Полгода полярной ночи

Возможно, это участь всех больших мегаполисов, сердце которых прорезает река – оказаться погребенными под толщей воды, с размытыми улицами и вымытой из-под фундамента почвой. У Коннора натурально раскалывается голова, стоит подумать обо всех вероятных трудностях, на пути возникающих, но выбора у него практически не остается – ближайший мост, чтобы беспрепятственно пересечь Миссисипи, оказывается сильно разрушен. Сложно сказать, что служит тому причиной – время, целенаправленная бомбардировка... – важно, что путь на иную сторону суши обрезан непереходимым вброд бурным течением. И это чертовски как раздражает! С водой у Коннора отношения, мягко сказать, неудачные, и каждое свидание выходит криво. Этот коктейль – вода и Коннор, – проклят по-настоящему, более проклят чем высота и грибы, пожалуй, тем более что и высота, и грибы в больших мегаполисах отлично сочетаются с водой в безумную смесь неудобства и неприятностей. Неизвестно, где река встречает конец, если пойти в сторону, противоположную городу. Извилистой змеей может тянуться она вперед на многие, многие километры – уйдет не один чертов день, прежде чем на пути повстречается еще один мост или более удобный участок для перехода. В городе, пускай и кишащем угрозой, шансы увеличиваются десятикратно: какова вероятность того, что своей загребущей рукой разруха заденет каждый возведенный некогда мостик? Тем более там, похоже, до сих пор обитают люди – они же как-то по Миннеаполису передвигаются. И неважно, что люди эти могут не заглядывать в центр города вовсе или могут жаться только в его неподвластных реке окрестностях – Коннору необходима надежда, иначе он просто рискует съехать с катушек. Оценив свои скромные шансы – три к одному, если не меньше, – Коннор справедливо решает, что не против посетить – просто посетить! – пределы руин, осмотреться, ну а там, если окажется хуже, чем даже в Чикаго – что ж, здоровье важнее, им придется идти вдоль реки, пока они не наткнутся на переход безопаснее. Хэнк в этот раз молчит в тряпочку – его предыдущая попытка затащить Коннора в подтопленный город выходит весьма неудачной. Нет желания и теперь становиться инициатором каждого возможного бедствия, а потому Хэнк радеет за любую вариацию перехода. Из всего путешествия он извлекает один полезный и важный урок – спешка до добра не доводит, – поэтому ему не так важно, переберутся они через реку за день-два или же им не хватит и целой недели. С недавних пор Коннор тоже на спешку слегка забивает – путешествие, кажется, теряет для него привычную краску авантюризма. Чем дальше становится он от Детройта, тем меньше капает Хэнку на мозг, и это, черт возьми, не может не радовать! Андерсон вовсе не против более длительных остановок, общей размеренности маршрута и отсутствия криков, что надо покинуть место "n" как можно скорее, и нет, не из меркантильных соображений. Просто он понимает, что им обоим временами нужен покой, чтобы охладить горящие стопы и дать привыкнуть к боли напряженным от постоянной нагрузки мышцам. Это не стыдно – иногда отдыхать от рутины. Это полезно. Единогласным решением путники сворачивают в сторону Миннеаполиса. Направлением им служат небоскребы, разрезающие горизонт худыми длинными полосами. Пострадавшая от оползней и эрозии земля проваливается в глубокие ямы, унося с собой целые жилые участки. Местность оказывается заболочена: накренившиеся деревья утопают в стоялой воде, за лето поверхность зацветает зеленым – уже на пороге города видны следы подтопления, но небольшие влажные холмы еще служат надежными островками для переходов. Помимо прочего, непосредственно в черте Миннеаполиса кто-то из местных жителей заботится о небольших переправах через особо коварные отрезки потопа – то и дело путники натыкаются на самодельные мосты, представленные перевернутыми грузовиками, кучей фанер, соединенных между собою веревками и гвоздями, да длинные лестницы, протянутые иногда почти по горизонтали. Объем акробатических трюков на квадратный метр в понимании Хэнка безбожно зашкаливает, но это лучше, чем ничего, когда любая исхоженная тропа такая паршивая. Асфальта уже и не видно в помине – он то ли разбит, то ли погребен заживо под слоями загустевшей земли, – не мегаполис, словом, а сплошное топкое захолустье. Дорога скользкая. Ноги Коннора утопают в трясине, слякоть забивается под штанину – ощущения более омерзительного невозможно представить. Хэнк с ним солидарен – идет и ворчит, как же он ненавидит осень, холодную, мокрую и заразную. Осенью зараженные курсируют по Америке незавидными толпами, осенью всегда случаются неприятности. Но им придется ее пережить, чтобы встретить зиму, время стагнации всего сущего, голодное, морозное, но в этом ключе безопасное, и вступить в весну, цветущую, солнечную, где