Полгода полярной ночи

Уже сама по себе волшебная ночь напоминает Коннору блаженную грезу. Богатство жизни, в момент представшее перед ним, будоражит воображение и гонит сон – взамен ему перед глазами расцветает чудесатый пейзаж, где все проблемы и страхи расступаются перед неоспоримым величием небесного горизонта. На место им является бестревожная пустота, и в этой чистой удивительной безмятежности, Коннор уверен, можно разглядеть надежду на свое внутреннее преображение. И Коннор хочет, Коннор очень старается, ибо не столько северное сияние, сколько мистер Андерсон собственноручно и неосознанно сеет в нем семена этих крохотных изменений. Да, мистер Андерсон, нет, все же Хэнк, – мужчина, переживший множество страшных событий в своей непомерно долгой для сложившихся обстоятельств жизни, успевший испытать на себе и леденящий ужас, и горечь болезненного лишения – кому как ни ему быть его вдохновителем и главной движущей силой на пути к совершенствованию? Чьи еще слова ловить, разевая рот, кому внимать настолько же доверительно? Ведь только он, похоже, отбросив зримые и незримые предрассудки способен принять Коннора со всеми его достоинствами и недостатками, способен, пожалуй, не просто закрыть глаза на неудобные откровения, но и понять их, пропустить через себя и помочь преодолеть возникающие осложнения. Грубость и язвительность – его защитные механизмы, но даже так, сквозь толщину наросшего за много лет отчуждения, буквально с первого дня делится он с Коннором своим добродушием: и когда пытается оградить его от впервые убитого зараженного, и когда всеми силами старается перевести Коннора, казалось бы еще недостаточно знакомого для сопереживания человека, между двумя связанными чередой стальных профилей небоскребами. Какой же Коннор слепец, раз не замечает всего этого прежде! Хэнк всегда готов его поддержать: и когда угроза нависает над их головами, и когда ему просто хочется показать Коннору что-нибудь восхитительное. Всякий раз Андерсон снова и снова делает для него то же самое, делает, не требуя ничего взамен, ворчит, раздражается, но понимающе принимает и остается поблизости, чтобы в назначенный час поддержать и протянуть свою надежную руку помощи. И если Хэнк так упрямо продолжает верить в него и в этом, на первый взгляд, не имеющем победного расклада состязании со страхом продолжает делать ставки на заведомо проигравшего игрока, разве Коннор имеет право не оправдать оказанного ему доверия? Разве может позволить себе в очередной раз разочаровать своего покровителя? Все же прошлая ночь доказывает – Коннор способен противостоять своим демонам. Отвлекаясь на прекрасное северное сияние, он не замечает пропасти под ногами, а отвлекаясь на Хэнка – не видит по бокам от себя удушающей пустоты. Работая в тандеме, эти двое наверняка способны сотворить с Коннором невероятные вещи. И ведь Андерсон уже на него влияет, не специально возможно, однако оттого не менее действенно. За это и многое другое молодой человек испытывает к нему глубочайшую благодарность – за то, что прекрасно умеет слушать, за то, что в противовес тому иногда может поделиться и чем-то своим, сокровенным, – Коннор, что называется, готов натурально его целовать, ведь именно так рассуждают люди, от пят до ушей кому-то признательные? Правда, настолько близкое взаимодействие наверняка будет воспринято им как что-то из ряда вон выходящее... ибо не в первый раз юноша замечает, как его прозванный лейтенант дает заднюю всякий раз, когда граница близости приближается к незримой черте, которую Коннор про себя называет "комфортная". Обнимать Хэнка первым, например – превышение полномочий, а вот оказаться обнятым им спонтанно – да пожалуйста, распишитесь. И пускай невидимая черта со временем раздвигается, это все равно происходит с престарелой черепашьей медлительностью – Хэнка мало, и к его касаниям вообще-то очень легко пристраститься. Чего только стоят участившиеся поглаживания по голове, что по началу вызывают в Конноре исключительно неприкрытое раздражение – да Коннор душу готов продать за то, чтобы ладонь Хэнка почаще путалась в этих с горем пополам уложенных локонах! Есть в этом что-то на постыдном уровне согревающее, и Коннор, обычно честный