Честная смерть лучше позорной жизни.
— Вот чёрт, — Ён Су заставил Эжени остановиться в переулке и сесть на коробку. — Почему ты сразу не сказала, что натёрла ногу? Эжени, как и Ён Су, всё ещё была под маскировкой. Её товарищ бы ничего не заметил по пути к южному выходу, если бы не проступившие на мешковине капельки крови. Их Ён Су не мог не заметить. Зато теперь он понял, почему девушка прихрамывала всю дорогу. Ён Су и Эжени почти пересекли бедняцкий район. Он отделялся небольшим рвом от торговой площади и дворянского квартала. Его спокойно можно было перейти по трём мостам, по бокам от которого формировалась небольшая ремесленная улочка, объединявшая в себе вторую кузницу, цирюльню и даже чёрный рынок. Последний, к слову, не был уж таким нелегальным. Да, там можно было приобрести разные безделушки, броню и оружие за бешеные деньги, не всегда соответствующие качеству (как ни странно), но, по слухам, большую часть товаров приходилось прятать. Как раз рядом с этим чёрным рынком был небольшой переулок с коробками, полными разного хлама или мусора, обиталище крыс и лестница, приставленная к крыше. Прекрасный укромный уголок, особенно в ночное время суток, но, тем не менее, здесь Ён Су решил остановиться, и усадить свою спутницу на самую чистую из коробок. — Нам надо поскорее убираться отсюда, — проскрипела Эжени. — Всё равно сейчас ничего нельзя поделать. Только дома я смогу позаботиться о ране. — Мы никуда не пойдём, пока я тебе портянки не намотаю как следует. Ён Су был в таком деле непреклонен. А сам недоумевал: как это Эжени, будучи даже не воином всю жизнь, как он, — травницей-путешественницей, и не научилась при этом портянки наматывать. Такое Ён Су мог бы предположить, если бы знал наверняка, что девушка сидела в седле или повозке во время кочеваний с места на место. Спросив об этом, он получил вместо вразумительного ответа лишь строгий взгляд из-под полуопущенных век. Вздохнув, юноша продолжил. Эжени всегда была такой молчаливой, а когда речь заходила о том, о чём она говорить не хотела, то становилась ещё и угрюмой. Взгляд недобрый, густые брови сведены к переносице, каждый мускул напряжён — того и гляди, вскочит и задушит! На этом часто попадался Франциск, имевший неосторожность подходить к Эжени в не самом трезвом состоянии, да и Стефан пару раз ходил по опасной черте. Любителей такого «экстрима» девушка быстро осаживала, иногда приходилось браться за тейгу. Но дальше угроз, само собой, не заходило — ножницы были слишком острыми, чтобы пускать их в ход. Закончив перевязку, Ён Су ещё раз критично осмотрел окровавленную белую ткань. Натянув поверх неё сапог, юноша помог Эжени встать. Та нехотя поднялась, используя чужую руку, и тут же замерла, как вкопанная. Ён Су резко развернулся. Вокруг них столпились дети. Всё бы ничего, но у одного из них была кочерга в руке. — Вам что-то надо? — спросил Ён Су как можно резче, чтобы заранее предупредить детей, что в случае чего он щадить их не будет. — Мы не реликты, нечего глазеть на нас. Уходите. — Вы не местные, чтобы говорить нам, куда идти! А ещё, это наш район! — фыркнул один из мальчишек. — Мы не уйдём отсюда, пока вы не отдадите нам кошель. И корзину! Нам нужны лекарства! — Кажется, вам нужны неприятности, — Ён Су нахмурился и выудил из-под рукава кинжал. — Томлин, у него нож! — пискнула девочка, прячась мальчишке за спину. — Ничего, я кочергой его! — словно в подтверждение своих слов он сжал своё оружие. — Вам нужны лекарства? — фыркнула Эжени всё тем же