***
Когда до ноздрей доносится аппетитный запах рисовой каши, Коннор, изголодавшийся до скрутившегося в узел желудка, едва не захлебывается слюнями. Дразнящий аромат разносится по тесной каморке еще до того, как, таясь и оглядываясь, робко проскальзывает в нее человек, несущий в руках поднос с двумя маленькими тарелочками. Человек – и, надо сказать, человек телосложения тучного, – с хрустом в коленях присаживается перед клеткой на корточки. Поднеся бледный палец к губам, осторожно ставит он пластмассовую доску перед собою и с той же робостью, с которой приходит сюда, аккуратно, точно натуралист, желающий поближе познакомиться с пугливым животным, подталкивает ее к краю решетки. Это выглядит почти оскорбительным. Разве Коннор похож на зверушку из зоопарка? Слишком гордый для того, чтобы открыто принять подачку от ненавистного ему надзирателя, он остается недвижим и с недоверием скользит взглядом то на рис и засохшую корку хлеба, то обратно на пожилого мужчину. Вот только громкое урчание втянувшегося к позвоночнику живота все равно красноречиво выдает его предательское желание. — Похоже, тебе и правда не помешает поесть... — с печальным удивлением подмечает мужчина. Но Коннор упрямится, памятуя о негласной клятве не показывать перед кем бы то ни было своей постыдной никчемности. — Еда не отравлена, если ты беспокоишься, — шутливый и вроде бы добродушный тон ситуацию не спасает. Старик участливо наклоняет голову: — Давай же, ты не ел со вчерашнего завтрака... Пусть капитан запретил тебя хоть как-то подкармливать, я никому не скажу – это останется нашей маленькой тайной. Коннор не реагирует. И что это за обращение такое, вдвойне унизительное? Не то как к ребенку, не то как к какой-нибудь собачонке. А пожилой человек задумчиво сплетает пальцы в замок. Полный сострадания взгляд блуждает вдоль свежих кровоподтеков, что отдают насыщенным пурпурным, желтым и красным. Но почему же так омерзительна его несвоевременная забота?.. Коннора натурально шатает от этой непрошеной жалости, от закипающей изнутри него злости – на незнакомца, на себя и на свое тупое бессилие. Ужаленный столь снисходительным отношением, стыдливо поправляет он обнажившую испещренное ушибами тело одежду, слишком открытый, слишком уязвимый перед взором этого, без сомнения, ужасного человека. Недовольный результатом увиденного, офицер цокает и раздосадованно трясет головой: — Так не пойдет, обожди меня здесь немного. Губы Коннора искривляются в саркастичной улыбке. Ага, подождет он. Как будто у него есть иные варианты. С тяжелым вздохом старик поднимается на ноги и покидает комнату с двумя смежными камерами. Вероятно, Коннор действительно сложен в общении, когда взаимодействовать приходится с, мать их, собственными пленителями, но чего тот человек вообще от него ожидает? Что Коннор, изголодавшийся по куску пищи во рту, бросится в объятья тому, кто эту пищу ему предоставит? Что ж, может, в какой-то степени это и правда возможно, но пока что Коннор хранит в себе остатки былого достоинства и терять его на глазах у других уж точно не собирается. Но вот входная дверь за посетителем закрывается, и комната погружается в привычную тишину. Еда на подносе гипнотизирует Коннора достаточно долго, прежде чем дав волю своим неудовлетворенным потребностям лихорадочно подползает он к ней и, не заботясь ни о скорости, ни о какой бы то ни было аккуратности, жадно поглощает уже остывшую пищу. И пускай вкус хлеба на языке безнадежно испорчен, а сухая каша лишена хотя бы мнимой щепотки соли, Коннор чувствует, что лучшей еды на свете человечество уже не придумает. В одночасье голод вынуждает его позабыть обо всех кулинарных изысках – вероятно, даже грязь из-под чьей-то подошвы он бы счел сейчас за деликатес весьма восхитительный. Тарелки оказываются едва ли не вылизаны им подчистую, потому что это кажется настоящим кощунством – отдать объедки на растерзание крысам или другим помойным животным. И в это страшное мгновение полной рассеянности, когда ощущение своего гордого я оказывается задушено другими, более низменным ощущением, в эти бесконечные минуты, полные потери внутреннего самоконтроля, Коннор и сам видит в себе дикого зверя, и даже челка, прилипшая к распаленному от горячки лбу, красноречиво подчеркивает его отчаяние и безумие. К моменту, когда Коннор заканчивает трапезничать, в каморку возвращается пожилой человек. Рядом с ним идет девушка: ее прическа забрана в тугой аккуратный пучок, а в руках зажата старомодная сумка. Заметив пленника, она сразу же останавливается. — Бен, мы так не договаривались. Ты не говорил мне, что придется работать с этим. — Все так, милая, — некто Бен осторожно сжимает ее худое плечо, — но, Тина, ты единственная, кто не настучит на меня капитану. Так что осмотри его, будь любезна. Тина вздыхает, затем переводит взгляд на плененного. — Отойди к стене, — командует она строго. Неужели... такая удача!.. Коннор безоговорочно подчиняется. Его внимание приковано лишь к аккуратно собранной шевелюре. Отпирается скрипучая дверь, женщина входит в клетку. Поставив сумку к ногам, она приказывает пленнику задрать кверху футболку. Коннор задирает. Тонкие пальцы невесомо проходятся по израненной грудной клетке и останавливаются на покрасневшей припухлости сбоку. Давят. Коннор шипит, неосознанно отступая на шаг в сторону. — Ну что там, милая? — интересуется пожилой мужчина. Девушка оборачивается. — Боль в груди, дыхание хриплое. Похоже, ребро сломано. — Ты ведь сможешь его починить? — Бен зябко обнимает себя за плечи. — Могу дать ему обезбола. Как в бреду Коннор все засматривается на ее прекрасные черные волосы. — У вас такая восхитительная прическа, — бормочет он и бесстыдно тянет руку к пучку. — Эй! — девушка раздраженно от него уворачивается. — И волосы, как у моей матери... — дрожащие пальцы любовно касаются круглой верхушки. Ноги больного подкашиваются, и Коннор, согнувшись от острой рези в боку, безвольно падает на миниатюрную девушку. В своем неуклюжем полете он нечаянно дергает пальцами ее красивый пучок и невольно превращает его в растрепанное подобие нормальной прически. Бен тут же подскакивает к решетке. — Тина, с тобой все хорошо? — глаза его наполняются тревогой. — Да, боже, — она осторожно подхватывает ослабевшего Коннора за плечи и помогает ему облокотиться о стену, — а вот этому, похоже, не помешает покой. Совсем уже мозгами поехал. Она касается его лба. Горячий. — Бедный мальчик, — Бен отпускает железный прут, в который от беспокойства вцепляется. — Подлатай его, сколько сможешь. Я попрошу капитана, чтобы его не трогали хотя бы до вечера. — Я бы вообще посоветовала не дергать его без причины. Любое движение может усугубить трещину, а мы даже не знаем, насколько она большая. — Хорошо. Попробую договориться, — кивает Бен после длительного молчания.***
