Полгода полярной ночи

Пустыня темно-серого пепелища рассыпается вперед на добрую дюжину километров. С затаенным волнением Коннор ступает на истлевшие угольки некогда гигантского леса, сохранившего после себя лишь горстку обугленных коряг да буреломы чернеющих веток. Воздух пахнет горелым, а по округе разносится потревоженный подошвами пепел. Безжизненная равнина представляет собой зрелище удручающее – на мили вокруг не видно ни птиц, ни диких животных – тлен и мрак кажутся полноправными хозяевами этого места. Лишь иногда, точно цветы из ночных кошмаров, из земли выставляются сожженные, изувеченные кордицепсом конечности – зрелище, что, на вкус Хэнка Андерсона, кочует в жизнь из небезызвестных полнометражек мистера Бертона. Коннор присаживается перед одной из таких конечностей на корточки и с интересом тянется к скрюченной в агонии руке уже не представляющего никому угрозы зараженного. — Фу, Коннор, ну ебаный боже, — лицо Хэнка как обычно корежит в недовольную рожицу. — Зачем ты их только трогаешь?.. — Анализирую. Иссохший палец, которого юный анализатор едва успевает коснуться, отваливается от покрытой копотью кисти и приземляется в маленькую черную горсточку. Хэнк ожидаемо и очень многозначительно выгибает серебристые брови. — Процесс, вижу, идет полным ходом. Язвительному, саркастичному образу не хватает только рук, сплетенных между собой на груди, но и этот игривый, расслабленный перенос веса с двух ног на одну ведущую прибавляет всему виду мистера Андерсона двадцать пять очков к общей сучности. Или тридцать, если вместо рук на груди представить ладони чуть ниже талии. — Что-то вроде, — Коннор раздосадованно выпрямляется в, как Хэнк ее называет, излюбленную позу оловянного солдата и брезгливо смахивает остатки праха с кожи и курточки. — Ты главное пальцы в рот потом не засовывай, — Хэнк то ли прыскает, то ли плюется от вселенского возмущения, — говорят, приправочка не из приятных. Но, знаешь, я только одного понять не могу: нахрена ты такой любознательный уродился? — Не вижу в этом чего-то ужасного. — Возможно, та хероборина тоже не видела, — Хэнк кивает на облупленный труп зараженного. — Но, посмотри, куда это ее привело? — Невзирая на твое очевидное балагурство, — и пацан, серьезный такой, до смешного, делает на этом особый акцент, — как раз твой вопрос меня и тревожит. Огонь ведь для всех представляет угрозу, так почему же оно не бежало?.. — А ты, что же, эту херь жалеть собираешься? — выплевывает Андерсон, и в отчего-то колючем голосе его читается нескрываемое осуждение. Внезапный презрительный тон вырывает Коннора из спонтанного потока сознания, и он, озадаченный и сконфуженный, удивленно склоняет на бок лохматую голову. — Нет... — Ну вот и не забивай свою башку тупыми вопросами, — тонкие брови хмурятся, а выступающие скулы розовеют от приливающей крови, — эти твари недостойны ничего, и если уж огонь их сам убивает, то пусть всех нахер сожжет, мне вообще на это по барабану. Что провоцирует в Хэнке внезапную вспышку агрессии? Прежде, чем Коннор успевает придти в себя окончательно, гневными шагами мистер Андерсон удаляется от него куда-то на северо-запад. Прогнав морок рассеянности, Коннор припускает за проводником трусцой и едва не спотыкается о кучу ветвей, рыхлых и порядком истлевших, но быстро восстанавливает равновесие и только приобретает себе дополнительное ускорение. Остаток выжженной пустоши они проходят в неловком молчании: Хэнк, потому что вспыльчивостью своей ставит обоих в неудобное положение, а Коннор, потому что не может решить, дать ли приятелю пространство и время для обдумывания собственных переживаний или пойти напролом и побыть навязчивым прилипалой. В итоге, конечно, сам собой воплощается в жизнь вариант первый, но такая