние годы превратился в Венецию: озеро вышло из берегов и затопило прибрежную область. Проще утопиться, чем найти что-нибудь дельное – вода уже давно, что могла, поглотила. Хэнк, это пустая трата времени, а нам надо в другую сторону. Мы повернем налево. — Да ты просто плавать не умеешь, вот и выеживаешься, — фыркает Хэнк угрюмо. — Нет! — Коннор вспыхивает. — То есть... Конечно, я не умею плавать, но... Усмешка. — И все? Так в этом проблема? Факт этот приводит Хэнка в неописуемое веселье: Коннор такой забавный, когда пасует, а потом, смущаясь, превращается в настоящего буку. Очередная колкость желает вырваться из Андерсона на свободу, но под взглядом этих янтарных глаз, серьезных до невозможного, с приоткрытых губ срывается только выдох и оседает в серебре бороды давящей тяжестью. Власть, которую излучает холодная радужка, довлеет над ним с удивительной мощностью, и Хэнк подчиняется, поражаясь тому, что какой-то тощий пацан вообще имеет над ним подобную силу. — А разве этих оснований тебе не достаточно? — говорит Коннор, смерив Хэнка тем самым взглядом. — Напомнить, что произошло в небоскребе? Чикаго представляет для меня прямую угрозу. Ноги моей в нем не будет. — Небоскреб, — фырчит Хэнк презрительно, — нашел, чего вспомнить. Это абсолютно разные вещи. Ты же не падаешь в обморок от вида ручейка, не правда ли? — Я вообще не падаю! — Ну вот и славненько! — улыбается Андерсон, но под хмурым взглядом Коннора быстро тушуется. Глаза его стыдливо опускаются на минуточку: — Слушай, мне жаль, что я тогда тебя не послушал, но и ты молодец – надо было выражаться яснее! Я все-таки не долбаный экстрасенс. Но, эй, в этот раз все точно будет иначе, — Коннор, впрочем, не выглядит убежденным. Тогда Хэнк достает свое главное оружие: харизматичную моську. — Да ладно, Кон, Коннор, Конни, я же не дам тебе провалиться под воду. Тем более, нам точно не придется заходить так далеко в центр, а значит, большую часть потопа мы явно минуем. Ну разве ж я тебя когда-нибудь подводил? Коннор скептически выгибает бровь. — Ты бросил меня в яме с чудовищами. — ...Ладно, ладно, кроме этого. Ну давай, Коннор, соглашайся. Мы ведь можем не заходить в сам город. Можем даже не искать тот сраный опорный пункт. Мы просто пойдем и найдем машину в его округе, хорошо? На такие условия ты согласен? Подумав, Коннор неохотно кивает. Все равно, похоже, Хэнк от него не отстанет. — Есть! — восклицает проводник восторженно, но затем добавляет уже спокойнее: — Эм, то есть замечательно, рад, что ты все-таки не трусишка. — А я и не трушу, — дуется Коннор. Несмотря на то, что приходится обличить один из своих изъянов, давать Хэнку поводов усомниться в его мужестве он не желает. — Никогда не трушу. — А иногда, может, и стоило бы. Может, перестал бы лезть на рожон каждую секунду и подумал своей башкой хоть немного. Давай, поперли уже, а то я сейчас тут коньки отброшу. — Хэнк, ты перегибаешь с драматизмом, — Коннор откладывает атлас в рюкзак. — Ничуть! У меня сейчас жопа отвалится. — Пришьем. — Э-э, руки прочь от сокровища. Зеленая вывеска остается позади. Цветущие нефритом поля украшает россыпь ферм по обе стороны от обочины. Одинокие, удаленные друг от друга дома перерастают в массивные улицы с восхитительной живой анфиладой. Островерхие крыши каркасных построек сменяются прямоугольными многоэтажками, а заставленный обросшими машинами хайвэй перетекает в большие кирпичные джунгли. Несмотря на свое упорство и нежелание находиться в этом богом забытом городе, Коннор ощущает уют, по которому с недавних пор начинает внутренне тосковать. Каменный лес – его родная стихия. Лишь сейчас в полной мере он осознает, с какой силой в действительности по чему-то такому скучает, и даже тревога, что зудит в груди неприятно, уступает место наслаждению этим теплым и позабытым чувством. Дом. Так оно называется. Ревнивой собственницей лоза обвивает провода нависших над головой светофоров, мутными слезами в сиянии солнца блестят на окнах осколки стекла; худой полосой изумрудный ковер ведет путников меж широких оврагов с глубокой холодной водою, а в ямы эти, балансируя где-то на грани, едва не проваливаются проржавелые автомобили. Выцветший школьный автобус зависает над пропастью как мост, грозящийся вот-вот соскользнуть вниз или прямо там развалиться на части. Коннор осторожно ступает на его замшелую крышу, но небольшая высота все равно кружит его курчавую голову. Обвалившееся авеню разверзает перед путниками свою голодную пасть, и незримые силы все норовят толкнуть Коннора навстречу его черному бесконечному омуту. Он замирает, но дно, кажется, только само к нему приближается – иррациональный страх накидывает на Коннора непроницаемую вуаль забвения. Возьми себя в руки, ничтожество! Сморгнув минутную неуверенность, Коннор делает шаг, но шаг этот выходит каким-то кривым, неустойчивым. Автобус жалобно скрипит под напряженными ступнями, и Коннор непроизвольно зажмуривает глаза. Но тут горячие руки безмолвно подхватывают его со спины – заботливо Хэнк подталкивает парня вперед, стремясь