Без сна и без отдыха бежит Хэнк обратно целые сутки. Неведомая внутренняя энергия гонит его навстречу судьбе, и даже препятствие в виде непреодолимого на своих двоих половодья его вовсе не останавливает. Усталый и измученный, Хэнк переплывает его там, где может, а где не может – пересекает по верхним этажам и обвалившимся крышам. Возможно, упади в тот момент на землю метеорит, даже он не смог бы стать для Андерсона масштабной преградой. Путь обратно определенно стоит ему всего, однако сам Хэнк едва ли обращает на это внимание. Снова он сознает себя лишь тогда, когда добирается до парадных ворот, украшенных зеленым вьюном и шипастой проволокой, мокрый весь и прозябший, с глазами, запавшими от смертельной усталости. Но даже перед торговым центром он не позволяет себе расслабления: все барабанит ладонью в ворота, то толкает, то тянет с яростью, а потом бьет, не жалея ни кулаков своих, ни голоса, что вот-вот сорваться готов на хрип от криков и громкой ругани – выходи, Фаулер, мать твою! – Хэнк упрямо подзывает к себе привратников, и те, недоумевая, его впускают. Стремительной твердой походкой минует Андерсон толпы офицеров-зевак и проносится прямиком в глубину торгового центра, к рабочему кабинету того, кого до сего момента считает своим "старым приятелем". Джеффри как раз встает из-за стола со стопкой ежедневных приказов, когда его взгляд ненароком падает на безудержный яростный шторм, неотвратимо приближающийся в его сторону. Фаулер застывает на месте, и кипа белых страниц из его рук с шелестом выпадает. Джеффри недоуменно обходит мебель, подходит ближе, моргает пару раз, желая смахнуть это ужасающее наваждение, но образ Хэнка, усталого, обозленного и очень, очень разгоряченного, все никак из его поля зрения не растворяется. С треском и дрожью распахиваются стеклянные двери. — Х-хэнк? Что... — Заткни свою сраную пасть, Джеффри, просто заткни! — Андерсон яростно отталкивает Фаулера к столу. Джеффри упирается в него бедрами. Скрипит и дергается подпорка из дерева. — Где он?! Живо, блять, признавайся! — Где кто? Хэнк!.. Встревоженный взгляд Джеффри рассеяно скользит по искаженному злобой лицу. Андерсон хватает капитана за грудки и шипит, до боли сжимая зубы: — Не строй из себя идиота. Где Коннор, сука? Высокий такой, с карими глазами. Узнаешь? Клянусь, если ты сделал с ним что-нибудь... Джеффри мягко отстраняет от себя напряженные руки Хэнка. — Так, погоди. Давай-ка вместе сейчас успокоимся... — Я тебя сейчас так успокою, мозги со стен соскребать будешь! Хэнк достает пистолет, и отходит на пару шагов назад, чтобы не дать Фаулеру возможности невзначай выбить из его рук оружие. Джеффри переводит на пушку настороженный взгляд. — Хэнк, опусти. Я не собираюсь тебе как-то вредить. — О, спасибо, превращать тебя в мишень или боксерскую грушу теперь станет гораздо приятнее, — пальцы Хэнка поглаживают спусковой крючок. Джеффри откашливается. — Где он, блять, где ты его прячешь?! — Хэнк, ты на старости лет совсем долбанулся? Что, позабыл все? Пора бы тогда пить таблеточки. Тебе ли не знать, что твой дорогой Коннор уже давно на полпути к Портленду. Здесь его нет как минимум двое суток. — Бред собачий! — Андерсон агрессивно ведет в его сторону пистолетом. — Пиздишь как дышишь. — Да что... — Хорош, блять, лгать, Джеффри! — перебивает его Хэнк, повышая голос. — Я ненавижу, когда ты предпочитаешь купаться в собственном дерьме, вместо того, чтобы признать очевидные вещи. Думаешь, я совсем тупой? Или, может, глухой? А, Джеффри? — Хэнк, бога ради, — Фаулер хмурится. — Что ты вообще такое несешь? — А ты? — Хэнк фыркает. — Как ты только посмел наебать меня? А я-то, дурак, поверил, что ты просто рад нашей встрече! А ты вот какой – сраный предприимчивый маразматик. И не смотри на меня этим тупорылыми глазками. Я знаю все, что ты задумал в отношении этого парня. Птичка по рации нашептала. Так что я повторять не стану, — цедит Хэнк медленнее и еще более угрожающе, — где, мать твою, чертов Коннор? Джеффри сглатывает. Он осторожно пятится назад, но натыкается на рабочий стол, уже и так отодвинувшийся. Столкнувшись с позабытым препятствием, Фаулер давит усталый вздох и сконфуженно опускает глаза, видимо понимая, что и вербально отступать уже не получится. — Слушай, Хэнк, я действительно был рад нашей встрече. Ты не представляешь насколько. И еще больше я оказался рад тому, что мне не пришлось иметь с тобой лишнего дела. Но, Хэнк, ты же должен меня понимать, — он осторожно выбирается из капкана, в котором оказывается зажат, и медленно переходит за стол, — этот мальчишка... Такие шансы выпадают раз в десятилетие. Ты вообще знаешь, кто он такой, черт тебя за ногу? — Да какая, блять, разница? — выплевывает Андерсон. Фаулер отвечает, его игнорируя: — Он – отпрыск Камски. Его единственный действующий наследник. У Хэнка перехватывает дыхание. Всю дорогу сюда он заставляет себя не думать об этом внезапно раскрывшемся факте, но теперь, когда вслух его произносит даже Фаулер, это становится практически неизбежным. Коннор – не просто дворовый парнишка. Не то чтобы этого не было заметно еще с самого первого дня их знакомства – ведь Хэнк изначально подмечал его манеру общения, утонченный вкус и какую-то особую аристократическую для нынешних дней избалованность, – просто Хэнк никогда до того не придавал этому большого значения. А теперь вдруг все его повадки, все ужимки стали до безумия очевидными, и даже эта холодная маска, которая пробуждала в Хэнке постоянное раздражение, наверняка являлась результатом воспитательной работы одного небезызвестного господина. Камски всегда был помешан на роботах, и из Коннора, похоже, вылепил одного из их яркого представителя. — Ты не знал, верно? — заключает по красноречивому лицу капитан Фаулер. — А знал бы, так отправился с ним в путешествие? — Какая тебе, нахрен, разница? — Хэнк щетинится. — Что бы ты ни выблевывал, выдавая за неоспоримую истину, Коннор по-прежнему остается моим подопечным. — Которого ты, помнится, просрал феерично. — Завали хлебало, Джеффри, — рычит на него Андерсон. — Сейчас же приведи его ко мне! Мы уходим. — Боже, Хэнк, — Фаулер коротко смеется, развеселенный непроходимой глупостью своего собеседника, — как ты не понимаешь? Он – мой пропускной билет на свободу. — Он мой блядский друг, Джеффри! — взрывается Хэнк, дергая пистолетом. — Неужто ты не способен осознать всей его значимости? Я бы никогда не использовал тебя или твоих друзей без острой необходимости. Ты же знаешь, Хэнк, я совсем не такой человек. — Мне кажется, я тебя уже совсем не знаю, Джеффри, — мрачный тон Хэнка становится холодным и тихим. — Ты просто лживая, гнусная тварь. И меня от тебя выворачивает. Лицо Фаулера искривляется гневом и яростью. — Ты язык-то, Хэнк, прикуси. Можешь вытирать ноги о мое дружелюбие сколько захочется, но если еще хоть раз посмеешь оскорбить меня, будешь привязан к столбу как тявкающая шавка, которой ты и являешься! Хэнк пережидает его оскорбления, не изменяясь в лице. — Все сказал? Можем продолжить? Фаулер цокает. — Ну, подумай сам. Я не собираюсь как-то вредить ему. На самом деле я даже хочу вернуть твоего парня домой. Разве не этого ты бы хотел для него? Чтобы он оказался в тепле, уюте и безопасности. Хэнк задумчиво опускает голову. За стенами города Коннору действительно было бы безопаснее, вот только не сказать, что многим счастливее. Зачем-то же он рвется за них с таким трепетом и усилием, почему-то же так не хочет задерживаться ни в Чикаго, ни в Детройте, ни даже в чертовом Индианаполисе, который как раз из-за пацана они стороной и обходят. Хэнк чувствует – что-то неуловимое гнетет его приятеля в крупных мегаполисах, и родимый дом вряд ли станет небольшим исключением. — Нет, Джеффри, — Хэнк качает серебряной головою. — Ты прав, я желаю Коннору только счастья, но, похоже, понятие о счастье у нас троих пиздец различается. Жаль, что он осознает это слишком поздно. — Какое счастье, Хэнк, какое, мать твою, счастье? Ты думаешь, я в восторге от того, что мне приходится поступать так с кем бы то ни было? Что мне самому приятно использовать какого-то безвинного юнца как безвольную пешку в политической игре без его же согласия? Ты, видно, не в курсе корней всей истории. Ты хоть понимаешь, какой важный он персонаж? Кто он такой, что он такое? Мои желания, в отличие от ваших, не продиктованы нездоровым эгоизмом. Счастье у них, блять, ага, как же. Зачем он тебе, а? Совесть заткнуть? Отвести душеньку? А, думаешь, Коннор, зачем он ушмыгнул из дома, как только представился случай? Из альтруизма, думаешь? Потому что он, типа, разносить посылки мечтает? — Джеффри усмехается. — Вы оба определенно стоите друг друга, гребаные зависимые эгоисты. — А