разительная перемена все равно не дает Коннору полностью успокоиться. Разве ж он говорит что-то непристойное или неправильное? Раскладывая фразу на составляющие, он не может уловить никакого травмирующего подтекста. Прямого, по крайней мере. А если идти окольными путями... ну, тут предположение только одно – не конкретное слово, не тон и не выражение лица, сам вопрос кажется Хэнку чуждым в моральном, мысленном или даже идеологическом планах. В неприемлемом интересе Коннора на поверхность всплывает что-то, что, Хэнк, вероятно, надумывает себе сам, обожженный опытом негативного общения с грибной падалью – что-то, отдаленными нотками напоминающее Хэнку сочувствие. Возможно, он думает, что Коннор интересуется темой из жалости к сгоревшим ублюдкам? Но ведь нет, его любопытство продиктовано чисто практическим интересом! Разве ж не занимательная это задачка? Кордицепс, как известно, перегоняющий носителя в места более благополучные, вдруг не делает вообще ничего и позволяет рабу обратиться в угли. Или, может, он все же делает что-то, но огонь распространяется с большей скоростью и не дает зараженному возможностей для спасения? Да, конечно, можно сказать, что в какой-то момент мутации зараженные теряют все свое зрение, но, получается, у них и с носом всплывают проблемы? Дым ведь имеет противное свойство источать едкий запах... Коннор одергивает себя – нет, не тем должны быть заняты его мысли. Хэнк идет хмурый, как туча, а он рассуждает лишь о загадках, о фактах, его интересующих, о... да о ереси какой-то, если со стороны взять, подумать! И пускай дополнительные знания об устройстве больного в теории могли бы сильно помочь в путешествии в будущем, сейчас нужно сконцентрировать внимание не на этом. Стоит ли извиниться за то, чего даже не совершаешь? Коннор гордый в известной степени, но в данном случае может и уступить, ведь ситуация глупая никак не затрагивает его самого или его твердых принципов. Вот только стоит ли теперь возвращаться к столь щекотливой теме, когда кажется, что осадок со временем смоет новым дождем? Злоба Хэнка понятна – из-за этой церебральной инфекции он, как-никак, по словам своим потерял всю вселенную – возможно, дополнительное напоминание только больше все между ними испортит. Минуя долгие рассуждения, Коннор решает пустить дело на самотек, тем более, что спина Хэнка постепенно расслабляется, а грубый шаг замедляется до привычного. Однажды вспышка негодования так или иначе покинет его, уйдет на второй план или вовсе забудется, так что к черту ее. Просто к черту. А то кто его знает, может в противном случае все выльется в дурацкий спор, что только разрушит настроение им обоим. Лето, судя по всему, выдается на редкость пылающим и насыщенным на глобальные неприятности. Сожженные леса, пригороды Миннесоты, с годами сметенные с лица земли беспощадными оползнями – последнее время путникам не везет на места для стоянок и отдыха. Местность ощущается дополна опустевшей: в округе нет ни больных, ни людей, ни животных. За последнее обидно вдвойне, ведь еда кончается быстро, а восполнить ее возможности не появляется. Огонь гонит лесную фауну подальше от разрушения, но где начинается это эфемерное "дальше" – одному только богу известно. Со временем на выжженной поляне разрастется упрямый орешник, а куницы и зайцы опять притопчут возрожденную землю – природа возьмет свое и запустит очередной цикл перерождения. Жизнь завертится в лесах Миннесоты и будет не похожа на себя предыдущую, как не похож и человек на свою версию двухлетней давности. И пускай в масштабе планеты изменения эти проходят намного тяжелее и дольше – они являются частью естественного круговорота событий. Коннор может лишь благодарить судьбу за возможность повидать многообразие состояний