старческим голосом. — Кто в этой Столице может болеть настолько, что ему нужно обкрадывать первых встречных странников? — Наша мать больна, — буркнул тот из детей, что был постарше. — А у нас брат болен, что с того? — Эжени встала, сгорбившись. — Или мы должны отдать вам всё только потому что вас четверо? — У нас нет выбора! — выпалил Томлин. — Вы нам отдадите деньги и корзинку или мы побьём вас! — Рядом со мной воин, добрый молодец, служивший в войсках. Думаешь, он не справится со шпаной вроде тебя, мальчик? — С кинжалом против кочерги? — Ну, попробуй! Но прежде, чем мальчишка успел что-то провернуть, Ён Су уже перехватил маленькую ручонку и впечатал её в плитку. Томлин издал странный звук, но от этого спеси в нём не поубавилось. Тогда Ён Су приставил нож ребёнку под глаз. Тот вздрогнул. А Эжени противно и натужно захихикала. — Как насчёт сделки, малыши? — прокряхтела она. — Мы осмотрим вашу мать и скажем, какие лекарства ей нужны, а вы нас не тронете. — Ага, сейчас! — выпалил мальчишка постарше. — С чего бы нам верить вам? — Иначе ваша мать до окончания своих дней будет знать, что вырастила пятерых бестолочей, которые не смогли даже договориться с людьми. — А… а вы знахарка, бабушка? — девочка подошла чуть ближе к Эжени. — Травница, малышка, — Ён Су уловил некоторое отвращение в голосе девушки. — Но ты же возьмёшь деньги с нас, — заметил Томлин. — У нас нет денег на ещё одного знахаря. — За осмотр я денег не возьму, — Эжени взяла Ён Су под руку. — Вы согласны? Мы торопимся в путь. Если вас действительно заботит здоровье вашей матери… — Но вы же не вылечите её, а просто посмотрите. — За остальное надо доплачивать. Дети переглянулись. Нетрудно было догадаться, что затея им отнюдь не по душе. Однако кровавый путь тоже никому не хотелось избирать. Придя к какому-никакому согласию, Ён Су вместе с Эжени последовал за детьми. Трущобы. «Ну, конечно же!» — раздражённо подумал Ён Су. Теперь он не удивлялся тому, что кто-то в крупном городе снизошёл до кражи лекарств. Сырой воздух, дороги, выстланные чуть ли не помоями, множество деревянных и, вследствие этого, не самых прочных конструкций. Как Ён Су замечал со временем, в каждом городе, в каждой деревне, даже в каждом квартале, пускай самом бедном, но обязательно найдётся человек, который будет богаче всех остальных. Такими «счастливчиками» в трущобах можно было считать только тех людей, у которых не была заштопана одежда и лица выглядели здоровыми. Большая часть местных жителей делила быт с овощебазой, соседями у них были крысы, гораздо более крупные, чем где-либо ещё. Обычно они не выбирались из катакомб, подземелий и канализации, но выход на поверхность мог говорить о двух вещах: либо их места обитания затоплены, либо какой-то нерасторопный житель трущоб раздобыл что-нибудь по-настоящему съедобное и сладко благоухающее. Солнца здесь так же почти не было: почти вся территория трущоб находилась под плотным навесом из города. Лишь небольшой «райский уголок» находился в нескольких километрах к северо-востоку от акведука — места начала района трущоб, своеобразные ворота в чахоточное царство, самое негостеприимное в Столице. Семья Томлина и его компании жила под небольшим навесом в солнечной части трущоб. Ён Су, конечно, пару раз приходилось спать на улице, но он был один. А тут семья из семерых детей и одной женщины, молодой по оценке Эжени, но лицо её уже вовсю иссушивала болезнь. Как и маленький кулёк на её руках, который сейчас жадно посасывал молоко из материнской