Hetame ga kill!!

      Окунаясь во тьму, всегда нужно быть готовым к искажённой реальности, предоставляемой больным разумом. Но Кику знал, что странные сновидения в его голове обычно являлись после посещения небольшого клочка души, в котором плотно засел образ дьявола. И имя этому дьяволу — создатель Яцуфусы. У этого клочка не было возможности дать образу заговорить или сделать что-то. Зато дать намёк своему хозяину — запросто.       Дьявол общался, используя марионеток. И в тот момент, когда он возжелал покачнуть решимость Кику забавы ради, был использован Яо. Стоя прямо перед юношей, старик вынул из кармана вложенную в него записку. Её поместили впопыхах, поэтому та была несколько смята. Передать кусок пергамента Яо не мог, потому что являлся таким же образом, как и дьявол. Но он позволил Кику узреть содержимое.       Хонда жалел в тот момент, что не мог оставаться слепым даже среди алой гущи собственной крови, среди сердечных хорд. Сколь бы ни был плотным туман, сколь бы чёрной ни была ночь — всё становилось ясным, как день, для взора Кику.       «Эта записка... Не может быть, этот почерк!..»       Квадратные ровные буквы внушали сомнения насчёт происхождения автора пары лаконичных строк. Их легко можно было спутать, окрестить подделкой. Но Кику слишком хорошо знал этот почерк, в том числе и пару его особенностей, на которые сперва и не обратишь внимание.       Как итог, Кику пришлось признать одну вещь: он не ошибался.       «Я хочу последовать за тобой. Мне уже ничего не страшно, но оставаться здесь я просто не могу».       Но он хотел бы в кои-то веки ошибиться. Вывод, словно страшный приговор, назрел сам собой:       «Нет никаких сомнений. Это Людвиг-сан».       …Вновь всё окунулось в пучины непонимания. Кику уже после ситуации с Ён Су понял, что не сумеет предусмотреть всё. Любая мелочь, любой ключевой момент вторгался в «идеальный» сценарий, портил его, заливал чернилами, оставляя вместо тонких линий, обращавшихся в красивые слова, пятна, грубо ложившиеся аляповатыми фразами.       Но тем не менее, именно они отражали действительность в полной мере.       «Я не могу в это поверить, я не могу в это поверить, я не могу в это поверить, — вот и всё, что твердил про себя Кику. Он даже думать не смел, что записка фальшивая, а её отправитель — искусный мастер обмана. Нет смысла накручивать себя заведомой ложью, когда перед глазами явилась истина. — Конечно, я предполагал, что в отряде могут находиться предатели, которые, посмотрев на мой смелый поступок, решат пойти вслед за мной. Но ведь они-то будут настоящими предателями, а я — нет! Если моё предположение верно, то всё встанет на свои места. Однако я всё ещё отказываюсь верить в то, что предателем оказался мой близкий товарищ!»       Рой самых отвратительных помыслов испещрил в одно мгновение заболевший мозг. Внутренний зверь требовал немедленно устранить честного юношу, впрочем, осмелившегося на совершение такой подлости. Совесть отчаянно шептала и умоляла не брать на душу ещё один грех: сперва девушка, потом учитель, командир контрразведки, вдова из трущоб — сколь же ненасытна и жадна сущность некроманта? Только человек грозно заткнул и зверя, и совесть. Ни тот, ни другой не были правы. Убить или пощадить — не выбор в сложившихся неутешительных обстоятельствах. Зверь требует бездумности, совесть — праведности. Но Кику решил поступить по-своему, и выбранный путь был хуже, чем предложенные ему варианты, но зато позволил бы удовлетворить запросы молодого кукловода.       А именно — извлечение максимальной выгоды.       Из борьбы разума с инстинктами Кику вернул в реальность едва слышный зов Ён Су:       — Братан? Ты здесь?       — Ён Су? — немного пошевелившись, Кику понял, что лежит связанным на полу. — Где я? Не могу пошевелиться.       — Ты у нас в подвале, — пояснил Ён Су. Шаги от его небольших ног остановились примерно в метре от Хонды. Судя по интонациям, Ёном овладела крайняя степень возмущения. — Ебать, тебя тут обмотали, пиздец! Эжени! Это кто так развлекался с телом братана?! Вы охуели там или как?!       — Это Лягушка с Альфредом постарались, меня не вмешивайте в ваши разборки! — послышалось в ответ недовольное бурчание.       — Чёрт возьми. Это перебор, — с неудовольствием сказал Ён Су, судя по всему, присевший на корточки рядом с братом.       — Как ты видишь в такой темноте? — спросил Кику, щурясь.       — А, тут не темно. Это у тебя повязка на глазах.       Словно в подтверждение слов юноши, Кику почувствовал, как с лица падает плотный кусок ткани. Хонда теперь мог что-то видеть, пускай только благодаря фонарю Ён Су.       — Видишь? — прозвучал уточняющий вопрос.       — М, да. Спасибо, — Кику лёг обратно, устраиваясь поудобнее. — Так вот, что за особые условия мне приготовили. Ну, лучше, чем висеть на цепях, — он немного поелозил, убедившись в том, что путы крепко держали его. — Но так тоже всё затекает.       — Н-не волнуйся!.. Наверняка это ненадолго, — поспешно заверил его Ён Су. — Босс увидит, что ты на нашей стороне и можешь быть полезным, и точно примет тебя!       — Ты так считаешь? — скромно поинтересовался Кику. — Но я вряд ли смогу быть полезным в таком состоянии.       — Ув-верен тебя будут отпускать для миссий. Обязательно! — Ён Су погрустнел. — Я пытаюсь их убедить, но походу я делаю только хуже. Блять!       — Перестань перекладывать ответственность с брата на свои плечи, иначе тебе это больно аукнется, — держа в руках деревянную миску с кашей, произнесла Эжени, проникнув в камеру. — Да и вообще, как ты можешь вступаться за человека, что пытался меня убить?       — Он уже говорил, что не собирался тебя убивать! — настойчиво выпалил Ён Су.       — Ну да, конечно! — съязвила Эжени. — Не убить в Нижней Луховке, чтобы передать Арловскому. А ты вообще знаешь, почему ни одна женщина не хотела бы попасть на допрос к Николаю Арловскому? Знаешь, почему Элизабет внесла его в чёрный список? А потому что он насилует пленниц и замораживает их до смерти, чтобы те не беременели от него!       — Н-но... — лицо Ён Су вытянулось и сделалось поразительно несчастным от внезапно настигшего осознания. — У-учитель...       — Она не могла иметь детей, Ён Су. Наверняка этот факт всплыл на допросе. Иначе бы мы не увидели, как... — но Эжени перебил Ён Су:       — Замолчи! — он вскочил и принялся наседать на Эжени, шипя и тыкая в неё пальцем. — Даже думать об этом не хочу, поняла, да?! — Ён Су вырвал из её рук миску с ложкой. — Уходи! Я сам братана покормлю.       — Я и не собиралась, — Эжени была невозмутима и немногословна, когда направлялась к выходу. Лишь бросила напоследок: «Глупый ребёнок».       Бросив восточных юношей, Эжени, впрочем, чувствовала себя удручающе. От нежданного, но такого приятного ощущения хорошего настроения с утра не осталось ни следа.       Как и у Ён Су, которого в последнее время поджидали сплошные разочарования.       — Сама ты... поняла, да?..       Мелкая дрожь не укрылась от внимания Кику, но вызвала естественный интерес.       — Ён Су... Ты что, плачешь? — спросил он.       — Не собирался, понял, да? — в полутьме было видно, как Ён Су поджал губы и шмыгнул носом. — Здесь очень пыльно, блин.       — Да не очень... — Кику хотел было отвернуться и попытаться поспать, но Ён Су упорно поднял брата, чтобы усадить в удобное для кормёжки положение. — Ты, наверное, лучше брось эту затею. Они меня ни за что не простят, сколько ни сделай им хорошего. Ещё, гляди, и сам рассоришься с ними за то, что так доверяешь мне.       — Ты на чьей, блять, стороне, братан?! — воскликнул Ён Су, вытаращив глаза.       — На твоей. Но я не хочу, чтобы тебе было плохо из-за меня. Лучше послушай своих товарищей.       — Ага, сейчас! Чёрта с два! Они сами учили меня, что нужно уметь доверять людям. А теперь не верят ни единому твоему слову! Они эти... Как их называют-то, блять... Лицемеры, во!       — Вовсе нет, — возразил Кику. — Возможно, ты не доверял никому, поэтому тебя стали учить. Но ведь это не значит, что надо доверять абсолютно всем.       — А кому мне тогда доверять, если не родному брату? — Ён Су вновь шмыгнул носом. — Я ведь всё ещё люблю его. А мне говорят, чтобы я не верил! В каком мире ебаном я тогда живу, что мне такое уже нельзя?! Я ведь вообще думал: а вдруг тебя догнали и убили? Хоть в ту же ночь, хоть потом!.. — Ён Су потёр глаза, и для Кику это стало лишним подтверждением его предположения. — Я не плачу, п-понял, да? Здесь и правда пыльно...       Лепет оборвался резким чихом, который, наверное, был слышен по всей базе Ночного рейда.       — Будь здоров, — буркнул Кику.       — Спасибо. Чёрт, теперь я в соплях... Погоди, — Ён Су достал платок и принялся вытираться.       — Ён Су. Я прекрасно понимаю твои чувства, но... — Кику слишком долго подбирал слова, поэтому Ён Су не дал ему перехватить инициативу.       — Заткнись, щас просто заткнись! Заткнись и жри, — с этими словами Ён Су резко засунул ложку в рот Кику. — А то остынет всё, пока мы тут пиздим!       Ён Су оказался довольно груб, но, поняв, что этим действием обжёг нежный язык Кику, стал осторожнее и заботливее. Он дул на каждую ложку с кашей прежде чем отправить её в рот брата. А Кику, распробовав с удивлением и спокойствием убедился в том, что его завтрак никто не отравил. Во всяком случае, было бы плохой новостью то, что у Ночного рейда имелся сильнодействующий яд.       И пока Кику думал о таких пустяках, Ён Су ощущал себя крайне неловко, хоть и понимал, что поступает правильно, не давая брату умереть с голоду. Но наблюдение за тем, как тот ест по чуть-чуть, слизывает и принюхивается к каждой порции, словно зашуганный пёс, опустошало. Ён Су видел в нынешнем положении Кику отражение своего собственного прошлого, в котором бледная кожа, натянутая на детские кости, едва не стала погребальным одеянием для маленького мальчика.       Да и сам процесс кормёжки вызывал скованные действия. Ён Су никогда не приходилось раньше кормить кого бы то ни было. Обычно это его кормили, когда силы покидали юношеское тело до такой степени, что невозможно было пошевелить руками. Теперь же Ён Су сидел напротив другого юношеского тела и с замиранием сердца представлял себя на месте Фуонг, Эжени, Йозефа… матери…       — Спасибо за еду, — мягко поблагодарил Кику, когда миска полностью опустела.       — Не за что, блять, — это подозрительно быстро вернулась Эжени и выхватила из рук Ён Су миску.       — Ты всё это время была здесь?! — удивился Ён Су.       А Кику удивился удивлению Ён Су. Для него оставалось загадкой, почему его младший брат не пользовался способностями клана Хонда. Эжени ведь не использовала никаких трюков, чтобы ускользнуть от восприятия.       Так почему же?..       — Да. Я не могла тебя, придурочный, оставить наедине. Хотя и надо было, — взмахнув разлохмаченной косой, Эжени развернулась на каблуках, чтобы покинуть камеру.       — Было правда очень вкусно, — добавил вдогонку Кику.       — Выключай свой подхалимаж и лежи спокойно! — рявкнула Эжени. Если бы не следующая фраза, то могло бы показаться, что девушка даже прониклась похвалой юноши. — Надеюсь, ты захлебнёшься собственной рвотой.       — Эжени! — Ён Су сжал кулаки, но только для того, чтобы избежать соблазна повысить голос.       — Стефана сегодня рвало, но без крови, — как ни в чём не бывало продолжила Эжени. — Уже хорошо, но, как я и говорила, одной дозы мало. Если бы мы провели полноценную операцию, то, может быть, ещё бы удалось сделать жизнь Стефана гораздо лучше. Но у меня нет ни оборудования, ни необходимых знаний... Чего вы так смотрите? — в глазах Кику застыло недоумение, а Ён Су так и вовсе просиял. Поняв, что сболтнула лишнего, Эжени разозлилась ещё больше и зашипела: — Забудьте! Я вам ничего не говорила!       На сей раз она точно ушла — в этом Кику убедился, когда услышал поступь девичьих ног. Эжени поднималась по лестнице.       — Братан, ты слышал? — с победным ликованием провозгласил Ён Су.       — Да. И кажется, у меня есть идея, — Кику кивнул и принялся думать, как ввернуть ситуацию в свою пользу.       Хоть Эжени и ушла, рядом всё ещё оставалось едва ощутимое чужое присутствие. Кику не мог распознать в этом человеке кого-то из Ночного рейда, хотя бы потому что вместе со сменой облика у этого человека менялась и аура. Франциск, впрочем, не использовал сейчас Фонд Геи, он просто скрылся за хлипким барьером из магических рун, чтобы устроить проверку для Кику. Насколько тот будет осторожничать и тщательно подбирать слова в присутствии бесхитростного Ён Су, почувствует ли тот присутствие Бонфуа и как изменится его поведение в таком случае, если вообще это произойдёт. У Франциска всё зудело от ощущаемого накала страстей. Играть с такими высокими ставками оказалось на редкость увлекательной забавой, даже если на кону стояла судьба Ночного рейда. Да что там отряда наёмных убийц — всей Революции в целом!       Поэтому, слушая тихую речь Кику, Франциск, пускай и знал, что Ён Су полетит докладывать слово в слово услышанное, внимал каждой реплике юноши. От его предложения и выбранных выражений сейчас зависело многое.       И Франциск явно не остался разочарованным, когда с милой улыбкой проводил взглядом спину убегавшего из камеры и подпрыгивающего от радости и волнения Ён Су. Будь Бонфуа хотя бы на двадцать лет моложе — поскакал бы вместе с беспечным юношей. Но опыт подсказывал ему, что радоваться ещё рано. Пока можно было довольствоваться лишь мыслью о том, что Кику Хонда — чёртов псих.