родного дома в своем коротком, но насыщенном путешествии. Испытать их на собственной шкуре – опыт невероятно волнительный, жуткий по-своему и по-своему восторгающий. Страшная, могучая, но завораживающая – такое впечатление производит на Коннора незримая сила природы. Сложно дать корректную характеристику тому состоянию в груди, когда проходишь мимо заброшенных городов, построенных, вероятно, упорным трудом и недюжинной силою, и видишь, как в мгновение ока дланью оползня планета сравнивает их с землей, как легко и играючи за один удар она переламывает годы людского старания! И таким крошечным ощущаешь себя в эти моменты, таким ничтожным и незначительным, ведь в великанских масштабах небесного тела даже кордицепс можно назвать такой же частью природного обновления. Вот только у Коннора с его слабой человеческой оболочкой нет ни сил и ни времени, чтобы ждать, когда же этот цикл встретит логическое свое завершение. Людской век ограничен, людские потребности – да, ограничены тоже. Голод, как известно, не дает скидок за внеплановые неудобства, и живот Коннора воет белугой. Понятное дело, что ему, как и Хэнку, сложно этот факт игнорировать. Благо на горизонте объявляется тонкая темная полоса, и ближе к вечеру путники ступают в испещренный оврагами подлесок, полный жизни в противовес всему, увиденному до этого. Бронза прелой листвы навязчиво цепляется за подошву, и ее терпкий увядающий запах щекочет Коннору ноздри. Пестрый осенний лес, укутанный серой вечерней дымкой, встречает гостей поникшими золотыми осинами, отчаянно желающими сохранить в своем утонченном наряде немного зеленой краски. Отставленная рука Хэнка упирается Коннору в грудь. Коннор останавливается. Его проводник, до того сохранявший молчаливую дистанцию между ними, задумчиво склоняется к земле и раздвигает припорошившие землю листики. — Похоже, недавно здесь пробегал кто-то с копытами, — Хэнк задумчиво чешет бороду. — Сказать сложно, след довольно размытый, да и я не то чтобы спец в этом деле. Как думаешь, сможешь выследить? Черные глаза вспыхивают азартом, трепет волнения охватывает горячее сердце. — Самостоятельно?.. — Конечно, — Хэнк поднимается. В серьезном голосе не звучит ни тени иронии. — Ты у нас мальчик большой, к тому же никогда не поздно лишний раз потренировать свои навыки. Ты ведь помнишь, как я охотился? Коннор задумчиво отводит глаза. Он частенько принимает опосредованное участие в их охотах. Конечно, пока его пальцы только привыкают к стрелам и тетиве, а потому большая часть работы ложится на плечи мистера Андерсона – он дичь и выследит, и подстрелит, и освежует, и даже приготовит так, как будет угодно. Примечательно, что иногда каждый свой шаг он устно документирует, раскладывает по полочкам и позволяет Коннору наблюдать за процессом. Возможно, задачка эта – повторять вслух очевидные вещи, – непростая и несколько раздражающая, но зато память Коннора устроена так, чтобы налету схватывать подобные вещи. В этом смысле багаж теоретического опыта набирается довольно приличный. С опытом практическим обстоят некоторые трудности. Тем не менее, Коннор твердо Хэнку кивает и, сам того не замечая, тянется к перекинутому за спину луку, но мягкой рукою Хэнк плавно его останавливает. — Повремени со стрелами, торопыга, — беззлобная усмешка трогает его губы. — Давай вначале найдем нашу добычу. — Да, верно. Коннор смущенно опускает ладонь. Эту глупую привычку тянуться к маленьким островкам безопасности он замечает еще на примере с лямками рюкзака, но ничего с собой поделать не может – пальцы рвутся вцепиться во что-нибудь прежде, чем он подумает. Вероятно, раньше бы Коннор обозлился на Хэнка за намеренное акцентирование внимания на его персональной слабости, но сейчас он, кажется, просто