с самим собой, впервые начинает юлить, опасаясь признаться, как же чертовски сильно и незаметно для себя самого на самом деле он к этим действиям притирается. Внимание Хэнка действует, как игла, но отчего-то Коннор никогда не обнажает того открыто. Обычно он просто отмахивается от его теплых рук, отмахивается, дабы через секунду сразу же пожалеть об этом и возжелать, чтобы мозолистая ладонь вновь потрогала его кожу. Коннора натурально ведет, да так, что всякий раз он готов растечься у ног Хэнка в большую счастливую лужицу. Однако это происходит внутри, а снаружи, на лице, находится место только для скромной улыбки. И вроде бы хочется сказать Хэнку: "Не останавливайся! " – но вдруг это как-то его напугает? Ведь Коннор и сам боится, не хочет разрушать те хрупкие отношения, что уже имеются между ними... Он даже в голову не возьмет, почему считает их настолько хрустальными, почему до сих пор боится, что однажды они потеряются насовсем, что с выполнением своего обязующего контракта Хэнк просто уйдет от него и растворится во тьме, как растворяется даже прекрасное северное сияние, и... ...и это забавно на самом деле, как мысли Коннора в итоге всякий раз возвращаются к его лучшему другу. Рано или поздно каждая тема приводит к нему, человеку-магниту, и Коннор улыбается, изредка замечая за собой подобные рассуждения. Наверное, невозможно не думать о Хэнке, когда все последние несколько месяцев проводишь исключительно в его разносторонней компании, когда засыпаешь и просыпаешься с его образом перед глазами. И кажется временами, что в мире, кроме них двоих, никто и не живет больше, и чувствуешь благодарность за то, что последним человеком во вселенной оказывается именно Хэнк – такой интересный в своей противоречивости и такой очаровательный в своей заботе мужчина. Коннор безумно рад, что не ошибается в нем еще тогда, в баре, когда все известные данные и свеженаведенные справки кричат ему об обратном. С Хэнком определенно не заскучать, и спектр эмоций от него всегда испытываешь самый разнообразный, такой, что пробуждает в Конноре и его собственную эмоциональность, и Коннор лежит, не смыкая глаз, потому что теперь, похоже, в его голове за первенство мысли сражаются уже две вещи, будоражащие воображение. Под утро, правда, сон все равно настигает его. Два часа Коннор предается самозабвенной дреме, пока Хэнк не уходит на свой заслуженный предобеденный отдых. Одно только остается неясным: бодрит ли его эта короткая передышка или ввергает в сонливость лишь большую? Ведь Коннор просыпается с полным баком энергии, вот только с головою ужасно тяжелой. Тысячи внеземных атмосфер пытаются расколоть ее на куски словно грецкий орех. И ведь не понежишься больше на бархатных шторах, не проведешь короткий эксперимент, чтобы узнать, поможет сон исправить ситуацию или все же не очень. Неровен час, к обеду Коннора снова заморит усталость, и он захочет уснуть на две с половиной вечности! Ведь так коварен этот мнимый припадок сил, которым просто неоткуда восстановиться. До кучи и боль в коленях нисколечко не стихает. Посидеть бы по-хорошему на одном месте еще немного, дать ногам отдохнуть, да где-то там, за чертой безопасной комнаты, до сих пор разгуливают бандиты. Ради сохранности своего же здоровья стоит убраться от них как можно скорее, и в вопросе этом даже Хэнк с пацаном, когда проснется, будет полностью солидарен. В обычное время он, безусловно бы, настоял на коротенькой передышке – ведь Коннор и сам достаточно претерпел для того, чтобы понимать важность своего полного восстановления... – вот только сейчас ситуация выбивается из привычных им обоим паттернов. Пусть прекрасная ночь, подарившая друзьям покой и иллюзию безмятежности, не затмит непритягательной реальности – угроза снаружи до сих пор существует. Каждая секунда, проведенная в стенах шаткого небоскреба, только увеличивает шансы нарваться на неприятности, но и Хэнк, и Коннор не горят желанием с ними встречаться. Возможно потом, когда опасность минует, они действительно по-нормальному отсидятся, восполнят силы и только тогда отправятся в дальнейшее путешествие, ну а пока, в обстоятельствах, требующих от них максимальной собранности, сквозь недомогания и дискомфорт они