***

      «Я самая обычная женщина. Стандартная внешность, трудный характер, юбка почти до самой земли, самоучка, потому что школы для меня закрыты. Мой максимум, как женщины, тянущейся к наукам — стать сестрой милосердия или ученицей знахаря. Но это мне не подходит — я не могу лечить людей, потому что не обладаю нужными качествами. Я не могу сострадать им — всем тем, кто поливал меня грязью, пытался оставить без денег и чести.       В нашем мире много таких, как я. Я погрязшая в своих грехах обычная женщина. Я ничем не заслужила трудности, выпавшие на мою долю, ничем не заслужила такое отношение ко мне.       За что Бог наказал меня?       Тем, кто был добр ко мне, я готова платить добротой десятикратно. Но тем, кто был несправедлив ко мне, кто меня использовал, тем, кто причинял боль немногим близким, что у меня ещё остались... я готова отплатить несправедливостью тысячекратно.       И в этом моя вина? Я готова жить по совести, чтобы погибнуть по законам государства, сделавшим меня одним из множества средоточий греха. Ведь моя доброта никогда не окупит несправедливость, которую я несу.       Я обычная женщина — униженное беспомощное существо, возомнившее себя сильным достаточно, чтобы достичь мира, где господствует равенство».       Фарфор слишком хрупок, чтобы надолго сохранять в себе прекрасное. Он бьётся на маленькие въедливые осколки, не успеешь полюбоваться на него. В пыли все цвета смешиваются, превращаясь в грязные следы былой красоты. Перед пылью все равны: белая кожа зеленеет, приобретая болезненный оттенок, иссиня-чёрные, как вороное крыло, длинные волосы становятся жирными паклями, чешущимися от облюбовавших эту голову вшей. Лишь позолота, выдавшая бы в фарфоре фальшь, сверкала бы, пробиваясь сквозь слои пыли. Но её уже давно убрали, сорвав с тонкой шеи ожерелье, а с ушей — маленькие серьги. Раны быстро закрылись, не желая, видимо, чтобы хозяйка страдала от лихорадки.       Чего нельзя было сказать о соседке: та ворочалась несколько дней, мучительно прося утолить её жажду. Спустя пару дней, впрочем, лихорадка отступила, оставив после себя помутнённый рассудок.       Джудит молча сидела в камере, практически не шевелясь. А зачем, если мерять шагами заплесневелую каморку нагоняло ещё большую тоску? За стеной Джудит слышала тихий плач Эстеллы, за прошедший месяц так и не смирившейся с арестом. А пора бы уже.       Вот зашёл невысокий человек и встал прямо напротив камеры Джудит. Он говорил много, соблюдая формальности, как и полагается адепту несправедливого закона. Джудит не слушала, но для себя вычленила только две ключевые фразы:       «Джудит Шнайдер, связь с Революцией подтверждена. Приговор к смертной казни через повешение будет приведён в исполнение завтра, в час дня».       Женщина медленно прикрыла глаза. А чего ещё она ожидала услышать? Стоило быть осторожнее, как Эстелла и предупреждала её неоднократно, и вот итог. Выбраться в тыл Джудит уже не успеет — когда объявляют о казни заключённого, то охрана удваивается, чтобы уж точно не допустить побега или спасения группой революционеров или просто неравнодушных граждан.       Но Джудит не ждала, что её спасут. Её роль в революционном движении была невелика: таких, как она, было много — никто даже не обратит внимания на такую потерю.       А пока было время до начала следующего дня (тюремщик любезно сообщил положение стрелок на карманных часах), а Эстелла не тряслась в истерике, Джудит решила переговорить с напарницей.       — Эсти, ты слушаешь? — голос после продолжительного молчания стал сипловатым, пришлось покашлять, чтобы придать ему звучности. — Когда выйдешь отсюда, я прошу тебя — переправь пижму и чистотел, которые я собрала, нашим. Или сожги к чёртовой матери, если переправить не получится.       — Т-ты... Ты просто так смиришься? — Эстелла говорила так, будто ей сломали нос — на самом деле, он был просто заложен. Наверняка девушка подхватила простуду, пока сидела здесь.       — Ну а что мне сделать? Я не выберусь отсюда при всём желании, — Джудит отчего-то не чувствовала себя той, кому завтра суждено было повиснуть над землёй. Возможно, завтра накатит, но сейчас женщина была абсолютно спокойна. — А если и каким-то чудом выберусь, то не смогу добежать до своих. Силёнок не хватит или собаки догонят. Ну вот, — она горько усмехнулась. — Надеюсь, ты будешь умнее меня. Очень выгодно быть фигурой, помогающей и союзникам, и врагам, но такое не по мне. Ощущала бы себя хуже, чем шлюха. А так хоть умру с чистой совестью.       — Не говори так, будто чем-то лучше нас, — пробубнила Эстелла, шмыгнув носом.       — Я так никогда не говорила, — устало возразила Джудит, прислоняясь к стене. Стена грязная, голова грязная — всё равно.       Уже всё равно.       ...Дверь тюремного отсека открылась с тяжёлым лязгом. Джудит сперва подумала, что это пришли за ней. Но время пролетело как-то слишком быстро.       Напротив прутьев камеры Шнайдер выросла тень стражника. Поджав пальцы на ногах, Джудит приготовилась к тому, что на неё сейчас нацепят кандалы и поведут на плаху. Но вместо этого в камеру полетел маленький мешочек. Сердце женщины ёкнуло, она подсуетилась и успела поймать нежданный подарок до соприкосновения с холодным каменным полом. С недоверием посмотрев в сторону стражника, Джудит ослабила ремешок, стягивающий мешочек, и обомлела. В нём лежали ключ и небольшая записка. На клочке пергамента было нацарапано квадратными буквами: «Пока идёт моя смена, ты можешь сбежать. Напротив тебя камера с секретным лазом. Беги по нему до конца и выходи через Южные врата. Не сходи с дороги и следуй в сторону Житницы. Станет темно, укройся у местных. На следующий день пришлют охрану, поедешь с ними до юга Империи».       Джудит сперва не хотела верить содержанию записки. Это ловушка? Или чья-то жестокая шутка? Выяснить это предстояло позже, а пока Джудит решила шёпотом уточнить:       — А Эстелла?       Стражник покачал головой.       — С ней ничего не случится? Мы же освободим её, если что-то пойдёт не так?       На сей раз ответом был положительный кивок. Джудит это успокоило, пускай она не знала, кто её благодетель, и благодетелем ли он являлся.       А стражник, поняв, что вопросов у пленницы столичной тюрьмы больше не было, учтиво отошёл в сторону, словно предоставляя выбор отчаянной женщине. Ведь он не говорил, что нельзя просто отказаться от надежды на свободу и покорно дождаться завтрашнего дня. Джудит крепко прижала ключ к груди, застыв в раздумьях.       Стоит ли оно того?

***

      Голова болела от того, что появились незапланированные проблемы в виде всего лишь одного восточного юноши. Альфред, каждый раз думая о нём, чувствовал, как поднималось давление, полыхала голова, а вместе с ней и задница. Разбираться нужно с проблемами по мере их поступления, говорили они. Но это попросту невозможно, когда после худо-бедно успешной миссии сваливается на голову подозрительная личность, а вслед за тем начинают твориться тёмные дела, Ён Су встаёт на защиту очевидной «ловушки», двойная вылазка на Целебный источник, обе — с участием неугомонного юноши. Вдобавок, нужно разобраться с новой знакомой — Надеждой Люткевич, которую Мэтью любезно предложил не убивать, а попробовать временное сотрудничество. Думал иногда Альфред, что Фуонг прекрасно осознавала, что перекладывает на молодого человека непосильную ношу, даже не с каждым годом, а месяцем становившуюся всё тяжелее. И сейчас горделивая птица-феникс, переложившая свою волю на смертном одре не менее горделивому орлу, беззаботно отдыхала на том свете, а Джонс вынужден страдать из-за того, что не спихнул бремя лидера на Франциска. В какие-то моменты просто хотелось присоединиться к загробному пиршеству павших товарищей, возглавляемых Фуонг. Но такой смерти Альфред не хотел. Всё-таки, уходить из жизни надо красиво и достойно.       А Альфред пока ничего для этого не сделал. Даже не поговорил с Люткевич. А прямо сейчас стоило на это настроиться, чтобы не попасть впросак. «Хотя, ничего, по сути, мы не теряем», — подумал Джонс, вглядываясь в окна мрачной хаты. Рядом с ним сидел Стефан. Больного деда брать с собой не хотелось, но с Франциском Альфред разминулся — пришлось брать «кого попало». Хотя Стефан сейчас чувствовал себя гораздо лучше и мог не только ходить, но и совершать простые манёвры. К сожалению, доза целебной воды не сильно исправила ситуацию — не починила печень, желудок, селезёнку и другие органы, но предотвратила их умирание. Надолго ли — вопрос риторический.       Альфред с тоской смотрел в сторону подчинённого. Когда-то давно он питал большие надежды на этого мужчину. Несмотря на ворох явных недостатков, Стефан владел Кросс Тейлом лучше, чем кто-то ещё. Его невысокая и проворная фигура, ловкость рук и богатое воображение стали ключом к получению тейгу.       Но сейчас, с учётом медленной гибели организма Стефана, поразительно, что Кросс Тейл не отторгает своего больного хозяина.       …Время переживать по поводу неизбежного вышло. Настал час, когда должно было произойти одно из двух: новый труп или новый союзник.       — Госпожа Люткевич! Принимай гостей.       Бесцеремонность была у исконных жителей трущоб в крови. Но сейчас даже Стефан выпучил глаза на такой почти что акт вандализма со стороны Альфреда. Именно так и надо приходить на переговоры к человеку, чья жизнь должна либо оборваться, либо отдаться на волю Ночного рейда.       От Альфреда не отставала и Надежда, с единственным отличием: женщина чувствовала себя куда увереннее в собственном доме и шла защищать свою крепость.       Стефан побаивался таких боевых женщин. Но Элизабет хотя бы была ещё и обворожительна своей зрелой красотой, чего не сказать о Надежде, которую жизнь изрядно потрепала. На месте Альфреда, Стефан бы так не храбрился.       — А вы ещё что тут делаете, ёб вашу мать?! — прорычала Люткевич, хватаясь за грабли. — Проваливайте отсюда, пока собак не спустила!       — А у вас кишка не тонка, раз спорите обычными граблями против тейгу, госпожа Люткевич, — Альфред приветливо улыбнулся. — Но пожалуйста, не будем сейчас вступать в неравную схватку — мы пришли поговорить с вами.       — Мне не о чем разговаривать с Ночным рейдом, — сурово отрезала Надежда.       — Жаль. А нам как раз есть, о чём. Но сперва давайте опустим оружие и присядем.       Поскольку ситуация накалялась только сильнее, Стефан инстинктивно дёрнулся за Кросс Тейлом, но команды рубить женщину на куски не поступило, поэтому мужчина, понадеявшись на удачу, спрятал тейгу от посторонних глаз.       После грузного пыхтения озлобленного носорога Надежда решила, что всё-таки пока ещё хочет жить, а потому опустила грабли, но из рук их не убрала.       — Присаживайтесь. Наведается кто-то из имперских — покрывать вас не буду, — пробубнила Надежда, присаживаясь за стол.       — И не надо, мы сами скроемся! — отшутился Альфред, садясь напротив, рядом пристроился Стефан. —Не думаю, что что-то изменится, если вы расскажете им о том, что мы здесь были.       — Дудки! Я скажу, что вы, оборванцы пришли обворовать меня, — Надежда зло ткнула крючковатым пальцем в сторону Стефана. — Раз уж вы таких, как он, набираете в революционный отряд...       — Давайте сейчас поговорим о чём-то более насущном, — Альфред кашлянул. — Да и расслабьтесь вы. Хоть нам и поступил заказ на вас, но мы не собираемся вас убивать!       — Вы... что?.. — Надежда, не ожидав такого известия, выдвинула нижнюю челюсть вперёд, а густые брови свела к переносице.       — Вы прекрасно меня услышали, — Альфред всё не стирал улыбки. Вдобавок он кокетливо подмигнул.       — Кто?       — Имён клиентов мы не выдаём, если хотите знать. Мы их и сами зачастую не знаем. Но если вам так интересно, то подумайте сами: кто бы пожелал вашей смерти? Может, вы что-то сделали плохое.       — Этот сукин сын... — только сейчас Надежда показала, что её вовсе не удивляет факт заказа на неё — удивило лишь то, что лидер Ночного рейда в открытую выдал свои намерения. На лице Люткевич застыла невесёлая ухмылка. — У вас доказательства моей вины хоть есть?       — Есть и вполне предостаточно, — твёрдо сказал Альфред. — Мои люди провели обыск около месяца назад. Даже не пытайтесь оправдаться. И тем не менее, почему-то мы вас не убиваем. Понимаете, почему?       — Я на дуру похожа? — сложив руки на столе, спросила Надежда. От дерзкого юноши уже плеваться хотелось, но надо было закончить диалог, коль уж начали. — Выкладывай, что от меня понадобилось Ночному рейду.       — Небольшая работёнка и сотрудничество, — будто задаток, Альфред уже поставил на стол мешочек с неприлично большой суммой денег.       — Это деньги за моё убийство? — как бы невзначай уточнила Надежда с застывшей кривой усмешкой на губах.       — Считаете эти деньги «грязными», — Альфред развёл руками. — Не бывает чистых и грязных денег — деньги всегда деньги. Разные словечки к ним придумывают за просто так. Ведь попав из этого мешочка в казну Ночного рейда, деньги не окрасились, на них не написано, что они были получены за убийство Надежды Люткевич. Вы со мной согласны? К тому же, я предлагаю вам хорошую сделку: мы даём вам деньги, вы делаете для нас работу. Это же замечательно, не так ли?       — Зависит от того, что вы хотите от меня, — Надежда пуще прежнего нахмурилась.       — Госпожа Люткевич... Это же вы доставили отравленное мясо в Столицу, — в ровных интонациях Альфреда скользнули лукавые ноты.       — Вы так уверены в своих словах, молодой человек. Но вряд ли вы чем-то можете подтвердить их.       — Если речь заходит про поставку огромного количества мяса высшего качества, то ваше имя первым приходит на ум.       — Хорошо, — Надежда поразительно хорошо держалась для той, кого припёрли к стенке. — Даже если я его отравила, то как, по-вашему, я это сделала?       — А это вы нам лучше расскажите, — потеряв страх от нахождения рядом с Надеждой, сказал Стефан с улыбкой, которая давно не являлась на его заплывшем от отёков лице.       Когда заговорил второй гость, Надежда оказалась в замешательстве. За разговором она уже успела забыть, что здесь двое мужчин. И в то же время Надежда не знала, что ответить. Для неё сделка не предоставляла угрозы, но и пользы тоже. Более того — никакого интереса. Но она ничего не теряла, и именно этот фактор стал ключевым в продолжении разговора.       — По правде говоря… Отрава была только для того мяса, которое было отправлено на ввоз в Столицу, — созналась Надежда.       — О, как, — Альфред изогнул бровь дугой. — А что же тогда, по-вашему, случилось с жителями Малой Глинки?       — Не знаю. В любом случае, сама я ничего не сделала, — Надежда взмахнула руками, изображая сдающийся жест. — На отравление был сделан заказ.       — Заказ?       — Он самый. Заказчик и исполнитель — не я. Я всего лишь дала добро на порчу урожая из Малой Глинки. Вот и всё.       — И чего же хотел заказчик? Поднасрать имперцам? — спросил Стефан, скучающе покусывая соломинку, стащенную из случайного стога.       — Может и так, — полуслепые глаза смерили Ночной рейд испытующим взглядом. — Но не обольщайтесь: будь заказ сделан на революционеров, я бы выполнила его точно так же. Меня тошнит от вас ото всех!       — Как жаль. Значит, вы отказываетесь от дела? — Альфред подался вперёд так, будто уже собирался забирать предложенную оплату.       — Я такого не говорила, — сперва медленно, затем быстрее Надежда вытянула руку к мешочку со звонкими монетами. Тут же она насторожилась, когда неподалёку раздался стук колёс и лай собак как своих, так и чужих. — Встретимся через неделю. А сейчас — выметайтесь. У меня гости.       — Доброй ночи, госпожа Люткевич, — Альфред плотнее натянул капюшон на лицо и потащил Стефана за собой к выходу.       — И вам того же, выблядки.       Надежда до самого конца не теряла должного гостеприимства. От такой доброты, приправленной тем, что в руках грозной хозяйки едва не оказался разделочный нож, лидер Ночного рейда и один из его главных разведчиков добежали до выхода из Каменцов быстрее, чем требовалось. Но в этот раз их поспешный уход не обернулся для потенциального союзника арестом, ведь в доме они ничего не трогали.