передать сквозь касание это частичку той непоколебимой уверенности, что всегда с ним присутствует. Ощущение мягких ладоней действительно вливает в Коннора новую силу, но в то же время и смущает невероятно – он не настолько беспомощен, чтобы не справиться с каким-то жалким школьным автобусом. Крыша минует, и они отстраняются. Хэнк не говорит ничего – запоминает просто, что парня только собственный рост и устраивает, – и всего лишь делает то, что считает должным. Коннор, вторя проводнику, не роняет ни слова. Он внимательно анализирует всю окрестность, с тревогою полагая, что они заходят вглубь города намного дальше, чем планируют изначально. По крайней мере этому есть логичное оправдание – нормальных машин они за все время до сих пор не встречают, а из-за провалов в почве передвижение в городе крайне ограниченное. Трупы издохших мустангов смачно оплетены лозой, либо погребены под слоями мха и зеленой тины. Их пережеванные тяжестью лет дверцы погнуты, искажены капоты и бамперы, стекол нет, как нет и каких-либо внутренностей, колес, кстати, не имеется тоже – улочки Чикаго венчают лишь пустые автомобильные оболочки. — Не нравится мне здесь, — выказывает Хэнк свои опасения. — Я предупреждал. Всегда можно уйти, если ты хочешь. "То есть, если ты хочешь", – думает Андерсон, но вслух не высказывает, противится вместо этого: — Не-а, мы ведь уже в городе. Странно просто, словно сюда вообще никто не заглядывает. Как бы не нарваться потом на кого-нибудь позабытого. Местность действительно выглядит очень зеленой в сравнении с остальной частью города. Коннору чудится, что он блуждает по этим улицам, как по аквариуму. Аквариум давно не чистят: зеленая грязь липнет ему то на стены, то на фальшивые каменные декорации. В реальности картина примерно такая же: прямо посреди города на широкой плазе простираются желтые поля львиного зева, золотыми озерами блистают они в этом буйстве зеленого оттенка. Высушенные черепа – маленькие семенные коробочки, – склоняясь к земле, неотрывно следят за усталыми путниками и провожают их в неведомое им приключение. Впереди простирается череда тоннелей метро, заполненных пресной водою. Зеркальная гладь зацветает в них подобно болоту, что притягивает к себе комаров и других насекомых. Коннор видит: дождь заливает рельсы, но оставляет платформы нетронутыми. Мелководная речка тянется вслед за их извилистым ходом, влажными руками обнимая каждую преграду, что только на пути попадется, и Коннору остается только гадать, где именно она свой конец встретит и встретит ли его в принципе. Завороженный, он проходит к краю платформы. Над прогнившими шпалами плавают большие пестрые карпы. Коннор упирается в землю коленом, желая рассмотреть дружный косяк повнимательнее – наблюдать столько живых рыб в одном месте ему удается впервые. Удивительно, что такое вообще в природе бывает! — Хэнк, посмотри!.. Мистер Андерсон снисходительно замирает, застав приятеля за очередным разглядыванием обычных, казалось бы, штучек. Умение Коннора найти восхитительное даже в простой грязной лужице, опаляет душу Хэнка теплотой чего-то знакомого и сердечного. Кто он такой, чтобы каждый раз потешаться над первыми в жизни впечатлениями? Он убирает руки в карманы и просто наблюдает: за карпами, что тушками баламутят воду, за искренней улыбкой, что поднимает румяные щеки. Коннор расцветает, восторженный так чисто по-человечески, и даже Андерсон ощущает, как пересохшие губы сводит непрошеная улыбка, какую надо бы подавить, пока никто не видит. А то глупость какая-то, честное слово. — Ты думаешь о том же, о чем и я? — вдруг подает голос юноша. Хэнк невольно смущается – он-то точно думает о чем-то совсем отвлеченном. — Просвяти меня, — проводник пожимает плечами. — Красиво тут... И ужин красивый. Они переглядываются: Хэнк – удивленно, а Коннор – подмигивая левым глазом. Он тут же выхватывает лук и натягивает стрелу, как учит его мистер Андерсон. Карпы не чуят угрозы, движутся размеренно – попасть с первого раза будет не сложно, – но Коннор все ждет отчего-то и не выстреливает. Сморгнув оцепенение, Хэнк понимает, что ждет он его. Как только древко свистнет в воздухе, как только хоть одно из них попадет в серебристое брюшко, остальные рыбы уплывут, разбегутся куда попало. Подстрелить их после станет проблематично – необходимо действовать слаженно. Хэнк достает лук и натягивает стрелу до упора. Краем глаз Коннор следит за чужими движениями: как только пальцы Хэнка выпускают стрелу, Коннор ослабляет и свою хватку тоже. Почти синхронно два древка впиваются в ничего не подозревающих рыбок и прибивают их ко дну крепко-накрепко. В водоеме начинается полная неразбериха: подстреленные карпы пыхтят и брыкаются, в предсмертной агонии стараясь тщетно сбежать от опасности, другие рыбы расплываются по сторонам и плавниками своими поднимают в тоннеле непозволительно много шуму. Плеск воды эхом отдается от стен, кипит и пенится цветная поверхность. Когда все стихает, Коннор наклоняется за добычей, тянет руку, желая подцепить хвост стрелы хоть немного, но