груди, всё ещё оставался жив — неизвестно. Женщина голодала, по крайней мере, явно недоедала. А раз голодала мать, то голодал и её ребёнок. Впрочем, Ён Су зря так рано сделал вывод о том, что семья жила под навесом: в метре от них находился шатёр (юноше почудилось сперва, что сделан он был из бумаги — настолько тонкими были его стенки), больше похожий на обиталище северных племён. Но у них-то они были сделаны из шкур животных, а тут же… действительно, бумага какая-то. С позволения хозяйки, Ён Су заглянул внутрь. Пусто. Почти ничего. Только несколько простыней и довольно плотных шкур животных. Ён Су не мог сказать точно, но среди них точно были козьи и волчьи шкуры, даже медвежья. Посреди шатра был небольшой костёр, огороженный булыжниками. — Как же вы тут живёте? — сорвалось с уст Ён Су. На что и получил неодобрительный взгляд Томлина и других мальчиков. Эжени присоединилась к этому параду, стрельнув на товарища глазами. — Не у каждого есть чистая хата, хлеб и молоко, — пролепетала девочка, единственная в семье, как оказалось. — Нира, помолчи! — отрезала мать, покачав своего ребёнка. — Не на чужих роптать надо. — Прости, мама. — Лучше скажите, зачем вы привели чужих сюда? — Эта бабушка может тебя осмотреть! — выпалил Томлин, беря Эжени за руку и подводя её к матери. — Говорит, травница. Ни гроша не возьмёт! — Ох, но ведь меня уже осмотрел один знахарь, — мать вздохнула. — И отвары какие-то прописал дорогие. Чем мне поможет травница? Скажет то же самое? Да и что толку тратить время на хворую клячу… — Мама, не говори так! — Почему вы согласились помочь мне? — женщина, казалось, вот-вот расплачется. А вопрос был адресован Эжени. На который она максимально прямолинейно ответила: — Не считайте это за помощь. Это — не больше, чем плата за то, чтобы мы не растерзали ваших детей в том же переулке, в котором они напали на нас. Лицо женщины стало совершенно несчастным, даже Ён Су стало жаль её. Но жалость не лечит людей, оба из Ночного рейда так считали. Жалость не поднимет на ноги ни солдата, ни знахарку, ни командира, ни собаку. Словами не затянешь рваную рану, не вычистишь гной из неё, не остановишь стремительно вытекающую кровь. Слова «бедненький ты наш», «ты выкарабкаешься», «скоро болеть перестанет» — даже ворожеи и опытные чародеи наряду с алхимиками знали наверняка, что в таких случаях имел значение только материал, только наличие необходимых компонентов, только возможности самого человека. Остальное — воля случая. Поэтому целительниц при дворянах и императорском лазарете Эжени без зазрения совести называла «дурочками». Они не работали в поле, где кровь нещадно орошала землю, не работали в деревнях, где у травников было не больше, чем хата на отшибе или в отдалении, чаще всего возле топей, не работали в тухлых подземельях и каморках, куда сгоняли всякого новичка, чьи методы лечения хоть как-то вызывали у людей подозрения в колдовстве. А то ведь нынче считается за богохульство! Если бы всякого человека, уличённого в так называемой ереси, беззаветно сжигали на костре, то весь мир бы покрылся толстым слоем пепла, а на свете остались бы только зачинщики «охоты на ведьм». Эжени, на всякий случай, решила подготовиться к осмотру. Болезненный вид женщины не оставлял у неё никаких сомнений в тяжести её состояния. Эжени зашла в шатёр и села, подогнув под себя ноги. Из сумки она вытащила плотную ткань и не без помощи Ён Су завязала на затылке крепкий узел. Для этого всего на несколько минут пришлось снять с себя капюшон