рад, что никто его за это не осуждает. И огрубевшие от осеннего холода и тяжести лет пальцы Хэнка ощущаются на коже так тепло и по-своему восхитительно... Ой. Охота. Точно. Прогнав морок задумчивости, Коннор всматривается в протоптанную зверем тропу. Неуклюжая тушка буквально прорубает себе дорогу сквозь кустарники, ломает ветви да гнет к земле высокие травы. Пройтись вдоль обломков не составляет труда, но разум Коннора занимает совсем другое: — Как считаешь, — он идет впереди, раздвигая руками тонкие ветви, — кто это может быть? — Надеюсь, не какой-нибудь дикий свин. Против толстой шкуры кабана с моими стрелами тебе идти пока рановато. Коннор озадаченно сводит брови, словно пытается воскресить что-то из глубин необъятной памяти. — А разве кабаны здесь бывают? — Понятия не имею, — Хэнк густо зевает, — говорю ж, я не спец. У меня нет в кармане книжки бойскаута. Так что, Коннор, будь осторожнее. Но беспокойная душа Коннора так и рвется словам мистера Андерсона воспротивиться. Отступать не в его стиле. Только тактически. — И что, — парень упрямо хмурится, — если это будет кабан, мы просто развернемся и убежим? — Если потребуется, — отвечает Хэнк безапелляционно. — Все-таки это твоя первая крупная охота, приятель. Не хочу, чтобы она же стала твоей последней. Взвесив все за и против, Коннор кивает: — Ладно, я понял. Постараюсь не лезть в неприятности. — Но ничего не обещаешь, — буднично заканчивает за него фразу Андерсон. Коннора это несколько забавляет. — Значит, такого ты обо мне мнения, Хэнк? — Как будто бы это не правда, — усмехается собеседник. Правда, конечно же. Это лежит на поверхности, в самой сути Коннора и его отважных, но иногда безрассудных поступках. Вероятно, Хэнк прав, и кабан для Коннора – серьезный соперник, но Коннор достаточно рассудителен для того, чтобы выбирать противников себе по возможностям. Отказ от охоты на дикого зверя никак не потревожит его самолюбия. Вероятно, для столь опасной охоты стрелам Хэнка не хватает металлических наконечников. Если уж не металлических, то хотя бы стеклянных – осколки бутылок могут серьезно поранить даже в ближнем сражении. Когда-нибудь позже надо будет попробовать сделать наконечники из гвоздей, приспособить к древку нормальное оперение и ни в одной охоте себе не отказывать. А пока, ну... имеем то, что имеем. Рассуждения эти увлекают Коннора в той же степени, в какой увлекает ребенка новый конструктор. Ему не терпится поскорее приступить к апробации, поэкспериментировать не только с гвоздями, но и с разбитыми стеклышками – да даже обточенный камень сгодится! – не терпится и поскорее настигнуть добычу. Его первую самостоятельную добычу. О, внутри Коннора все бурлит от нарастающего предвкушения! Восторг, тревога, волнение – полярные чувства смешиваются в его сердце в одну общую кучу. Как жаждет он скорой встречи со зверем, так же глубоко в душе ее и боится. Одновременно пугают и завораживают Коннора риски, связанные с незнакомой охотой: большое животное может оказаться менее уязвимым и более смертоносным, чем привычные ему фазаны да кролики. Но Хэнк, похоже, уверен, что у пацана все получится, раз решает доверить ему столь ответственное задание, тем более после того небольшого, но многозначительного срыва на сгоревшей опушке. Коннор до сих пор не уверен, повлечет ли он за собой последствия, но Хэнк, что покорно бредет позади, больше не выглядит напряженным. В любом случае, дабы порадовать мистера Андерсона, Коннору необходимо завершить охоту на таинственного зверя успехом. Так он решает. И не выставить себя дураком, разумеется. Плотная куртка, подаренная проводником днями ранее, помогает продираться сквозь кустарные заросли, но особо упругие ветки все равно шлепают Коннора по щекам, покрасневшим не то от