едва не валится вниз – Хэнк успевает поймать его за рюкзак и вытянуть на платформу. С колен Коннор встает победителем и добытчиком двух плотных разноцветных красавцев. Изрядно голодные, друзья проходят тоннель насквозь и снова выходят на улицу. Там, спускаясь по склону, шумит глубокий ручей. Пока Хэнк прикидывает шансы отыскать рядом что-нибудь стоящее – ведь признать, что Коннор прав, смерти подобно, – Коннор находит укрытый кустами дом со вторым этажом, разрушенным до неузнаваемого. Впрочем, недурно. Ступая по сухим островкам, они перебираются к нему и поднимаются выше. Отсутствующая стена открывает вид на пустую улицу, размытую водой, вероятно, еще пару лет тому назад, если не больше. Кое-как Хэнк находит для костра сухую растопку, а Коннор спускается на улицу за водой, благо она здесь, похоже, вся пресная. Желая отужинать как можно скорее, они перекусывают сытной ухой, и Хэнк даже обжигает язык ненароком. Коннор сидит на бетоне и, флегматично помешивая варево ложкой, тоскливо наблюдает за течением реки вдоль дороги. — Не передумал покинуть Чикаго? — спрашивает он, надеясь на ответ положительный. Хэнк, наученный горьким опытом, обдувает похлебку тонкими воздушными струйками. — Не-а. Конечно, мы ничего не нашли, но это не повод отчаиваться. Просто пойдем не на запад, а... не знаю, в любую другую сторону. Я не уйду отсюда без гребаного драндулета, помяни мое слово. — Всегда можно пойти пешком, — Коннор отпивает ложечку. — Не можно. — Хочешь, могу тебя понести. — Ага, чего еще скажешь, зубочисточка? Ты и мою ногу-то вряд ли поднимешь. — Проверим? — усмехается "зубочисточка". — Не, не стоит. Мне же никто не заплатит, если ты потом поломаешься. — Оформим страховку, делов-то... — Господи, — Хэнк смеется, нелепо и несколько добродушно, — неужели даже в гребаном конце света не сбежать от этих дремучих бумажек? — Может быть и сбежать, — Коннор задумчиво глядит в небеса, выдает философское, многозначительное: — Во всяком случае для меня это далеко не конец, а всего лишь начало. Прямота и уверенность чистых слов звучат для Хэнка прекрасной сказкой, наивной и почти что несбыточной, но желанной такой, такой соблазнительной, притягательной!.. Хэнк бы и рад обманываться, да только пессимизм, кажется, врастает ему глубоко в позвоночник. Полярные ночи, может, и длятся полгода, но места под солнцем для всех определенно пока недостаточно. В итоге он просто молчит, не способный выдать на это что-нибудь вразумительное, и проглатывает слова вместе с горячим бульоном. Остатки супа они доедают в тишине, погруженные в свои сокрытые друг от друга мысли, и принимают решение о возобновлении пути совсем не сговариваясь. В момент, когда они уже собирают по рюкзакам посуду, Коннор улавливает подозрительный шум, доносящийся откуда-то с улицы и весь обращается в слух. Рука его сама собой стремится к кобуре с пистолетом. Хэнк, замечая его напряжение, без раздумий выхватывает ружье. Так, в полной боевой готовности они спускаются ниже, на первый этаж, затопленный водою по щиколотку. — Разве было здесь влажно, когда мы только поднялись? — спрашивает Хэнк настороженно. — Не было, — так же настороженно отвечает Коннор. Несмотря на теплоту уходящего лета, вода все равно ощущается жутко прохладной. Хэнк тихо матерится себе под нос, когда ее леденящие пальцы пробираются ему прямо в ботинки. У самого выхода в плеяде созвучий Коннор улавливает знакомое высокочастотное кряхтение. Щелчки. На выходе из тоннеля нестройной походкой во всей красе объявляются окрестные зараженные. Вероятно, громкий всплеск, устроенный карпами, привлекает их чуткое к различным звукам внимание. — Дьявол! — шипит мистер Андерсон. — Их там много до жопы. Хмуро и неотрывно Коннор следит за передвижением смертельно опасной стаи. — Что делать будем? — Съебывать, конечно, — он поудобнее перехватывает ружье. — Здание такое дырявое, что, наверное, с другой стороны его должен быть выход. Придется пока все же продолжить идти в эту сторону. — Думаешь? — Ну, если выбирать между промокшими ногами и верной смертью, я, знаешь, выберу первое. Коннор кивает. Стены на втором этаже достаточно обвалившиеся, поэтому по большей части отсутствуют – сквозь такие легко можно перебраться в иную комнату. Однако, когда Хэнк перелезает сквозь эти развалины, коленом он нечаянно задевает кирпич, и отколовшийся от него кусочек звонко разбивается о выпирающую из воды арматуру. Зараженные в раз откликаются. Округу наполняет их зловещее утробное щелканье. Щелкуны приближаются к топким руинам. Друзья резко переходят на бег. Они пробегают этаж насквозь, пока не натыкаются на целую линию нетронутых внешних стен с такими же нетронутыми на вид окнами. Хэнк упирается в стекло ладонями – закрытое. Черт, так не вовремя! С правой стороны за окном виднеется пожарная лестница. В отчаянии Хэнк выбивает стекло прикладом, чем создает только больше дополнительных звуков. Подхваченные эхом, разносятся они по всему коридору и пролетают на первый этаж. Коннор видит, как на лестничной клетке появляется искореженная голова