плаща, но к счастью, в шатре кроме членов Ночного рейда никого не было. Из небольшой бутылочки Эжени вылила на свои руки немного спирта и растёрла ладони. Только после этих приготовлений она вышла из шатра, Ён Су — вслед за ней. Присев возле женщины, которую звали Офра, Эжени принялась за осмотр. Ён Су особо не наблюдал за действиями девушки, его больше интересовала местность. Много вопросов не покидало его голову:«Почему здесь так пусто? Где хотя бы пара-тройка резвящихся детишек, играющих в салочки? Где вода и земля? Здесь только песок и грязь, больше похожая на помёт… Тогда где все животные? Неужели это место настолько сокрыто от взора императора? Даже бестолковые мальчишки под протекторатом нахальной жирной свиньи и горстки ублюдков бережливее будут»
Хриплый смех Эжени, такой же натужный и отвратительный, отвлёк Ён Су от раздумий. Он повернулся и подпрыгнул к девушке, изображавшей старую ведьму. — Ну как? Что с ней? — спросил Ён Су. — Ребятки чуть не побили нас кочергой за лекарства, который бы не спасли их мать, а сделали только хуже, — от долгого изображения хрипотцы в голосе у Эжени начинало болеть горло. — Но и денег бы им не хватило, чтобы купить нужных трав. Дети заметно побледнели. — Неужели нельзя ничего сделать? — воскликнула Нира, едва не плача. — Ничего. Скорее всего, даже с лекарствами, — сухо проговорила Эжени. — Это значит, что ребёнок тоже не выживет. — Как вы можете говорить такое? — вскрикнула Офра, прижимая ребёнка к груди. — Он же… он же недавно родился! — Поэтому шансов умереть у него ещё больше, — у Ён Су мурашки прокатились по спине от интонаций Эжени. — И не строй из себя дурочку, милая. Дети из материнской утробы мёртвыми выходят, а ты говоришь про младенцев, умирающих от нехватки молока. — А если лекарства попробовать? — Сказано ж тебе: не получится. Поздно слишком ты опомнилась. Эжени ещё что-то продолжила говорить. А Ён Су ничего не оставалось кроме как стискивать зубы. Эта бедная женщина, Офра… у неё не было даже сил ударить «старую каргу». Она явно хотела это сделать, но удержать на хилых руках младенца ей было гораздо важнее. — Почему же вы не сделаете хоть немного лекарства? — не унималась Нира. — Потому что «немного» уже не поможет, — раздражённо ответила Эжени. — Единственный выход: бросить в северо-западный целебный источник с недельным запасом мяса, рыбы и овощей. Но столько денег на такое лечение может позволить себе разве что… — …министр Ольга. Регент при императоре, — Ён Су почувствовал, как голос его дрогнул. — Но почему?.. — Никаких «почему»! — Эжени потеряла терпение и стукнула клюкой по земле. Она поднялась с земли, неловко отряхнулась и взяла Ён Су под руку. — Мы не можем вам больше ничем помочь. Вот и всё. Пилигримы поспешили покинуть неприветливый уголок. Дети беспомощно проводили чужеземцев взглядами, полными бессильной злости. Совсем недавно их брат попался за кражей, теперь им сказали, что мать и младший братишка умрут. Где же помощь? Не важен Бог, вера, церковь — они лишь требуют настраивать себя на лучшее… даже будучи оплёванным, в одежде, сорванной с целью принесения бесчестья, с оторванными конечностями, загибаясь в сырой канаве от изъедавшего желудок голода, днями лежа без крыши над головой, замерзая и изнывая от жары, когда тело покрывается чёрными пятнами, сулившими скорую смерть. Когда мухи летают вокруг, чуя лакомый кусок, когда внутри копошатся белые черви, уже приступившие к трапезе — и тогда стоит верить в лучшее? Когда глаза вытекут, повиснув