ты один у нас святой и пушистый, — выплевывает Хэнк желчно. — Я – капитан, и должен действовать на благо своей общины. Принимать сложные решения – это моя обязанность. Ты можешь с ними не соглашаться, я сам могу с нравственной точки зрения с ними не соглашаться, но если они могут помочь моему народу подняться из дерьма, в которое FEDRA нас всех погружает, ты не смеешь сомневаться в моей компетентности. — Ты не мой капитан, Джеффри, а я не твой подчиненный. И уж тем более Коннор не твоя бездушная стратегическая собственность. Фаулер вздыхает и опускает ладони на стол. — Что ж, так и быть. Видит бог, я пытался тебя образумить. Ты мой приятель, Хэнк, но есть вещи, которые хороший лидер обязан ставить даже превыше собственной дружбы. И мне жаль, что тебе придется убедиться в этом на собственной шкуре. Но, может, хоть тогда ты извлечешь из этого какие-нибудь уроки. Джеффри хватает со стола подставку для ручек и бросает ее Хэнку в лицо. Андерсон уворачивается, однако Фаулер успевает перепрыгнуть рабочий стол и сбивает приятеля с ног. Оба они падают на пол. Хэнк уклоняется от чужого удара, сбрасывает Фаулера с себя. С нескрываемым наслаждением он раскрашивает его лицо, и даже боль в костяшках не лишает его долгожданного удовлетворения. О, как давно у Хэнка чесались кулаки, как давно хотелось пусть их в ход против кого-нибудь! Потасовку в капитанском кабинете замечают зеваки. Наперебой вламываются они за прозрачную стену и скручивают Андерсону руки. Офицеры оттаскивают его, рычащего и брыкающегося, от свернувшегося на полу капитана и силами трех человек наконец-то его обезвреживают. Фаулер поднимается на ноги, проводя тыльной стороной ладони по саднящему месту. — Уведите его, — командует он своим людям. Шипит, разглядывая покрасневшую от крови руку. — Заприте где-нибудь. Только силу не применяйте. — Что, кишка тонка разобраться один на один, Джеффри? — сплевывает Хэнк, стараясь восстановить сбившееся дыхание. — Пошел ты. Против его воли Хэнка выволакивают в коридор. — Я убью тебя, слышишь? Разорву нахер! — бросает Андерсон вслед неподвижной фигуре капитана Фаулера, оставшейся стоять в кабинете за прозрачной стеной, пока его, Хэнка, тяжелого, упирающегося, грубо толкают вниз, к длинному неработающему эскалатору.***
— Держись, еще немного... Бетон отрезвляюще целует его макушку. Коннор сидит, прислонившись к стене осторожно, и, несмотря на жалящий дискомфорт где-то в области ребер, позволяет ей поддерживать его усталое тело. — Держись, еще немного... Однажды Хэнк говорит ему: "когда оказываешься с тьмой один на один, у тебя не остается ничего, кроме собственных песен". Они сидят на диване, на фоне тихо играет джаз; на лице мистера Андерсона пляшет отсвет свечи, а пальцы Коннора обжигает горячая кружка чая. Коннор думает тогда – что за несусветные глупости? И все же запоминает, откладывает к череде упорядоченных воспоминаний, связанных с Хэнком Андерсоном. — Держись, еще немного... Коннор отвечает, что предпочитает действовать, а не петь дурацкие песенки. И как же иронично складывается его судьба, когда он, оказавшись на самом дне, вспоминает этот беспечный день, плотную стену дождя, посиделки на мягком диване и грустную евангельскую мелодию, врезающуюся в память непозволительно плотно. — Все будет хорошо... Сами собой разбитые губы складываются в повторяющиеся слова, сами собой, минуя связки, рождаются музыкальные звуки. — Все будет хорошо. Коннор находит в этом свое извращенное утешение. Он хватается за повторяющийся мотив как за что-то единственно существующее, потому что простая мелодия оказывается гораздо сложнее и глубже, чем это кажется ему все первое время. — Борись, еще немного... Это все Хэнк, это все он на него так плохо влияет. Это его повышенная человечность и привязанность к былым временам совершают с ним такие метаморфозы. После общения с ним, старого образца человеком, односложные вещи начинают обретать смысл и облекаются перед Коннором в новую более гибкую форму. Но кто их об этом просил, в самом деле? — Борись, еще немного. С каждой новой строкой Коннор чувствует себя немного сильнее. Это неведомое преображение он не смог бы объяснить даже под дулом заряженного пистолета. Это что-то глубокое и сердечное, что-то, что неподвластно силе расчетливого анализа. Это та территория, на которую он не смеет ступать даже в смелых своих фантазиях и ориентироваться на ней пока еще очень проблематично. Но Коннор чувствует, что ему это нужно, что он уже созревает до этого. Разносясь по комнате, мелодия несет с собой частичку надежды, и окунаться в нее, позволять словам окутать себя, становится отдельным сортом его постыдного наслаждения. — Борись, еще немного! Крепнет четкое слово, становится увереннее нерешительный голос. К черту стыд, к черту непонимание! Пение – это декламация его беспокойной души, ее дикий крик или тихий взволнованный шепот. Это то, что льется само по себе, и препятствовать ему совершенно бессмысленно. Коннор почти отпускает себя, позволяя расслабиться и поверить, что после долгой борьбы все придет в уже знакомую ему норму... — Все будет хорошо. ... Ибо полярные ночи тоже длятся полгода, но на небе обязательно восходит долгожданное солнце. — Все... Слова застывают у Коннора на губах. Дрожит и дергается медная ручка – толчки грубые, торопливые, – не похоже на привычный визит его дознавателей. Интересно, чего же им не сидится? До смены караула время еще не близкое... Но вот двери в комнату раскрываются: в скромную каморку с двумя смежными камерами вваливаются три человека. Одного из них Коннор узнает с полувзгляда, и его сердце на мгновение пропускает удар. Хэнк. Их глаза смущенно пересекаются. Коннор видит, как растерянно вытягивается осунувшееся лицо, а с приоткрытых уст готовится сорваться знакомое имя – и столько боли, столько невысказанной печали читается в их остром кривом изгибе! – но два бугая грубо стягивают с Хэнка рюкзак. Они толкают Андерсона в свободную клетку и, злорадно проследив за его падением, запирают на ключ, забирают сумку и возвращаются к повседневным делам, от которых их так невовремя отрывают. В комнате наступает гнетущая тишина. Заперев все эмоции за толстой стеною, Коннор рассматривает мистера Андерсона непроницаемым взглядом – по крайней мере Хэнк не может прочитать на его лице чего-то конкретного. Смущенный, Хэнк поджимает губы и в защитном жесте подтягивает к груди свои ноги. Впрочем, именно он и решается прервать неловко затянувшееся молчание: — Привет, — говорит. — Привет. Его тихое виноватое слово Коннор встречает своим, гораздо более спокойным и флегматичным. Оно не звучит ни холодно, ни с издевкой, но все равно оказывает на Хэнка осаждающее воздействие, как если бы он ляпнул сейчас какую-то глупость и вынужден был начинать оправдания. Коннор видит это в изгибах седых бровей, в складке, прорезавшей лоб глубокими вертикальными полосами, и в глазах, беспорядочно смотрящих то на побитое лицо, то в совершенно другую сторону. — Слушай, Кон... — Не надо. Коннор знает его слова наперед, Коннор читает каждое из них по губам и по пальцам, нервно сжимающим джинсовую ткань на коленях. Он знает все от первой и до последней буквы и знает так же, что не желает слышать ни одного оправдания, недостойного этого монументального человека. Хэнк не должен опускаться так низко – вот, что Коннор думает, – и потому прерывает его мягким, но повелительным голосом. Хэнк отступает вначале, опускает глаза подавленно и согласно, но затем сжимает кулаки, напрягается: — Нет, надо. — Хэнк... — Послушай, — он упирается взглядом в пол, не в силах обернуться и посмотреть на Коннора прямо. — Хватит с меня этих гребаных недомолвок. Я должен сказать. Мне жаль, ладно? Прости, что убежал, я сильно сглупил тогда. Я ведь не