дела у них постепенно наладятся. Жаль только, что они не налаживаются прямо сейчас: первые этажи центрального Миннеаполиса оказываются поголовно подтоплены. Вероятно, лепту свою вносят и проливные дожди – уровень реки от них значительно поднимается. Нет желания проверять глубину того титанической площади брода – вода нынче холодная, простудиться в ней запросто можно. Коннор почти отчаивается, но Хэнк внезапно толкает его в плечо. — Эй, Коннор, ты погляди! — рука мистера Андерсона указывает на отделанный стеклом небоскреб. Его и соседний соединяет большой надземный переход, тоже, к слову, стеклянный. — Видишь тот висящий меж домами туннель? Похоже, это то, что раньше называли скайвеем. Да, вроде скайвеем. — Допустим... — некоторые опасения закрадываются в каштановую голову. Хэнк старается звучать максимально неподозрительно. — Я слышал, они опоясывают значительную часть Миннеаполиса. Мне кажется, если это действительно так, есть вероятность, что система таких переходов выведет нас на противоположную сторону Миссисипи. Это ведь то, что нам нужно, разве не так? Знаю, тебе такое не по душе, но... эм... Хэнк мнется и отчего-то не хочет говорить продолжение. Он что, намекает, что им снова необходимо подняться? Прямо туда?.. Вот же ж... — Я понимаю, — Коннор поджимает тонкие губы. — Ничего страшного. На самом деле ему страшно до чертиков. Хуже чем с водой отношения у Коннора только лишь с небоскребами: один чуть не оставляет его без сумки, другой складывается как карточный домик, ну а третий, хоть и не небоскреб вовсе, оставляет неизгладимый шрам на детской несформировавшейся психике... И вот опять эти высотки, опять эти тупые высотки!.. Коннор проклинает себя за то, что рожден в Америке. Дурацкая-предурацкая жизнь, ну неужели нельзя забросить его в место менее грандиозное? Он прикрывает глаза, собраться с мыслями силится, но воспоминания о тонкой металлической платформе на высоте десятка с лишним этажей, возвратившиеся к нему бумерангом, рождают внутри него тошноту. Сотни метров под стопами, пустая синяя бездна, оглушительный свист ветра в ушах... Полет, падение, столб, теплая кровь и резь где-то под ребрами... Коннор почти позволяет себе утонуть в этом, но Хэнк осторожно его растрясает. — Коннор, эй, — голос Хэнка проникает в его барабанные перепонки сквозь пелену звенящего шума. Андерсон заглядывает Коннору прямо в глаза, возникает перед лицом, прогоняя навязчивое наваждение: — Не надо больше бравады, слышишь? Если тебе будет комфортнее, мы найдем другую дорогу. Мы ведь здесь специально для этого, помнишь? Парень совсем увядает. Похоже, от одних только мыслей, застрявших у него в голове на повторе, он бледнеет как мел и покрывается гусиной кожей. Хэнку тяжело наблюдать за этой картиной, тем более что сам он ее вряд ли в той же степени понимает. Он не знает, как другу помочь, и, страшась усугубить ситуацию ненароком, просто осторожно поглаживает его плечи большими пальцами – надеется сфокусировать внимание Коннора исключительно на себе и вернуть к реальности, в которой он стоит на твердой земле и ни в какую бездну не падает. — Прости, — Коннор жмурится, стараясь прогнать удушливый морок. — Уходим, ладно? — Ладно... Возможно, то мягкий тон так на бедолагу влияет, а может, он просто Андерсону доверяет. Ему больше не страшно показывать свою слабость человеку, перед которым он сам обличен больше, чем перед кем-либо в принципе. Это даже приятно – чувствовать на себе его нежность, заботу, теперь уже явственную. Разливаясь из сильных рук, она заключает Коннора в кокон тепла и ненадолго ограждает от возникших перед глазами кошмаров. Постепенно проходит дрожь, коленям возвращается твердость, и бесконтрольное нелогичное чувство падения на второй план отступает. Только пусть Хэнк не отнимает от Коннора рук хотя бы еще одно крохотное мгновение... Они разворачиваются. Ничего не попишешь, похоже, придется искать обход... Фобия – штука жестокая, теперь Хэнк это не понаслышке знает. У Коннора натурально сгорают уши, стоит только зациклиться на том, сколько хлопот он доставляет мистеру Андерсону! Бедняга Хэнк, из-за него, Коннора, он вынужден будет идти вдоль побережья лишние сотни миль, дышать прохладным влажным воздухом и хлюпать в грязи ботинками. А потом заболеет или того гляди хуже... Но внезапно ладонь Хэнка упирается Коннору в грудь. Он врезается в нее, погруженный в свои волнения, и останавливается, потому что рука не пускает его двигаться дальше. Что происходит?.. Озадаченный, Коннор переводит на Хэнка взгляд: тот стоит, напряженный, вросший в землю с корнями, хмурится, силясь разглядеть что-то далекое, пока его брови неуклонно сходятся к переносице. Тогда Коннор хмурится тоже, следует за взглядом голубых глаз, вперед, к самому горизонту, и зрит, как вдалеке сквозь