на тоненькой ниточке, зубы выпадут, а нос провалится; когда губы, высохшие и потрескавшиеся, покроются смертью… Нет, когда всё тело сгниёт и от него не останется ничего — ни крови, ни костей, ни пепла — тогда тоже стоит надеяться на лучшее? Все молятся за спасение души. Но никто не задумывался, есть ли смысл в этом. Не зря ли люди живут впроголодь, терпя унижения, невзгоды, смерть? Воздастся ли им за все их грехи? В мире, полном чудовищ, самыми страшными из которых являются люди, возможно ли сохранить себя и заслужить вечное блаженство? Альфред всегда говорил своим подопечным правду: «Вы не герои. Ни для революции, ни для простого народа, ни для Империи. Для первых вы — надежда, для вторых — твари, убивающие за деньги, для третьих — неприятность, самый страшный враг. И я думаю, что тварями никто из вас не хочет быть. Так станьте героями хотя бы для себя. Не теряйте свою честь, и тогда, может быть, вы станете героями для всех». Мало кто осознавал важность этих слов, Ён Су и Эжени, как самые молодые в Ночном рейде, не были исключением. Их сознание не затмевали мысли о геройстве. Их заботила лишь работа. — Но стоило ли оставлять всё, как было? — думал Ён Су во время переправы через ров. — Мы могли поступить иначе? — Эжени говорила уже своим обычным голосом, но Ён Су показалось, что ничего не изменилось. — Да, могли. Например, вырезать всю эту семейку. Чтобы не мучались, а в Столице не стало бы ещё больше сирот, которых потом поймают и продадут в рабство или на органы в лавке «Vita et mors». И не спрашивай меня, откуда я знаю про это! — Не буду, — растерянно буркнул Ён Су. — Но я бы не стал убивать детей в любом случае. — Мы уже обрекли их на смерть, — мрачно заметила Эжени. — После нас не остаётся ни единой живой души. — О чём ты? — А ты вспомни, сколько наших заказчиков осталось в живых. Ён Су, увы, знал ответ. По крайней мере, по своему опыту он его прекрасно знал. Староста деревни, пожилой травник, проститутка, сын несправедливо осуждённого на смерть садовника, чародейка, бабушка, даже сбежавшая из продавшейся деревни селянка — все, кто когда-либо просил обрушить гнев «клинка Мурасамэ» на кого-нибудь, были мертвы. И Ён Су знал, кто тому был виной. От мрачных мыслей его отвлёк маленький клювик, ткнувший юношу в плечо. — Пьер! Сообщение из-… — Говори тише! Но Ён Су уже разворачивал аккуратно свёрнутый клочок пергамента (сразу видно, что работал Франциск). На нём была всего одна запись в духе шифровки Альфреда: «Барашек не будет одноногим» Ён Су улыбнулся и передал листочек Эжени. «Хоть что-то хорошее»,— легко вздохнув, подумал он.***
Пока солнце клонилось к закату, редкие горожане, которые никогда не успевали к вечерне, оглядывались на довольно странную картину: замотанный в шарф, высокий мужчина нёс на плече тело извивающегося юноши, связанное по рукам и ногам. Говерт бы так же с удовольствием заткнул бы неугомонному мальчишке рот, но, сдавшись под влиянием взгляда тёмных, и так уже испуганных глаз, взял с парня слово, что тот не проронит ни звука. Кику тогда поспешно закивал. Но стоило поверить этим щенячьим глазкам — Говерт уже в третий раз за пройденные полпути услышал: — Го-… Говерт-сан, положите меня на место, прошу вас!.. «Нет, всё-таки стоило ему кляп засунуть!» — подумал мужчина, и ткнул двумя пальцами Кику под рёбра. — Ты сказал, что не будешь убегать работать и убегать вообще, — Говерт усмехнулся очередным жалким попыткам Кику выпутаться из верёвок. — Мелкий врунишка. — Хотя бы развяжите!.. — Чтобы