знал, что Джеффри окажется тем еще мудаком. Купился на красивую сказку... — Хэнк горестно усмехается. — Я ведь совсем не хотел этого, но был так зол и смущен твоими обвинениями, что просто не нашел сил выдавить из себя ничего вразумительного. Это случилось на каком-то гребаном автопилоте. Но я бы все равно не смог уйти далеко, я просто... испугался, понимаешь? Что ляпнул лишнего, что прикипел и не обратил внимания. Мне не стоило, я ведь старше, а чувствую себя таким малолетним придурком... — Коннор выслушивает его, не меняясь в лице. — Ну скажи уже что-нибудь. — А что я должен сказать? — Не знаю! — смущенный, Хэнк повышает голос. — Я ведь пойму, если ты меня ненавидишь... — Но я тебя не ненавижу, — перебивает Коннор столь просто. Непринужденный тон ввергает Хэнка в смятение. А чего он, собственно, ожидает? Крики и оры? С этим мальчишкой никогда не угадаешь. Внешне-то он спокоен, но что сокрыто в душе?.. Потом, правда, Коннор добавляет чуть тише: — К тому же, ведь это я тебя выгнал. Так боялся, что ты уйдешь, что решил этого не дожидаться. Хэнк осмеливается поднять на него глаза. — Да, но ты прости, я все равно не имел права... — Что в прошлом, то в прошлом, — обрывает он лаконично. — Сейчас это уже не имеет значения. Правда Коннор и сам едва ли способен себе поверить. Ему проще подавить любые эмоции, чем попытаться в них основательно разобраться. Испытывает ли он неприязнь? Да нет, вроде. Держит обиду? Ну, это возможно... Некое отвратительное ощущение определенно скребется у него в животе и наполняет слова своей ядовитой тяжестью. Впрочем, рядом с ним, только выше, сидит ощущение абсолютно противоположное и разливает вдоль конечностей большое тепло. От него трепещут кончики пальцев, и пульс подскакивает до поднебесья. Оно похоже на радость, какую испытываешь, когда исполняется одно из тайных желаний, но только сильнее в разы и значительнее. И это второе чувство, оно, по всей видимости, побеждает. Коннор позволяет себе не думать о своем пошатнувшемся доверии, о словах Фаулера и их с Хэнком неприятнейшем инциденте, потому что жизнь удивительно коротка, чтобы тратить ее на дурацкие сожаления. Коннор не желает оказаться заложником своих собственных мыслей и всю оставшуюся ему жизнь ночами напролет прокручивать в голове сценарий из разряда "а что если" – он просто сделает то, что впервые так назойливо подсказывает ему его сердце. Все иные переживания он запрет вне зоны своей досягаемости, потому что видеть Хэнка таким – смущенным и скомкано извиняющимся – зрелище просто невыносимое. Где тот сильный и уверенный в себе человек? Где саркастичный балагур и не желающий изливать свою душу мужчина? Коннору некомфортно чисто физически. Хочется встать, дотянуться до Андерсона сквозь решетку и вмазать ему хорошенько со словами: "Соберись уже, мать твою!" – чтобы больше никогда не видеть Хэнка таким жалким, потерянным и очень печальным. Но Коннор остается сидеть на месте и устало отворачивается в другую сторону. — Так, значит, ты сын Камски, да? Поэтому тебя здесь закрыли? — уточняет Хэнк осторожно. Видно, эта тема ему мало приятна. — Почему не сказал? — Ты не спрашивал, — Коннор пожимает плечами. Ему и самому не очень хочется разговаривать. — Это что-то меняет? — Нет. Конечно же, не меняет. Коннор только зябко ведет плечами. Сказал бы Хэнк так в первые дни их насыщенного знакомства?.. Теперь-то он судит с позиции человека, который уже знает о Конноре нечто большее, чем просто имя и красивую оболочку. А все потому, что фамилия Коннора – совершенно не та информация, которой необходимо делиться. Это марка, ярлык, навесив который рискуешь получить иное к себе отношение, а в случае с Хэнком такое для Коннора неприемлемо. Хэнк и без того задирал его за любовь к излишне белым вещичкам, а если бы узнал еще и об этом – Коннор боялся, в последствии они бы так и не смогли общаться на равных. Оттого Коннору важно прояснить Хэнку некоторые подробности. — Опуская биологическую часть этого выражения, у меня нет родителей. Элайджа мне не отец, хоть я и привык так называть его, — говорит он прямо. Приоткрывать Хэнку завесу своего прошлого несколько... необычно. — Он воспитывал меня, это правда, но своего родного отца я не знаю. Говорят, в день, когда я появился на свет, мою мать укусил зараженный. Господин Камски был немногим младше меня сейчас, когда ему пришлось взять надо мной опеку. — Оу, — восклицает Хэнк участливо, — паршиво такое слышать. А переживать, наверное, и того хуже. — Я не знаю, — Коннор растерянно зачесывает пятерней волосы. — Я ведь уже говорил, что совсем ничего не помню из раннего детства. — Ну, ты же жил потом без родни, это-то ты должен помнить. — Думаю, я бы не заметил принципиальной разницы, — Коннор приоткрывает губы, о чем-то задумавшись. — Я знаю о матери немного. Говорят, она бежала из Солт-Лейк-Сити, когда Цикады устроили там свою главную базу. До Детройта так и не добралась. Отец... то есть господин Камски... пообещал ей защитить меня. Он дорвался до власти и построил более надежные стены, чем были до этого. Конечно, в глазах общественности он прикрывался стремлением защитить многих, но на деле его главной целью всегда оставался я. Осознание настигает Хэнка со всей обескураживающей внезапностью – стены для Коннора становятся символом его заточения. Наверняка в пылу своего подросткового бунта Коннор не раз желал их разрушить, чтобы больше не видеть и не чувствовать на себе их неуловимого гнета, но в конечном итоге он всегда оставался прилежным. Только в последние годы с возрастом что-то в нем самом начало неуловимо меняться. Храбрость, твердость – или, быть может, отчаяние, – копились в нем на протяжении долгого времени и нашли выход только теперь, в момент, когда он самолично решил взять судьбу в свои руки. И знакомство с Хэнком, кажется, поставило окончательную точку в этой стремительной метаморфозе. Хэнк уточняет вкрадчивое: — Поэтому ты так рвешься наружу?.. — говорит, будто читая это на побитом лице и в глазах цвета темного оникса, сияющих нездоровым азартным блеском. Но Коннор ему не отвечает. — Зачем ты вернулся? — тихо роняет он вместо этого. Хэнк долго хранит молчание. — А до тебя до сих пор не дошло? — его голос тоже звучит почти что неслышно. — За тобой вернулся, балбесом. Когда ты велел мне уйти, на секунду я подумал, что так действительно будет проще. Эта мысль, она одержала надо мной верх, но... проще не стало, стало гораздо, гораздо хуже. И тогда я осознал кое-что. Мы столько раз были на волосок от смерти... за тобой глаз да глаз нужен. А когда я узнал, что Джеффри держит тебя в заложниках, я просто... не знаю... я даже подумать не успел толком, сразу помчался тебе на помощь. — Значит, у тебя есть план? — Я ж говорю, я не успел подумать... — Хэнк сконфуженно огрызается. — Хороший же из тебя спасатель, — уголок губ Коннора поднимается в легкой улыбке. Хэнк и сам понимает, каким глупым и опрометчивым становится его импульсивный поступок. Не следовало врываться в торговый центр вот так просто, без плана и подготовки, но переживание за сохранность Коннора потеснило все остальные неважные мысли. Теплые нотки его голоса, впрочем, немного Андерсона успокаивают, и Хэнк разрешает себе слабо ответить Коннору тем же. — Слушай, — он с беспокойством пробегается глазами по разбитому носу, рассеченным губам и опухшей щеке, — это здесь тебя так?.. — Коннор оборачивается, чтобы проследить за перепуганным взглядом мистера Андерсона. Хэнк добавляет: — Сильно болит? — Терпимо, — Коннор морщится и подносит кончики пальцев к саднящему носу. Останется небольшая горбинка, но не то чтобы Коннору есть какое-то до этого дело. — Черт, — Хэнк снова вздыхает, устало растирая переносицу пальцами. — Прости, это все из-за... — Хватит, — Коннор обрывает