зараженного. Пока Хэнк очищает раму от острых осколков, Коннор выхватывает пистолет. Несколько пуль прошибают щелкуну середину лица, а последняя валит с ног, впечатывая в серые плиты. Бурая кровь брызжет на бетон, затянувшийся пылью. Вязкая жидкость смешивается с мелкой каменной крошкой. Наконец, когда Хэнк освобождает от осколков окно, беглецы выпрыгивают наружу и приземляются на небольшой железный балкон. Оранжевая рука одного из зараженных уже просовывается за ними вдогонку. Пнув пожарную лестницу что есть силы, Хэнк спускает ее вниз и камнем съезжает следом. Коннор следует его примеру, напоследок вонзив просунувшемуся щелкуну нож промеж зенок. Они приземляются на краю берега с другой стороны здания. Щелкуны, что остаются на первом этаже, начинают ломиться в хлипкие двери. Напряженный, Хэнк командует бежать вверх по течению. Его промокшие кроссовки отвратительно хлюпают и утяжеляют любые движения. Течение реки постепенно усиливается, пока в спешке Коннор не замечает небольшой водопад – его первопричину. Наверху, вероятно, безопаснее, только наверх этот надо как-то забраться. — Туда! — кричит Коннор, кивнув на здание на противоположном берегу у подножия водопада. Слова его утопают в оглушительном плеске. Дом, на который указывает Коннор, одной из стен прилегает к краям обрыва. Можно оторваться от щелкунов и потом забраться повыше... К несчастью, лишь бурный водный поток мешает им беспрепятственно перейти эту улицу. Черт побери эти широкие американские дороги! Щелкуны приближаются все неотвратимее. Внимательным взглядом Коннор зацепляется за скопление брызжущих во все стороны капель – так, волны стремительно разбиваются о незаметное глазу препятствие. Под водой что-то есть, это точно... Если они зацепятся за его верхушку, течение не сможет унести их вниз к верной гибели. Он советует Хэнку прислушаться к своим соображениям. Андерсон, не придумав ничего лучшего, отчаянно с ним соглашается. — Не выпускай мою руку! — кричит он, обхватив ладонь Коннора железною хваткой. Худые пальцы обвиваются вокруг бронзовой кожи. Разбежавшись, беглецы ныряют в бурлящий пеной поток. — Твою мать, твою мать! — шипит Хэнк от холода. Оказавшись грудью в воде, ногами Хэнк касается неровного дна, но все равно едва ли может сопротивляться толкающей его неистовой силе. Коннора относит назад и того хуже. Противясь течению, они с трудом продираются к скоплению брызг и напряженно цепляются за обвалившуюся крышу, как выясняется, автомобиля. Щелкуны бездумно бросаются следом, но вода, стремительная и беспощадная, сразу же относит их ниже – между противниками образуется непроходимое водное поле. Кое-как Хэнк взбирается на затопленную течением крышу, а затем помогает залезть на нее и Коннору. — Готов? — спрашивает он, кивая на следующие снопы брызг, пляшущих где-то неподалеку. — Да, — Коннор доверительно сжимает чужую ладонь. Промокшая челка облепляет его лицо. Коннор проводит по волосам пятерней и зализывает их обратно. Беглецы делают новый прыжок. Со всех сторон вода смыкает над ними свои глухие объятья. Хэнк шумно выныривает и слепо хватается за отстающее от кузова зеркало. Не выдержав такого давления, оно с треском отваливается. Их сразу же сносит вниз, пока Коннор не упирается спиною в тонкий ствол накренившегося под давлением дерева. Обретая опору, пацан оборачивается. Поток уносит щелкунов далеко, но некоторые из них упорно продолжают сопротивляться. До другой стороны дороги меж тем остается всего лишь четверть неудобного расстояния... — Хэнк, фонарь! Чуть ниже по течению из воды высится серый металлический столб. Оценив идею мальчишки, Хэнк кивает и отталкивается от поросшего водорослями дерева. Бурный поток относит его и Коннора ниже задуманного, и Хэнк едва успевает коснуться руками своей скользкой цели. Кое-как Коннор подтягивается к нему следом и держится за фонарь уже более устойчиво. Хэнк чувствует, как чужая рука выскальзывает у него из ладони. — Ты что делаешь?! Коннор отталкивается и в один толчок настигает отверстие для окна. Уцепившись за него пальцами, он переваливается в закрытое помещение, туда, где сила воды над ним больше не властна. — Давай! Коннор протягивает Андерсону мокрые руки. Хэнк отталкивается от столба. Юноша крепко обхватывает его предплечья. Когда и Хэнк оказывается затащен в подтопленное помещение, они позволяют себе короткую передышку. Внезапный побег невероятно их обоих выматывает. Радость от съеденной рыбы под действием прочих эмоций полностью растворяется. Во рту остается лишь горечь сбитого дыхания, а в теле – напряженные, уставшие мышцы. Благо, водный поток надежно защищает их от любого преследователя и гарантирует хотя бы одну свободную от бега минутку. Щелкунов здесь, мягко говоря, охренеть как много. Похоже, эта часть Чикаго действительно всеми заброшена. В пылу своего отчаянного улепетывания Коннор как-то не успевает разглядеть степень давности их обращения, но он уверен, что давность та порядком достаточная. Хорошо с одной стороны, а с другой не очень – людей в этом районе точно не будет, а