ты колотил меня ногами? Кику, смею тебя расстроить… наверное… но ты не девушка и брыкаешься дай бог каждому! Так что лежи смирно, до штаба недолго осталось. — Я не хочу… Кажется, Кику после этих слов затих и сдался. Но Говерт всё-таки решил снять юношу с плеча и высказать ему пару ласковых прямо здесь и сейчас. — А теперь слушай сюда, Кику, — Говерт держал своего подопечного за плечи и смотрел прямо в глаза. — Ты неисправимый твердолоб, поехавший на работе. Посмотри на себя: грязный, помятый, в окровавленном кимоно… тебе самому не противно? Феликс ещё не сочинил мелодии, которая могла бы останавливать кровотечение. — Конечно, — ответил Кику. — Он работал над другой мелодией. — Над какой же? — Не скажу. Феликс-сан просил не говорить. — И ты вообще не на той хуйне акцент сделал! — Говерт чуть-чуть приподнял Кику над землёй. — Я же тебе говорю об очевидных вещах. Вот… вот сколько тебе лет? — Девятнадцать, — тихо буркнул Кику. — Ну, вот, ну… ну блять! Я тебе не отец, а всего лишь напарник — так почему я тебе должен напоминать про поесть, про ванну, про отдых? — Говерт опустил Кику и взял его за подбородок, чтобы тот перестал бегать глазами. Он знал, что юноше не нравилось смотреть людям в глаза — от этого он ощущал самый настоящий дискомфорт. Когда на Кику прикрикивали, то он смотрел либо на переносицу, либо на лоб. Куда угодно, лишь бы не в глаза. Помолчав, Кику нерешительно проговорил: — Н-но вы, тем не менее, мне говорите такое. Говерт поджал губы и, в последний раз окинув взглядом связанного юношу, снова закинул его к себе на плечо, оставив тем самым в недоумении. Вряд ли Кику понял, какие эмоции испытал мужчина всего за несколько секунд: в глаза-то он ему по-прежнему не смотрел. Когда они дошли до штаба Егерей, их уже с распростёртыми объятиями встречал Феликс. Его глаза всё так же горели бесстыжим изумрудным огнём. — Наконец-то вы пришли! — воскликнул Феликс, противно улыбаясь. — Я уж думал, что заяц никогда не догонит черепашку. — Я не черепашка, — возмутился Кику. Говерт, не сказав ни слова, тем временем снял его с плеча и начал развязывать тугие узлы. — Черепашка. Ещё какая, — Феликс сощурился так, словно всеми силами пытался удержаться от очередной шутки. — Такую ловить ещё приятнее, чем Ночной рейд, не так ли, Говерт? — Возможно, — сдержанно ответил Говерт. — И где ты его нашёл? — Возле воскресной школы. — Ого! — брови Феликса взметнулись наверх. — Решил податься в религию, дружок? Гил обрадуется этой новости. — Нет, — коротко ответил Кику, растирая запястья. О том, что Гилберт и так был в курсе его местонахождения, юноша решил умолчать. — Я хотел провести небольшое расследование. — Окстись, Кику! — фыркнул Феликс. — Я не понимаю, типа, неужели ты не хочешь понежиться в ванной, пока твою спину будут натирать прекрасные дамы? Или ты не хочешь, чтобы они видели, какой длины у тебя-… Говерт и Кику одновременно бросили недоумевающий взгляд на товарища. Тот лишь осёкся и вытаращил глаза, словно хотел сказать: «Как будто я не прав!» Тяжело вздохнув, Говерт взял Кику за шкирку и поволок его в ванную комнату, где три девушки в одинаковых простых юбках уже отпустили Халлдора. Четвёртая делала ему перевязку. Первым троим Говерт и вручил Кику, стянув с него верх кимоно и бросив на табуретку. — Принимайте гражданина, — Говерт видел, как стремительно покраснели уши у Кику, но был непреклонен. — Сделайте из него человека, девочки. — Будет сделано, господин де Вард! — нестройно отчеканили девушки, раздевая заливающегося