его с большей твердостью. — Прекращай извиняться. Давай сосредоточимся на том, как нам выбраться. — Верно. Про... — Хэнк осекается, — то есть, да. Да, ты прав, пожалуй. Что-то я совсем с тобой тут расклеился, — Хэнк утирает правый глаз кулаком. Коннор улыбается. Так-то лучше. — Ты так уверенно все предлагаешь. У меня-то плана нет. Значит, у тебя есть кое-что на примете? Коннор кивает. — Есть. Правда, это не четкий план – наблюдение. Каждый день, начиная с полудня, через два часа в коридоре происходит смена караула. Судя по шагам и интервалу между ними, оба охранника затрачивают на путь туда и обратно около десяти минут. Включая погрешность в скорости каждого отдельного человека и безопасное расстояние от дверей до лестницы, у нас есть около шести минут чистого времени, чтобы сбежать из комнаты незамеченными и захватить с собой все, что нам потребуется. — А ты, смотрю, подготовился, — усмехается Андерсон. Вновь слышать его "механические" и прагматичные вычисления становится даже приятно. Хэнк ловит себя на мысли, что успевает по ним соскучиться. — Когда сидишь за решеткой без дела, приходится развлекать себя как получится, — Коннор пожимает плечами. — Медлить нельзя. Наверняка ближе к вечеру придет человек, который забирает меня на допросы, так что нам нужно успеть уйти до этого момента. С еще одним сломанным ребром передвигаться в моей компании станет проблематичнее. — С еще одним? Господи, Коннор... — Я в порядке, Хэнк. Не волнуйся. — Ладно, эм, но как ты планируешь уйти? Решетки-то закрыты, а ключа у нас нет. — Не совсем, — самодовольно подмечает малой. Хэнк выгибает бровь. Коннор поясняет: — Сегодня утром ко мне в камеру заглянул один человек. Видно, его ослепила жалость, поэтому он привел с собой медсестричку. Пока она осматривала мои раны, я незаметно вытащил из ее волос одну шпильку, — Коннор лезет в карман и с довольным видом достает оттуда заранее погнутую им заколку. Хэнк усмехается. — А ты, смотрю, времени зря не терял. Отчего ж не сбежал тогда? — Выжидал подходящего момента. Через несколько минут начнется вторая вахта. Если твое появление, конечно, не сбило уже устоявшуюся систему. — Надеюсь, что нет, — бурчит Хэнк. — А то я устал постоянно все тебе херить. Коннор тяжело вздыхает и снисходительно к нему придвигается, так, что теперь друг от друга их отделяет только стена из двух металлических решеток. — Хэнк, ты ведь и сам прекрасно знаешь, что это не так. Прекрати нести чушь, пожалуйста, — потом, подумав, добавляет чуть тише: — Полагаю, я был зол на тебя все это время, но... теперь я рад, что ты все же вернулся. — Ага, — Хэнк выдавливает из себя улыбку, — я тоже. Он просовывает ладонь сквозь железные прутья и, сжав пальцы в нетвердый кулак, отставляет вперед разогнутый мизинчик: — Ну что, мир? Коннор слабо усмехается. — Это так глупо, — но все равно протягивает ему руку. Возможно, именно в глупостях Коннор и нуждается сейчас больше обычного. Общение с Хэнком и вправду сильно на него влияет. Пожалуй, парень не против. — Мир. Давай уже выбираться отсюда. Перебравшись к замочной скважине, Коннор начинает работу. В виду того, что взлом простеньких механизмов не входит в перечень его повседневных занятий – нужды-то ведь нет совершенно, – на открытие первой двери уходит несколько минут и три сложных попытки. На четвертую замок поддается, и Коннор, довольный тем, что смог рассчитать необходимое давление на все его компоненты, спешит отворить идентичную дверь и для мистера Андерсона. В коридоре к тому моменту как раз начинает появляться какое-то шевеление. Хэнк беспокойно следит за сосредоточенными действиями спасителя. Быстрее, Коннор, быстрее! А то кто-то, похоже, уже хочет открыть не ту дверь... — Черт! — шипит Хэнк напряженно. Коннор сразу же оборачивается. С намерением разузнать побольше о странном шуме, в комнату вваливается Гэвин Рид. Завидев пленника вне решетки, он на мгновение останавливается. — Что за?.. — прежде, чем он успевает подумать, его руки тянутся к пистолету. В стремительном прыжке Коннор набрасывается на мужчину и тараном отталкивает его к стене. От неожиданности Рид роняет на пол оружие. Опомниться не успевает: Коннор отпинывает пистолет в сторону и заносит кулак для удара. Первый Гэвин пропускает, но второй стремительно перехватывает. Роли в одночасье меняются: теперь уже Рид желает впечатать Коннора в стену, но тот выставляет ладони и юрко от нее отталкивается. Рид совершает выпад, но Коннор снова отскакивает, оказывается у него за спиной и обхватывает шею предплечьем. Припав к решетке вплотную, Хэнк напряженно следит за этой картиной. Бездействие бесит его. Он дергает дверь, толкает, но она, зараза, не открывается. Ну же, Коннор, ты только держись! Рука Коннора сжимает Гэвину шею. Рид цепляется за нее, пытается отогнуть, но потом бросает эти попытки и всем своим весом вдавливает противника в стену. Удар приходится прямо на изнывающий бок – Коннора скручивает от резкой боли в ребре. Он ослабляет хватку, но, чтобы не терять преимущества, ставит Риду подножку. Вместе они падают на пол, где и продолжают соперничать. Первым изворачивается Рид и прижимает противника к бетонной плите. Они сцепляются в яростной схватке, пока взгляд Коннора не скользит к пистолету. Хорошо, надо лишь до него дотянуться... К несчастью, Рид замечает пистолет тоже. Он делает попытку рвануться, но Коннор крепко хватает его за ноги. Так не пойдет! Коннор должен оказаться быстрее! Он отпинывает противника в сторону и почти дотягивается до оружия, но Гэвин подло наваливается ему на грудную клетку. — Собрался куда-то, ушлепок?! Коннор не обращает внимания. Воспользовавшись его безразличием, Рид надавливает и на шею. Коннор не останавливается. Власть, обретенная над этим мальчишкой, опьяняет Гэвина, и в тщеславии своем он забывает о пистолете. Довольный, он просто наблюдает за тем, как сознание медленно покидает избитое тело. Но дрожащие пальцы в последний момент дотягиваются до огнестрела, и собравший последние силы Коннор разбивает Риду голову рукоятью. Гэвин падает на пол без чувств, слишком невменяемый для того, чтобы тут же подняться. Хрипя и откашливаясь, Коннор переворачивается на колени. — Коннор! — Я в порядке... — он делает вдох, но только вздрагивает от укола в области ребер, — в порядке. Коннор подползает к закрытой клетке. Цепляясь за решетку, он кое-как поднимается на ноги. Хэнк, как может, обеспокоенно поддерживает его за плечи. Своим появлением Рид совсем сбивает его работу – приходится начинать вскрывать замок заново. Через пару мгновений дверь щелкает и открывается. Хэнк выбегает наружу и бережно подхватывает Коннора за плечи. Огрубевшие пальцы невесомо проходятся по открытой шее и рассеченной щеке. О, бедный мальчик, что же они с тобой сделали... — Черт, — Хэнк переводит взгляд Коннору за спину. — Берегись! Он с силой толкает Коннора в сторону. Пацан едва не теряет шаткого равновесия. Твердой рукой Хэнк перехватывает поднявшегося на ноги Рида и несколько раз без жалости впечатывает его головой в решетку, пока на покрасневшем лбу не остается маленькое кровавое пятнышко. Тогда Андерсон собирает ладонь в кулак и от души заезжает Риду по животу. Мужчину перекашивает. Хэнк раскрывает металлическую клетку и, напнув Гэвину хорошенько, толкает бесчувственное тело Рида за решетку. Напоследок он смеряет его свирепым, угрожающим взглядом и посылает вдогонку смачный плевок, полный презрения. Коннор сгибается, неосознанно прижимая руки к груди. Больно. Заметив это, Хэнк спешно подбегает к Коннору и аккуратно помогает ему выпрямиться. — Коннор, эй! Эй. Давай, приятель, — широкая ладонь успокаивающе поглаживает его по спине, — давай. Вот так. Идти-то как, сможешь? — Хэнк обеспокоенно тянет вторую руку к его груди. Но не касается – боится, что навредит случайно. — Смогу, — делая слабый вдох, отвечает Коннор. — Просто... не буду совершать резких движений. К этой теме они больше не возвращаются, но каждый понимает прекрасно, что в их ситуации резкие движения так или иначе окажутся неизбежны. Однако спорить времени нет. Думать о последствиях предстоит позже, а пока необходимо мобилизовать все свои силы для решения самой главной проблемы. Коннор вручает Хэнку отбитый в пылу упорной борьбы пистолет. — Держи. От тебя, как стрелка, сейчас больше пользы. — Ага, похоже, — Хэнк принимает оружие в руки. — И что дальше? Эта драчка явно в твои планы не входила. — Не входила, — Коннор наконец-то берет себя в руки. — С другой стороны, сейчас он, — карий взгляд скользит по обездвиженной фигуре парня в кожанке, — без сознания, а у нас появился шанс обороняться, — взгляд Коннора возвращается к пистолету. — А толку-то? — Хэнк обреченно опускает руки. — Здесь едва ли хватит пуль, чтобы выбраться с подвального этажа, если нас обнаружат. — Тогда сделаем так, чтобы нас не обнаружили, — Коннор сжимает губы. — Ты же помнишь, здесь тренировочный корт и несколько оружейных складов. Наверняка большая часть людей даже не носит с собой оружия. Значит, им потребуется время, чтобы вооружиться. — Ладно, но что насчет остального? Что делать, когда нас заметят? — Есть вероятность, что мы не привлечем много внимания. — Уверен? Меня тут, похоже, уже каждый знает. — Однако не каждый знает, что ты теперь за решеткой, — оптимистично подмечает побитый умник. — Людей, что могли бы запомнить меня в лицо, тоже единицы. Возможно, если сохраним самообладание, сможем пройти, не привлекая к себе внимания. Я уверен, у нас все получится. Хэнк давит усмешку, одновременно довольный и озадаченный чужой уверенностью. — Мы даже не знаем, куда идти. А торговый центр большой, знаешь ли. Джеффри не зря в этом лабиринте устроился. К тому же этот участок суши со всех сторон окружен водой. Я больше суток потратил на то, чтобы просто добраться сюда без чьей-либо помощи. — Что ж, капитан Фаулер выбрал не того врага, — парирует Коннор с тем же самодовольством: — не стоило проводить мне экскурсию от торгового центра до самого причала, если он собирался держать меня здесь в заложниках. Фотографическая память. Точно. — Коннор, я тебя расцелую. — Повременим с этим, — он подходит к двери. — Сейчас важно добраться до пристани. — Верно. Прости. Коннор касается ручки, но вдруг замирает, даже не повернув ее. — Но прежде чем мы пойдем, — он снова оборачивается к Хэнку, — я должен вернуть себе мою шкатулку. Сам понимаешь. Хэнк не понимает. Но все же кивает ему недовольно – проще согласиться, ведь Коннор все равно сделает все по-своему. — Знаешь, где ее прячут? — Догадываюсь. — Тогда топай быстрее. Коннор кивает. Вместе они выходят в коридор. Хэнк держится у парня под боком, готовый в любую секунду нажать на спусковой крючок, если потребуется. Он больше не проебет его, да, больше никогда в своей гребаной жизни. Он даже не знает, повинны ли в том обстоятельства, в которых они против воли оказываются, или это просто особая черта мальчугана, но Хэнк остается удивительно растроган тем фактом, что Коннор столь быстро его прощает. Каких богов нужно благодарить за это? Хэнк обратится ко всем имеющимся. Во время своего стремительного возвращения, он ведь почти не думает о том, что скажет Коннору при следующей их встрече. Он просто безумно жаждет его найти, увидеть еще раз и убедиться, что живой он, целехонький, и с ним все в порядке. Не зная, какой реакции ожидать, он проецирует на Коннора свою собственную, но сталкивается с чем-то совершенно ему противоположным. Он не знает, хорошо или плохо нужно воспринимать его стоическое спокойствие и как вообще реагировать на очевидное игнорирование проблемы, но Коннор прав: сейчас нужно сосредоточить внимание на иной вещи. На самом деле, когда Коннор бегло признает перед ним факт собственных эмоций, Хэнку становится немного полегче. Его прощение – или все же отсрочка? – становится... ощутимее, что ли, прибавляет в весе, и простота, с которой оно оказывается даровано, так же просто позволяет Хэнку откинуть переживания по этому поводу. Пожалуй, Хэнк чувствует себя немного счастливее уже от того, что Коннор теперь находится рядом. И даже если передряга окажется неподъемной, он больше никому не позволит отнять своего счастья. Коннор ведет его по коридору с кучей однотипных комнат: в каждой из них стоит стул посередине и пара комодов у стенки. Коннор сворачивает к самой дальней и обособленной, единственной комнате без стеклянных вставок, и, отойдя в сторону, жестами просит Хэнка выбить для него дверь. Ох, шуму-то будет – читается в голубых глазах мистера Андерсона, но он все же выполняет его поручение. Коннор осторожно забегает внутрь и раздвигает ящики стола в поисках драгоценной коробочки. На удивление Хэнка она действительно оказывается там, все такая же красивая и неприступная. Бесполезный кусок дерьма, ящик Пандоры, из-за которого на голову Коннора выпадают эти несчастья. Хэнк мог бы разбить ее к херам собачьим. Только Коннор бережно завертывает сундучок в нижний край футболки и придерживает его рукой, стараясь скрыть от посторонних глаз так, как может. — Теперь пошли, — командует он Хэнку. — И лучше не свети стволом, пока не прижучат. Небрежная фраза, которая с большей вероятностью могла бы сорваться с уст Хэнка, нежели извечно педантичного Коннора, Андерсона забавляет. Он даже готов простить парню приказной тон и очевидную бредовость идеи – настолько велико оказывается его удивление. Он и не успевает сообразить, как быстро попадает под властное влияние Коннора, и точно послушный пес убирает пистолет в широкий передний карман своих разодранных джинсов. Так они и поступают: поднимаются наверх тихо и осторожно, не бегут даже, а просто шагают. Хэнк напоминает себе – сделай лицо попроще! – потому что Коннор, больной и побитый, выглядит гораздо презентабельнее и органичнее его, целого и здорового. Даже с расквашенной скулой и разбитыми в кровь губами он несет себя так, словно бы все у него под контролем, и его природному обаянию и непринужденности напряженный Хэнк может только с горестью позавидовать. — Заломи мне руки, — вдруг шепчет Коннор, когда они добираются до первого многолюдного места. — Ты точно головой не ударился? — шипит ему в ответ Хэнк, наклоняясь чуть ближе. — Так мы вызовем меньше подозрений. Поверь мне, побитые пленники для них не в новинку. Хэнк сглатывает, понимая, что не желает слышать никаких разъяснений. — Не нравится мне это, — бурчит он, собирая запястья Коннора у него за спиною, и осматривает этаж в поисках того, кто мог бы их обнаружить. — Пожестче, Хэнк, будь со мной жестче. Хэнк голову готов отдать на отсечение – парнишка знает, как двусмысленно звучит эта фраза. Он давится воздухом и несильно тыкает Коннора в бок – посерьезнее будь, в самом деле, – но все же прикладывает усилие, да так, что Коннор перед ним неуловимо вздрагивает. Так они проходят мимо первой группы людей, совершенно не обратившей на них внимания, но даже так, что у Хэнка, что у Коннора, от напряжения все внутри разом сжимается. Им удается пройти почти весь зал, когда со стороны эскалатора показывается изувеченная голова Гэвина Рида. Нетвердо стоя на ногах, он выбегает на этаж, кричит что-то вроде: "Беглые ублюдки! Схватите!" – и Хэнк, пошедший на поводу у своих сдающих нервишек, подталкивает Коннора вперед, недвусмысленно намекая на то, что сейчас их уроют, если они не унесут ноги как можно скорее. Люди перед ними в недоумении расступаются, когда Хэнк и Коннор расталкивают их соседей. С другой стороны зала начинает доноситься стрельба. Джеффри сидит в медпункте на втором этаже, приложив холод к