будут пробивать себе путь к их персональному островку безопасности и спокойствия. Отоспавшись – у кого как получается... – они перекусывают остатками вчерашнего ужина. За завтраком, который можно смело назвать обедом, Хэнк неустанно воскрешает в голове пейзаж, увиденный им на крыше. В отличие от Коннора, он не пытается вспомнить его красоту или познать персональный смысл, напротив – северное сияние над утопающим городом его совершенно не интересует. Куда больше его занимает сам Миннеаполис, погрязший в быстротечных глубоких водах, ведь ему, как проводнику, престало заботиться о прокладывании маршрута. Но тяжело и туго идет незримая реконструкция, моделирование каждого следующего скайвэя и обрисовывание деталей у подножия недавно черного горизонта – образы Хэнк вспоминает только самые зацепляющие и в конечном итоге приходит к выводу, что за пределами центра города река встречает свое окончание. Это радует, безусловно – едва путешественники сойдут с межнебоскребных мостов, идти станет значительно проще. Так или иначе, обратная дорога теперь отрезана пропастью, и орда скучковавшихся бегунов караулит где-то на выходе, а значит, остается надеяться, что следующий небесный переход выведет их туда, где ничего из вышеперечисленного не будет. И когда Хэнк сообщает об этом Коннору – о том, что уже ближе к вечеру они по-любому окажутся на привычном им сухом и твердом асфальте, – у Коннора натурально вспыхивают глаза. И, надо отметить, столь вдохновлено он даже из Детройта не улепетывает! Скорый спуск так сильно воодушевляет его, что и вещи он собирает с особенной расторопностью, и даже жесты, размашистые и отрывистые, выдают в нем его хорошее настроение. Это, конечно, глупость, думает Хэнк, но глупость совершенно милейшая, и сам расплывается в довольной улыбке, потому что один взгляд на такого радостного обалдуя вызывает внутри счастье не меньшее. Резвой походкой направляется Коннор к лестничной клетке, и кажется даже, что дискомфорт в коленях не может стать для него весомым препятствием. Сегодня он вообще держится как-то иначе – и под ноги смотреть не старается, и теряет эту столь не подходящую ему краску подавленности... – словом, сойти может за обычного не опасающегося высоты человека. Очевидно, он целенаправленно не замечает пустоты за перилами лестницы – что, надо думать, дается ему особенно сложно теперь, когда они держат путь как раз на нее, вниз, сквозь множество долго тянущихся пролетов, – и, видно, чтобы как-то занять себя, рассуждает и прокручивает в голове даже самые идиотские размышления. — Хэнк, — спрашивает он этаже на двенадцатом, — ты ведь достаточно старый? — Не понял вопроса, — Андерсон, конечно, хмыкает, но озадаченно хмурится. А не офигел ли ты, Коннор, часом? — Вот скажи, — продолжает молодой человек, по уже устоявшемуся обыкновению не обращая на замешательство Хэнка совершенно никакого внимания, — в Штате Индиана есть Индианаполис. — Ну. — В Миннесоте есть Миннеаполис. — Так... — Тогда почему в Мичигане нет Мичиганаполиса? Андерсона пробивает на дикий смешок. Искать логику везде, где только возможно – так похоже на Коннора, если честно. Даже если это самый тупой и наивный вопрос на планете. И Хэнк посмеивается, едва ли способный удержать внутри свою заразительную веселость. Впрочем, ответ на вопрос он не знает, и стратегически переводит тему: — А причем тут мой возраст? На что Коннор нисколечко не теряется и отвечает деловито, со знанием дела: — Мне показалось, как человек, живший в Мичигане до пандемии, ты должен знать такие подробности. Хэнк вновь смеется. — Может, скажешь еще, что в моем детстве по Америке динозавры расхаживали? — Не знаю ни о каких динозаврах в Америке. — Ну да, ты-то тогда еще не родился. Приятно видеть, как их ироничная игра постепенно превращается в менее язвительную норму, которая никого из них не смущает, и даже вчерашнее откровение кардинально не влияет на их привычное времяпрепровождение. Хэнк весьма доволен этим раскладом дела, ведь любые резкие изменения способны оставить кровоточащий след на его хрупкой мужской чувствительности. Закованная в панцирь мнительной черствости, она трепещет и бьется, и остро воспринимает любые события, происходящие за ее тонкой