вот зараженных, старых, озлобившихся они повстречают навалом. Надо полагать, эта пробежечка будет у них не единственная. В затопленной по колено комнате виднеется лестница на верхние этажи. Путники переглядываются – никому не хочется стоять здесь и мочить и без того прозябшие ноги. Наконец, они поднимаются выше, и течение больше не представляет для них угрозы. Хэнк устало припадает к стене, присаживается на пол и, снимая с ног промокшие кросы, сливает из них излишнюю воду. Какой же он сегодня замученный, просто господи боже. Подошва хлюпает и скользит, и надежной опоре никак не способствует, не говоря уж о том, что ощущение мокрых ботинок само по себе не очень-то и приятное. Коннор подмечает с неуместной веселостью, что не только его ожидания от сегодняшнего дня пускаются крахом – в своем желании посидеть Хэнк, кажется, двигается только больше. Неожиданно, кто-то ломится в закрытые двери. — Да вы, сука, издеваетесь... Подавив раздраженный вздох, мистер Андерсон выхватывает ружье. Снаряд простреливает ввалившемуся в комнату сталкеру грудную клетку. Зараженный падает к босым ногам стрелявшего, разбив голову о выпирающую на полу деревяшку. Остатки отколовшегося грибка расползаются по всему раздувшемуся паркету и прошибают ноздри Коннора мерзким запахом гнили и плесени. Здорово, блин. Блестяще просто. — Я же говорил, не стоит сюда сворачивать, — сетует Коннор, приведя дыхание в чувство. Истерическая усмешка срывается с губ мистера Андерсона. — Ну... зато суп был вкусный. Коннор слабо ему улыбается. — Я все равно ничего не почувствовал. Вот было бы перца немного... — Ну нет, хватит с меня острых ощущений, — Хэнк вновь надевает ботинки. — Теперь-то, надеюсь, ты будешь ко мне прислушиваться. — Да-да, мистер мне-всегда-все-виднее, я тебя услышал. Ты был прав. Снова. Доволен? Нет, вкус победы не кажется ему сладким. Тем не менее, Коннор говорит: — Сам Хэнк Андерсон приносит мне свои извинения. Пожалуй, отмечу этот день в календаре, как какой-нибудь праздник. — Да иди ты, — отмахивается мужчина. — Найдем мы другую дорогу, если так свербит в одном месте. Коннор протягивает Хэнку ладонь. Хэнк переводит взгляд то на нее, то на глаза, темные и уверенные. В сравнении с огромной лапой Андерсона, аккуратная ручка Коннора кажется нежной и хрупкой – сожми ненароком и тут же сломаешь, – но Хэнк привык, что это все напускное, а сам Коннор представляет из себя сплошное противоречие. Загорелые пальцы крепко смыкаются на протянутой Хэнку ладони, и Коннор ловким рывком приводит приятеля в вертикальное положение. Угловая лестница в коридоре открывает им четвертый этаж, где разбитые окна выходят на не обвалившуюся часть дороги. Наблюдая за озером, за его беспрестанным разливом, Коннор едва ли может понять, почему именно здесь по планам высших господ располагается один из важнейших опорных пунктов Детройта. Здесь же кругом одни только лишь неприятности! Кажется, что и не город Чикаго вовсе, а долина ручьев – прямо как на красивых почтовых открытках. Вот только вместо гор здесь – многоэтажки, а вместо ландшафта – автомобильное кладбище. Только шум такой же, да и влажность, надо полагать, соответствующая. Коннор думает потянуться за атласом, но вдруг понимает, что тот, наверное, промокает до нитки, и лучше пока что его не тревожить. Впрочем, чтобы не идти совсем уж вслепую, он решает взобраться на крышу самой высокой из ближайших построек – да, план восхитительный в его-то особом случае, – но это все, чтобы не брести наугад, надеясь, что вода когда-нибудь да исчезнет. По мосту из бетонных блоков они заходят в поросшую лозой пятиэтажку. На последнем из этажей Коннор находит одинокий квадратный люк в потолке и нехотя выбирается сквозь него на крышу. Хэнк цепляется за край люка и подтягивается следом. Перед глазами их простирается настоящая Атлантида. Болотистая местность не играет Чикаго на руку: дома то проваливаются, то едва накреняются, а большая часть земли превращается в непроходимые на своих двоих водоемы. Каменные джунгли занимают собой окоем, и обилие небоскребов кажется Коннору бесконечным. На юго-западе Хэнк подмечает небольшой островок спокойствия, окруженный со всех сторон кирпичными трехэтажками. Желая сообщить попутчику наблюдения, он оборачивается назад, но с удивлением обнаруживает Коннора сидящим у стены, с опущенной курчавой головою и взглядом, прикованным к своим дрожащим коленям. Дрожащим от холода или чего-то еще – пока непонятно. — Эй, ты чего это? — Хэнк взволнованно садится напротив. Бетон холодит его промокшие ноги. — Не хочу смотреть, — Коннор сжимает штанину побледневшими пальцами. Да, похоже, он все-таки себя переоценил. Хэнк снисходительно оглядывает его смурную фигуру. Коннор редко кажется таким нервным и взвинченным, как сегодня. Признаться, Хэнк впервые встречает того, кто переносит подъем на лишние пару метров настолько тяжело и болезненно. Наблюдать его смятение... некомфортно, как минимум. — Опять высота, да? — уточняет Хэнк учтиво, чуть наклоняясь вперед, чтобы заглянуть в отсутствующее лицо юноши