***

      Роковой час настал. Солнце, предчувствуя кровавый пир, скрылось за тучами. Сегодня должен пойти дождь, чтобы возвестить траур в Житнице, некогда цветущей от небывалой благодати. Последние солнечные пятна испарились с земли, и деревня погрузилась в серый туман. Великолепная погода для того, чтобы совершить непоправимое. Чтобы оставить на непорочном неизгладимый след предательства.       В ожидании грозы, дети попрятались по домам, животных загнали в стойла, хлева, курятники. Никто не увидит. Никто не узнает правды.       Ангел смерти парил над домом старосты деревни, ожидая свежей крови.       Тодор, расположившись вместе с сыновьями и женой, пригласил своих соратников, входивших в деревенский совет. Всё оружие с пиршества должно было быть сдано у входа. Но увы, никто не подозревал, что на сей раз то стало фатальной ошибкой. Тодор слишком верил в своих людей. Вернее, в тех, кого он считал своими. Тех, кому, как он думал, можно было доверять.       После приободряющего тоста прошло некоторое время. И когда среди соратников начался переполох, Тодор сперва не понял, что произошло. Когда в ноздри ударил металлический запах, он, наконец-то оживился, пребывая до этого в собственных неутешительных мыслях. Глаза сразу нашли головы заговорщиков, беспощадно резавших преданных Тодору людей.       — Что всё это значит?.. — сипло прикрикнул староста.       Младшие из сыновей тотчас отскочили к отцу, а Тодор с тревогой заметил, что место жены пустовало. Может, сбежала к дочкам, с надеждой подумал он.       Но надежда эта оборвалась ровно в тот момент, когда фигура Галки выросла позади него с топором в руках. Осунувшееся лицо от бессонной ночи, высохшее от пролитых слёз, постаревшее лет на десять — маска смерти плотно приклеилась к серо-зелёной коже утопленницы. Но Галка всё ещё оставалась человеком. Более того, человеком, собиравшемся взять на свою несчастную душу страшный грех. Занеся над головой мужа топор, Галка обрушила град бездумных ударов на него. Без прицела они промахивались иногда по голове, попадая в плечи и спину.       — За Минку... За Радку... За Пенко... — разбитым голосом приговаривала Галка, не переставая наносить удары.       — Матушка, ты что делаешь? — вскрикнул один из сыновей, наверное, единственный, кто не потерял дар речи от шока.       — Больше никем... Никем, слышишь?! Больше никем ты не пожертвуешь... ради... служения... предателям... Империи!.. — помутнённый рассудок сделал из некогда прекрасной женщины призрака, духа бесплотного, обрушившегося со страшной карой на честного человека, всегда поступавшего по совести.       И никто не сумел остановить Галку.       В этом не было смысла.       Всё-таки, первый удар раскроил череп. Тодор не успел издать ни единого звука.       А Галка продолжала колотить тело мужа до той поры, пока голова полностью не оказалась разрублена на две половины. Только тогда женщина позволила мёртвому Тодору упасть на стол и залить харчи тёплой кровью. В ней Галка уже перепачкала грудь и руки по локоть, часть брызг попала и на лицо. Тяжело дыша, она отстранилась, прикрыв глаза и роняя из рук топор. На удивление Галка была спокойна, как никогда. Сердце билось чаще только от частой работы. Страх отступил. Горесть пропала.       Топор опускался на ствол дерева.       Топор опускался, чтобы сделать дрова.       Топор опускался на туши умерщвлённых хряков, в чьих желудках продолжал перевариваться бедный Пенко.       Топор опускался, чтобы сделать мясо.       Топор опустился на чёрную голову, тронутую сединой, в которой зародилась идея бороться со страшным дьяволом малыми силами.       Топор опустился, чтобы свершилась месть.       Месть.       Такая бесполезная. Такая бессмысленная.       Месть, за свершение которой пришлось продать душу посланнику Сатаны.       — Ты... Ты что наделала, дура?! — вскрикнул один из старших сыновей, вскакивая из-за стола.       Но для человека, потерявшего рассудок, на этот вопрос не было ответа.       Тем бы всё и закончилось, если бы среди соратников Тодора не остались только заговорщики с окровавленными орудиями убийства. Не сумев насытиться этим, звери в человеческом обличии накинулись на сыновей, выбрав первой жертвой самого старшего — того самого, который вскочил с отчаянным криком.       Такие же раздались за столом. Практически никакого сопротивления. Вслед за падающими мальчишками таяли их голоса. Те, кто были помладше, пытались отбежать к матери, но сталь и древесина догоняли их и нещадно впивались в их хрупкие тела до тех пор, пока дымка смерти не становилась их одеянием.       — Ч-что?.. — Галка словно очнулась от долгого сна.       Да, она успела понять, что произошло.       Успела понять, что она впустила заговорщиков на семейное торжество, на важное собрание.       Успела понять, что именно она убила собственного мужа.       Но когда пришло осознание истинных намерений заговорщиков, было уже поздно. Галка не шелохнулась, когда затылок заныл от грубого натяжения волос назад и когда голодная сталь прижалась к шее. Патлатый мужчина, стоявший во главе шайки злоумышленников — Анджей — словно специально оттягивал момент до последнего, чтобы женщина увидела, как самого младшего из оставшихся сыновей, хватали за шкирку и вонзали нож в сердце. Только вчера этот добрый малыш обнимал своими ручками рыдавшую мать, а теперь он пытался ими закрыть кровоточащую рану.       По застывшему лицу Мирко стекла одинокая слеза и смешалась с алыми лужицами, ещё не впитавшимися в деревянный пол.       — Ты сделала то, что должна была, Галка, — вкрадчиво произнёс Анджей. — Теперь покойся с миром, мужеубийца.       Галка в последний раз окинула затуманившимся взором семейное гнездо, которое она не уберегла. Хотелось перестать смотреть на него, чтобы избавиться от терзавшей сердце горечи. Но Галка не успела закрыть глаза: Анджей перерезал ей горло раньше. Падая вниз, Галка видела трупы всех сыновей, всех друзей мужа и понимала угасающим сознанием: в сложившейся трагедии уж лучше предпочесть такой бесславный конец, чем тот, что ожидал её дочерей.       Теперь на пиршестве не осталось никого, кроме трупов. Мужчины, мальчики и женщина были мертвы. Основной приём пищи окончен для безжалостных убийц.       А раз так, то можно приступать к десерту.       …Дочери Тодора всегда трапезничали в отдельной зале, чтобы никто не посмел ненароком опорочить их. Но сейчас их это не спасло. Когда за дверью послышались крики и звуки рубящейся плоти, девушки тут же вжались друг в дружку и поспешили покинуть залу. Увы, их единственный выход наружу был заблокирован дверью, ведущую прямиком в лапы заговорщиков. И через окна они не сумели протиснуться. Загнанные в нежданную ловушку девушки обмерли, заливаясь слезами бессилия и ожидая своей участи.       Впрочем, когда двери с грохотом распахнулись и заговорщики проникли внутрь, три девушки из шести всё же попытались оказать сопротивление, начав колотить мужчин и бить всем, что под руку попадётся. Сражаясь на грани неистового отчаяния, дочери Тодора рычали сквозь слёзы, словно дикие кошки, ранили чужаков столовыми приборами. Самая сильная из них сумела на одного из заговорщиков пролить кипяток из самовара.       Но исход битвы троих девушек против вооружённых до зубов десятерых мужчин во главе с Анджеем и замаскированным Хенриком был предрешён с самого начала. Сопротивлявшихся постигла участь братьев, отца и матери. Они выбрали лёгкую смерть. А оставшиеся младшие дочери Тодора были обречены страдать куда больше. Мужчины схватили их за волосы и поволокли в зал, чтобы показать им торжество людоедов. Заплакав, они даже ничего сказать не смогли, даже когда их спросили. Девушки даже ничего не услышали — трагедия потрясла их настолько, что они ослепли и оглохли. Дав волю рыданиям, они держались за волосы, остервенело утирали ими слёзы.       Вслед за этим их должна была ожидать расправа, девушки должны были стать едиными с картиной ужасного кровопролитья. Но мужчины, жадные до самых низменных желаний, перехватили их поудобнее и, освободив место на столе и на заваленный шкурами тахте, порвали ткань девичьих юбок.       Дом Тодора вновь наполнился криками, но на сей раз то были крики поверженных пленниц, к которым судьба была не благосклонна. Лишь одной из них удалось чудесным образом спастись. Самая младшая из дочерей Тодора внезапно оказалась в охапке Хенрика.       — Эту девку не трогать, мужики! — заявил он. — Я знаю одну влиятельную шишку, которая отвалит кучу бабла за такое прелестное личико.       — Не будешь её трогать? — раздосадовано спросил Анджей. — Отдай хоть нам напоследок — трёх девок на десяток мужиков и так мало, а ты ещё забрать собрался!       — Ничего не знаю, я первый увидел её! — Хенрик крепче прижал к себе маленькую девушку и выставил оружие перед собой. На время задания ему пришлось отказаться от тейгу и взять в руки обычный боевой топор. Это ударило по гордыне Хенрика, но он прекрасно понимал, что так было необходимо. — Имеются возражения — топор окажется в заднице!       Анджей примирительно замахал руками. Он прекрасно видел бешеный взгляд Хенрика во время резни, поэтому не хотел, чтобы с такими глазами уже кинулись на него.       — То-то же! — хмыкнул Хенрик. — Ладно, как и договаривались. Ты за главного тут теперь, Анджей. Не перестарайтесь.       — Коне-е-ечно, как скажешь, — елейно ответил Анджей.       Выполнив задание, Хенрик, прежде чем уйти, отрезал от одного из убитых руку, чтобы расплатиться с ворожеем за ритуал для Халлдора. Хансен даже внимания не обратил на то, кому он ампутировал конечность. Завернув руку в прихваченную рогожу, он схватил «спасённую» им девушку и потащил за собой. Та прекрасно слышала и поняла, что мужчина перед ней — вовсе не герой-избавитель, но, смирившись со своей судьбой, она уже не сопротивлялась и послушно следовала за Хенриком.       — Тебя как звать, малая? — приличия ради спросил он.       — З-Заряна, — тихо ответила девушка.       — Какие у вас, однако, имена забавные, — Хенрик повернулся к Заряне. — Но, в любом случае — отныне ты теперь познаешь жизнь наложницы. Поняла, да?       — Н-не совсем!.. — глаза Заряны вновь оказались на мокром месте.       — Будешь ходить в цепях и в чём мать родила — как шлюха, — пояснил Хенрик, приблизившись к лицу девушки.       Заряна от пережитого потрясения плохо соображала и почти не воспринимала речь Хенрика. Но слово «шлюха» — гадкое, омерзительное, скверное сочетание букв грязью липла к невинному дитя, у которого молоко на губах не обсохло. И смысл его прекрасно дошёл до девушки.       — Что?! Н-не… не надо!.. — Заряна затряслась. — Нет… пожалуйста… я не хочу! — она начала вырываться, не помня себя от страха.       — Не-не-не, дорогуша. Это не так работает, — Хенрик вынул из-за пазухи моток верёвки и связал Заряне руки. Из чистого платка он сделал кляп, и теперь пленница могла только мычать. — Я уже слышал это сто раз, в сто первый как-то приелось. А я объясню тебе одну простую вещь: ты женщина, к тому же, ещё и маленькая. Будь ты хоть прачкой, хоть принцессой, хоть прошмандовкой из трущоб, судьба у тебя одна: быть выебанной во все щели. И если тебе это не нравится, то вини не меня, а своего долбаёба-отца, который подмахивал в сторону Революции, поняла, да? Так что будь хорошей девочкой и перестань дёргаться. Не можешь сказать ничего внятного — завали ебальник. И не смотри на меня так. Да, я вытащил тебя из лап одних мужиков, но собираюсь отдать в другие. За деньги, конечно же.       Заряна что-то промычала в кляп нечленораздельное и нахмурилась.       — Нихера не понял, но, стало быть, ты говоришь, какая я конченная мразь, — девушка застыла, но потом поспешно закивала. Хенрик развёл руками. — Ну да, и что? Иногда приходится играть по правилам этого грёбанного мира. Не думай, что только девкам да бабам хуёво живётся.       Больше не слушая сопротивлявшуюся Заряну, Хенрик увёл её тёмным ходом, ведущим до укрытия Егерей.       В этом самом укрытии тем временем происходило нечто невообразимое. Для нормальных людей это выглядело именно так, они бы даже сказали, что происходящее просто отвратительно. Но Кетиль и Халлдор не считали так, для них это совершенно нормальная ситуация. С помощью артефакта Орлиный глаз Халлдор наблюдал за резнёй, происходившей в доме Тодора, за парадом насилия и унижений. И юноша, лёжа на диване, изнывал от непреодолимого желания испытать высшую степень блаженства. Острый кол, пронзающий низ живота, мешал здраво мыслить и не поддаваться запретному искушению. В заброшенной хате становилось душно, Халлдор обливался потом, но жар не отступал от его тела.       За этим наблюдал Кетиль. Он сидел в кресле напротив и наблюдал за тем, как изнывал младший товарищ.       — Как видишь, всё до смешного просто, — змеиные нотки мелькнули в речах Кетиля. — Зачем брать в руки оружие, чтобы видеть растекающуюся кровь, чувствовать, как она липнет к одежде, вдыхать её металлический запах и ощущать, как к нему присоединяется танец смерти? Тёмная дымка обнимается с трупами и уносит души в загробный мир. В этом нет ничего привлекательного. Обыкновенная резня, после которой ноют мышцы — просто отвратительно. Смаковать смерть нужно не вблизи, а в отдалении. Ты не чувствуешь мерзкой вони, зато хоть на пару мгновений мнишь себя Богом, распорядившись чужими жизнями и при этом оставшись чистым. Руки пускай марают животные, наслаждающиеся тем, что вгрызаются в живую плоть, пьют кровь, насилуют, слушают сонату из воинственного воя и жалобного плача.       Халлдор ничего не ответил. Он рвано дышал, не имея возможности снять напряжение. Его глаза жадно пожирали увиденное в артефакте. Казалось, ещё немного, и от юноши начнёт исходить пар.       — Как я вижу, ты наслаждаешься, Халлдор. Видишь? Необязательно самому прибегать к насилию, чтобы получить экстаз от потакания своему внутреннему демону. Ты — Егерь, а не мясник. Охота хороша не тем, что ты, словно дикий зверь, разрываешь свою добычу на части, а тем, что ты, обладая недюжинным умом, испытываешь наслаждение от того, что загнал эту самую добычу в ловушку. Усилий это отнимает не меньше, зато… — Кетиль подошёл к Халлдору и, склонившись над ним, вытер большим пальцем потёкшую из его рта слюну, — …эффект приумножается в десять раз.       — Кетиль… чёрт… прекрати… это слишком прекрасно!.. — пролепетал Халлдор, широко улыбнувшись. Одной рукой он потянулся к штанам.       — Ну-ну, не при даме, молодой человек, — Кетиль остановил юношу, перехватив его за запястье. — Наташа, не оставишь нас на минуту?       — Ёбаный рот… Какие же вы конченные. Ну, ладно, я сама конченная, — Наташа, всё это время сидевшая в углу комнаты, подняла руки, встала, да и ушла. — Продолжайте, мне нравится.       Когда Наташа покинула комнату, выйдя на улицу, Кетиль продолжил, не сбавляя накал томной обстановки.       — Тебе не жарко, Халлдор? — Йенссен снял с юноши жилет. — В последнее время ты очень чувствительный. Не боишься, что о твоём маленьком секрете станет известно кому-то, кроме меня?       — Я… я стараюсь. Но моя кожа, она… как будто нарочно плавится, — Халлдор всё ещё был с артефактом на глазах, поэтому слепо тыкался руками в тело Кетиля. — И генерал!..       — Что «генерал»? Подливает масла в огонь, дразнит тебя? — Кетиль ослабил ремень на штанах Халлдора, тот недовольно замычал. — Что ты? Я не собираюсь ничего делать, — убрав за ухо растрепавшуюся прядку, он приблизился к Халлдору и перешёл на заговорщический шёпот. — Ты ведь уже занят, я — тоже. Знаешь, думаю, ничего страшного, если твоей зазнобе станет известен твой секрет. Наш генерал умён и проницателен, пускай и строит из себя дурака, так что рано или поздно, я так думаю, он сам прознает, — Кетиль прислонился своим лбом ко лбу Халлдора. — Плавишься, словно мороженое на солнце. Тебе и в самом деле понравилось?       — Д-да… — выдавил Халлдор, едва не задохнувшись от волны ощущений.       — Вот и славно. Раз уж ты решил соединиться сердцами с таким человеком, как Николай Арловский, то у тебя будет шанс на повторение сеанса. Слышал, у него появилась новая жертва среди крысят из Ночного рейда. Есть у меня предположение, что охота за ним будет не менее интересной, чем за Кику или Альфредом, — улыбка Кетиля стала коварнее, когда мужчина заприметил изменения в изнемогающем теле Халлдора. — А-хах… стоило мне заговорить о генерале, как ты уже на пределе. Мне покинуть тебя?       — Конечно! — воскликнул Халлдор. — Я не буду это при тебе делать!       — Как скажешь, — Кетиль обнял младшего товарища. — Они, я так полагаю, там закончили. Так что верни артефакт. Не хочу, чтобы он случайно испортился.       Забрав у Халлдора Орлиный глаз, Кетиль тактично покинул помещение. Халлдор, убедившись в том, что теперь он один, спустил штаны вниз. В такие моменты он бесконечно радовался своему атеизму, ведь ничто не мешало ему предаваться сладостным мыслям и упиваться плотскими желаниями. Комната наполнилась его приглушёнными стонами. Нужным темп был задан, упоительное зрелище, запечатлённое артефактом, застыло теперь на внутренней поверхности век. Зрачки расширились, алчно поглощая каждый закуток окровавленных залов.       «Не могу поверить... генерал мне позволит узреть нечто настолько же прекрасное?! Если так, то я просто перестану убегать от него, перестану страшиться и с большим удовольствием лягу под него! — Халлдор запрокинул голову назад, попутно зачёсывая прилипшие ко лбу волосы и чувствуя, как в глазах темнеет. — Чёрт!.. Почему я думаю о таких вещах только во время мастурбации? Это же охеренно! Пока я не распалюсь, я не смогу дать волю этим чувствам!..»       …Мысли, одна за другой, одна грязнее другой преследовали Халлдора до самого конца. Но он даже не подозревал, что за непотребством подглядывали двое человек.       То были не Кетиль с Наташей, нет. Двое рыжих, больных на голову ворожея, имена которым Оливер и Камелия. Вернее, подглядывал только Оливер. Созерцание порочного нравилось ему настолько, что он был готов повторять все возвратно-поступательные движения за Халлдором. Прятались ворожеи за ближайшими к хате кустами и использовали тот же артефакт, что и северяне.       — Ну и ну, ну и ну! Не думал, что слушок про пристрастия этого ребёнка окажутся правдой, — практически пропел Оливер, облизываясь. — Он бы неплохо вписался в общество ворожеев! Хочешь посмотреть, Камелия?       — Рукоблудие юношей меня не интересует, — отмахнулась Камелия, отбросив рыжие пряди за спину.       — А девушек?       — Тогда другой разговор был бы.       — Жаль, конечно, что Господин решил по-другому, — Оливер криво ухмыльнулся, наблюдая за сочным экстазом, сладкой судорогой прокатившимся по телу северного юноши. — Так бы попытались переманить его на нашу сторону.       — К сожалению, мальчик не может пользоваться теми же силами, что и мы, в полной мере, — раздосадовано объявила Камелия. — Выйдет использовать его только как объект для нашей цели. Как сосуд.       — А что насчёт второго? — спросил Оливер, переведя артефакт на Кетиля, сидевшего в предбаннике. — Его аура пугает до дрожи в коленях!       — Он неплохо разбирается в магических рунах, но этого также недостаточно, — Камелия цокнула языком. — К тому же Кетиль Йенссен ни за что не перейдёт на нашу сторону, каким бы больным ублюдком он на самом деле ни являлся. Поддержание имиджа порядочного человека, стража порядка и владельца малого бизнеса для него гораздо важнее. В отличие от нас он не променяет маску и цепи на свободу. Равно как и Наташа.       — А, ученица Филоктета? — Арловская сидела в том же предбаннике, поэтому Оливеру не пришлось перестаивать фокус артефакта. — Жаль, что с ней не вышло. Почему мы её не убили?       — Потому что нам незачем вмешиваться в естественный ход событий, — Камелия злорадно улыбнулась, подумав о чём-то своём. — Тем более, когда всё уже сделали до нас.       Наташа будто бы услышала разговоры о себе и решила выйти на улицу. Она посмотрела на злосчастные кусты как раз тогда, когда лиловое свечение от телепортирующей магии едва не ослепило её.       «Что за?.. Здесь точно кто-то был, — Наташа осмотрела примятую листву за кустами. — Если это свечение то, о чём я думаю… Что здесь забыли Чистильщики?»       Нетрудно было догадаться, что ворожеи сидели здесь с целью понаблюдать за Халлдором. Поморщившись, Наташа постаралась не думать, с какой целью можно было засмотреться на северного мальчика в момент его рукоблудия. А если ворожеи (внезапно) смотрели вовсе не за непристойной сценой, то это могло сказать Арловской только об одном: мальчишка их заинтересовал, возможно, как-то уже замешан в их планы. Вспомнив о том, что телепортирующая магия у Чистильщиков не самая сильная, Наташа уже подумала о том, что стоит, наверное, поискать чокнутых вуайеристов, пока на то была возможность. Но Арловская помнила, чем обычно заканчивались её самостоятельные поиски чего-либо, поэтому бросила эту затею.       Одна неприятная мысль отступила, явилась другая. Наташа была рада тому, что не стала свидетелем ни страшной резни, ни ликования маленького садиста. Арловская никогда не получала удовольствия от таких событий. Ситуация с Малой Глинкой — исключение, да и то, тогда Наташа хохотала скорее от истерики и осознания самоубийственного поступка деревенских жителей.       «Блять. И что с этим делать теперь? Вроде бы, я должна радоваться тому, что такие законченные мудаки, как эта троица, на моей стороне, но… А хорошо ли это? Довольна ли я своим нынешним положением?» — вот, что тревожило Наташу.       Перед глазами отчётливо протянулась через всю изнанку сознания золотая лестница, ведущая к трону, на котором восседала Ольга. В её руке была зажата цепь, прочные оковы тянулись к шее, запястьям и стопам Арловской. Наташа зло скрипнула зубами. Пока её подтягивали белые рученьки старшей сестры, облюбовавшей высоту, позади и внизу оставались стенающие безликие существа, пытавшиеся подняться по той же золотой лестнице, но они, будто смешавшись в одно болото, так и оставались на своих местах. Но Наташе казалось, что существа вот-вот вцепятся в её волосы и платья.       «Оставаясь такой мразью где-то посередине сословного общества, я рискую попасть кому-нибудь в немилость и расстаться со всем, что у меня есть, — оковы в видении начали трескаться. — Сколь бы сильна я ни была, я всё равно окажусь раздавленной кем-то, кто сильнее, кем-то, у кого больше власти и денег. Ха… зачем я проговорила одно и то же? Ебанутая, что ли?»       Отогнав от себя видение, Наташа вернулась в реальность с сильной головной болью. Такая же боль пронзила и покалеченную руку. Сняв перчатку, Наташа убедилась, что та не начала гнить, и надела обратно.       «Халлдор всё жаловался на странную боль в шее. Разве здесь водятся настолько опасные комары?.. Или, погодите-ка…» — Арловская начала понимать, что дело плохо. В особенности перчатка дала ей небольшую подсказку.       «Халлдор заходил одним из последних и злостно выругался на комара, решившего попить крови из его шеи. Ворожей закрыл за ним дверь и усадил всех гостей».       — Блять.       Иных универсальных слов, чтобы описать ситуацию, у Наташи не нашлось. Со всех ног она кинулась в сторону хижины Оливера. Постучавшись, поколотив дверь, Наташа ворвалась в дом. Осмотревшись, она поняла, что след ворожея простыл. Ещё и всё оборудование, все материалы, присущие для лабораторий магов, использовавших древнюю магию, полностью исчезло. Только записка осталась: «Оплату оставьте у порога~».       И снова у Наташи не нашлось нужных слов:       — Блять.       Чтобы хоть немного прийти в себя и собраться с мыслями, Наташа присела на пенёк.       «Я снова проебалась, — твердила себе она. — И теперь трясусь только потому, что если с Халлдором что-то случится, то вина будет полностью лежать на мне, ведь я не уследила. Как мне тогда Коле в глаза смотреть? Хуй с тем мужиком из Ночного рейда — вот за это дерьмо он не пощадит меня.       А сам-то?       Проебись он с Ночным рейдом по-крупному или пойдя по дороге Вани, Оленька от него мокрого места не оставит!       Неужели ему не страшно?       Вряд ли. Величайший в истории Империи охотник — боится?!       Он и Оля — одного поля ягоды. Коля уже вошёл во вкус безнаказанности, поэтому его ничто не остановит, не заставит отказаться от грешной жизни на подсосе у Империи и лично министра. Не заставит выбрать путь Вани.       А ведь он был такой же охранитель во власти вседозволенности! Такой же деспотичный ёбырь, как Коля сейчас. Но его сердце, видимо, упросило его остаться порядочным человеком, даже несмотря на то, сколько позади было оставлено трупов и изнасилованных жертв. Поэтому, он ушёл… он ушёл и почти сразу после этого…       …его ожидала смерть».       Встав с пенька, Наташа пошла обратно к укрытию несолоно хлебавши. Размышления всё не отпускали Арловскую:       «Теперь ведь и Кику ушёл. Юноша, обременённый такими же грехами редкостной твари. И ведь подумать только: он добрый малый, на самом деле, скромный, учтивый, способный, умный — но на что растрачивался? На хладнокровные убийства, на продажу своей души некроманту. Я даже боюсь предположить, какую цену он заплатил за контракт с Яцуфусой. И не хочу представлять, сколько ему ещё придётся заплатить за уход к Революции. Коля на него теперь зуб точит — значит, точно поймает и просто так не поведёт на расстрел. Он накажет его за то, что позволил «колебаниям» взять над ним верх. Вновь пострадает множество людских сердец…       А что же насчёт меня?»       Неподалёку от входа в старую хату, Наташа пересеклась с Хенриком, уже снявшим с себя маскировку. Видимо, маленькая пленница его настолько доконала, что тот накинул на её голову мешок и закинул к себе на плечо. Увиденное не понравилось Арловской. В иной ситуации она бы ничего не сказала, но после пережитых самокопаний не смогла удержаться.       — Это ещё что за номер? — зло прошипела Наташа, подходя к Хенрику и упираясь руками в бока.       — А, это? — Хансен встряхнул Заряну, поправив её на плече. — Это добыча. Скажем, дополнительная награда, которой у нас не будет, но на которую мы имеем право.       — Что, блять?       Наташа сама не знала, откуда в ней столько гнева из-за незнакомой девчушки, почему ей не плевать на неё?       — Думаешь, это охереть, как здорово, да? — рыкнула Арловская. — Ты посмотри на неё! Ей же лет совсем мало!       — И что? Я ж ничего с ней лично делать не буду. Просто продам, возьму деньги, — простодушно ответил Хенрик.       — И тебя это устраивает? Ты просто сломаешь ещё одному человеку судьбу. Как ты живёшь вообще с осознанием того, что ты только и делаешь, что ломаешь, а?       Хенрик, видимо, пребывавший в хорошем настроении, тотчас с ним распрощался. Его лицо выровнялось. Опустив Заряну на землю, Хенрик схватил Наташу за грудки и немного приподнял к себе.       — Не еби мне мозг, женщина! — Хансен повысил голос, крепко держа Арловскую на весу. — Уж не знаю, что ты там думаешь обо мне, да и мне насрать, если честно. В моей общине не то, чтобы традиция такая хорошая — так положено, забирать в награду что-то у поверженных врагов. Это что-то вроде военного трофея.       — Так твой военный трофей — чужие жизни, — выплюнула Наташа.       — Всё остальное пришлось оставить нашим подельникам, — процедил Хенрик. — А если ты думаешь, что я бы просто мог зарезать девчонку или оставить её там, то хер тебе — никто не станет просто так себя вести себя иначе, нежели за двадцать лет бесконечных войн.       — Двадцать?! Это ж сколько тебе-?..       — Да. Я с самого детства на войне. С самого детства я грабил и брал то, что причитается мне по праву победителя. И я никак не могу изменить этот порядок вещей. Воевать и грабить — вот всё, что я умею. А если тебе что-то не нравится в этом, то иди нахуй.       Их перепалку оборвал Кетиль, вынесший на руках уснувшего Халлдора.       — Что вы расшумелись на ночь глядя? — взгляд Йенссена упал на мычащий и извивающийся свёрток. — А это…       — Это то, что мы можем выгодно продать! — тут же повеселел Хенрик, будто никаких разногласий с Наташей не возникало совсем недавно.       — Понятно. Наша миссия здесь подошла к концу, — равнодушно объявил Кетиль. — В таком случае, план следующий: сегодня отдыхаем, завтра с самого утра возвращаемся в Столицу и докладываем генералу.       — Ты пиво забыл! — Хенрик возмутился такой забывчивости друга.       — Ну и, конечно же, после этого мы идём пить пиво, — примирительно добавил Кетиль.       — Отлично!       Хенрик подхватил Заряну с земли и потащил её в сторону хаты. Его голову сейчас занимали только раздумья о том, как не дать девушке сбежать за ночь, что они проведут в отдыхе. Кетиль шёл тихо, чтобы не разбудить Халлдора — шума было проделано предостаточно, но юноша даже не поморщился во сне.       Наташа же не шелохнулась с места.       — М, Наташа? — Кетиль обернулся, поняв, что спутница не пошла за Егерями. — Скоро дождь начнётся, тебе лучше поторопиться-…       — Я… лучше вперёд вас поскачу, — угрюмо ответила Наташа. — Всё равно моя помощь вам уже не пригодится. Берегите себя. Не забудьте про оплату для ворожея.       Не сказав больше ни слова, Арловская вскочила на лошадь и уехала, мчась как можно быстрее от злополучной деревни.       — Что это с ней? — спросил Кетиль.       — Хфм! Кажется, я её расстроил, — Хенрик почесал за ухом. — Такая же, как Людвиг, блять.       — Слишком добрая, хоть и пытается себя перекроить?       — Вот-вот.       — Ну, тогда перестань ей смотреть вслед, — лукаво заметил Кетиль. — Она давно уже пропала из виду.       — И вовсе я не смотрел! — Хенрик зачесал волосы на уши, чтобы друг не увидел, как они покраснели. — Больно сдалась она мне!..       …Мрак на душе Наташи никуда не смог исчезнуть, он становился только шире, старался охватить собой весь тёмный лес, умертвить всё живое, что ненароком потревожит её и без того забытый с годами покой. Слизнув пару семян мяты, Арловская помчалась во весь опор, не щадя лошадь. Измываясь над животным, Наташа ощущала себя таким же животным, такой же тварью, готовой жертвовать другими ради достижения собственных корыстных целей. Но корысть эта ведь была полностью обоснована? Наталья Арловская, женщина, полная капризов от несбывшихся мечт и невыполненных желаний, всегда руководствовалась рациональным подходом к любому делу.       Так почему же так разгневалась она при виде Егерей, наслаждавшихся чужими страданиями? Почему сорвалась на Хенрика, собиравшегося продать дочь убитой старосты деревни неизвестно кому, а по факту — отдать в сексуальное рабство? Почему затаила лютую обиду на Ольгу за подло убитую дюжину хворых людей, совершенно чужих ей и незнакомых?       Почему Наташа всё никак не могла с этим смириться?       Она только крепче стискивала зубы, будто ветер обратился в грозного палача и бил её воздушным хлыстом по лицу. Ветви страшного леса сгущались, обрастая прелой листвой и превращаясь в звериные лапища. Они хотели схватить Наташу за платье, за волосы подобно безликим существам из видения, вцепиться в лицо, выколоть глаза, проткнуть глотку, нанизать на себя, посадить на кол, обвиться петлёй висельников — сделать всё, что угодно, лишь бы Арловская никогда не покидала болота.       Наташу душил спёртый воздух, лицо холодело и сильнее бледнело от заливавшейся дождевой воды. Дорога становилась практически не видна, но женщина торопилась, не сбавляла шагу, даже не подумала перейти на умеренную рысь. Любой ценой Арловская хотела достичь Столицы.       Только когда впереди замаячили человеческие фигуры, Наташа решила сбавить ход. Мало ли, какая важная птица летит в карете — не хотелось запачкать грязью ненароком…