скорлупкой, черствеет от них только больше, но где-то там, внутри, все равно остается слабой и уязвимой. И так радостно, что Коннор, не страшащийся перемен, бережно обращается с ней и – ну, по большей части... – не устраивает ему невероятных эмоциональных качелей! Ведь когда Коннор, представлявший до того ста восьмидесяти сантиметровое бревно в понимании Андерсона, глядит на Хэнка выразительной мордочкой, как остаться к такому зрелищу равнодушным? Хэнк улыбается, и улыбка эта почти сводит ему заалевшие скулы. В коридорах второго этажа идиллию безмятежного спуска нарушает эхо отдаленного топота. Похоже, что за ночь бандиты таки успевают обойти небоскреб с иной стороны и теперь готовятся устроить на выходе из него западню. И отчего только эти крысы такие злопамятные?.. Сами собой руки Коннора тянутся к кобуре. Напряженный, Хэнк прижимается к ближайшей стене; осторожной поступью добирается он до поворота к небесному переходу и бесстрашно выглядывает из-за угла. Все, на удивление, чисто. Отлично. Одними жестами рук он декламирует Коннору их дальнейший план действий: мол, будь осторожнее, парень, сейчас мы по-быстрому пробежим открытую территорию и постараемся миновать неприятности. Однако сами неприятности, очевидно, пропускать никого не намерены – едва стопа Коннора касается моста между двумя небоскребами, из перпендикулярного коридора выворачивают преследователи и открывают огонь. Шальные пули прошибают бетон у путников под ногами, трещит и падает со стен отделочное стекло. Хэнк инстинктивно закрывает голову руками и кричит Коннору уносить ноги, пока у них еще есть такая возможность. Им бы только перебежать на противоположную сторону этого чертового скайвэя! Дальше они окажутся в безопасности от обстрела и смогут что-нибудь сообразить худо-бедно. А бандиты упрямо наступают своим жертвам на пятки. На ходу Коннор пытается отстреляться от них, но в какой-то момент вместо выстрела слышит только щелчок. Черт, патроны кончаются! Цокнув с досады, он перестает отвлекаться на пистолет и посвящает свое внимание бегу. Однако и в магазине Хэнка, похоже, нет никакого разнообразия. Он не спешит прикасаться к своему револьверу, да и безвыигрышное это занятие – пространство определенно не играет ни ему, ни Коннору на руку. Чтобы хоть как-то уравнять свои шансы, Андерсон, пробежав злосчастный скайвэй, сворачивает на лестничную площадку и решает увести преследователей в узкие помещения верхних этажей, где, воспользовавшись своим преимуществом в скорости, сможет сам устроить на них засаду. Но и мародеры не лыком шиты – всякий раз, как их добыча пытается свернуть от них на какой-нибудь из этажей, они отбивают пулями двери. Загнанным беглецам не остается ничего, кроме подъема выше, пока в какой-то момент они не упираются в свой потолок – около половины небоскреба просто отсутствует. С каждым пролетом внешних стен становится меньше, пока они не исчезают совсем. Коннор и Хэнк замирают в дверном проеме. Вместо привычной череды коридоров они оказываются на открытой площадке, напоминающей недостройку: то тут, то там из массивных бетонных плит торчат металлические каркасы и арматуры – зрелище, до боли знакомое... – и лишь остатки разорванных надвое бетонных перегородок напоминают о том, что когда-то над всем этим безобразием висела крыша. Что же, за неимением лучшего можно спрятаться и за ними, конечно... — Укройся возле двери, пока я отвлеку их! — кричит Коннор. — Рехнулся?! — Хэнк, ты сильнее меня. У нас будет больше шансов если мы разделим противников! У Хэнка отсутствует время для возражений – рейдеры уже на подходе. Нужно действовать быстро. Он соглашается – на свою голову... – и занимает позицию возле лестничной клетки. Коннор, как легкая и заметная для преследователей мишень, остается на открытом пространстве и напряженно выжидает их появления. Едва чья-то макушка оказывается в его поле зрения, он начинает бежать. Ловко ныряет он в лабиринты бетонных обвалов, прежде чем пули отбивают камень возле его плеча. Давай, неосторожный дурак, подойди еще ближе, чтобы Коннор мог забрать себе твою пушку! Беспечные враги играют в его игру как по заранее заученному сценарию. Один из них, самый уверенный в своей однозначной победе, выходит