ушибленному месту, когда слышит какую-то возню и суматоху в своем коридоре. Шум выстрела не на шутку его раззадоривает. Обозленный на такое безответственное отношение к оружию, он рывком поднимается с места и минует комнату семимильными шагами. Однако когда он выходит в коридор и опирается на перила, он с удивлением замечает двух беглецов, бесцеремонно заворачивающих за угол. Черт возьми, невозможно! — Чего рты разинули? — кричит он своим людям, застывшим на месте в таком же немом удивлении. — Живо догнать их, дармоеды! Все как один срываются с места: первые пускаются сразу в погоню, другие же убегают на поиски своей амуниции. И сам Джеффри, матерясь на каждом шагу, стремительно спускается вниз и подзывает к себе нескольких человек для дальнейшего приказания. Хэнк, твою налево! Ты окружен водой, как паучонок в аквариуме, и выход из этой ловушки есть только в одном единственном месте. Неужели ты думаешь обхитрить ее чертового создателя? — Перекройте все здание, — командует Фаулер решительно. — Отправьте отряд людей к пристани. Предупредите остальных, что скоро к ним нагрянут наши добрые посетители. Пусть их поймают живыми. Беглецы проникают в помещение склада. После экскурсии Коннор помнит, что с другой его стороны имеется черный выход на улицу. Но прежде, чем продолжить движение, ему требуется привести дыхание в норму – в боку колет адски, и легкие в груди словно не помещаются. Хэнк подпирает двери стремянкой, чтобы немного обезопасить их незапланированную стоянку, и помогает Коннору присесть на один из закрытых ящиков. Взгляд голубых глаз падает на небрежно брошенную позади ящика сумку. Это ж его рюкзак! Довольный хотя бы этим, он нацепляет сумку на плечи и проверяет: на месте и топор, и револьвер, но вот ружье и лук почему-то отсутствуют. Да и хрен с ними. Коннор не успевает и отдышаться – офицеры начинают ломиться в закрытые двери. Хэнк помогает приятелю встать, забирает у него шкатулку и укладывает в рюкзак, а сам, оставаясь между ним и опасностью неизменно, пятится следом и выставляет пистолет в преддверии обороны. Не оглядываясь, Коннор в быстром темпе хромает по складским помещениям. Хэнк поспевает за ним и чем придется блокирует узкие проходы и двери: то стоящий рядом стеллаж опрокинет, то поставленные друг на друга коробки. Коннор медлителен и запыхается с отчаянной силой – Хэнку приходится то и дело подталкивать его в спину. Но когда пацан минует лабиринт склада и выбегает на свет, Хэнк рывком притягивает его к себе – землю у их ног прошибает серия приветственных оглушительных выстрелов. Засада, как ожидаемо! Хэнк высовывается из укрытия и стреляет почти наугад – никого из нападающих не видно. Хорошо эти засранцы готовятся. — Хэнк, лодки! — Коннор поворачивается в сторону озера. По его чуть согнутым ногам и горящему взгляду нетрудно определить, что Коннор собирается делать дальше. Хэнк перехватывает его за плечо. — Нельзя, — он старается выцепить взглядом стрелков, — сейчас там слишком опасно. — Будем стоять на месте и тоже ничего не добьемся! Словно в подтверждение его слов, кто-то начинает ломиться с другой стороны двери. От души выматерившись, Хэнк переводит пистолет в ту сторону. Взгляд Коннора судорожно блуждает по округе, пока не натыкается на большую тренировочную площадку. Тотчас в его голове вспыхивает иная идея. Он отцепляет от рюкзака Хэнка топор, кричит в оправдание что-то про уравновешивание силы и бесстрашно пускается к забору из металлической сетки. У Хэнка в голове ни одной маломальски цензурной мысли. Он выбегает из укрытия и даже умудряется подстрелить одного человека, прежде чем Коннор четким ударом топора сбивает с двери железный замок и разрубает звенья сдерживающей цепи. Он забегает внутрь, скрываясь за каменным блоком – специально установленным там препятствием, – и начинает медленно продвигаться к самодельному гаражу. Отстреляв половину патронов, Хэнк скрывается за той же преградой. Коннор добирается до гаража и выламывает топором двери. Очередная пуля прошибает деревяшку в паре дюймов от его лица, но Коннор словно бы этого не замечает. На оружейном складе он находит и кидает Хэнку коробку с патронами, а затем подбирает пистолет и себе тоже. Вот это уже по-взрослому! Хэнк перезаряжает оружие и обезвреживает еще троих офицеров, прежде чем решает, что на открытой местности становится безопаснее. Коннор поддерживает его огнем, но, в отличие от Хэнка, зачастую безобидного, всегда стреляет со смертельным исходом. Из торгового центра начинает медленно подтягиваться подкрепление. Хэнк понимает – если они продолжат сидеть здесь, на одном месте, очень скоро они разделят участь подстреленных. Коннор понимает это с той же отчетливостью. Он приказывает Хэнку начать отступление к лодке и выводит из строя очередного противника. Вместе они выбегают на пристань. В дверях торгового центра показывается Джеффри. Оббегая его напряженную фигуру, мимо капитана Фаулера проносятся люди с РПГ и двустволками. Одна из пуль царапает Коннору плечо. Он пошатывается, припадая руками к катерному борту. Хэнк оборачивается и, прикрывая его выстрелами, помогает перебраться на судно. Сам он, полный тревожного возбуждения, перебирается следом и пытается завести мотор. — Быстрее! — подгоняет его Коннор, сжимая ладонью кровоточащую рану. Короткий рукав его грязновато-белой футболки уже пропитывается алыми пятнами. — А ты сам, блять, попробуй! Очередная пуля разбивается совсем рядом с рулем. Хэнк пригибается. Тогда Коннор перезаряжает пистолет и начинает прикрывать их стрельбой, пока его взгляд не зацепляется за гигантский гранатомет. — Вот же ж... Попаданием в колено, Коннор сбивает гранатометчику прицел. Снаряд вылетает по кривой траектории и, поднимая сноп брызг в воздух, подрывает соседние катеры. Пристань заливает огнем. Хэнк матерится. Ударная волна и осколки от взрыва накрывают его острым дождем. Коннор вжимается в фальшборт, и те же последствия по большей части его минуют. — Ты совсем охерел? Ты же убьешь их! — орет Фаулер своему человеку. Хэнк наконец-то заводит мотор. Маленькая лодка дергается и срывается с места. Она уже уплывает на приличное расстояние, когда второй гранатометчик готовится выстрелить по мишени. Заметив это, Джеффри спешит остановить его. Но палец мужчины уже срывается со спускового крючка. Снаряд вылетает вперед, однако, сбитый толчком капитана, с горохом разбивается о каркас ближайшего небоскреба. Ракета повреждает несущую конструкцию, и здание начинает медленно, но опасно крениться в сторону. За своей спиной Хэнк слышит оглушительный взрыв и подозрительный рокот, но он слишком занят, чтобы обернуться и увидеть его источник. Он инстинктивно вжимает голову в плечи, готовясь получить очередной ушат брызг или чего похуже, но ничего травмоопасного с ним не происходит. Зато странный скрежет и гул, доносящийся откуда-то сзади, только усиливается. — Что там? Что происходит? — громко спрашивает он у притихшего Коннора. Самому Хэнку нельзя отвлекаться от управления. — Коннор? В немом ужасе Коннор завороженно обхватывает леерный трос. Округлившимися от шока глазами взирает он на то, как подбитый ракетой небоскреб начинает складываться, точно огромный карточный домик. Коннор отталкивается от фальшборта и, не смея отвести взгляд от величественного в своем кошмаре зрелища, крепко цепляется мистеру Андерсону за рубашку. — Гони, гони, гони! — растрясает он Хэнка. Хэнк под его напором все же оборачивается. — Да что происхо... — он замирает. — Матерь божья... В последнее мгновение мужчина успевает заметить, как верхушка высотного здания скрывается в поднявшемся с низов облаке пыли. За какие-то жалкие шесть секунд здание полностью погружается под воду. До сегодняшнего дня Хэнк видит такое лишь однажды, да и то только по телевизору – в тот страшный сентябрьский день, унесший жизни тысяч человек и разрушивший две высокие симметричные башни. Даже тогда это зрелище поражает его до глубины души, ну а наблюдение чего-то подобного своими глазами напрочь лишает его дара речи. Густой и плотный туман стелется над потревоженной водной поверхностью и начинает неотвратимое приближение в сторону маленькой лодки. В ту же секунду из пепельно-серой завесы вырастает большая волна. Расталкиваемый Коннором, Хэнк выходит из транса и разгоняет катер до максимума, но даже это не спасает его от волны-убийцы, поднявшейся после погружения небоскреба под воду. Нагоняя лодку, маленькое цунами относит ее далеко вперед и поднимает так, что судно вот-вот грозится перевернуться. Сила притяжения подталкивает двух человек к самому носу, и прежде, чем передний край катера успевает полностью погрузиться под воду, Хэнк крепко прижимает к себе заледенелого от ужаса Коннора. — Держись! Хэнк едва успевает вдохнуть. Катер переворачивается, и их обоих затягивает в глубокое озеро. Вода становится вязкой, как деготь. Силы воронки и подгоняемого волной течения едва не разделяют беглецов друг от друга, но Хэнк цепляется за Коннора так, словно выпустить его из рук равноценно молниеносной погибели. Нет уж, больше он его никогда не отпустит! А вот для Коннора выпустить Хэнка из рук означает погибель в прямом смысле. Впрочем, даже если бы он и мог плавать, в его нынешнем положении ему бы вряд ли хватило сил побороть стихию самостоятельно. Он зажмуривает глаза, не различая ничего, кроме давления воды и твердой хватки чужих ладоней, и старается всецело на них сосредоточиться. Глубина болезненно сжимает Коннору ребра, а сама грудь сгорает от недостатка в ней кислорода. Господи, ну когда же все это закончится?.. Как тряпичную куклу его грубо мотает из стороны в сторону, пока новая более сильная волна не переворачивает лодку еще раз. Образовавшаяся воронка выплевывает беглецов на поверхность. Хэнк всплывает, шумно вобрав в легкие воздух. Одной рукой он цепляется за промокший борт катера, а другой вытягивает на поверхность и Коннора. Пацан закашливается, и вслепую нащупывает оторвавшийся леерный трос. Только тогда он позволяет себе разжать окоченевшие пальцы, мертвой хваткой вцепившиеся в плечо мистера Андерсона, и утереть лицо мокрой ладонью. Когда Коннор открывает глаза, он обнаруживает, что огромная волна относит лодку далеко-далеко от торгового центра и какого-либо берега в принципе, а облако грязи и пыли оседает на озере грязной мутью. Андерсон подталкивает Коннора наверх и, как может, помогает взобраться на борт. Когда он обретает уверенность, что дальше Коннор справится самостоятельно, Хэнк тяжело подтягивается следом. Пораженный небывалой усталостью, он с трудом выбирается на устойчивую поверхность и явственно ощущает, что руки его становятся почти что тряпичными. Изнеможение наваливается на него, как лавина, и Хэнк в полной мере осознает, что вот уже больше суток он бодрствует на ногах без какой-либо передышки. Но все же Хэнк находит в себе энергию для еще одного, последнего телодвижения и, подхватив никак не забравшегося парня под руки, прижимает его к себе. Вместе мужчины падают на пол, в объятья друг друга, слишком усталые для того, чтобы лишний раз пошевелиться. На пристань медленно оседает пыль. Вместе с оставшимися офицерами Джеффри осторожно выглядывает из укрытия. Несмотря на то, что сам небоскреб находился достаточно далеко от пристани, взвесь и обломки от его падения долетели даже до торгового центра. Сквозь непривычную глазу щель между домами, где лишь столб пыли еще хранит очертания разрушенного исполина, капитан Фаулер замечает неподвижную черную точку. — Прикажете стрелять, капитан? — спрашивает откашлявшийся гранатометчик. Каменная пыль оседает на его плечах и волосах, ветром взъерошенных. Джеффри не отводит от лодки внимательный взгляд. Хэнк, зараза, почему ты всегда заставляешь его выгораживать твою жопу?.. — Нет. Пусть уходят, — Джеффри задумчиво сплетает руки в замок. Предвосхищая любые расспросы, он добавляет: — Сейчас важнее узнать, много ли ущерба нанес небоскреб. А с тобой об этом я поговорю отдельно. Неуверенно кивнув, подчиненный уходит. Джеффри остается стоять на месте, восхищенный и раздосадованный действиями приятеля одновременно. Хэнк упирается спиной в промокшую лавочку и устало кладет на нее тяжелую голову. Его руки крепко прижимают Коннора к себе и осторожно поглаживают израненные плечи. Хэнк обещает себе: когда они выберутся обратно на берег, хрен они пойдут куда-то дальше, пока парень полностью не восстановит силы. Пусть противится, упирается сколько хочет, но Хэнк будет тверд в этом вопросе. Надо подлатать Коннора хорошенько. Коннор безвольно лежит у него на груди и все пытается отдышаться. Неужели они выбрались, просто глазам не верится... — Надо бежать... — напоминает он слабо, но из объятий не вырывается. — Не, — выдыхает Хэнк с шумом и переводит взгляд в сторону торгового центра, — походу они отстали. Верно... Вдруг Коннора пробивает на смех. Он содрогается, мелко похрипывая, и прячет лицо в складках чужой одежды. Хэнк озадаченно запускает ладонь в его мокрые волосы, не совсем понимая, как реагировать на эту истерику. — Коннор, ты... ты чего? — Хэнк успокаивающе поглаживает его затылок. — Мне стоит о чем-то волноваться? Ну, то есть, — он фигурно обводит рукой озеро, — кроме всего этого. Но Коннор все продолжает смеяться, чисто, искренне и совсем не нервозно – что, признаться, озадачивает Хэнка лишь больше. Будто бы только теперь, оказавшись там, где ему не смогут причинить вред, он позволяет себе начать что-то чувствовать. Хэнк не прекращает поглаживать его. Просто на всякий случай. — Нет, все хорошо, я просто понял только сейчас... — он поднимает голову, немного успокоившись, и заглядывает в светлые лазурные глаза, наполненные усталостью, нежностью и беспокойством. — Сегодня на день рождения я пожелал, чтобы ты вернулся. А ты и вправду вернулся. И спас нас. Вот так просто. Какая же это глупость... Он снова смеется, смущенно утыкаясь в Хэнка лбом. Хэнк чувствует, как напрягаются у того лицевые мышцы. — О... ну, э... — Андерсон неловко скользит ладонью с затылка Коннора к его спине. — Объективно говоря, это ты нас спас, так что... — Коннор поднимает на него красноречивый взгляд, и Хэнк считает нужным тут же заткнуться. — Эм... с днем рождения! Хэнк улыбается и переводит тему, невинно поднимая брови. Какой же он придурок, господи боже. Коннор больно щипает его за бок. — Ау! Это еще за что? — ладони, поглаживающие Коннора, в возмущении останавливаются. — За то, что бросил! — Справедливо, — Хэнк поджимает губы. Справедливости ради, Хэнк считает, что заслуживает гораздо большего наказания, чем простой ребяческий щипок под самые ребра. Больно, конечно, но это лишь капля в море в сравнении с тем, что творят с Коннором за время его отсутствия. Он должен был быть с ним, рядом, обязан был защитить его... Но теперь уже поздно лить слезы. Возможно, это тот самый момент, конец его простительной отсрочки. Вот сейчас Коннор, почувствовав себя в безопасности, взорвется и выплеснет на Хэнка эмоций, вот сейчас он выскажет ему все, что накипает в его душе за последнее время, и Хэнк примет это, с чистой душою выслушает!.. Но Коннор лишь сплетает руки за его широкой спиной, обвивает низ ногами, как если бы Хэнк был большой мягкой подушкой, и осторожно прижимается разбитой щекой к самому сердцу. — Больше никогда так не делай. У Андерсона вмиг прерывает дыхание. Коннор, ну почему ты такой трогательный, такой простодушный, такой... Хэнк отвечает вкрадчивым полушепотом, неуловимо касаясь его макушки влажными губами: — Никогда больше. Вместе до конца, приятель. Уж это я тебе обещаю.