…было бы, что ещё пачкать!..

      …а потом расплачиваться, причём, не обязательно деньгами…

…а тем способом, что взбредёт в голову очередному самодуру.

      Ярости Наташи не было предела, когда её окружили господа до тошноты мерзкого вида. Мерзкие ухмылки, мерзкая холеность, мерзкие помыслы, прекрасно отразившиеся в хитреньких глазках. Господа не узнали Наташу, а Наташа не ведала, кто перед ними. Герб на карете ей ни о чём не говорил, да и отвратительные рожи всякой знати для неё были одинаковыми, как по шаблону. Хотелось бы Арловской знать, какой ремесленник вытачивает жирных свиней с толстыми пальцами, тянувшимися к сокровищам целого мира, и с толстыми шеями, на которых сидели головы, заполненные дурными помыслами, копошившимися в гнилых мозгах подобно опарышам. До смешного в предсказуемых местах распускалось мимолётное желание, каприз, который должен быть выполнен сиюминутно. Наташе всё стало ясно в тот миг, когда один из господ спустил с неё промокший походный плащ и заинтересовано прошёлся по мышиным прядям волос.       Любая другая женщина уже давно потеряла бы спокойствие, да и сама Арловская не воздержалась бы от колких замечаний и резких выпадов. Но Наташа была поразительно спокойна. Она не слушала, что говорили ей господа. Лишь одна фраза, последняя, осталась на подкорке: «Не хочешь прогуляться с нами?»       — Мне насрать, кто вы и что вам от меня нужно. Но вам страшно не повезло наткнуться на меня в такой час. У меня настроение плохое.       Конец реплики повеселил саму Наташу, заставил показать зубы, злобно ухмыльнуться. Ах, как хорошо, что дождь уже закончился!..       …Ответ не успел слететь с уст господ. Запахло жареным. Огонь, расползавшийся от рук Наташи, доводил до кипения бурлившую кровь. Становилось холодно, но эта пронизывающая ледяная корка, напоминавшая о брате, даровала нездоровую усладу.       «Горите в Аду, суки!» — вот, что думала Наташа, её скулы начало сводить от долгой улыбки, превратившей лицо в безумную гримасу.       «Сдохните в огне!»       Ветер развеял пепел в разные стороны, перемешался с грязью дорог, шматки которой вновь полетели из-под тяжёлых копыт уставшей лошади, мчавшейся во весь опор. Походный плащ высох, капюшон его вновь скрывал от посторонних глаз сестру Ледяного Генералиссимуса.       — Теперь мне лучше.       …       О, осквернённое дитя!.. Доколе ты смогло бы оставаться невинным? В какой момент чистое становится опороченным? Когда грусть переходит в тоску и скорбь, когда злость обращается ненавистью?..       Что ж, момент лицезрения резни в родном доме, как нельзя лучше подходит. Ты спряталось под одиноким столиком, затаилось. Но что ты будешь делать теперь? Вся семья лежит, умерщвлённая. Папа, мама, братья и сёстры, друзья папы навеки закрыли глаза. Одну сестричку уволокли, двух — насилуют чужаки, смеются над их беспомощностью и безутешными слезами. Тебе придётся продолжить слышать это и дальше, ведь нельзя дать себя обнаружить.       Ведь ты же хочешь жить, дитя?       Хочется уничтожить их, да?       Но тебе всего семь лет, на многое ли ты будешь способно, дитя?       «Я хочу их всех уничтожить!»       Вот оно! Дитя, что жаждет отмщения, побывав в чужой крови, окутанное собственным страхом, услыхавшее мелодию отчаянных криков, поток браной ругани и грязных слов, въедающихся под самую кожу. Твоя судьба сломана.       Иди же ко мне, дитя!       Вверь свою жизнь мне!       Поделись своей плотью и душой, а я помогу тебе свершить месть!       …Топот маленьких ног выдал бы присутствие последней из уцелевших дочерей Тодора. Заговорщикам ничего не стоило надругаться даже над таким маленьким человеком или поступить с ним так же, как Хенрик.       Но малышка избежала незавидной участи, впрочем, выбрав путь самый тяжёлый. Трудно жить, когда горячо любимая семья вырезана злыми людьми. Сердце очернило непреодолимое желание вгрызться в глотки чужаков, поступить с ними так же, как те поступили с праведниками. Неземной голос указал девочке путь, чтобы не попасться злодеям. Она бежала без оглядки, без раздумий. Ей уже неважно, куда заведёт её неизвестная тропинка. Босые ноги спотыкались о камни и корни, но девочка уже была далеко от Житницы, от дома родного, занятого прислугой Сатаны. Маленькое почернелое сердечко колотилось от волнения.       «Если моё желание сбудется, то я сделаю всё, что угодно, я отдам всё, что угодно!!!»       — Милое дитя.       Резко обернувшись, девочка увидела в паре метров от себя девушку, судя по одёжке, нездешнюю. Но восточная красавица в розовой юкате чувствовала себя на болотах, как дома. Девочка отдышалась. Голос, приведший её в эту чащобу, наверняка принадлежал незнакомке.       — Как тебя зовут? — нежно спросила девушка. Её голос словно старался погладить.       — Юна, — пролепетала девочка.       — Юна… хорошее имя, — девушка прикрылась рукавом юкаты, наверняка скрывая за ним улыбку, и довольно зажмурилась. — Я дам то, что ты хочешь, но взамен отдашь то, что мне нужно.       Юна не успела получить ответы на множество вопросов, которые у неё возникли. Девушка испарилась раньше, чем девочка открыла рот.       Почуяв неладное, Юна осмотрелась. На неё из чащобы смотрели горевшие янтарём волчьи глаза. У Юны сердце ушло в пятки. Она помчалась прочь от голодных хищников, но пробежала недалеко: выступивший корешок помешал ей совершить задуманное. Юна поняла, что она падает. Но земля же здесь мягкая, влажная от болот и частых дождей. Что-то тонкое и острое вонзилось в тело, и девочка почувствовала, как на месте одного глаза остаётся белая кашица с алыми каплями.       Волки не отказались от лёгкой добычи. На всякий случай, они решили порвать тело человеческого дитя, чтобы убедиться, что оно точно мертво. Но стоило волкам вонзиться зубами в тёплую плоть, как они тут же передохли, словно оказавшись в чумном облаке.       К дереву, рядом с которым упала Юна, выкатилось нечто, похожее на ребёнка, живущего не иначе, как в болоте. Волки не интересовали его, существо вцепилось перепончатыми лапками в сарафан девочки и подтянуло к себе.       …Чтобы нормально передвигаться, чтобы обрести хотя бы ненадолго дар человеческой речи, Нире пришлось съесть гнилую плоть болотных чудищ — такую же, из которой теперь состояло её тело.       — Не волнуйся. Ты только не волнуйся. Я не съем тебя, — перевернув Юну на спину, Нира подхватила девочку на руки. Едва пересиливая себя, она шла в сторону хижины алхимика. — Друзей не едят. Теперь тебя никто не обидит.