на площадку и занимает позицию в ближайшем укрытии. За ним, не догадываясь о ловушке, выходят еще четыре человека. Совсем скоро они поймут, что у беглецов нет патронов, и осмелеют – начнут совершать ошибки. Именно в этот момент Коннор обезоружит кого-нибудь и вновь вернет себе преимущество. Лишь Хэнк остается для него неизведанной переменной. В момент сильного беспокойства за жизнь и благополучие их обоих, он может выкинуть что-нибудь необдуманное или не выкинуть ничего, что, впрочем, в данных обстоятельствах наименее вероятно. Коннор знает, что Хэнк не подведет его, но, возможно, сам боится стать тем, кто нечаянно подведет их обоих. В назначенный миг мародер, потерявший из виду цель, заходит за высокий обломок стены. Коннор набрасывается на него сбоку и оглушает прицельным ударом в лицо. Мужчина валится на пол и хватается за ушибленный нос, прежде чем получить добивающий пинок коленом примерно по той же области. Адреналин закипает в крови, и Коннор перехватив выпавший пистолет, напряженно припадает к стене. Заслышав звуки борьбы, приятели мародера активизируются. Наугад начинают они палить в сторону источника шума; тогда Хэнк выпрыгивает из укрытия и захватывает одного из них со спины. Замечая это, ближайший из мародеров оборачивается. Прикрывая тылы, он целится прямо в Хэнка, но сильный и хитрый Андерсон использует захваченного противника в качестве живого щита. Вражеские пули впиваются в его плечи и грудь, защищая Хэнка от выстрелов, и труп мародера бездыханный падает на пол. Коннор прикрывает Хэнка огнем и поражает затылок стрелявшего. В ответ и Хэнк прикрывает Коннора, подбегая к оставшемуся врагу со спины. Они сцепляются в нешуточном поединке, попеременно хватая первенство – и Хэнк даже выбивает из рук врага пистолет! – пока крупный бугай не скидывает Хэнка с обрыва. В одно мгновение у Коннора замирает сердце. С ужасом он глядит, как мистер Андерсон подстреленной накануне рукой хватается за выступающий край бетонной платформы и из последних сил старается удержаться на месте. Нет, быть такого не может! Позабыв обо всем на свете парень выскакивает из укрытия. Он почти прибегает Хэнку на помощь, но мародер, довольный своей победой, оттаптывает висящему пальцы. С криком боли Андерсон разжимает ладонь. Коннор припадает к земле, старается протянуть руку другу, но опаздывает – сорвавшись, Хэнк начинает падение в пропасть. — Хэнк! У Коннора перехватывает дыхание. Целый мир сужается до одной единственной жизненно важной точки – этого маленького беспомощного человечка. Время для Коннора теряет всякую форму – растянутая секунда страшного момента кажется ему бесконечной. Тысяча безнадежных мыслей проносится у него в голове, прежде чем затуманенный паникой взгляд успевает заметить, как Хэнк цепляется за выступающую арматуру этажом ниже. Первую секунду Коннор не верит. На вторую к нему приходит осознание, что он должен срочно что-то решать. Если сейчас Хэнк снова сорвется, Коннор никогда себе не простит этого! Как проживет он без Хэнка? Как сможет смотреть на свое отражение и не испытывать к себе ненависти за то, что когда-то давно ничего не смог с этим поделать? Ведь человек, сейчас свисающий с арматуры, пускает корни в его пробудившееся ото сна сердце, облюбовывает его по-хозяйски, чтобы вдохнуть в мертвую почву жизнь и подарить ему множество неиспытанных доселе эмоций. Не способный более быть холодным по отношению к Андерсону, оказавшийся зависимым от общения с ним, от его басистого голоса, его насмешливых взглядов и даже тупых язвительных комментариев, как может Коннор допустить его падение в пропасть? Да Коннор лучше свалится в нее сам, чем позволит Хэнку разбиться о воду и утонуть в ее бурлящей пучине! Оставшийся в живых мародер, похоже, обладает навыком чтения мыслей. Прежде, чем Коннор успевает подняться, его и самого едва не отправляют в полет. Он чувствует, как на его спину наступает чужая нога; Коннор приходит в себя. Боль в области ребер немного его отрезвляет. Он, хватая противника за другую ногу, опрокидывает его навзнич. Мужчины сцепляются на краю пропасти. Ярость, пробудившаяся внутри Коннора от поступка этого человека, высвобождает в юноше невиданные доселе силы: он сбрасывает мародера