и увидеть там невербальный ответ на свои опасения. — Не знаю, — шуршит он тихо. — Скорее очень старое и знакомое чувство. Всего лишь чувство, значит?.. — Эм... — Андерсон неловко трет шею, — не хочешь, ну... поговорить об этом?.. У меня, знаешь, с собой есть уши, и, э... Господи, Андерсон, что ты несешь? — Нет. Не нужно. Хэнк выдыхает, так тяжело и звучно, что, кажется, пробегает до того по два марафона кряду – хотя, справедливости ради, он пробегает. Отказ немного разряжает обстановку, избавляя их – и Хэнка, что главное, – от дальнейшей неловкости, и сам Андерсон почти благодарен приятелю за это. — В любом случае, — Коннор наконец поднимает голову, фокусируя взгляд на рассеянных голубых глазах, и раскрытых губ его касается тень далекой улыбки, — спасибо за заботу. И, эм... за уши. — Пфф! Да я и не заботился ни о ком, — отнекивается Хэнк бегло, смущенно. — Как скажешь, сержант, — говорит молодой человек чуть бодрее. — Видел там что-нибудь интересное? Хэнк цепляется за смену темы, как за спасательный круг, что бросают едва не утопшему, пускай обращение режет слух и кажется сейчас неуместным. — Да, — тянет он задумчиво, — есть островок суши на юго-западе. Обзор закрывали другие дома, но, думаю, земли там достаточно. Скажи, как будешь готов, отправимся сразу. — Я готов, — Коннор поднимается. — Буду рад убраться отсюда скорее. — С крыши? Из Чикаго? — уточняет Хэнк, разминая конечности. — И то, и другое. Они спускаются на нижний этаж. — Не понимаю, чем тебе не угодил этот город? — продолжает Хэнк, маршируя по лестнице. — Такой же, как и другие, прочие. Коннор скептически поджимает губы. — И много где мы сталкивались с чем-то подобным? — Нет, но... не думал, что тебя будет напрягать простая водичка. — Она не напрягает, — вздыхает Коннор, цепляясь за лямки бежевого рюкзака, — в смысле, не только она... в смысле... Да, я не плаваю, но я не хочу из-за этого причинять нам обоим какие-то неудобства. Наконец, они выходят на улицу. — Да это ж не сложно: дергаешь руками, ногами, голову держишь на поверхности. Все просто. — Звучит не очень подробно. — А тебе что, учебник с тысячей сносок надобно? — усмехается Андерсон. — Был бы не против. — Знаешь, как плавать учили меня? — говорит Хэнк, тяжело перепрыгивая с одного асфальтового островка на соседний. — Тупо скинули с лодки. Все, барахтайся дальше как хочешь! Не утонешь – уже достижение. Так ведь она, жизнь, и работает. — И как, действенно? — Коннор ловко перебирается на иную сторону залива. — Как видишь, не сдох, — тихо хохочет Андерсон. — Думаю, ты не помрешь тоже. — Проверять как-то не хочется. — А если придется? — Надеюсь, не придется. За разговорами, они не замечают, как минуют несколько улиц. — Твой подход, Коннор, никуда не годится. А если я прямо сейчас столкну тебя в воду? Что ты тогда будешь делать? — Вероятнее всего захлебнусь и не смогу выплатить тебе зарплату, — Коннор подначивающе поднимает брови. — Ндэ. Паршивенько. Так уж и быть, пока пожить можешь. — Спасибо, я полагаю?.. — Но ты ведь не думаешь, что сможешь уворачиваться так бесконечно? — продолжает Хэнк с налетом мрачной серьезности. — Рано или поздно, тебе придется научиться чему-нибудь новому или столкнуться с последствиями своего бездействия. — Знаешь, мне больше нравилось, когда ты не хотел со мной разговаривать, — шутливо жалуется Коннор. — Я тут, вообще-то, быть серьезным пытаюсь! — Хорошо, хорошо. Я над этим подумаю. Одной из последних преград на пути к отлогому берегу становится отсутствие берега как такового. Вода затапливает местность вплоть до вторых этажей – дна по крайней мере никакого не видно. Необходимость опять скакать где-то поверху – благо расстояние между зданиями не такое широкое... – нагоняет тревогу на Коннора, но он уверяет Хэнка, что с этой задачей справится. Стараясь особо не рисковать, возле любой переправы Хэнк сооружает мост из попавшихся ему материалов: то выбитую дверь между окон протянет, то поверхность офисного стола перевернет вверх ногами. С опорой все-таки понадежнее. В доме, четвертом или пятом, путников застают врасплох страшные крики. За стенами воют от боли едва обратившиеся зараженные. Бегуны всегда издают такие протяжные взвизги, будто чувствуют каждую часть процесса роста грибка в организме. Этот громкий истошный рев наводит Коннора на неприятные мысли – там, где обитают бегуны, как правило обитают и люди. Похоже, они все-таки направляются к местам, куда более обитаемым. Забавно, что стараясь уйти от центра, путники только сильнее к нему приближаются. Присев на корточки, они пробираются мимо занятой зараженными комнаты. Бегуны – противники опасные, легко могут слышать и видеть жертву на таком расстоянии. К счастью, угроза минует, и путь в новом здании, что напоминает собой недостройку, выводит Хэнка и Коннора в пустой зал с отсутствующими внешними стенами – лишь монолитные колонны выдерживают на себе всю прочую тяжесть. Аварийность помещения впервые не играет им на руку: едва сделав шаг, Хэнк ощущает дрожь бетонной плиты под ногами. По комнате проносится