***

      — Госпожа Франсуаза!       Прогулка по делам в Столицу вновь не закончилась для молодой женщины удачно. Ей иногда казалось, что за её действиями молодой стражник наблюдал с помощью артефакта и какой-то нечистой силы. Но выбора не было, Франсуазе пришлось остановиться и развернуться, чтобы увидеть позади ничуть не запыхавшегося Людвига.       — Опять ты… Ну что на этот раз? — Франсуаза недовольно сложила руки на груди.       — Прошу прощения, — учтиво ответил Людвиг, склоняя голову. — Но до тех пор, пока вы не обновите документы, я не отстану от вас. Не буду приставать я, пристанет кто-то другой, но не будет обходителен.       «Это ты, значит, называешь обходительностью?» — у Франсуазы даже веко задёргалось. А Людвиг не дал ей времени на долгие раздумья, молча взял женщину за запястье и поволок в неизвестном направлении.       — Нахал! Пусти! — воскликнула Бонфуа, начав вырываться и попытавшись затормозить молодого человека, но тщетно.       — Мне нужно поговорить с вами, — Людвиг даже не обратил внимание на то, что его пытались остановить.       — Знаю я твои разговоры. Полезешь осматривать каждый закуток моего тела. А я не шлюха вообще-то, а порядочная женщина! — возмутилась Франсуаза, не оставляя надежды вырваться.       — Пожалуйста, будьте потише. Я не хочу применять силу. Я обещаю, что в этот раз осматривать вас не буду.       — Какая неожиданность…       Пункт досмотра возле Северных врат оказался пуст — именно туда Людвиг и приволок Франсуазу, к тому моменту уже переставшую сопротивляться. «И почему я так нервничаю, хотя этот парень слишком простой, чтобы представлять для меня угрозу?» — думала Бонфуа, внимательно следя за действиями Байльшмидта. В случае засады она была готова пустить в ход любое оружие.       — О чём ты хотел со мной поговорить? — спокойно спросила Франсуаза.       — На самом деле, я… — пребывая в едва заметном смятении, Людвиг кашлянул. — Даже не знаю, как начать разговор.       — Зато я уже знаю, — качнув бёдрами и кокетливо подбоченившись, Франсуаза пошла на Людвига. Его жест выдал в нём неуверенность, что дало женщине шанс обрести преимущество. — Тебе просто хочется уйти отсюда, куда подальше, не так ли? — реакция Людвига в тот момент была просто бесподобна: Франсуаза едва не зажмурилась от удовольствия, когда заприметила румянец, коснувшийся ушей и щёк Байльшмидта. — Тебя уже тошнит от этой работы, я права?       — Можно и так сказать. Но я хотел поговорить не об этом.       Объясниться Людвигу не дали, потому как Франсуаза стянула с одной из рук перчатку и нежным прикосновением положила палец на губы парня, чем смутила его ещё больше.       — Тебе нужна спутница для побега, Людвиг Байльшмидт? — ухмыльнувшись, Франсуаза прильнула к Людвигу так, что между ними практически не осталось свободного пространства. — Не смотри на меня так. Ты думал, я не догадаюсь об истинном предназначении твоих неловких заигрываний со зрелой женщиной? Всё дело в том, что ты уже давно подозреваешь меня в связи с Революцией, но никак не можешь найти тому доказательства, ведь я гуляю сама по себе или в компании старой травницы-пилигрима. А обыск не приводит ни к каким результатам.       — Выходит, я был прав насчёт вас? — выдохнул Людвиг.       — А что, если и так? — чарующие огоньки сверкнули из-под полуприкрытых век Франсуазы.       Людвиг немного выровнялся в лице, возвращая былую невозмутимость, и мягким движением вжал женщину в стену. Когда он убедился, что та не сбежит — от Байльшмидта не исходило опасности — руки были отпущены. Людвиг теперь просто нависал над Франсуазой, прижавшись предплечьем к холодному камню.       — Прошу вас. Мне нужна помощь, — полушёпотом пробасил Людвиг. — Мой товарищ, который в жизни бы не дезертировал, перешёл на сторону Революции. Раз даже он... то я точно здесь не останусь.       — Хм-м-м… это ты о Кику Хонде? — Франсуаза тоже перешла на шёпот.       — Д-да. А как вы-?..       — Очень просто. За последнее время громкий случай с дезертирством был ровно один, да и я в курсе, что ты не просто привратник, а Егерь.       — Значит…       Людвиг вдруг застыл, как вкопанный. Женщина, которая совершенно недавно ругалась на парня за нахальность, теперь сама нарушала его личное пространство самым наглым образом. Запах мужчины манил её ровно так же, как запах Франсуазы — Людвига. Последний, правда, не хотел этого признавать, но, когда Бонфуа приникла к его груди и начала медленно втягивать тягучий аромат, это стало последней каплей.       Франсуаза в конце концов положила руки на шею Людвига, а тот ей не препятствовал. Под взглядом фиалковых глаз он словно находился во власти суккуба. Людвиг мог бы закрыть глаза, заткнуть уши, отшатнуться, чтобы прогнать наваждение, но коварный гипноз мешал думать и хоть что-то предпринимать.       — За тобой, вроде, не было замечено дурных дел, — проговорила Франсуаза, почти переходя на мурлыканье. — Да и с твоим братом мы в хороших отношениях.       — П-правда? — Людвиг пребывал в растерянности, язык его не слушался, будто парня опоили крепким вином. — Значит, когда он говорил, что желает жениться-…       — Нет-нет, вряд ли он имел в виду меня. Даже не смей так думать, — одна из рук Франсуазы перешла с шеи на лицо Людвига и легла на его щёку. Она почувствовала, как часто бились сосуды под кожей лица, пригоняя кровь. — Хорошо. Я смогу тебе помочь в обмен на небольшую услугу, — она придвинулась ещё ближе, с упоением вслушиваясь в биение молодого сердца, преисполненного страстью — воистину опасным наркотиком. — Тебе нужно доставить этот ключик в камеру моей подруги. Она травница, но её собираются судить за убийства, которые она не совершала. Джудит Шнайдер. Запомнил?       — Конечно, госпожа, — почти беззвучно произнёс Людвиг.       Поблизости всё ещё никого не было, кто мог бы разорвать оковы этой томной обстановки. Людвиг теперь окончательно и бесповоротно угодил в ловушку Франсуазы.       — А теперь позволь я… — Бонфуа оттянула нижнюю губу Людвига, — …закреплю нашу небольшую сделку. Ты же не против?       Людвиг прекрасно понимал, к чему клонила Франсуаза. Но нарушить правила было выше его сил.       — З-здесь нельзя, — сказал Байльшмидт, ухватившись за последнюю соломинку.       — Значит, не против.       Жаркий поцелуй проследовал за этими словами, которые Франсуаза выдохнула в губы Байльшмидта. Одну руку она продолжала держать на его лице, второй — крепко сжала волосы на затылке, не давая парню отстраниться. Сам же Людвиг слабо представлял, что надо делать, поэтому отдался на волю случайного порыва. Приобняв женщину, он понемногу начал понимать, как нужно правильно целоваться, но движения всё равно пока выходили грубыми и неумелыми. К горячим нежностям этот юноша не привык, Франсуазе даже стало жалко его.       Но Людвиг, очевидно, знал, что нужно делать после поцелуев. Опьянённый порочными желаниями, которые выудила из него Франсуаза, он скинул с себя жилет, полностью обнажив торс, а затем, распустив взлохмаченный пучок волос женщины, вернулся к поцелуям.       Рядом была служебная каморка с кроватью. Именно туда переместился Людвиг, подхватив свою пассию на руки. Франсуаза была довольна собой, как никогда прежде: насыщаясь похотью от любви к молодым людям, она словно приобретала второе дыхание. А всего лишь стоило пользоваться природным даром, как полагается. Поддаваясь искушению, можно понять, как оно работает, и начать искушать других.       В каморке становилось жарко, не хватало воздуха…       Людвиг сам виноват, думала Франсуаза. Он сам того хотел, добавляла Франсуаза, чтобы найти хотя бы видимое оправдание своему блуду перед глазом Божьим.       …Простыни давно смялись, одежда потерялась где-то на полу вместе с подушками. В полумраке сияли очертания нагой женской фигуры, плавно опускавшейся и поднимавшейся вверх. Мускулистые руки оглаживали округлую пышную грудь, большими пальцами задевая соски. И мужчина, и женщина тяжело дышали, пот катился с их обнажённых тел, но он не мог остудить пыл горячего действа, которое ещё долго не собиралось прекращаться.       Франсуаза возбуждённым шёпотом приказала Людвигу смотреть на неё внимательно. Байльшмидт хоть и был занят принятием новых и незабываемых ощущений, ослушаться партнёршу не смог. А Франсуаза, словно хотела преподать урок парню, двумя пальцами потянулась к своему лобку, опустившись ниже. «Молод ты и прост, Людвиг Байльшмидт, — с укором в сторону юноши думала Бонфуа, начав сладострастное рукоблудие. — Инстинкты не позволят тебе удовлетворить даму — только дадут надежду на продолжение рода. Но ты человек, а не животное — только посмотри, как прекрасна женщина, изнемогающая от плотских желаний. Бог нарёк эти желания греховными, значит, никому из людей о них и помыслить нельзя. Это самый настоящий вздор. Может, люди и должны жить в лишениях и трудной работе в наказание за злосчастный проступок Евы, но никто не должен лишать их мирских утех, хотя бы в награду за пережитые мучения. Даже Бог. Может, из уст такого человека, как я, это звучит очень дерзко и донельзя неправильно, но жизнь у меня одна — я волен прожить её так, как пожелаю, не страшась котлов Ада.       Ты ведь тоже, Людвиг Байльшмидт?       Сколь бы ты ни пытался строить из себя праведника, рано или поздно реальность окрасит Свет твоей души в тёмные оттенки. Всё зависит, конечно, от того, насколько ты готов сопротивляться демонической кисти. Но раз ты так легко поддался Похоти, ты же понимаешь, что твоя душа обречена?»              Каморка опустела. Стены запечатали внутри неё маленький грех, по запотевшему оконному стеклу стекали одинокие капли. Лишь заметённые следы развратного события испарились так, словно их никогда здесь и не было.