пелену осеннего марева нестройной гурьбой шагает мигрирующая толпа зараженных. Толпа бредет медленно, но угрожающее. Неизвестно, как долго она идет по следам путешественников, ясно только одно – обратный путь приведет к верной гибели. У ребят уже есть опыт борьбы с врагом, троекратно превышающим их количество, но даже этого будет мало, чтобы вступить в конфронтацию с целой ордой агрессивных уродцев. Да и не всегда удача на той стороне оказывается. — Дьявол! — шипит Андерсон в бороду. Коннора пробивает мелкая дрожь. Нет... Это же получается... Он хватается за лямки на рюкзаке и давит ком, подступающий к горлу. — Выбора нет, — он и сам не верит, что предлагает Хэнку такое, — похоже, нам придется пройти по этому твоему скайвею. — Коннор, — внимание Хэнка тут же переключается на него, — ты уверен? Мы могли бы попробовать спрятаться, скажем, в... Он тщетно осматривает округу, но не видит ни одного подходящего безопасного места. — Не трать время попусту, Хэнк. Ты же знаешь, что по-другому ничего не получится. Верно... Если остаться здесь, один из зараженных может почувствовать присутствие добычи и повести за собою все стадо – слишком рискованно. Вероятно, вода сможет стать хорошей преградой у врагов на пути, но мочить ноги осенью не вариант – это и летом-то чревато, а в холода просто самоубийственно. Никаких шансов. Только наверх. Только на хрустальный пьедестал небесного перехода. — Ладно. Ладно! — Хэнк, кажется, переживает о подъеме похлеще Коннора. — Ты справишься, слышишь? Ты с этим справишься. Ты надерешь высоте ее вертлявую жопу. Коннор твердо ему кивает, не уверенный в собственной твердости. Они возвращаются назад, к небоскребу. Титан от мира строений, взирает он на букашек, приблизившихся к нему, с высокомерием и презрением. Он словно бросает им вызов: просто так ко входу не подобраться, дорога вокруг затоплена, и лишь несколько сухих островков, представленных крышами авто и стенами развалившихся магазинчиков, могут позволить подойти к нему и не промочить свои драгоценные стопы. Коннор делает вдох и, вцепившись в лямки рюкзака что есть силы – в самом деле, пора бы взять себя в руки, снежинка! – ловко перепрыгивает на груду бетонных плит, выступающих над поверхностью. Прыжок, следующий, и вот он оказывается на узкой кирпичной стене, скользкой и, внезапно, предательски шаткой. Его едва не тянет к воде – благо, что не от головокружения, а от равновесия недостаточного, – но Хэнк, вовремя за спиной оказавшийся, любезно придерживает его за талию. Ах, как же замечательно, когда есть на кого положиться! Коннора так и обдает теплом, и он благодарно спасителю улыбается. По плоским крышам авто вместе они перебираются на крыльцо, выступающее над поверхностью реки незначительно, и едва не мочат подошву, когда особо сильный порыв ветра гонит к дверям небоскреба волну. В главном холле ситуация обстоит точно так же: от сырости разваливается большая часть отделки. Застоявшийся гнилостный запах ударяет Коннору в ноздри. Он морщится и едва не тянется к противогазу, но потом одергивает себя – ничего здесь нет страшного. Орда зараженных толпится теперь позади, за проблемно проходимым для них препятствием, и путникам не остается ничего, кроме ненавистного Коннору подъема повыше. Они находят лестничный пролет и по нему доходят до коридоров второго этажа. Скайвей, как его называет Андерсон, как раз там и располагается. Коннора в равной мере завораживает и пугает открывшаяся картина. В небоскребе достаточно много света – прозрачная отделка свое дело делает, – и улица за ней раскрывается как на ладони. Есть что-то гнетущее в том, чтобы приблизиться к этим стенам – ощущение расстояния в таком открытом пространстве значительно искажается. Кажется, что оступиться не составит труда, что край, далекий, но в то же время угрожающе приближающийся, оборвется прямо у Коннора под ногами: он снова окунется в то гипнотизирующее чувство полета, что уже не раз окутывает его прежде и сковывает сердце в ледяные тиски тревоги и паники. Ветер жадно прильнет к нему и заберет за собой, в холодную осеннюю воду, поэтому Коннор, всеми силами тому протестующий, неосознанно отступает на шаг. Хэнк, его сомнения замечая, вновь возникает перед ним и взволнованно заглядывает в глаза цвета кофе. — Ты там как, порядок? — спрашивает Хэнк искренне. Коннор только кивает, не способный выдавить ответ громче. Тогда Андерсон настойчиво сжимает его плечо. — Мы пройдем по этому мосту и многим другим похожим мостам, и все будет нормально. Ты же мне доверяешь? — Да. — Хорошо. Тогда просто держись рядом со мной, и мы с тобой со всем этим справимся. — Да. Коннор просто не будет обращать на Миннеаполис никакого внимания. Зачем, когда рядом шагает зрелище поинтереснее? Он твердо решает, что сфокусирует все свои мысли на