оглушительный треск, платформа стремительно обращается в яму, и вот, спустя пару мгновений, Андерсон уже лежит на полу, откашливаясь от каменной пыли. Все стихает так же быстро, как и случается. Хэнк даже не успевает понять, что сейчас вообще происходит, но боль в отбитом копчике красноречиво преподносит на блюдечке ему полную информацию. Подле себя он обнаруживает и Коннора, упирающегося локтями в развалины и обломки. — Живой? — проводник откашливается. Коннору не удается ответить – с задней стороны коридора до его ушей доносится чье-то пыхтение. С нечленораздельными стонами на звуки обвала выходит пробудившийся ото сна зараженный. Коннор еще не касается пистолета, но по комнате уже проносится оглушительный выстрел. Пуля пробивает противнику голову. Ошеломленный, Коннор переводит на приятеля вопросительный взгляд, но с удивлением понимает, что в руках у Хэнка нет никакого оружия. На шум стекается все больше страдающих от КЦИ тварей, но расчетливая пулеметная очередь не оставляет на них и живого места. Коннор и Хэнк прижимаются к самой земле, так как пули разбиваются и у них перед носом. Да кто вообще является мишенью для тех стреляющих ненормальных?! Откуда доносится стрельба – непонятно. Может, сверху, может, из соседнего здания... Хэнк разбираться не хочет. Жестом он велит Коннору подняться и бежать, куда глаза глядят, как можно скорее. Звуки стрельбы будоражат едва ли не всех зараженных в округе – Коннор зрит, как толпы щелкунов покидают свои пристанища. Он поднимается на ноги и, следуя совету, бежит: подальше от пуль, подальше от зубастой опасности. Заприметив новую лестницу, Хэнк хватает Коннора за предплечье. Они спускаются ниже, туда, где внутренние стены со всех сторон формируют темные, но привычные глазу комнаты. — Черт! Хэнк оказывается по колени в холодной воде – двигаться ниже не имеет всякого смысла. На этаже темно, но на первый взгляд безопасно. Усталый, Хэнк упирается в стену спиною, утопая в желании перевести сбитое от пробежек дыхание. — Да кто вообще там стреляет? — Коннор держит пистолет наготове. Судя по виду, отдыхать он пока не намерен. — Понятия, блять, не знаю, — задыхается Андерсон, — но и выяснять не очень-то хочется. — Согласен. У Коннора, впрочем, есть несколько не очень приятных предположений. В темноте коридора раздается громкое хлюпанье. Собранный, Коннор выставляет перед собой пистолет. — Твою ж... Покидая объятия тьмы, на свету вырисовывается крупный, разбухший за много лет силуэт. Чудище, напоминающее утопленника, медленно, но угрожающе движется в их сторону. Топляк. Тварь такую Коннор видит впервые. Обрюзгший титан среди зараженных, он напоминает непробиваемого голема, а грибные пластины, окаймляющие его с головы до пят, служат броней невероятной прочности. Коннор стреляет, но покрытый панцирем зараженный практически не чувствует этого выстрела. Оранжевое месиво визуально не деформируется – кажется, что испещренный язвами толстяк просто поглощает каждую выпущенную в него пулю. Матерясь, Хэнк тянется за ружьем. Даже два попадания в живот его броню лишь надламывают, и ошметки грибных наростов, точно хитин, с плеском опускаются в воду. Понимая безвыходность своего положения, Хэнк тянет Коннора наверх, обратно. Топляк, промахиваясь, кидает им в след ядовитый мешочек с микотоксином. Беглецы вновь оказываются на открытом пространстве и добегают до самого края, не спрятанного от обстрелов ни потолком, ни колонной, ни стенами. Вокруг ничего, одна сплошная мокрая пропасть, что бурлит под ногами быстротечной рекою. Если незнакомцы стреляют не по людям, если цель их состоит всего лишь в зачистке зараженных на территории, пулеметный огонь, думает Андерсон, непременно поддержит их в трудную минуту. Или заденет, что, конечно, печально. С вальяжной медлительностью топляк выходит на ограненную камнем платформу. Закостеневшими пальцами Хэнк продолжает сжимать ружье. — Ближе, паскуда, подойди еще ближе... Толстую грибную броню разрывает прицельный выстрел из гранатомета. Трещат и рушатся остатки чахлого пола. Ударной волной беглецов относит к краю обрыва, где земля рассыпается прямо у них под ногами. Оглохший на оба уха, вместе с обломками Хэнк камнем падает в воду. Жадно принимает она его в объятья и, поглощая, тянет на дно без конца и без края. Хэнк всплывает, толкается, борется, но течение уносит его от места падения на далекое расстояние. — Коннор! В ужасе судорожно оглядывается он по сторонам, но своего нанимателя так и не обнаруживает. Хэнк погружается под воду, но бурлящий поток мешает разглядеть в мутной глубине хоть что-нибудь человекоподобное. Паника охватывает его сердце. Он снова всплывает, снова зовет Коннора. Бесполезно. Тогда – с помощью высших сил, не иначе, – Хэнк замечает протянутую ладонь, погруженную под воду едва ли не на половину. С именем Коннора на устах подгребает к ее местоположению Андерсон – страх за сохранность приятеля добавляет ему выносливости. Добравшись до места, он снова заныривает. Промокший рюкзак почти не позволяет Коннору, не способному держаться на