***

      Стоит сказать, что Наташа ни в коем случае не оставляла лавку Эстеллы без присмотра. Мало ли кому понадобится приложить подорожник на рану? Поэтому Арловская, преисполненная уважением к столичным травницам, перекочевавшим в разряд аптекарей, выбрала самого достойного кандидата на роль временной замены… Феликса и Анну. А что? Столь важную миссию кому попало не поручишь. Но Феликс и Анна не являлись «кем попало» — они являлись просто первыми встречными, потому что Арловская торопилась, думать было некогда. Сперва женщину преследовал скепсис, но когда выяснилось, что зазноба младшего брата разбирается в травах, то она махнула рукой: сойдёт.       Молодая семья благодаря познаниям Анны справлялась хорошо. Всего-то и делай, что заворачивай сырьё или готовые снадобья, пересчитывай деньги, да отдавай заказы, заранее собранные. Единственные трудности порой доставлял малыш Евгений, которого для простоты назвали «Женей». Всё-таки, мальчика нужно было кормить, менять ему пелёнки. Чтобы не смущать посетителей, Анна в основном сидела в тенёчке позади прилавка, а основную работу выполнял Феликс. Для этого ему пришлось медленно, но верно запомнить весь обширный ассортимент аптеки, что было довольно сложно для человека, который сразу после изучения грамматики принялся за художественную литературу, в основном, за романы о любви. Ничего не мог с собой поделать Феликс — нравились ему разные красивые слова, которых не было в научных трактах. Анна, как женщина благородного происхождения, читала и то, и другое, хоть к наукам её не допустили.       Разумеется, на такую работу дилетант и мать с ребёнком вышли только ради денег, которые им посулила Наташа (и которые она бы гарантировано отдала, потому что Арловская слов на ветер не бросает). Но они никак не ожидали, что наутро женщина не объявится.       — Во Наташа дурилка, конечно, — задумчиво бросил Феликс, покусывая соломинку. — Я вообще-то думал, что мы не будем сидеть здесь вторые сутки.       — Зато у аптекарей было две кровати, — заметила Анна.       — Уже хорошо, — спрятавшись от солнца внутри аптеки, Феликс посмотрел назад. — Ну и ну. Не представляю, как матери-одиночки живут. В наше время хуй ты получишь работу, если ты баба, да ещё и с ребёнком.       — Я обязательно помолюсь за здоровье твоей сестры, — Анна добродушно улыбнулась.       — Кстати говоря... Ты ведь до сих пор не ушла от Лизки?       — Ах, нет. Мне и искать-то сейчас работу некогда — всё за Женей присматриваю, ухаживаю. А он парень-то жадный, кричит, титьку просит.       — О, ну, точно в меня пошёл, — Феликс хохотнул. — Прости, что закинул!       — А вот не прощу! — Анна наигранно нахмурила брови. — Не избаловать бы дитятку теперь. Отправлю на родину, пущай учится, как подобает, а не растёт для новой войны.       — Думаешь, сработает? Тебе-то работу едва ли получится найти, а Женю как пристроить — тем более не ебу.       Женя вдруг зашевелился. Глянув на часы, Анна поняла, что пора кормить малыша, и удалилась в заднюю комнату, где располагались кровати. Феликс не любил такие моменты, хоть и понимал, что по-другому никак.       А не любил он их, потому что на это время он оставался совсем один за прилавком, и в случае возникновения непонятной ситуации Лукашевичу не к кому было обратиться.       Как и сейчас, когда милая полная барышня очутилась рядом. Феликс заметался глазами по прилавку, уже хотел было взять нужные травы, как вдруг посетительница снисходительно указала ему на желаемый продукт, заодно объяснила разницу между перепутанными растениями. Лукашевичу стало вдвойне неловко от такой вежливой клиентки: он-то привык, что за просчёты на него принимались орать.       Как только Феликс забрал монеты, убрав их в кассу Эстеллы, вышла Анна с уснувшим на её руках Женей и присела на лавочку.       — Я что-то пропустила? — мягко спросила она.       — Ты пропустила момент, когда я едва не обосрался, — Феликс платком вытер пот со лба.       — Что ты на этот раз перепутал? — Анна так же, как и посетительница, была снисходительна к Феликсу.       — Черемшу и токсикоскордион венозный, — Лукашевич только руками развёл. — Ну не виноват я что у них белые цветки почти похожи друг на дружку!       — Ох, ну ты даёшь. Давай я тебе всё-таки подпишу всё. Подержи Женю.       Не успев даже возразить, Феликс молча принял от Анны ребёнка. Что ж, это оказалось довольно приятным сегодняшним событием в жизни Лукашевича. Только сейчас он мог тщательно осмотреть сына таким взглядом, будто в случае его потери среди других детей он собирался найти Женю по родинкам. У Феликса сердце замерло, когда сын широко зевнул и приоткрыл глазки. «Смотрит так, будто осуждает меня за что-то, — мысленно усмехнулся мужчина. — Хотя, на самом деле, есть за что».       Закончив с подписями, Анна вновь взяла Женю на руки. Мальчик снова засопел. И не догадаешься ведь ни за что, что ребёнок капризный!       — Молодец, — произнесла Анна, сопроводив похвалу романтичным жестом.       — После стольких женщин я почему-то всё ещё смущаюсь от настолько целомудренных жестов в твоём исполнении, — недоумённо пролепетал Феликс, ощутив, как горела щека.       — Тебя плохо любили столько лет, — Анна покачала головой. — Я, можно сказать, восполняю потерю.       — Спасибо, — Феликс аж зарделся.       — Да не благодари. Это же само собой разумеющееся, — Анна улыбнулась, поджав губы. — Ты ведь хороший человек.       — Ну, не сказал бы, — с неохотой возразил Феликс. — Разве хороший человек будет сомневаться в том, что он хороший?       — Зачастую так и бывает, — Женя в этот момент замычал что-то капризное, поэтому Анне пришлось начать баюкать малыша. — У тебя есть причины не считать себя хорошим человеком. Возможно, для кого-то ты действительно плохой из-за них. Но точно не для меня. Ты дурик и пошляк, но это не так уж и плохо. Эти качества выделяют тебя, как личность. Более того, важно, каким ты сам себя считаешь. И важно то, как ты себя преподносишь и как подтверждаешь слова действиями. Понимаешь?       — М... Да, — Феликс не знал, что и ответить.       — Так что тех, кто говорит тебе, что ты тварь, мразь и так далее, смело шли куда подальше. Кажется, господин де Вард что-то такое тебе советовал.       — Откуда ты узнала?       — Ты забыл, что я чародейка?       — Нет, не забыл, но... Но в самом деле!..       — Да шучу я! Ты пьяненький как-то сказал это, а я запомнила.       Анна тихонько захихикала. Бархатный перезвон колокольчиков у этой женщины Феликсу нравился куда больше, нежели таковой у Ольги. В нём нельзя было уловить скрытую угрозу или враждебность — смех Анны представлялся чистым и совершенно беззлобным.       — Во, это больше похоже на правду, — Феликс заулыбался.       Но после следующего покупателя хорошее настроение моментально испарилось. Феликс не сразу обратил на него внимание, потому как тот змеёй подкрался к прилавку. Зато голос оказался знакомым. Настолько, что Лукашевича передёрнуло неприятными воспоминаниями.       — О, кого я вижу? Это же Анечка!       Феликс обернулся на голос. Ну конечно. Та самая тварь, которая путём мошенничества хотела лишить Наташу денег на создание лекарства. Но то был не Айзек, а второй, имени которого Феликс так и не узнал, потому что это была ненужная для него информация. Кто ж знал, что им судьба уготовила вторую встречу — Лукашевич вообще не рассчитывал на подобный сюрприз.       Зато он заметил, с какой горящей злобой посмотрела на незнакомца Анна. Женщина напряглась, словно львица перед прыжком.       — Где ты пропадала, красотка? — незнакомец намеренно игнорировал Феликса, стоящего ближе к нему. Он бесцеремонно опёрся на стойку прилавка. — Я уж думал, тебя Лиза попёрла с работы или ты померла.       — Опять ты, фуфел? — ощетинился Феликс. — Тебе чего надо?       — А ты кто? Я тебя раньше видел?       — Да, мудила, ты меня уже видел. И ты принял меня за бабу, помнится.       — …да я и сейчас бы принял, — незнакомец не смог удержаться от лисьей усмешки.       — Всё-таки вспомнил меня, сука? — Феликс под прилавком сжал кулаки.       — Ты был вместе с тем восточным мальчишкой, докучавшим всей торговой гильдии? — лениво проговорил незнакомец, будто припоминая.       — Докучавшим? — процедил Феликс. — Он всего-то хотел зарабатывать на жизнь, а вы его отвергали просто потому, что тот был пиздюком. А буквально месяц назад вы пытались развести его, как последнего лошка.       — Ага, и при первых же трудностях он позвал на помощь самого ёбнутого по части законов Империи.       — С такими пидорасами, как ваша шарашкина контора, только так и поступать.       — Тогда почему же господин де Вард до сих пор на свободе? — брюнет прилизал выскочившую из идеально уложенных волос прядь. — Разве этот всеми горячо любимый страж закона не нарушал эти самые законы из раза в раз?       — Что?.. — Феликс почуял запах жареного: полыхать начало то, что ниже спины.       — Да и восточный мальчишка в итоге предал Империю, — незнакомец издевательски взмахнул рукой. — В то время, как наша «шарашкина контора» действовала в интересах государства, эти двое едва ли сделали хоть что-то полезное в глобальном плане. И насколько я знаю… вас в итоге послали с лекарством, верно?       Феликс впервые наблюдал за собой такое: всю агрессию внутри себя он перевёл в молчаливую, дремавшую форму. В другой раз Лукашевич бы уже давно врезал незнакомцу, да позвал стражу, но сейчас, перед Анной и Женей, он не мог себе позволить устроить склоку.       Что и позволило наглому незнакомцу, прекрасно считавшему настроение Лукашевича, продолжить наседать:       — Вот и нехуй было выёбываться. Всем вам. Анечки это тоже касается, если что.       — Слушай ты, выёбывальщик, — Феликс всё-таки не удержался и схватил незнакомца за грудки, перегнувшись через прилавок. — Про меня можешь говорить, сколько душеньке угодно, можешь даже сказать, какая моя мать шлюха. Но будешь что-то пиздеть про Аню, Говерта или Кику — да хоть про кого-либо из моих близких — я тебя уебу и не посмотрю, что важная птица, — сказав так, Феликс отпустил мужчину. — Так что, либо покупай здесь, что хотел, либо упёрдывай отсюда!       — Как ты верно заметил, я действительно заглянул купить кой-чего, — незнакомец поправил воротник рубашки. — И пока Анечка не прожгла во мне дыру, давай-ка ты мне дашь багровый отвар, пять бутылочек, и я уйду прочь.       Феликс немного остыл к этому времени. Тратить свои силы и нервы на всяких выскочек слишком не рационально, поэтому Лукашевич молча принялся рыться по полкам, ища нужное снадобье. Его название было Феликсу знакомо, ему казалось, что он даже видел его в глубинах склада аптеки. Но Лукашевич не успел отправиться на поиски: Анна встала с места и медленно подошла к незнакомцу, оставаясь на безопасной дистанции.       — Аня? Что случилось? — спросил Феликс.       — Багровый отвар находится в списке запрещённых к массовому отпуску товаров, так как относится к классу особо опасных веществ, — в обыкновенно мягком голосе женщины теперь сочилась едкая сталь. — В чистом виде ядовит, но и соединения с другими жидкостями не делают ситуацию лучше.       — А что, если я скажу, что багровый отвар мне нужен для доставки в столичную лабораторию, м? — незнакомец сощурился. — Скажем, для изучения способов снизить его токсичность, используя мельчайшие дозы при создании сильнодействующих лекарств? Помнится, профессор фон Бок этим как раз и занимается.       — Тогда нужен письменный запрос от главы исследовательской лаборатории.       — Я знал, что ты спросишь.       Вытащив из нагрудного кармана лист перагмента, незнакомец протянул её Анне. Та посмотрела на неё, с отвращением смяла и кинула в лицо мужчине.       — Если ты думал, что подсунуть фальшивую бумагу — выход, то ты полное ничтожество, — отчеканила Анна. От гнева её ноздри начали раздуваться и белеть.       — Ты слишком умна для той, кого отец продал в сексуальное рабство, — незнакомец спрятал подделку.       — Мой отец — старый вонючий козёл, и этим всё сказано, — отрезала Анна.       Незнакомец выразительно посмотрел на ребёнка. Женя, словно почувствовав на себе пристальный взгляд злоумышленника, проснулся и начал плакать. Анна окончательно рассвирепела, что поразило Феликса.       — Даже не думай. Гад, — ярость колыхнулось самыми настоящими искрами из глаз женщины. — Феликс, подержи-ка ребёнка.       — Сиди, Ань. Я сам, — Феликс был достаточно зол на сей раз, чтобы пустить в ход грубую силу.       Засучив рукава, он, впрочем, не успел даже из-за прилавка выбраться: незнакомца почти на полном ходу сбила лошадь да с такой силой, что тот отлетел и проехался на лопатках несколько метров. От такого манёвра он, конечно, не помер, но сознания лишился. Феликс и Анна, не ожидав такого поворота событий, перегнулись через прилавок, чтобы посмотреть на героя, спасшего их от валяния в грязи.       Вернее, на героиню. Жутко злую и раздражённую.       — Тпру-у-у-у, свинья! Ты куда скачешь, корова? — прикрикнула Наташа, задирая поводья наверх.       — О, Наташа вернулась! — радостно воскликнул Феликс.       — Наташа! Ты прямо нас выручила, — благодарно произнесла Анна, успокаивая ребёнка.       От враждебности обоих не осталось и следа. Только остатки напряжения в воздухе сохранились.       — Может, я вас и выручила, — угомонив лошадь, Наташа спешилась, привязав поводья к подходящему месту. — Вы выручили меня, я так понимаю, и вы молодцы. Но что здесь делает этот обмудок? — Наташа присела на корточки и взяла за воротник бессознательное тело. — Разве Гова его не закрыл далеко и надолго?       — Да хуй знает, — Феликс только руками развёл. — Он так злить меня начал, что я даже уточнить забыл. Да и не посрать ли нам? Давай просто ещё раз сдадим.       На шум очень вовремя примчалась Миффи, грозно пыхтя и перебирая короткими лапками. Казалось, крольчиха была в нескольких шагах от того, чтобы превратиться, приняв свою истинную форму. Но без хозяина, торопившегося следом, она не могла облачиться в боевой облик.       — О, лёгок на помине, — хмыкнула Наташа, уткнув свободную руку в бок.       — Здорово, пидорасы, — поздоровался Говерт. — Анна, вам и вашему ребёнку доброго здравия.       — А-хах, спасибо большое! И вам не хворать! — Анна, почуяв беспокойство Жени, вновь начала его баюкать.       — Так-то ты нас ценишь, да?! — Наташа надулась. — Мы уже тебе доказали, что не пидорасы, а вот ты!..       — Эй! То, что мне понравился всего один восточный мальчик ещё не делает меня пидорасом. Педерастом — может быть, но Кику уже совершеннолетний, — Говерт тут осёкся и помрачнел, поймав взгляд Феликса, брошенный исподлобья. — Но главный пидорас здесь, очевидно, вот эта падла, — де Вард схватил брюнета за шкирку. — Уж не знаю, какой стражник принял от него взятку или какой судья вынес ему оправдательный приговор, но ни с первым, ни со вторым я в одном поле срать не сяду.       — Я бы вообще пошла расследовать эту хуйню, блять, — Наташа сложила руки на груди. — Я им такой скандал учиню!       — Лучше брось эту затею. Опыт мне подсказывает, что покопаешься и выйдешь на серьёзных ребят, которые имеют чуть меньше власти, чем Ольга. У нас, может, и власть в руках государя-самодержца, но за всей кодлой чинушей не уследишь.       — Я вообще не удивлюсь, что Оля нам изначально палки в колёса так вставила, натравив торговую гильдию и этого абортыша.       — Министр — и против лекарства? — ужаснулась Анна. — Неужели военные расходы настолько приводят в упадок нашу экономику, что приходится идти на такие жертвы?       — Возможно, — равнодушно ответил Говерт.       — Но это не повод кошмарить людей, стоящих на страже её головушки от длани правосудия Ночного рейда, — недовольно произнёс Феликс.       — И не повод ебать сестру, — добавила Арловская.       — Кстати, Наташа, — Говерт переключил своё внимание на нечто более насущное. — Не так важно, что эта хуйня здесь делает — что ТЫ здесь делаешь? Разве Николай не послал тебя с северянами на сопровождение?       — Послал, конечно. Но я была им нужна только ради защиты от ворожея, потому что они вообще о них нихуя не знали. Но у ворожея они уже побывали, Житницу потрепали, с меня болот хватит — дальше сами справятся. Коля и так мне должен бриллиант размером с голову за всё, что я для него сделала, но только за эту миссию я наконец-то дождусь цацок, — Наташа мечтательно зажмурилась. — Эй-эй, Гова, — с наигранной наглостью Наташа приникла к мужчине. — Не сопроводишь ли даму, уставшую с долгой дороги, к покоям своего драгоценного генерала?       — Лошадь — в стойла, и вперёд, — отчеканил Говерт, оттолкнув Наташу, на что Миффи возмутилась и укусила хозяина за ухо. — Да вы охреневшие! Ладно… запрыгивай и поводья давай.       — Благодарю, господин де Вард, — Наташа, не успевшая расстроиться, галантно поклонилась и усмехнулась. Пока Говерт с матами тащил арестованного незнакомца страже на разборки, Арловская запрыгнула обратно на лошадь. — А, вы двое. Посидите здесь ещё, пока я не вернусь с докладов Коле и министру. Потом пойдёте писать заяву в полицию на этого охуевшего. Я верю в ваше красноречие, но не перестарайтесь там.       — Без проблем, тотально тебе заявляю! — отшутился Феликс       — Когда ты так говоришь, обычно проблемы и появляются…       После удачного сопровождения до штаба Егерей, Наташа распрощалась с Говертом, потому как его вызвали по другому делу: что-то произошло в тюрьме, но подробностей женщина так и не получила. Ей и неважно это было. Зачем брать на себя чужую головную боль, когда своей предостаточно, даже в избытке?       Доклад Николаю прошёл без сучка без задоринки (на удивление). О своих догадках и сомнениях она решила умолчать от греха подальше, но то стало скорее попыткой убедить саму себя в том, что ничего плохого не произошло. За хорошо проделанную работу последовала награда, сапфиры прилагались. Хорошее настроение могло бы закрепиться за Наташей, но нет: на очереди визит к Императору и дражайшей сестрёнке.       Камни грели душу, но Ольга будто высасывала своим присутствием все соки из младшей сестры. Арловская старалась не глядеть в её сторону, лишь бы не опустить настроение ещё ниже. Император, скучающе наблюдавший за непроницаемым лицом Наташи во время доклада об эпидемиологической обстановке в Столице, отнюдь не помогал. Хуже двуличности сестры было полное безразличие. Но Наташа отчасти понимала молодого государя. Ей тоже хотелось ни о чём не беспокоиться и просто купаться в благах и пользоваться несметными богатствами Империи, пока кто-то другой печётся и в мыле работает над государственными делами. Почему нет? Вряд ли это можно назвать полноценной жизнью, но зато никакого напряжения, никаких тревог. Даже страх за собственную жизнь перекидывается на ближайшего родственника.       