Хэнке и во что бы то ни стало не отведет от него глаз. В конце концов, чем он хуже? Если Хэнк уверен, что беспрепятственно минует всю эту пакость, то и Коннор минует тоже. Он не подведет доверия Хэнка, иначе какой из него мужчина? Не так уж и сложно сделать Хэнка центром своей вселенной. Коннор заостряет внимание на его отливающих серебром волосах, разметавшихся по плечам беспорядочно, на самих плечах, широких, обтянутых в черный твид, и на рюкзаке, забитом всем, чем придется. Локоны цвета луны подскакивают от каждого шага. Хэнк идет уверенно и размашисто, и Коннор не хочет от него отставать. В какой-то момент он даже равняется с ним, чтобы заглянуть в его профиль, аккуратный и гордо выточенный. Коннор впервые замечает, насколько его проводник благороден собой, как точны изгибы его скул и красиво поставлен нос. И борода действительно очень ухожена – видимо, Хэнк правда что-то вытворяет с ней рогом единорога, пока Коннор не видит. — Пришли. Ты молодец, Коннор. Прозрачный коридор, наконец-то, заканчивается. Коннор оказывается так поглощен любованием, что замечает это только тогда, когда губы Хэнка смыкаются в его имени. Он отмирает, возвращаясь в неприглядную реальность, почти разочарованный этой необходимостью, но потом вдруг действительно понимает, что только что в сущности происходит – он проходит. Он и в самом деле проходит! Восторженная улыбка касается его губ. Получается! И неотвратимая бездна даже не манит его... удивительно. — Эй, посмотри, — Хэнк подходит к какому-то рекламному постаменту, — похоже, это карта скайвея. Коннор заинтриговано приближается к Хэнку. Действительно, на плотной бумаге изображен схематичный рисунок. Он разделен на серые лоскутки-кварталы и яркие прямые линии между ними – те самые переходы, что очевидно. Местами картинку не разобрать – влажность пробирается сквозь стекло, от нее защищающее, – но это не видится Коннору столь уж критичным. Основной посыл билборда понятен, и на том спасибо. — Ты прав, — Коннор изучающе прикасается к карте и для наглядности собеседника ведет пальцем вдоль оранжевой линии, — похоже, мы сейчас здесь. — Ага, и куда же нам надо? — Не знаю, ты же из нас проводник. Коннор игриво ведет бровями. Хэнк усмехается. — Тогда, как твой проводник, — и он говорит это с наигранной гордостью, — повелеваю добраться... — круговыми движениями указательного пальца он ищет на бумаге маршрут: — Сюда! — и тычет в линию на противоположной стороне от их местоположения. — Хорошо. Я запомню все повороты, — Коннор, несмотря на шутливый тон, отвечает серьезно. — Что, вот так сразу запомнишь? — Нет, вначале я отслежу путь. А теперь все, — он отстраняется, — да, запомнил. — Офигеть, конечно, — Андерсон усмехается. — Тогда веди меня, моя мясная карта на ножках. Они находят очередной коридор. Так, надо бы понять, как перебраться к следующей переправе... С логической точки зрения, это не должно составить труда. Поначалу все так и оказывается: друзья выходят в просторный холл высотой в несколько этажей. Коннор опасается приближаться к перилам и, показательно не обращая на них внимания, доходит до ближайшего коридора. Тактика остается прежней – скайвей, спасительный образ Хэнка, твердая земля под ногами, скайвей, спасительный образ... – идиллия переправы даже усыпляет подозрительность Коннора. Он позволяет себе расслабиться, пускай чувство безопасности и не настигает его – рядом с Хэнком все равно можно не думать или думать о вещах других совершенно: о его исполинском росте, готовым побороться с величиной небоскреба, о размашистом шаге и том, как забавно и мило Хэнк иногда перебирает ногами, и о глазах, ярких лазурных глазах, частичке летнего неба, отпечатавшейся за полузакрытыми веками. В ясной их синеве еще проплывают пушистые облака – тени далекого печального чувства, – но янтарный солнечный лучик все равно умудряется прорвать их недавно тугую завесу. Коннор заглядывается в эти глаза и видит свое хрустальное отражение – маленькое и взъерошенное. И Хэнк ему ободряюще улыбается, позволяя лучистым морщинкам собраться возле глаз искренне. Дорога выходит размеренной. В одном из небоскребов Коннор ощущает присутствие спор. По первому этажу блуждает топляк, большой, грузный монстр, распухший под тяжестью своего проклятья. Большой зал, который он себе облюбовывает, и сам зарастает грибами. Они обволакивают и стены, и двери, словно ждут, притаившись, когда неаккуратная жертва пройдет мимо и вберет в легкие ядовитое облако. Но капкана не получается: внимательный Коннор замечает засаду задолго до того, как та попадает в его поле зрения. Он настоятельно рекомендует Хэнку воспользоваться противогазом и без раздумий натягивает на лицо собственный. Так они и стараются обойти гнездо инфекции стороною, лавируя между незараженными комнатами, как