ударов, не то от наступающих заморозков. Хэнк, давая мальцу раздор для экспериментов, сосредоточенно ковыляет в сторонке. Не хочется ни мешать парню, ни помогать лишний раз, ни уж тем более сбивать с толку своими старческими советами. Коннору стоит учиться самостоятельности: во время охоты ему не раз предстоит принимать быстрые, но взвешенные решения, и если в ближайшее время они оба останутся без ужина – что ж, вины Хэнка в этом точно не будет. Но Хэнк верит, нет, знает, что без ужина на этой неделе точно никто не останется – упрямый и педантичный Коннор не ударит в грязь лицом хотя бы для того, чтобы в очередной раз покрасоваться перед Хэнком своей волшебной, сногсшибательной крутостью. И Хэнк будет рядом ради этого момента, чтобы понаблюдать за прогрессом приятеля и поддержать, если ситуация все-таки выйдет из-под контроля. Они блуждают по незнакомому следу около двадцати минут, когда на двадцать первой слышат страшный рев, напоминающий рык агрессивного хищника. Коннор напрягается, хватается за лук чисто автоматически, но Хэнк успокаивающе кладет ему на плечо тяжелую руку. — Погоди-ка. Прислушайся. Коннор покорно обращается в слух. Время спустя, по другую сторону от охотников раздается еще один громогласный рев, в разы сильнее и продолжительнее предыдущего. — Это... какая-то перекличка? — Коннор неуверенно склоняет голову набок. — А хрен его знает, но это точно не волки и рыси. — Медведи? — Упаси боже. Хэнк отнимает ладонь и задумчиво поджимает колючие губы. Вероятно он догадывается, что в голове Коннора возникает замечательная идея о встрече с хозяином леса вживую, как возникает всегда, когда он слышит об опасных вещах, навроде торнадо. Но вместо того в каштановую макушку ударяет идея намного прекраснее: — Тогда, — и Коннор ухмыляется ей как непойманный шкодник, — предлагаю проверить путем эмпирическим. Ему даже не обязательно оборачиваться, чтобы во всей красе прочувствовать бурю эмоций мистера Андерсона. — Я не пойму, — голос Хэнк меж тем звучит на удивление мягко, будто слова он произносит с улыбкой или крайне ласково сдерживается перед тем, как взорваться, — ты что, пока руками все не пощупаешь, вообще ни во что не поверишь, что ли? — Я верю фактам. Хэнк, очевидно, хмыкает. — Тогда ты не правильно понимаешь значение слова "вера". Коннор разворачивается и к удивлению своему действительно натыкается на теплый лазурный взгляд человека, смирившегося со странностями своего напарника. Ласковая доброта Хэнка отзывается в животе Коннора сладостной дрожью, и он улыбается, взбодренный оказанным ему доверием. — Так... — он игриво растягивает гласную, — мы отправляемся? — Ты здесь босс, — Хэнк только разводит руками. Босс. Из уст мистера Андерсона это звучит головокружительно. Возможность иметь над Хэнком какую-то власть... Коннор не мог бы подумать об этом даже в самых смелых своих фантазиях. Быть ориентиром для человека, которого всей душой уважаешь, почувствовать, что пускай и короткое время, но он всецело будет полагаться исключительно на тебя и твои решения, вверит жизнь свою и безопасность в чужие, но надежные руки – осознание опьяняющее. Коннор даже выгибает спину еще горделивее, польщенный всем, в лесной чаще происходящим. Проанализировав последний рев, он сворачивает направо. Судя по всему, источник шума находится – в лесных масштабах, конечно, – практически рядом. По пути внимательный охотник замечает деревья, испещренные неглубокими бороздами, и корректирует курс по их направлению. Трепет предвкушения вновь завладевает им, догадки о звере, которому принадлежат этот рык и, быть может, следы, вертятся в голове стремительной каруселью. В какой-то момент страшный звук повторяется снова, и другой голос, откликаясь на зов, звучит гораздо отчетливее. Коннор