Здорово же! Просто замечательно!       Но, как Наташа и думала, в конце концов, это нельзя назвать жизнью. Какое счастье можно заполучить от купания в богатствах, которых настолько много, что даже не знаешь, за какое можно ухватиться?       Молодой государь, Его Императорское Величество, Ловино Варгас… Жалкое зрелище. Ему настолько нет дела до происходящего в собственной стране, что у него сейчас слюна потечёт изо рта.       Доклад был завершён. Теперь нужно было вернуться к рутине. Хоть Ольга и сообщила, что хочет видеть Наташу в проектировании инфекционного блока больницы за пределами Столицы, но Арловская пока что не желала иметь дел с планами министра.       Именно поэтому Наташа теперь снова встала за прилавок столичной аптеки. Одна-одинёшенька. Сапфиры оттягивали мочки ушей, душили. Наташа готова была негодовать от такой несправедливости. Вот почему, когда ты чего-то так сильно-сильно хочешь, места себе не находишь и ноешь, а когда желаемое исполняется, то сразу нападает апатия, не чувствуется вкус от победы, от радости достигнутого?       Несправедливость кроется в самой сути человека.       Думая об этом, Наташа ещё больше погружалась на дно уныния и бессильного гнева. Перемешавшийся аромат аптечных трав душил ещё сильнее, становилось просто невыносимо. И покупателей, как назло, нет.       — Какая скука, сдохнуть можно, — буркнула Наташа, ощутив севший от долгого молчания голос. — Как Эстелла тут сидит вообще целый день, она человек или как?       Хотелось представить себя куском вяленого мяса и смиренно дожидаться, пока кто-нибудь голодный купит и отправит к себе в рот. Но мясо же когда-то принадлежало живому существу? Интересно, живут ли коровы, овцы и свиньи с мыслью о том, что скоро их отправят на убой, на засолку, на заготовку свежего мяса, чтобы накормить человеческий род? Наверняка ведь они иногда замечали, что из «домиков» пропадают сородичи, причём, явно те, которым умирать от старости ещё нескоро.       Наташа вздохнула, горько усмехнувшись собственным нелепым размышлениям. Когда она была маленькой, то порой задумывалась над тем, как, наверное, гадко и подло растить животину, заботиться о ней, нахваливать ласковыми словами, гладить, а потом без сожалений пустить под нож. Но потом старшие объяснили ей простейший закон природы и закон взаимодействия человека и домашнего скота — всё это непрерывный цикл, который нельзя разорвать. Нарушишь одно звено, и все прочие падут. Агония захлестнёт мир, если проявлять милосердие к тем, кто должен стать твоей едой. У домашнего скота нет желаний, поэтому они молча отправятся на убой. Животные не способны воспротивиться своей участи, ведь являются собственностью человека. Животные не умеют плакать и испытывать тех же чувств, а значит, не стоит их жалеть.       Но такие умозаключения невольно наталкивали на скользкие мысли: неужто рабовладельцы ничем не отличаются от людоедов?       А работорговцы, получается, торгуют живым мясом?       Но даже если рабов в настоящее время почти нет, даже если каннибализм сохранился лишь на Южных землях, да в сектах, отношение одних людей к другим осталось.       Вы — скот. У вас нет прав, как у людей. Мы можем убить вас и пустить на корм своим детям, а они будут приговаривать, какое вкусное мясо! Только тогда от ваших никчёмных жизней будет прок!       «В век, когда законы власть имущие крутят, как душе угодно, всякое может быть. Но не стоит сгущать краски и доводить до феерического пиздеца. Если весь простой люд уподобить скоту и выращивать только для того, чтобы изымать мясо, то кто будет работать, кто будет приносить деньги? Наша знать, конечно, мрази конченные, они всё, что угодно, будут делать — мучать, насиловать, издеваться, но убийство — крайняя мера. Каждый из них сам выбирает, что ему хочется больше: тратить много денег, но зато жить не в гавне, или кинуть рабочих на произвол судьбы, потешить своё эго, но потом опиздюлиться».       Наташа кинула взгляд на часы. С момента начала её рассуждений прошло не больше пяти минут. А солнце сегодня было злее обычного, Арловская обливалась потом и обмахивалась веером на исходе сил.       — Я убью Олю, это пиздец полный, — пролепетала высушенным языком Наташа.       — Мы можем помочь в этом!       Неизвестно откуда взявшееся восклицание прямо над ухом вынудило Наташу подскочить и едва не упасть со стула.       — Уй, бля. А… — Арловская взглянула на посетителя. — О. Ты же…       — Амели, госпожа Арловская, — девушка перед прилавком отвесила вежливый поклон. Но явно не она заставила Наташу подскочить: восклицание принадлежало мужчине.       — Да я помню. Что ты тут делаешь?       — Знамо что — покупать пришла. Корневища лапчатки прямостоячей и змеевика, семена льна обыкновенного. Всего по одному пакету.       Приветливая улыбка Амели немного подняла настроение Наташи, но женщина не сумела удержаться от язвительного замечания:       — «Змеевик», ха. Вот она, старость и отсутствие доступа к столичной литературе: нынче Polygonum bistorta именуется в научных кругах как «горец змеиный» и никак иначе.       — Ах, прошу прощения, — растерянно проговорила Амели. — Право, не знала.       — Ничего, — Наташа быстро собрала нужное сырьё и протянула мешок девушке. — Бери. Как там Цапля поживает?       — У бабушки сегодня стопы ноют, поэтому она осталась дома, — сказав так, Амели спрятала купленное в корзинке, а Наташе протянула деньги.       — Надеюсь, без ощущения попадания в капкан?       — Нет, упаси Господь!       — Ну и слава Богу.       — Не хотите ли навестить бабушку? — вдруг спросила Амели. — Узнаете её получше заодно, в гостях-то!       — Если она не против, то почему бы и нет, — Наташа, в принципе, была готова что угодно сделать, лишь бы не просиживать юбку в аптеке.       — Она поворчит, конечно, но с радостью примет вас! — Амели захихикала.       — Ну, давай. Подойди сюда после закрытия аптеки и проведи меня.       Уговор дороже денег. Наташа теперь, правда, не могла дождаться момента, когда время работы аптеки закончится. Как назло, часы тянулись неимоверно долго, и Арловская походила на маленького ребёнка, который никак не может дождаться конца ненавистного занятия в школе.       Амели явилась в назначенный час, и Наташа быстро, пока никто не подошёл из новых покупателей, закрыла аптеку и буквально выскочила перед девушкой, чем несколько повеселила её.       — Госпожа Арловская мы готовы, — сообщила Амели. — Да и бабушку я известила, она точно не против вашего визита.       — Погнали, — Наташа последовала за девушкой.       Амели вела Арловскую в неизвестном направлении. Наташа удивилась, когда они прошли мимо гостиниц и оказались даже не в бедняцком районе, а в элитном.       — Пилигримы нынче живут роскошно? — съязвила Арловская.       Если бы Наташа шла ближе к Амели, она бы заметила её загадочную ухмылку. На вопрос девушка так же не ответила. А Наташа, хоть и интуитивно чувствовала подвох, больше вопросов не задавала. Ей уже ничего не страшно, в любом случае. Тем более, что вино из походной фляги заглушило волнение.       Оказавшись в скромном, но весьма богато обставленном помещении, Наташа в первую очередь обратила внимание на кресло. От него исходила странная аура.       — Присаживайтесь, госпожа Арловская, — Амели показала в сторону именно этого кресла. — Сейчас приведу бабулю.       — Да не перенапрягай ты её, Амели, — фыркнула Наташа.       Осторожно усадив себя в кресло, Наташа расположилась и постаралась «чувствовать себя, как дома». Но один маленький нюанс, именуемый внезапным хлопком двери, лишил её этой возможности. Аура, исходившая от кресла, стала плотнее и обвилась вокруг запястий и лодыжек Наташи, обездвижив её. Арловская даже вскрикнуть не смогла: сзади тотчас подлетела Амели и мягким движением закрыла ей рот. Неприятный запах вынудил женщину поджать губы и задержать дыхание.       — Не сопротивляйтесь, госпожа Арловская. Вы окружены магическим барьером, который не позволяет вам двигаться и применять магию. На моей ладони яд. Его пары не ядовиты, но при попадании внутрь вам несдобровать. Если пообещаете, что будете вести себя тише, я уберу ладонь, — Амели, ровно проговорив это, свободной рукой повернула голову Наташи к себе. — Моргните быстро дважды, чтобы подтвердить обещание.       Наташа так и сделала. Слово за слово — Амели выполнила свою часть сделки.       — Мы не причиним вам вреда, — добавила Амели. Прохладная интонация, скользнувшая в девичьем голосе, смотрелась теперь инородно, девушка словно обернулась куклой, через которую говорил чревовещатель. — Надо просто поговорить. А это — меры предосторожности. Не сочтите за грубость.       — Ага. Хуй я вам чем помогу после такого, — сварливо ответила Наташа.       — Даже не выслушаете предложения?       — Да говорите, что хотите, я вам помогать не собираюсь.       — Предпочтёшь выгодной сделке смерть? — раздался голос из дальнего угла.       Повернувшись на него, Наташа признала в его обладателе Цаплю. Старуха вышла так, будто и не болели её ноги — даже клюка не помогала теперь верить странствующей травнице на слово.       — Цапля? Какого хуя? — внезапное осознание коршуном настигло Наташу. — Нет, не так. Где настоящая Цапля?       — Настоящей Цапли никогда не существовало, — старческие нотки «старушки-веселушки» стали твёрдыми и отстранёнными. — Это образ, родившийся совершенно случайно.       — Тогда… кто ты, блять, такая?       Цапля по-стариковски захохотала. Позади раздался щелчок пальцами, воспроизведённый Амели. Лёгкий белый дымок — и на месте сгорбленной старушки оказалась невысокая девушка в очках. Её Наташа видела на доске «Живым или мёртвым».       — Эжени, наёмная убийца и травница из Ночного рейда. Вот, кто я, блять, такая, — представилась девушка.       Наташа, если бы могла, схватилась бы за голову сейчас, но руки всё ещё покоились на кресле под действием магии.       — Что? Серьёзно, нахуй? — воскликнула Арловская. — За древней старухой скрывалась пиздючка?!       — Вообще-то мне семнадцать, госпожа Арловская, — сказала Эжени, поправив очки.       — Пиздючка! — выпалила Наташа. — Мне тридцать ёбаных лет почти что!       — А девушка позади тебя, на самом деле, мужик, старше нас обеих, — как бы невзначай бросила Эжени.       — Что?! А это как, блять, так? Её… его… блять, его ж облапали мужики тогда и чуть по кругу не пустили, как последнюю давалку! Ладно девичьи ужимки… но внешность, голос, фигура… А, — Наташа перешла на более ехидный тон. — Или твой дружок-старпёр — пидорок? Это бы многое объяснило. Мой младший братишка-бастард такой же — слишком много взял от своей шлюхи-мамаши.       — Нет. Что-то пидорское в нём, конечно, есть, — Эжени едва заметно хмыкнула. — Но это — волосатая детина с бородкой ростом… чуть ниже Николая Арловского, я думаю.       — Чего?.. — Наташа опешила.       — Удивлены? Трюк, на самом деле, простой, — Амели показала на небольшой сундучок. — Вы знаете, что это, госпожа Арловская?       — Эта херня? — Наташа нахмурилась. — Фонд Геи. А-а-а… бля-я-ять! Сука, мужик, а тебе самому не стрёмно было занимать заранее невыгодное положение?       — Бесполезно его спрашивать, госпожа Арловская, — Эжени махнула рукой. — Ради миссии он и в шлюху превратится. Если потребуется — отвлекающий манёвр будет соответствовать профессии.       От такого заявления у Наташи глаз задёргался.       — Я ебанусь сейчас с вами, — подытожила Арловская.       — Понимаете теперь, для чего нужны были эти меры? — уточнила Амели.       — Понимаю.       — Выслушаете нас?       — Да. Дайте валерьяночки только.       — Так, а вот этого мы не предусмотрели… — Эжени растерялась, подумав, что сейчас потеряет Наташу.       — Ты не предусмотрела, милая, — вынув бутыль с валерьянкой, Амели влила нужную дозу в рот Наташи. — Не буду кичиться, но это тебе урок: тридцать лет для пьющего человека — начало проблем с сердцем. Сколько лет вы пьёте, госпожа Арловская?       — Пять, — Наташа сглотнула горьковатое лекарство. — Но я по чуть-чуть. Иногда не по чуть-чуть, блять, когда настроение плохое, — наконец, она успокоилась. — Спасибо. Суки, бляди, давайте, говорите, что вам от меня нужно, отпускайте и валите.       — Валить мы будем только тогда, когда наши дела здесь закончатся. И перед тем, как я изложу суть дела… — Эжени выдержала драматичную паузу. — Скажи, ты ведь терпеть не можешь Ольгу Черненко. Зачем тогда остаёшься на её стороне?       — Она мне платит бабки, — коротко ответила Наташа.       — Учитывая, что творят министр и чинуши, очень трудно представить такую, как ты, на их стороне, — за эти слова Эжени удостоилась вопросительного взгляда Наташи. — Ты помогаешь простым людям, желаешь что-то создать для их блага.       — Оля тоже делает что-то на благо народа, — возразила Наташа, хоть и понимала, что права лишь наполовину.       — Войны — это не благо народа. Так почему ты не хочешь бороться за него под началом нужных людей?       — Потому что вся ваша Революция — хуйня ебаная. Ничего не изменится, если вы порубаете головы чинушам, да Оленьке заодно. Да, станет лучше — особенно, если башка этой курвы достанется мне. Но это, блять, ненадолго, понимаете? Тц, вы — просто лишнее доказательство тому, что в ваших рядах либо малолетние дебилы, либо великовозрастные долбаёбы. Что вы, что Империя — одна куча гавна, эффективны вы настолько же, насколько эффективны чумные доктора. Может быть, у вас действительно цели правые, но способы преступные у вас обоих. Вы такие же террористы, вы такие же псы войны и кровопийцы. У меня нет, конечно, доказательств, и моё утверждение голословно, потому что мне похуй. Но я не тупица и прекрасно понимаю, что за любым праведным поступком кроется страшная цена. У вас, у Ночного рейда, наверняка много грязного бельишка имеется. Так вот, я надеюсь вы отдаёте себе отчёт, что хоть одни грязные портки покажутся на публику — и вашему отряду пизда. Империя слишком хорошо заметает следы, уж мне ли не знать. Если я захочу обвинить Олю в том, что она избавилась от моей разработки, а всех заболевших, у которых был шанс на исцеление, собственноручно умертвила, то у меня просто не будет шансов, не будет надежды, не будет доказательств.       — И как ты тогда собираешься жить в таком кошмаре? — разговор расстраивал Эжени, она явно надеялась не на такой исход.       — Как-нибудь, — Наташе было плевать, что о ней подумает эта девчонка, поэтому говорила, что было на уме и совершенно не церемонилась. — Балансируя между двумя мразями одинакового разлива, можно остаться человеком. Можно стать мразью поменьше. Собственно, той, которую вы сейчас наблюдаете перед собой.       — Ясно, вот как, — в разговор вмешалась Амели. — Значит, вас устраивает система и вы не собираетесь бороться?       — Я ненавижу эту систему, чтоб вас! — возмутилась Наташа. — Но пока что-то другое не придумают — буду жить по её законам.       — По законам, которые не защищают все слои населения?       — Чего, блять? Не защищают, по-вашему?       — Не защищают одинаково.       — Ну… ну, а что поделать-то, блять? Только бороться с проблемами по мере их поступления. Я не аристократка, как видите, а отношения с тем, кто мою жопу может в случае чего прикрыть, у меня крайне хуёвые. Значит, единственное, что у меня остаётся — сила, знания и принципы. Тем и богата. Поэтому ни Империя ебаная от меня помощи не дождётся, ни вы, пидорасы. Не втягивайте меня в свои разборки, я пожить нормально хочу!       Последние слова Наташа чуть ли не прокричала. Эжени с Амели переглянулись, истинная сущность последней удовлетворённо поймала зов о помощи.       — Вы невысокого мнения о Революции, — протянула Амели. — А что, если я вам скажу, что наша цель — поменять систему?       — Ага, блять, как вы поменяете систему денег и связей? — просипела Наташа.       — Надо просто создать условия, при которых всё это не понадобится. Понимаете, к чему я клоню? Речь не только об убийстве множества тварей и министра Черненко. Речь о тотальной перестройке человеческого бытия.       Наташа резко развернулась, её глаза несколько выпучились от такой дерзости.       — Ну-ну, посмотрим, как у вас это получится, — Арловская прикрыла глаза. Сейчас она больше походила по манере речи на Цаплю. — С такими монстрами, как мой брат и Оля…       — Так вы просто боитесь, — догадалась Амели. — С этого и нужно было начинать.       — Что? — Наташа нахмурилась.       — Вы боитесь потерять то, что имеете, и потом никогда не вернуться к прежнему образу жизни. Но более того, вы боитесь, что станет ещё хуже, — увы, Наташа не нашлась, что ответить, поэтому промолчала. — В страхе нет ничего предосудительного…       — Просто кто-то преодолевает свой страх и идёт, а кто-то примиряется с этим! — протараторила Эжени, хмурясь.       — …но и за такое решение мы не можем обвинять госпожу Арловскую, — боковым зрением Наташа увидела, как Амели подняла палец вверх. — Это её выбор. И в конце концов, раз уж мы не можем на него повлиять, то можно предложить условия, которые устроят и госпожу Арловскую, и нас. Это называется, компромисс.       — Ну, давайте, ебашьте свой компромисс, — вздохнув, произнесла Наташа.       — На самом деле, наш товарищ гибнет, — сказала Эжени, опустив взгляд. — Чтобы исцелить его, нам нужна Целебная вода. А желательно — операция с использованием этой воды. Да, это крайне рискованное дело, но, если вы откажитесь — мы всего лишь потребуем вас хранить молчание, ради вашего же блага.       На сей раз Наташа не удивилась наглости и смелости Ночного рейда, но глаза едва не выкатились из орбит. Арловская едва не подавилась собственной слюной.       — Да вы там совсем охуели в своём Ночном рейде?! А хотя, погодите… — задумавшись, Наташа вдруг захохотала так, будто надышалась веселящего газа. — Не, ну а что? Правда же…       — Что тут смешного? — Эжени напряглась.       — Ничего. Я в деле, — брякнула Наташа.       — Что?! Вот так просто? — теперь настала очередь Эжени удивляться.       — Да, — от перевозбуждения Наташу проняла мелкая дрожь, от предвкушения с её уст срывался нервный хохот. — Уй, пизда мне, чувствую, но зато поднасру Оле перед смертью.       — Если всё пройдёт, как надо, то никому погибать не придётся, — заверила её Эжени.       «Как же я рад, что вы согласились, — пронеслась мысль в голове Франциска. — Но возможно, вы это сделали, даже не подумав о том, как мы попросим вас замолчать. Можете благодарить Кику Хонду за то, что предложил давить на вас до самого конца».