мышки, окруженные мышеловками. Стычку миновать удается – и слава, мать его, богу! – потому что встретить топляка без подходящих припасов и злейшему врагу не пожелаешь. Корка грибного панциря у них толстая, не пробьешь просто – в прошлый раз, например, с этим справляется только ракетный удар из базуки, – к тому же само их тело вырабатывает вещества, ядовитые для здорового человека. И вид у них, надо сказать, прескверный, что тоже не добавляет им очков обожания. Интересно, как давно он бродит там, всеми забытый, и питается проплывающей мимо падалью? Он, похоже, настолько неповоротлив, что не в состоянии покинуть даже пределов своего гробового пристанища. Не скованный в жестах, но замурованный, бренный раб своего положения... Коннор находит в этом некоторую закономерность – все встречные ему топляки всегда прячутся в местах, наиболее позабытых. Возможно, это хорошо даже – здоровых недругов на пути может не повстречаться. Но судьба, как это обычно бывает, не прислушивается к здравым надеждам и предположениям. Возле очередного скайвея, когда противогаз, наконец, можно снять и отложить до худшего времени, друзей поджидает иная проблема. Хэнк сперва не обращает на нее никакого внимания, полностью поглощенный радостью от возможности дышать нормальным и относительно свежим воздухом, а вот Коннор невольно заглядывается на отделочное стекло, испещренное тонкими трещинами. Слабым всполохом в сердце вспыхивает тревога – а что, если сейчас весь скайвей под ними провалится в бурлящий речной поток, где лишь верхушки машин еще высятся над волнами? – но затем на ум приходит вещь куда более злободневная. Почти отгорает солнце, забирая с собой нежные оттенки мадженты – лишь в облаках у самого горизонта еще пляшут розоватые проблески, – на улице начинает смеркаться, и световой день медленно клонится к своему завершению. Осень с жадностью отнимает у путников продуктивные часы бодрости. В темноту идти бесполезно, а потому, когда Коннор перебирается в психологически безопасное для себя место – в коридор, огражденный со всех сторон широкими непроницаемыми свету стенами, – он уточняет у Хэнка не без любопытства: — Что будем делать вечером? Уже начинает смеркаться... Не хочется ночевать в этой сырости. Замечание, разумеется, дельное. Но где они тут сейчас на привал остановятся? Костер в помещениях нижних этажей ну уж точно не разведешь, теплых одеял в офисе не раздобудешь, кругом глухо и сыро, непонятно к тому же, будут ли усталые путешественники одни в таком большом здании... Хэнк на секунду задумывается. — Ну, на верхних этажах небоскребов сыро быть не должно, если ты понимаешь, о чем я. Сначала Коннор не понимает, но уже через секунду, когда осознание сказанного настигает его, он едва не врастает в плитку, от которой эхом отскакивает цокот его разваливающихся ботинок. — Ну уж нет! — Коннор хмурится. Он не собирается ночевать где-то сверху! — Ну, а что такого-то? Посмотри, как ты прекрасно сегодня справляешься! Коннор сконфуженно отводит глаза. Несомненно, он делает большие успехи, но... неужели так необходимо продолжать перескакивать страх стремительными гулливеровскими шагами? Сегодняшнего сеанса терапии Коннору хватит вперед на четыре с лишним недели. Надо давать и передышку своим нервишкам, вообще-то! С другой стороны проводник прав – суше места в сердце Миннеаполиса не придумаешь, к тому же посреди какой-нибудь скромной комнаты Коннор даже не заметит, что находится на высоте сотен метров... В теории. — Я подумаю над твоим предложением. — Подумай, конечно, но, как ты сам верно заметил, у тебя есть не больше часа на размышления. И даже тут Хэнк укалывает его горькой правдой! За час они банально не успеют покинуть город и найти себе безопасное для стоянки место, а потому Коннору, вероятно, придется засунуть свое недовольство в причинное место. Он утешает себя только тем, что большую часть времени будет спать и не увидит кошмара, распростершегося за окнами. Главное только не подпускать его к собственным снам, иначе ночка получится наисквернейшая. За одним из поворотов разносятся незнакомые голоса. Путники напрягаются. Инстинктивно Хэнк тянется к луку, а Коннор проверяет, удобно ли вытаскивается пистолет. Похоже, это те бандиты Ортиса, бродят здесь, рыскают и что-то выискивают. Большие содружества редко проживают в мире вдвоем на одной территории, а потому шансы правдивости этого предположения весьма высоки. Коннор тоже может различить голоса, мужские и женские – больше четырех как минимум точно. Может, очаг неприятностей все же минует их стороною?.. Учитывая все подлянки судьбы и то, что три раза подряд стычку обойти получится только у самых настоящих везунчиков, смешно о таком даже задумываться. Приятели переглядываются. Хэнк подносит указательный палец к губам – молчи, мол, иначе