с себя и ударяет в висок рукояткой украденного пистолета. Мужчина лежит без чувств. Разозленный, Коннор стреляет в него, не то чтобы выпустить пар, не то чтобы удостовериться, что он точно не помешает. Когда с противником остается покончено, молодой человек обращает свое внимание вниз: в напряженной борьбе с гравитацией Хэнк цепляется за короткую арматуру и, ослабший, мучимый болью возле плеч и ладоней, грозится вот-вот отпустить и ее тоже. Медлить нельзя, нужно срочно его вытаскивать! Но пока Коннор спустится по лестнице на другой этаж, силы Хэнка могут иссякнуть... Он отпустит свое спасение и обязательно грохнется вниз. Нет, должен же быть более быстрый способ! Что он будет делать без Хэнка? Что?.. Мир без его лучшего друга определенно лишится большей доли своего колорита. Коннор понимает, что ради него готов поставить на кон даже сверх того, что имеет. Самый быстрый путь вниз – это падение. Безумный шаг, на который Коннор в обычных обстоятельствах бы никогда не решился. Но обстоятельства сейчас необычные: кровь ударяет в виски, укоризненно отсчитывая секунды до неизбежного. Страх за сохранность Хэнка пересиливает застоялый страх перед высотой в несколько метров, и Коннор, не иначе как продав душу Дьяволу, совершает прыжок на нижний этаж прямо оттуда, где и находится. Чтобы не провалиться вслед за приятелем, он цепляется за край пола вспотевшими одеревеневшими пальцами и раскачивается в сторону небоскреба. Ноги относят его в безопасное место, и Коннор тяжело шлепается на бетон. Содранная кожа вновь дает о себе знать, ноют отбитые бедра и колет где-то в коленях, но Коннор не обращает на это внимания – все его мысли направлены на то, чтобы поймать Хэнка и не дать ему еще сильней провалиться. Быстро, как только может, он подползает к краю и протягивает руку приятелю. — Хэнк! — надрывно кричит он. — Хватайся за меня, Хэнк! — Нх, черт!.. Мышцы Андерсона болят от напряжения. Да еще пальцы эти... У него самого сердце стучит в ушах похлеще конноровского, а ступор от произошедшего и болевой шок не дают трезво мыслить. Но когда он поднимает глаза и видит взгляд Коннора, молящий и бешеный, его это отрезвляет. В страхе Коннора он видит свой страх, в его решимости вытащить Хэнка оттуда, находит свою собственную решимость. Приложив последние силы для решающего маневра, Андерсон, отцепляется от арматуры и подтягивается другу навстречу. Остервенело Коннор хватает его за израненную ладонь. Их общий вес утягивает парня вниз, и, чтобы не нырнуть в Миссисипи навечно, он зацепляется ступнями за обломок стены. Пробуждая в себе все возможные и невозможные силы, с рыком вытягивает он Хэнка на устойчивую поверхность, и перекатывается на спину, обмякший и измотанный, как ни в одну минуту до этого. Его живот скручивает от слабости, и Коннор готов поклясться, что его вот-вот вывернет от перенесенного стресса – от прыжка на высоте больше десятка метров и от вероятной близости потери лучшего друга. Лучший друг пребывает в шоке не меньшем. Сперва потому, что нахождение на волоске от смерти – опыт не из приятных, а затем потому, что осознает, что именно Коннор для него делает. Ведь именно ради него Коннор, преодолевая свой страх, без сомнений глядит в глаза удушающей его бездны, именно ради него срывается вниз, чтобы туда не сорвался Андерсон. — Коннор, ты... — пораженный и тронутый до глубины души, он едва ли находит слова, чтобы выразить то, что лежит у него на сердце, и, растерявшись, скупо, скомкано интересуется, все ли у пацана в порядке. — Да, надо... надо подняться. У Коннора кружится голова и сердце стучит быстро-быстро. Спохватившись, Хэнк подскакивает на ноги и подает приятелю руку. Мягкая, дрожащая ладонь касается его собственной, и Хэнк с легкостью поднимает податливое тельце с пола. Ватные ноги не способны долго удерживать Коннора в прямом положении: он сгибается, и противное тошнотворное ощущение подступает ему прямо к горлу. — С-спа... — после резкого изменения положения во рту Коннора собираются слюни; корень языка неприятно тянет, и весь утренний перекус в конечном итоге выходит из пацана наружу. Как всегда понимающий, Хэнк только гладит его по спине, ожидая, когда малой успокоится и основательно проблюется.