краской юношу. — И за ушами помойте! — перекрывая звук льющейся воды, громко добавил Феликс. Сдерживая смех, Говерт потащил Феликса по коридору. Нужно было поговорить. — Много я пропустил? — сразу спросил Говерт, как только отошёл достаточно далеко от ванной. — Ну, как тебе сказать… Мы порылись в библиотеке чуть-чуть, — Феликс привалился спиной к стене и запрокинул руки за голову. — Как обычно, информации в этом просветительском заведении нихуя. Вообще. Ни про светящееся оружие, ни про места, в которых могли бы залечь крысы из революции. И Кэкстон молчит. — Его всё ещё не выпустили? — удивился Говерт. — Лучшие целебные мази Колян для нас бережёт, — ухмыльнулся Феликс. — Кому попало не отдаст. Ах, да… он ещё раз его допросил сегодня, а своих людей запряг покопать под него. Типа… его не оставишь на свободе, если выяснится, что он барыжил или имел связи с революцией. Понятно, что Арсмит, за которого так ненавязчиво и мило заступался наш Кику, очень скользкая крыса — явно сливает информацию как своим, так и чужим, но он слишком полезен нам, чтобы мы его убирали. Башка у него хорошо варит, пиво лучшее достаёт. — Кэкстон тоже полезен нам, он делает оружие, — Говерт сложил руки на груди. — Жаль, конечно, что Криса мы убрали — так бы могли хоть немного пошантажировать… — Эй-эй, — Феликс лениво улыбнулся, похлопав Говерта по плечу. — Кэкстон не последний кузнец в городе. Есть ещё куча-мала. Цвингли, например: образцовый империалист, ни в каких связях с революцией не был замешан, чем тебе не кузнец? Да, он старше Кэкстона, окочурится раньше. Но тогда посадим этого мужика и заставим клепать оружие, что ж поделать. К тому же, Хал сказал, что пошарился вчера в бумагах… кажется в застенках у него ещё сынишка есть. Давить можно всегда, Гов, главное знать куда и на что. Ну, ты понял! — Да-да, понял, понял, — у Говерта непроизвольно дёрнулся глаз. — Дел-то копится дохера, а мы рейд всё никак не поймаем. Ещё и Кику во что-то влез. — Что ты имеешь в виду? — Ну, знаешь… Ты действительно считаешь, что Кику стал бы крутиться возле воскресной школы из религиозных побуждений? Сколько мы бы раз ни говорили с ним на эту тему, он всё равно стоит на своём и Бога отрицает. — Маленький он и глупый потому что, — фыркнул Феликс. — Но сейчас мне бы и самому хотелось узнать, что такого мог найти Кику в богоугодном заведении. — Наверняка у той бабки были веские основания подойти к нам, — задумчиво проговорил Говерт. — Хотя с такой бы рожей я не рискнул подходить! — Феликс скривился. — Посмотрим, как ты будешь выглядеть лет через сорок-пятьдесят, — усмехнулся Говерт. — Надеешься увидеть меня в этом возрасте? — А что, ты боишься не дожить? — Боюсь, что ты не доживёшь. Говерт, собравшийся было прикурить, остановился и замер с неподожжённой трубкой. Он смерил Феликса уничтожающим взглядом и беззлобно процедил: — Ну и хуила же ты, Фель. — Да-да, вот такой я чёрт! — Феликс как будто бы и не заметил взгляда Говерта. — Комплиментами будете потом обмениваться, — в коридоре откуда не возьмись появился Николай. Уже не в таком радужном настроении, как пару часов назад. — Где этот щенок Кику? — В ванной, генерал, — доложил Говерт. — Через полчаса чтобы в сборе были все. Абсолютно, — Николай сделал упор на этом слове. — Феликс, помоги Халлдору донести материалы. — Да-да… — Я минут десять назад отвёл Кику в ванную, — запротестовал Говерт. — Если не пять. — Ну, приведи голым, значит, и в мыле, что я могу сказать, — Николай развёл руками. Перечить генералу — себе дороже, и Говерт, прекрасно это зная, пошёл в сторону ванной, чтобы поторопить служанок. «Сколько мороки с этим ребёнком…» — подумал про себя мужчина, закуривая наконец. А этот ребёнок и в ус не дул, хоть по его лицу и нельзя было сказать, что он легкомысленный и доставляет кому-либо хлопот. К сожалению, такие случаи были нередки, но Кику, к его удивлению, постоянно прощали. Может быть, потому что он извинялся. Но даже Николай ни разу не наказывал своего подчинённого за его порывистые выходки. Хорошо это было или плохо, но Кику, кажется, жалели в отряде. Во всяком случае, у него временами появлялось такое ощущение. Вот и сейчас он, сидя за столом, заваленным бумагами и картами столицы и Империи, а также бросая взгляд с одного товарища на другого, думал: «Почему они меня терпят? Уже почти год, как был сформирован отряд, я доставляю столько хлопот Арловскому-саме и всем остальным. Есть ли этому всему какое-то объяснение?» — Кику? Опять в облаках витаешь? Внезапный голос Халлдора отвлёк его от собственных размышлений. Кику, когда понял, что на него посмотрел весь отряд, заалел. — П-прошу прощения… — буркнул он и подался вперёд. — Я здесь. — Так где ж ты ещё можешь быть? — саркастично спросил Феликс, облокотившись на стол. — В следующий раз получишь указкой промеж глаз, — ухмыльнулся Николай. — Или будем просить Хенрика, чтобы ебашил тебя обухом топора. Нежно, разумеется, — добавил он, посмотрев в сторону Говерта. — Я? — Хенрик почесал щёку. — Ты-ты, северянин. Только ты не щадишь ни чужих, ни своих. Пихнув сонного Кетиля под бок, Хенрик взял в руки один из топоров. — Моя десница готова отправить этого юнца в Вальгаллу, — он криво улыбнулся. — Тьфу на тебя. Тьфу! — Феликс сел между Кику и Хенриком. — Я тебе тотально не позволю. — Но это приказ генерала. — Не путай угрозы с приказами! — А что, есть разница? — теперь удивился и Николай. — Ладно, проехали. Сейчас допиздимся опять до полуночи и в караул некого отправить будет. Смотрите, — он ещё раз ткнул куда-то на карту, словно подводя итоги. — На всех выходах надо усилить таможенный пункт. Всех с оружием или артефактами, отличными от безделушек, арестовывать и подвергать допросу. Желательно, чтобы стража глядела в оба: любую подозрительную личность хватать под ручки и хотя бы досмотреть на месте. Надо выяснить, что за светящееся оружие гуляет по рукам обычных селян и какой хуй этим делом заправляет. Если удастся подорвать одну из ниточек революции, то будет всё заебись. Всё ясно? Вопросов у Егерей не было, поэтому Николай решил двигаться дальше. — Поскольку Ночной рейд мы сегодня отпинали, то они вряд ли сунутся сегодня-завтра кого-то убивать. Так что… о, кстати. Кику, не расскажешь нам, что ты узнал? Николай не спрашивал, узнал ли Кику что-нибудь — он утверждал, что юноша уже что-то выяснил. Вновь почувствовав на себе взгляды (прежде всего, буравящий от Николая), Кику съёжился. «Да что ж такое?..» — юноша поджал губы, но, решив лишний раз не разочаровывать никого, медленно произнёс: — Когда мы возвращались после облавы на Ночной рейд, к нам подошла пожилая женщина, служительница воскресной школы. Её болезненный вид несколько смутил меня. Мне не пристало обходить стороной такого человека в крупном городе. В маленькой деревне я бы не придал этому значения, но… — Что ты узнал? — повторил свой вопрос Николай. — Я не могу утверждать с точностью, я исследовал лишь контингент той воскресной школы. Но, вероятнее всего… по Столице скоро начнёт гулять эпидемия.