раскроют, – а после машет рукой в перпендикулярный голосам коридор. И как всегда, чтобы жизнь не казалась медом, внутреннее убранство главного холла совсем не играет приятелям на руку: нижний ярус на полметра подтоплен, местность открытая и сразу с нескольких этажей хорошо просматриваемая. И зачем только архитекторы древнего мира строят такие неудобные многоэтажные залы? Они что, совсем не думают о возможных стратегических неудобствах?.. По периметру каждого этажа разгуливают патрульные. Их слишком много, чтобы перебить по отдельности, к тому же, даже если маневрировать незаметно, рано или поздно кто-нибудь из верхних непрошеных наблюдателей может обнаружить их приближение. Скрытность все еще оптимальный вариант, но лучше действовать быстро – проще потратить немного времени, чтобы прокрасться в следующий коридор, ведущий к скайвею, чем прятаться за каждым препятствием, пытаясь обезопасить себе путь в дальнейшем. Так путешественники и решают – они постараются подобраться к своей цели тихо, не издавая лишнего шума. Хэнк выступает первым, сгибается в полуприсяде и велит Коннору следовать за ним. Коннор следует. Им почти удается спуститься к затопленной переправе между нужными этажами, как вдруг выясняется неприятнейшее известие: не остается ни одних сухих платформ, чтобы безбоязно перейти на другую сторону лестницы. И ладно холод – бесспорно, очень отторгающее от воды обстоятельство, – каждый шаг может обратить на себя ненужного зрителя. Всплески, предатели подлые, выдадут врагу их расположение, и на головы путников обрушится дождь из свинца. Но что еще остается? Пути назад уже нет, а стоять на месте столь же рискованно... Хэнк напряженно следит за передвижением патрульных. Когда самые ближние к ним отворачиваются и отходят к противоположной стене, Хэнк, всеми фибрами души жалея об этом, делает в воду шаг. Ступню опаляют морозные иглы. Продвигаясь все дальше, Андерсон шипит и матерится себе под нос – воды там, как выясняется, не по колено, а прямо по чертов пояс. Его красноречивая реакция не добавляет Коннору желания проследовать тем же маршрутом, но эхо от всплесков волн уже поднимается к самому куполу. Разносясь по верхам, звук прибавляет в громкости, и люди на дальних этажах напряженно припадают к перилам. Заметив внизу непонятное копошение, они без раздумий открывают огонь. Кто б мог подумать, что пулеметный дождь так благотворно способствует принятию ванны? Коннор сразу же шмыгает в реку. Мерзкая влага проникает ему в ботинки и утяжеляет шаги. Кожу щиплет от холода, но все это меркнет на фоне смертельной угрозы, повисшей у беглецов над головами. О водную гладь ударяются пули и поднимают кучу маленьких всплесков. Хэнк и Коннор усиленно движутся к лестнице, к ступеням, выступающим над поверхностью. О первые несколько, незаметные в темной мути, Хэнк едва не спотыкается, но упирается руками в другие и быстро выкарабкивается в теплую сухость. Промокшие штаны и ботинки даже вне речки мешают движениям. Не обращая внимания на ледяные уколы и хлюпанье в пятках, приятели стремительно врываются в спасительный коридор и на какое-то время, пока преследователи перегруппировываются на нужный этаж, остаются в относительной безопасности. Впрочем, расслабления не выходит: как можно скорее желают они пересечь бетонные лабиринты и найти дорогу к скайвею. К скайвею с бесследно испарившейся серединой. По оба неровных края торчат куски арматур и отделочных материалов, по бокам, на стенах, доламывается оставшееся стекло. В пропасти под мостом шумит распоясавшаяся Миссисипи, а позади, за спинами беглецов, в нестройное эхо сливается быстрый топот. Судорожно Андерсон прикидывает расстояние, на которое сможет допрыгнуть. Если разбежаться, у него даже получится ухватиться за край или за арматуру, подтянуться на силе ударившего в кровь адреналина... А что же Коннор? Он едва ли может этот обрыв разглядывать. Ужас сковывает его конечности. Хэнк хватает пацана за плечи и требовательно разворачивает к себе: — Коннор, послушай меня! Коннор, мне нужно чтобы ты услышал, — требует он, неотрывно глядя ему в глаза. — Когда я перепрыгну на ту сторону, мне нужно чтобы ты... — Нет! — Коннор отворачивает голову. — ...