сворачивает налево и, продираясь сквозь глухую черную чащу – благо куртка для того достаточно толстая – добирается до образовавшего небольшую поляну бурелома, но не подходит вплотную, а замирает на подступи. Еще по пути до ушей Коннора доносится подозрительный стук, глухой и загадочный, а позже он видит: посреди поляны устраивают поединок два длиннорогих оленя. Пара диких зверей, они сливаются в нешуточной конфронтации и, бодаясь, ничего вокруг себя не замечают. Коннор и подумать не мог, что олени способны выть так глубоко и зловеще! Он перестает дышать, этим зрелищем пораженный, боясь вспугнуть дебоширов ненароком или привлечь к себе ненужного внимания. Даже Хэнк замирает в искреннем удивлении, не то от вида двух сцепившихся агрессивных зверей, не то от редкости самого их наличия. Какая это, однако, удача! Рога самцов велики и цепляются друг за друга, лишая оленей прежней маневренности. Коннор задумчиво прикусывает губу. Расстояния, на котором он находится сейчас, для точного попадания может быть недостаточно. Стреляет он до сих пор не то чтобы так же ловко, как из пистолета, а громкий выстрел мало того, что лишит его дорогого патрона, так еще и разгонит все зверье в обозримой округе. Но подходить ближе опасно – олени могут услышать шелест кустов, увидеть силуэты охотников или почуять их запах. Не зная, как поступить, Коннор оборачивается к своему напарнику и натыкается на его взгляд, поддерживающий и уверенный. Они понимают друг друга без слов – Хэнк читает стремление Коннора даже по его жестам, по фигуре, вмиг подтянувшейся, и по кофейным глазам, разгоревшимся насыщенным янтарным пламенем. — Ты чертов псих, если хочешь иметь дело сразу с двумя оленями. Но кто я такой, чтобы тебя отговаривать? Не исключено, что сегодня Хэнк так сговорчив только лишь оттого, что и им самим, как и Коннором, движет ненасытный азарт, интерес, голод и желание узнать, что из этой затеи все же получится. — Прицелься в одного из них хорошенько, Коннор. Второй попытки может и не представиться. Вдохновленный советом, молодой человек достает лук и, затаив дыхание, до предела натягивает тетиву. Черные зрачки неотрывно следят за борьбой грациозных животных. Стрела застывает в напряженной руке, не смея сорваться. В шею, нужно выцепить удачный момент и выпустить стрелу прямо в шею!.. Стрела срывается с рук. Пролетая меж карликовых кустарников, она неглубоко врезается оленю в грудную клетку. Не ожидавшие внезапного нападения, оба зверя впадают в паническое состояние. Судорожно они пытаются расцепить рога и разбежаться в разные стороны, кружатся и прыгают, да так, что отличить, какой из оленей подбитый – на первый взгляд невозможно. Неужели Коннор промахивается?.. Тревога охватывает и его сердце. Боясь облажаться по-крупному, страшась, что он не оправдает возложенных на него ожиданий, он суматошно высаживает в не убежавшую добычу едва ли не весь колчан, не совсем отдавая себе отчет, куда прилетят его стрелы, и просто надеется, что хотя бы одна из них достигнет желаемой цели. Часть снарядов конечно же пролетает мимо – то в кусты угодит, то в земле застрянет, – а часть действительно впивается оленям в плечи и мажет по шее. В хаотичном танце двух обезумевших от испуга самцов – и Коннор уверен, что в эту минуту его душевное состояние мечется из стороны в сторону с не меньшим безумием, – сложно разобрать, какой из оленей оказывается ранен первее, но когда им все-таки удается расцепиться, наиболее подбитый, гонимый в глубину леса чистым адреналином, уносится на северо-запад. В желании настигнуть цель как можно скорее, Коннор хочет броситься за ним следом, но Хэнк приятеля останавливает. — Тихо, тихо, ковбой! Ты его только больше спугнешь, — наставляет Хэнк со знанием дела, хотя