***

      Вырезав своё имя на побелевшей коже, он оставил свой знак. Преступник без чести. Преступник без страха. Преступник без капли ума, но с отвагой. Ведь сколько ни пытайся, из гнили не воссоздать оплот человеческого разума, не заставишь новый агрегат работать так же, как прежде. Как можно вернуть к работе то, что и так не работало?       Никак.       Равно как и слепым нельзя подарить зрение.       Равно как и хромым нельзя вернуть здоровые ноги.       Печень устала, лёгкие устали, желудок устал, сердце устало, суставы устали. Всё тело сведено судорогой и не знает, как ему быть. Есть что-то, что ни одна панацея не сумеет одолеть. Есть что-то, что невозможно исцелить снадобьями.       Порочную душу.       После того, как лёгкие погрязли во тьме, а печень пропиталась жирным гноем, алая паутина потребовала очиститься, стать самой собой, обрести свой истинный вид.       Стать белой.       А заполучив желаемое, она воскликнула: «Да! Вот, что мне нужно!»       Нужно больше!       Вваливай больше еды, чтобы раздутое от жидкости брюхо стало ещё больше!       Вваливай, пока не откажет печень, пока не лопнут желчный пузырь и селезёнка, пока «гриб» в желудке не оторвётся, обнажая язву, и не заполнит живот своим зловонным содержимым!       Ешь, да пей. Ешь, да пей. Ешь, да пей.       Нужно больше!       А когда живот начнёт болеть, когда в голове станет невероятно тесно…

…просто впрысни яд и унесись в поднебесье, где ангелы воспоют твоё безумие.