чтобы ты перепрыгнул за мной. — Нет, не проси!.. — Коннор! — Хэнк отрезвляюще трясет его. Потом повторяет спокойно и твердо: — Когда я перепрыгну, ты перепрыгнешь за мной. — Хэнк... — Когда я перепрыгну – ты перепрыгнешь. Вид у Коннора горестный и раздавленный. Он весь сжимается в больших руках, упрямо держащих его, поджимает губы и морщится. Но Хэнк неотвратим – кажется, он готов повторять свою просьбу столько, сколько потребуется, или пока преследователи не настигнут их, – и под его напором Коннор сдается. Он натурально раздавлен, и Хэнку больно оттого, что ему приходится ломать Коннора психологически. Но что еще остается, если иначе пацан получит пулю в затылок?.. — Не смотри вниз, ладно? Ради меня, Коннор, не смотри вниз, пожалуйста. Когда я прыгну, ты не будешь смотреть. Ты будешь видеть только меня. Ты это понял? Коннор? Коннор отводит глаза. Хэнк его вновь растрясает. Шаги приближаются. — Не смотреть вниз, да. Смотреть на тебя. — Верно. Ты протянешь мне руку. Ты разбежишься, прыгнешь, закроешь глаза и протянешь вперед ладони. — Я протяну... — Ладони, да! — на секунду Андерсон отрывает взгляд и переводит его на коридор, полный преследователей. Времени на размусоливание действий практически не остается. — Ты с этим справишься. Тебе просто придется взять подходящий разбег. Вот прямо сейчас! Андерсон отнимает ладони. Показательно он начинает бежать почти от самого коридора и совершает прыжок. Коннору жутко следить за его движениями. Если сейчас Хэнк сорвется!.. Но Хэнк благополучно допрыгивает до противоположного края. Он едва не падает вниз, когда рюкзак его перевешивает, но расставляет руки по сторонам и возвращает себе шаткое равновесие. Андерсон оборачивается: — Теперь ты. Давай же! Но у Коннора случается ступор. У Коннора сердце уходит в пятки и дыхание прерывается. Хэнк кричит ему что-то невнятное – кровь в висках звучит так, что ничего другого не слышно. Своей трезвой логической частью он вроде бы сознает, что мешкать неправильно, вот только она сейчас погребена глубоко, сидит, прячется где-то в недрах напуганной сущности. Но этот вид Хэнка, беспомощный и отчаянный, пробуждает в Конноре новое ощущение. Осознание, что своим поведением он обрекает Хэнка испытывать то, что болью высечено на его прекрасном лице, заставляет Коннора ненавидеть себя за бездействие. Нет, он не подведет мистера Андерсона! Он же ему обещает! Это новое чувство вспыхивает внутри огнем и прогоняет прочь заторможенность. Коннор постепенно воскрешает в памяти наставления Хэнка и обращает к нему глаза. Сосредоточиться на нем, нужно сосредоточиться!.. Только фигура Хэнка, его умоляющий взгляд и руки, безнадежно протягивающиеся навстречу. Пейзаж позади Андерсона медленно отходит на второй план, пока не остается лишь Хэнк – обеспокоенный, но надежный. Коннор находит в его лике свое маленькое успокоение, такое легкое и ажурное, что, кажется, сейчас пропадет вовсе. Насилу он успокаивает дыхание и делает неустойчивый шаг назад. Хэнк все отчаяннее тянет к нему ладони, и Коннор почти готов тянуться в ответ... Коннор решается. Шаг, второй, третий – у самой бездны он прикрывает глаза и отдает свое тело на волю полета. Земля исчезает у него из под ног, и сердце, скованное тисками паники, едва окончательно не разрывается. Нет, неужели опять, это противное, завораживающее ощущение невесомости!.. Окружающий мир теряет привычную форму. Коннор попадает в вязкую черноту, холодную, страшную, нелюдимую, в которой не властвуют ни время, ни понятные ему законы природы. Есть только он, Коннор, крохотный и совсем одинокий, и есть его чувства, подавленные и оттого разъяренные. Они сжимаются вокруг него плотным кольцом, давят на шею и душат, душат и душат... Ощущение пространства теряется где-то там, за гранью ныне известного. Он не знает, сколько висит так, застывшей фигурой, не способный ни упасть, ни толком пошевелиться. Тьма прокрадывается к нему под одежду, ее холодные руки щекочут нежную кожу, царапают горло и обжигают грудную клетку своим жестокими ласками. Но в Конноре нет даже крови, он пол внутри – идеальный сосуд Пустоты, ее проклятое вместилище. Предательская резь опаляет сухие глаза. Легкие разрывает на тысячи мелких кусочков, и Коннор почти раскрывает рот, готовый закричать или задохнуться этим густым ядовитым мраком, но грубая рука Хэнка твердо обхватывает его ладонь. Коннор падает и впечатывается в край бетона коленями. Жгучая боль пронзает нижнюю часть его тела – зазубрины гранитной плиты царапают ему ноги. Андерсон крепко хватает приятеля за все, до чего доберется, и кое-как вытаскивает его в безопасное место. Тьма медленно от него отступает, и Коннор обнаруживает себя в безопасных объятиях мистера Андерсона. Он прижимается к нему лбом, благодарный за то, что тот умудряется вытащить его из персональной бездны смятения, но перед глазами за закрытыми веками до сих пор пляшет глухое безумие. Передышка длится недолго – земля под ногами дрожит и шатается. Ужасная догадка пронзает голову Андерсона: край потревоженного обрыва вот-вот провалится в ненасытную пасть Миссисипи. Нужно срочно отсюда уматывать! Преследователи практически настигают их: от добычи охотников отделяет только обрыв. Они открывают огонь, когда слышат, как скайвей начинает скрипеть. Лопаются остатки сдерживающей конструкции, и мост, утративший силы к существованию, разваливается окончательно. Беспокоясь