заметно, что и он сам не против сорваться за добычей сию же секунду, — на взводе этот олень убежит от тебя в Филадельфию. Приходится усмирить возникшие аппетиты и подобрать все пролетевшие мимо стрелы, благо большая часть из них никуда не втыкается и, как следствие, остается неповрежденной. Половина из них предательски сливается с наземным покровом, но времени на поиски у Коннора предостаточно. На след добычи охотники выходят минут через десять. Тонкая кровавая полоса петляет меж лиственниц, и спустя четверть часа приятели натыкаются на издыхающего от агонии самца. Раненая грудь вздымается часто, но тяжело, а бешенные глаза с ужасом взирают на подошедших. Силы покидают его: каждая попытка подняться венчается поражением, а дикая боль в области торса мешает полностью сконцентрироваться. Возможно, будь у Коннора больше опыта, смерть оленя могла бы свершиться более безболезненно... Пальцы Коннора тянутся к пряжке с ножом, но и тут Хэнк мягко перехватывает его запястье. — Лучше не подходи, — голубые глаза сочувственно взирают на раненное животное, отмечая в этой картине что-то до боли знакомое. — Еще лягнет тебя, не дай боже. Коннор дарит наставнику короткий кивок. Он так взволнован – не удивительно, что постоянно лажает. Очень хочется показать мистеру Андерсону, что он на что-то способен и не оставит их без еды на ближайшее время. В итоге Коннор вновь достает лук. Секунда, и финальная стрела ставит точку в страданиях умирающего животного. Глаза оленя застывают, расслабляются напряженные мускулы. Он затихает, еще горячий, но недвижимый, и больше не представляет своим убийцам угрозы. Коннор осторожно выбирается из кустов, проверяет – действительно, не шевелится, – и забирает со своей первой крупной добычи самые целые стрелы. С приходом осознания произошедшего, Коннора наполняет восторг. У него получилось! Наученный опытом сегодняшних тактильных взаимодействий, он ждет, что Хэнк благодарно похлопает его по плечу, обнимет или совершит что-то вообще из ряда вон выходящее!.. Но вместо того он просто склоняется над оленьей тушей, намекая как бы, что работы немерено, и проводит ладонью по коричневой шкуре. Что-то далекое и скорбное видится в его жестах, словно затаенная боль сочится наружу сквозь замерзшие пальцы, но Коннор не решается уточнить, что именно добавляет Хэнку эту неуловимую отстраненность. В частности он выглядит серьезным, сосредоточенным и распинаться на похвалу не намеренным. Работа до сих пор не закончена, и Хэнк указывает на это максимально прямолинейным тоном: — Спеши, тебе придется выпотрошить его до полной темени. Сказать, что Коннор не ожидает от наставника совершенно иных слов – значит соврать безбожно. Сама собой к его горлу подступает обида, но Коннор привычно проглатывает любое негативное чувство. Сам виноват, что губу раскатывает. Хэнк не обязан хвалить его за каждый чих, пускай само нежное слово от мистера Андерсона и ощущается порой как необходимый наркотик. Теперь, когда его сегодняшняя доза превышает все предыдущие два месяца, с проводником проведенные, отсутствие последней, финальной благодарности оставляет в душе Коннора чувство незавершенности. Впрочем, Хэнк дело говорит, лучше не мешкать. На дворе и без того воцаряются сумерки – еще чуть-чуть и без фонарика вообще ничего видно не будет. Он присаживается напротив Хэнка на корточки и с интересом ощупывает рога грациозного зверя. Пушистые. — Давай, Коннор, начни с брюшины. Пальцы Коннора точно в трансе проходятся вверх вниз вдоль извилистых рожек. Тронутый оказанным ему доверием, он даже не хочет ничего уточнять. Вместо этого он придвигается к Хэнку поближе и внимательно всматривается в движения его рук. Как настоящий учитель Хэнк показывает ему, как правильно сделать надрез. Каждый