плаву даже без утяжеляющих его вес вещей, хоть как-нибудь маневрировать. Хэнк подхватывает приятеля под мышки и кое-как всплывает с ним на поверхность. Оба закашливаются, пытаются привести дыхание в норму, но буйные волны беспрестанно разбиваются об их мокрые щеки. В беспамятстве Коннор цепляется Хэнку за плечи. Коннор тяжелый и камнем тянет на дно их обоих, но Хэнк держится, напрягая руки и ноги больше обычного. Вдруг что-то резко дергает его против течения, и Хэнк с головой погружается в воду. Он снова едва не выпускает молодого человека из рук – спасает лишь то, что Коннор держится за него мертвой хваткой. Хэнк оборачивается: бежевый рюкзак, похоже, зацепляется за арматуру, рвется, но недостаточно сильно, чтобы выпустить путников, оказавшихся в этой ловушке. Хэнк подтягивается, пытается снять давящие лямки, но Коннор вдруг приходит в себя и скидывает с плеч спасающие его ладони. Водный поток относит потерявшего опору Хэнка на пару метров. Он всплывает, жадно наполняя воздухом легкие. Чертов Коннор, он-то до сих пор остается в пучине! Выкрикивая все известные миру проклятия, Хэнк зацепляется за выпирающий над поверхностью бетонный обломок и не позволяет течению отнести себя дальше. Нужно добраться до этого придурка, пока он себя не прикончил! Недостаток кислорода жжет Коннору легкие, но он, взяв контроль над восторжествовавшей минуту назад паникой, вновь возвращает себе хладнокровие. Делай что-то, иначе столкнись с последствиями своего бездействия. Он не может оставить содержимое рюкзака. Не имеет права. Одна из рук выскальзывает из бежевой лямки, и Коннор, извернувшись ужом, поворачивается к своей сумке. Неподдающимися пальцами он дергает заевшую молнию и раскрывает сумку, отдавая силе течения почти все находящиеся сверху вещи. Вода уносит вниз дорожную книжку и жестяную посуду. Из-под разбухшего пледа Коннор вытаскивает маленькую коробочку, и его вторая рука в ту же секунду выскальзывает из бежевой лямки. Сильным течением Коннора выбрасывает на поверхность, и он, наконец, вдыхает немного воздуха. Хэнк подхватывает безвольного юношу в свои растопыренные объятья. Коннор цепляется за него рукой, другой прижимая к сердцу самое ценное, что имеет. — Ты, свихнувшийся самоубийца! Течение сносит их обоих и несет вперед по затопленной улице. Темно-красные кирпичные здания проносятся мимо них одинаковой каруселью. Хэнк чувствует, что начинает выбиваться из сил. Обхватив Коннора покрепче, он гребет к ближайшему берегу, пока течение не выносит их на широкую площадь, где поток становится не таким уж стремительным. Вода брезгливо выплевывает их на берег обвалившейся крыши, и Хэнк, почувствовав под ногами что-то устойчивое, устало падает на нее животом. Коннор выкатывается следом, подтягивается наверх трясущимися от напряжения руками. Горло першит, свербит и жжется, настоящим пламенем горят изнывающие от боли легкие – воды наглотался, похоже. Дышать нет сил вовсе. Сил на то, чтобы просто двигаться, не остается тем более. Он так и зависает в одном этом положении, опустив голову вниз, упираясь в бетон невольно застывшими руками, и пытается отдышаться, вздыхая тяжело и часто – промокшая грудь его вздымается, точно бешеная. Спасенная шкатулка надежно прикрыта защитным покрывалом ладони. Заметив ее, Хэнк приходит в дикую злобу. — Придурок! — он поднимается на ноги. Повторяет громко, разгневанно: — Натуральный, сука, придурок! Ты что, мозгами своими вообще не думаешь?! А если бы ты погиб, черт тебя побери? И ради чего? — Хэнк давит истеричную усмешку. — Ради какого-то прямоугольного кирпича в красивой обертке! — Хэнк... — хрипит Коннор устало или, может, потому, что вода повреждает ему горло, — ты не понимаешь. Ее нельзя было просто оставить. — Ну, конечно. Конечно, блять, я этого не понимаю. Тебе ведь какая-то ссаная коробка важнее наших жизней, да? Важнее своей жизни? — Да, важнее! — выплевывает Коннор агрессивно, откашливается. Хэнк опешивает. — Она важней нас обоих. Тебе-то, впрочем, какое дело... Мистер Андерсон крепко сжимает кулак. Безразличный ответ Коннора становится последней каплей в чаше переполняющего его негодования. Остаток сил он вкладывает в легкий, но точный удар, что сбивает едва поднявшегося Коннора с ног и оставляет незримый след где-то на скуле. — Не смей... не смей говорить о себе такое! Ничто в мире не стоит твоей жизни. Ни одна блядская вещь не стоит того, чтобы так сильно рвать свою жопу, будь эта коробка хоть трижды поцелована самим ебучим Иисусом! Ты, может, думаешь, что бессмертный, но это, сука, не так. Я не знаю, о чем ты болтаешь, я не знаю, что ты вообще, блять, с собой такое несешь, но я с места не сдвинусь, пока ты не объяснишь мне, что здесь, нахрен, творится! — Хэнк... — Вперед, Коннор, времени у нас предостаточно. Мне очень интересно узнать, что же такого "важного" ты мне можешь поведать. Андерсон скрещивает на груди напряженные руки. Коннор опускает глаза, дышит тяжело и громко. Понимание, что промолчать сейчас не удастся, скребет взмокшую шею Коннора колючей металлической проволокой.