о собственной шкуре, люди бросаются в рассыпную. Только Коннор, черт... неужели нельзя выбрать иное время для медитации?! Хэнк подхватывает его под плечи и насилу заставляет передвигаться. Под оглушительный грохот камня и звуки выстрелов беглецы, поддерживая друг друга руками, выбираются в коридор, прежде чем твердь по ними окончательно обрушается. Преследователи остаются ни с чем, а приятели убегают наверх, уставшие и измученные. Адреналин гонит их на несколько этажей вперед, прежде чем Хэнк, ощущая вселенскую тяжесть, падает на пол первой попавшейся комнатушки. Холодный камень ощущается благословением, и Хэнк, наплевав на все остальное, прижимается к нему каждой частичкой разгоряченного тела. Дыхание скачет как бешеное, ноздри раздуваются как раскрытые паруса – Хэнк поклясться готов, что вот-вот выплюнет свое чертово сердце, настолько лихорадочно оно просится на свободу. И даже язык болит и колется у самого корня, утопая в слюне вырабатывающейся. Андерсон едва ли может восстановить свое убитое в хлам дыхание. Он задерживает его, но всякий раз, точно как заколдованная, грудная клетка вбирает новую порцию воздуха, наплевав на любые запреты. Оглушительный шум сердцебиения в висках пропадает не сразу – спустя минуты две, наверное, – и только тогда к Хэнку начинает возвращаться толика самообладания. Вместе с ней к нему вроде бы возвращается прежняя мощь – частичка крохотная, – и он находит последние силы, чтобы подняться и привалиться к стене. Только сейчас Андерсон понимает, как в действительности непослушны его промерзшие ноги – стопой пошевелить невозможно. Она на вид в принципе дергается, вот только со скоростью черепахи, и так туго, так неохотно, так неприятно, изматывающе... А Коннор выглядит нисколько не лучше. Загипнотизированный, объятый веянием пережитого ужаса, уперевшись в каменный пол руками он сидит недвижим и практически не моргает. Рот раскрыт, глаза нараспашку, взгляд рассеянный и отсутствующий – ему бы тоже постараться восстановить дыхание, а то спина всякий раз выгибается колесом. Но вот первое оцепенение медленно его отпускает: Коннор растирает сведенное судорогой лицо и зачесывает пятерней волосы. Взору Хэнка открывается бледно-зеленая кожа и капельки пота, бликующие в тусклом свете от коридора. Когда пацан оборачивается к проводнику, его щуплое тело пробивает мелкая дрожь. Парень кажется крайне обеспокоенным, но Хэнк никак не ожидает того, что это беспокойство направлено в его, Хэнка, сторону. Напуганный сызнова, он подползает к мистеру Андерсону, и с волнением замирает перед ним, протягивает ладони, но отчего-то не касается, застывает у самых плеч в трепетной нерешительности. — Хэнк, твоя рука... Малой трясется над ним, слово от касания всякого хрустальный Хэнк тотчас превратится в груду стеклянных осколков. Андерсон недоуменно следует за его обеспокоенным взглядом и с удивлением замечает, что рукав его пальто промокает, но промокает нет от нечаянных брызг, а от темной горячей крови. Похоже, в пылу побега, возни и переживания за своего подопечного Хэнк вовсе не замечает, как шальная пуля царапает его чуть ниже плеча. Сейчас, когда он акцентирует на этом внимание, место действительно немного пощипывает – правда, ранка скорей косметическая, нежели сколько-нибудь опасная. — Я в, уф, в порядке, — Хэнка до сих пор не отпускает одышка, — все... все нормально. Какой-то жалкой, нх, царапинке меня не прикончить. Меня гораздо больше интересуют твои, ух, твои ушибленные колени. Андерсон устало кивает в их сторону, на пол. Коннор оборачивается и замечает тонкий кровавый след на граните. Похоже, они так сильно переживают друг за друга, что совсем не обращают внимания на повреждения собственные. Забавно. У Коннора, конечно, в разы больше причин пребывать в прострации и не замечать ничего, вокруг происходящего... Он озадаченно тянет руку к своим ногам, но Хэнк мягко кладет ему на запястье свою ладонь. — Не сейчас... Давай просто... давай просто посидим так немного. Коннор покорно приваливается к стене. Он так вымотан, что согласен на любые условия. Потерявший последние силы, он едва ли может держать прямо голову, а потому, прикрыв глаза в изнеможении, кладет ее Андерсону на плечо. На здоровое плечо, разумеется. Хэнк, не имея причин к сопротивлению, делает то же самое и прижимается небритой щекой к лохматой макушке. Позже Хэнку придется подумать о подъеме на верхние этажи отрезанного от преследователей небоскреба, о теплом помещении или – что точно Коннору не понравится... – костре на крыше высокого здания, о перевязке ран и о скором ужине, а пока... Пока он просто позволит времени проплывать мимо них и с наслаждением сосредоточит внимание на влажных прядях кофейного цвета, что своим живительным холодом остужают его разгоряченную после побега кожу.