взмах отпечатывается у Коннора в подкорке, и он уверен, что сможет повторить их даже с завязанными глазами. И сам он, вдохновленный, берет нож и делает все в точности, как ему велено: вскрывает брюхо тонкой полосой и планомерно избавляется от непригодных ни для чего органов. Теплая кровь пачкает Коннору рукава, а руки, багровые и промокшие, холодеют от любого ветряного потока. Когда становится покончено и с кишечником, Хэнк рассказывает, как лучше оленя освежевать и, наконец-то, разделать. На обработку такой большой туши у них уходит остаток светлого вечера и последние капли воды, чтобы Коннор мог отмыть от въедливой грязи свои кровавые руки. Лагерь они решают разбить несколько поодаль – во избежание нападок на останки оленя диких животных. Мяса в конечном итоге выходит много, пожалуй, излишне много, особенно для двоих человек без лишнего холодильника на колесиках. Обдумав ситуацию хорошенько, Хэнк решает, что едва обретенные припасы нуждаются в сохранении. Откопав в рюкзаке веревку, он подвешивает необработанные куски на дерево, отдает Коннору работающий на последнем издыхании фонарь, просит отправиться на поиски нового источника пресной воды, а сам уходит собирать веток и хвороста. Удача сопутствует юноше и в этом походе, пускай даже в вечернем лесу петлять достаточно сложновато – совсем скоро в темноте бликует тонкий ручей. Когда Коннор возвращается к лагерю, Хэнк успевает соорудить из костра небольшую, но необычную конструкцию. — Что это? — Коннор с любопытством осматривает маленький древесный шалаш. — Слепой, что ли? — Хэнк подвешивает мясо на импровизированную жердь. — Костер. — Я вижу. — Так а чего дурацкие вопросы тогда задаешь? Мясо коптить будем. Наверняка все за раз мы не слопаем, а так хоть что-нибудь на потом останется. Ты там не стой, располагайся, отдохни немного. Ждать конца всех приготовлений придется до старости. Коннор бросает на мистера Андерсона полный скепсиса взгляд. Потом уточняет: — А если конкретнее? — и в любопытстве склоняет курчавую голову. — Э, да несколько дней по-любому. — Несколько дней?! — он пораженно падает на колени. — А чего ты хотел, торопыга? — Хэнк беззлобно его подстебывает. Непривычная драматичность Коннора во многом его забавляет. — Сытый желудок требует жертв, знаешь ли. — Но что мне делать целых несколько дней?! — Ты мальчик умный, придумаешь себе развлечение. Желудок Коннора, точно услышав свое упоминание, вклинивается в разговор, и Коннор сгибается, обнимая себя руками. У Хэнка сердце кровью обливается от подобного зрелища. — Еще немного, малец, — его голос смягчается, почти ласковый, почти оберегающий, — скоро отрежем тебе кусочек. Коннор поджимает губы и доверительно Хэнку кивает. От обилия съестного перед глазами во рту собираются слюни. Но, как и обещает мистер Андерсон, не проходит и часа, как в ладони юному путешественнику попадает смачная порция съестного. Ее аромат кружит Коннору голову, и он съедает свою часть почти что в беспамятстве. Мясо ощущается жестким и высушенным, но даже это не делает его менее восхитительным. В перерывах между жеванием Коннор ловит на себе довольные взгляды приятеля, но почти не обращает на них внимания. Лишь потом, когда Хэнк подает голос, Коннор удосуживается поднять на него голову. — Ты сегодня хорошо постарался, Кон. И прежде, чем "Кон" успевает возмутиться фривольному сокращению своего имени, мистер Андерсон придвигается ближе и треплет его по лохматой макушке. Коннора так и прибивает к земле – что уж говорить, если он забывает в том числе о своем ужине. Долгожданное ожидание похвалы претворяется в жизнь, и от осознания своей нужности Хэнку Коннор натурально плывет. Он ложится спать, довольный собою, и перед сном прокручивает в голове теплые слова благодарности.