Hetame ga kill!!

      Ничем не примечательный вечер мог бы так и завершиться для Николая падением в пустоту от осознания своего скучного времяпрепровождения. Шкафы, полные книг, манили этого человека занять хоть чем-то свой угасающий в невежестве разум, сотня других светских забав предлагала себя для того, чтобы скрасить уходивший день. Нужно только захотеть — и все блага, все развлечения окажутся подвластны. Ольга может себе позволить раскошелиться на дорогого братика!       Но «дорогому братику» всё это было не нужно. Он не хотел себя обременять науками, в которых он ни черта не смыслил. Николаю вполне хватало того, что он умел чётко изъясняться, максимально красноречиво, чтобы его поняли, да читать кое-как, чтобы понимать суть поставленной перед ним задачи. И считать он умел. К чему всё остальное? Единственная наука, которая была интересна Николаю Арловскому, это охота. Это ведь даже не столько наука, сколько настоящее искусство, в особенности, для такого любителя извратить охоту, превратив её в проверку нервной системы добычи на прочность. Таким образом, торжественное мероприятие, сопровождавшееся задабриванием богов, превратилось под руководством Николая в похабный пир, призванный насытиться добычей сполна и потешить своё эго.       Охота и стала светской забавой для Ледяного Генералиссимуса, что испортила его ничуть не меньше, чем могли бы испортить деньги, первосортная еда или толпы красивых женщин в ногах.       Но обо всём пришлось забыть, когда к Николаю в его покои вломились без стука. Арловский уже хотел было обматерить наглеца, осмелившегося на подобное. Но его рот тут же закрылся, стоило в поле зрения очутиться не кому-то, а Наташе. И не просто Наташе, а потрёпанной до такой степени, будто ей пришлось гнаться от стаи диких волков сквозь заросли тернового куста. Крови только нигде не было видно, да и слава Богу. Но внешний вид и подавленное состояние Наташи явно обеспокоили Николая. Как бы он ни пытался себя убедить в том, что этой женщине ничто не станет преградой, у неё всё-таки был свой лимит. Вырваться за предел человеческих возможностей можно только, если заключить с дьяволом сделку, променять человеческие тело и душу на нечто, лежащее за гранью людского понимания.       Тот, кто создавал тейгу, прекрасно это осознавал. В особенности те, кто потерял жизни в битве с монстром высшего ранга, чтобы завладеть его кровью, носителем которой являлся сейчас Николай. И поскольку один отчаянный мальчишка испил зачарованную эссенцию из кубка, клеймённого сдерживающей печатью, Арловский осознавал исключительность своей силы. И понимал, что сколь бы ни сильна была сестра, вряд ли её сила сравнится с силой, дарованной от крови настоящего монстра.       — Что с тобой? — Николай подлетел к Наташе, чтобы лучше её осмотреть. — Выглядишь, как пиздец.       — Это не просто пиздец, Коля, — проскрипела Наташа. — Это архипиздец.       Красная полоса намертво впечаталась рядом с уголками губ, оставив едва заметную синеву. Наташа только сейчас подняла голову, чтобы брат вдоволь полюбовался её разбитым видом и покрасневшими от высохших слёз глазами.       Но любоваться было нечем. Николай знал, кому принадлежал этот опустошённый взгляд, бурливший где-то в глубине огоньками тихого и бессильного гнева.       — Кто? — только и спросил Арловский.       — Оля, — буркнула Наташа, придерживая порванные рукава платья.       — Пиздишь, — лицо Николая вытянулось.       — Сам ты «пиздишь»! — рассердилась Наташа, ощерившись. — Эта сисястая маньячка меня выебала и послала нахер с лекарством!       Поняв, что разговор предстоит не из лёгких, Николай плотно закрыл дверь и знаком попросил женщину быть потише.       — Не совсем понимаю, как одна баба может выебать другую… — пускай это и звучало, как насмешка, но Николай действительно слабо представлял себе озвученное Наташей.       — Да иди ты нахуй, быдло, — прорычала Арловская, хмурясь сильнее. — Ты же понимаешь, что всё это значит.       — Ну да, — Николай равнодушно пожал плечами. — Заражённые, находящиеся в Столице помрут. А что с твоей заумной херовиной?       — Опробуют на бедняках, но вне зависимости от результатов производить не будут. Моих денег на это не хватит, забирать у авантюристов работу мне запретили даже через Кику, а никто другой спонсировать разработку не будет, — Наташа только развела руками. — Вот тебе и весь ответ.       — Пиздец, — рассматривая Наташу, Николай понимал, что та пришла не просто пожаловаться. В тот момент, когда та стала по-настоящему бессильной, она прибегла ко второму оплоту своей защиты, менее надёжному, но более действенному, если его пустить в ход. Промолчав, мужчина только покачал головой и вздохнул. — Это не то, с чем я могу помочь тебе.       — И что ты мне предлагаешь?! — Наташа ожидала такого ответа, а потому объектом её возмущения стало другое. — Просто согласиться быть у этой манды на подсосе?       — Не оскорбляй министра, Наташ, — не без усталости в голосе произнёс Николай. Его тон так и звенел от серьёзности, которую он пытался вложить в свои речи. — Ничего хорошего не будет, если продолжишь.       А Наташе хоть бы хны:       — Ой! Поглядите-ка! Нельзя мне называть вещи своими именами! — с глазами навыкате Арловская походила на городскую сумасшедшую, её волосы распушились от крупиц магической силы, плескавшейся на поверхности тела. — А я скажу ещё раз — Ольга Черненко заслужено получает от меня титул самой уёбищной манды. А ты — её верный подсос!       — Можешь называть меня, как угодно. Но Олю в обиду дать не могу, — Николай схватил Наташу за обрывки воротника и, чуть приподняв, притянул к себе. — Ты пойми, я здесь сижу по её милости. Но она в один нихуя не прекрасный день поступит со мной так же, как с тобой. Различий между нами немного, не забывай. Ведь мы — смертоносные близнецы. У нас нет другого выхода, кроме как продолжать быть полезными ей. У меня нет с этим проблем — я обладаю мощнейшим из ныне существующих тейгу, я командую группкой охеревших мразей на страже порядка, чтобы взъебать революционных крыс. Меня не шибко касаются ваши личные разборки. Просто, если хочешь выжить здесь, то делай, что велено, или возвращайся к каравану, с которым ты шароёбилась всё это время.       — И тебя, хочешь сказать, устраивает всё это, блять?       — Мне похуй на место, которое я занимаю. Пока мои хотелки исполняются, мне похуй. Или ты забыла, что во главе охеревших мразей стоит самая охеревшая из них?       — Спасибо, тварь, что напомнил, а то я забыла, — лицо Наташи скривилось в злобной усмешке.       — Наташа, ты хочешь стать такой же? — голос Николая стал вкрадчивее.       — Зачем мне становиться, если я уже ею стала? — невесело хмыкнула Наташа.       — И что ты собираешься делать? — спросил Николай, поставив сестру на пол.       — Делать, что велено, — Наташа дёрнула плечом, словно пытаясь сбросить с себя руки брата. — Пока что. Если мне это не понравится, то пусть всё катится к чертям, мне похуй.       — Вот это по-нашему.       Все действия Николай от усталости совершал автоматически, по наитию. Даже крепкие объятия, в которых он стиснул Наташу, были действием, не требовавшим размышлений и воли Арловского. Несмотря на грубости и колкости в общении, Николай любил своих сестёр одинаково, а потому не задумывался, когда нужно было сделать что-то для них.       Наташа порой забывала об этой черте нездорового человека. Это не то, что она могла полностью простить ему, но отнестись с пониманием. Только простые человеческие жесты могли удержать крупицы человечности в брате-полукровке.       — Я просто хочу надеяться, — пробубнила Наташа так, будто у неё был заложен нос, и обняла Николая в ответ, — что, если я даже так не смогу себя защитить, это сделаешь ты. Сильнее тебя я никого не знаю, да и вряд ли за остаток жизни смогу это сделать.       — Говоришь так, будто не сегодня, так завтра помрёшь, — выплюнул Николай с неудовольствием.       — Всё может быть. Никто не застрахован в нашем напрочь уёбищном мире, — Наташа машинально сжала больную руку, на которой имелась воспалительная припухлость. — Конечно, я могу отправиться на поиск силы, чтобы я не становилась зависимой ещё и от тебя, но это кривая дорожка. А мне и тут хорошо.       — Я тебя понял. Не увлекайся только. А ещё, — Николай, отстранившись от сестры, бросил взгляд чуть ниже, как будто случайно, — у тебя сиська торчит.       — А у тебя — хуй, — Наташа и глазом не моргнула.       — Что?       Николай не преминул проверить состояние своего достоинства, будто не догадался о проделке Наташи. Тем самым он сыграл ей на руку, когда затылок обожгла лёгкая боль.       — Я пошутила. Твою дурную славу не затмит слух о том, что ты сестроёб, — Наташа захихикала, словно ручная лисица, довольная своей капризной выходкой.       — Ну ты язва, — беззлобно процедил Николай, взъерошив Наташу так, что чуть волосы не выдрал.       — Прекрати, чума на твою голову! — воскликнула Наташа, выпутывая пальцы мужчины из мышиных прядей.       — В любом случае, твои сиськи могу видеть только я, — важно проговорил Николай, накинув на сестру свой полушубок. — Пошли. Подберём тебе обновку, чтобы не ходила, как трущобная шлюха.       — Пошёл ты! — фыркнула Наташа от такой дерзости, едва не задохнувшись при этом от тяжести меха. «Он вот как в таком летом ходит?» — иногда задавалась вопросом Арловская, но ответ лежал на поверхности, а потому был лишним. — Тоже мне… и откуда деньги на такое?       — У Оли спи- попросим, попросим, да.       Николай бы и не обратил внимания на свою небрежную оговорку, если бы не переглянулся в этот момент с Наташей. Почти что одновременно на лицах обоих расцвела улыбка, и они дружно расхохотались почти что на одной ноте.       …       Весь сказочный флёр, весь тот романтический настрой, которыми Николай буквально был окрылён — всё это бесследно исчезло, стоило Говерту изречь мрачные вести. Де Вард стоял неподвижно и наблюдал за тем, как смертельно побледневший генерал Арловский закипал от едва сдерживаемой ярости.       — Это что за хуйня? — выдавил он из себя, начав очень медленно постукивать сапогом.       — Мы бы и сами хотели знать, — Говерт укрыл спрятавшуюся от холода Миффи внутри своего пальто. — Сотрудник научной лаборатории обнародовал информацию и пришёл к выводам, что Наташа была причастна к похищению целебной воды из покоев министра.       — Наташа… обокрала Олю?! — наплевав на поздний час, Николай повысил голос, совершенно не думая, что мог разбудить своих бойцов или кого-то из прислуги. — Какого хуя? Она ебанутая, что ли? Вы ебанутые?       — Можешь сам её допросить, — сдержанно ответил Говерт. — Она отказывается давать показания, но, может, тебе всё выложит.       — Только если ты проконтролируешь, — Николай нервно начал скрипеть кожей перчаток на пальцах. Он пытался сфокусировать беглый взгляд, но внутренний демон был слишком разъярён, чтобы Арловский оставался спокоен. — Если эта овца начнёт артачиться, меня может разъебать и тогда…       — Понимаю, — Говерт нахмурился и бросил отрешённый взгляд в сторону. — Я такая же хуйня.       От напряжения аура Николая покрыла едва заметной коркой льда все ближайшие стёкла и канделябры — даже воздух звенел, будто в коридоре штаба Егерей наступил лютый мороз. Говерт к побочному эффекту от нахождения рядом с холодным другом уже привык, поэтому он сейчас больше переживал не за то, что в него, случись что, прилетят ледяные иглы, а за то, что Миффи от такого перепада температур впадёт в глубокую спячку, из которой выйдет нескоро. Гладя дрожавшую крольчиху и выпуская вместе с дымом пар изо рта, де Вард молча смотрел и ждал, пока Николай худо-бедно придёт в себя.       Ждать пришлось весьма недолго. Тени, отразившиеся на бледном лице Николая, придали ему ужасный облик, которому позавидовал бы любой предвестник конца света. Ледяной гнев окутал Арловского, но теперь мужчина сдерживал нестабильные порывы Демонического Бога.       Прежде, чем тот направился в столичную тюрьму, Говерт успел его поймать за локоть — крайне смелое действие, учитывая то, что оно было сродни зарыванию руки в сугроб.       — Пойми, мы тоже все в ахуе, — проговорил Говерт, продолжая успокаивать стучавшую зубками Миффи. — Постарайся не наломать дров.       — Не наломаю, — отрезал Николай. — Наломать может сейчас Наташа. Или Оля, если решит, что от сестрёнки пришла пора избавляться, — тяжёлая поступь армейских сапог сотрясла штаб, чтобы все знали о настроении Ледяного Генералиссимуса и не смели приближаться на расстоянии пушечного выстрела. — Ебанашки две, не могут сами разобраться со своими проблемами! Вечно меня впутывают, блять!       Говерту пришлось последовать за Николаем, чтобы уберечь Наташу от преждевременной расправы. А также случайных прохожих, которым ой как не повезёт столкнуться с генералом Арловским в ночи. Благо, что таких почти не было, столичные улицы спокойно спали и не обращали внимания на гуляющего под окнами простых смертных демона. Или просто затаили дыхание, чтобы этот демон прошёл мимо и не вырвал их сердца.       Когда компания из двух мужчин и крольчихи добралась до допросной, Николай был готов к нормальной человеческой беседе. Только он не знал, кому молиться, чтобы Наташа не довела его до белого каления.       А Говерт не знал, кому молиться, чтобы стража под конец допроса не уносила труп, возможно, не один.       Наташа, в окружении двух тюремных надзирателей, сидела за столом и с непроницаемым выражением лица рассматривала горевшего в пламени свечей мотылька. Её это зрелище настолько заинтересовало, что она не сразу перевела взгляд на Николая, севшего напротив.       — Ну здорово, сестрёнка, — пробасил мужчина.       — Здорово, брат-ебанат, — прохрипела Наташа.       — Что ты мне скажешь? — Николай подпёр голову руками и чуть подался вперёд.       — Ничего, — Наташа мотнула головой. — Пошёл нахуй, я ни с кем разговаривать не собираюсь.       — Даже не попытаешься опровергнуть предъявленные тебе обвинения? — бровь Николая скользнула вверх.       — У вас нет доказательств моей вины, — Николая поразила уверенность, с которой говорила Наташа. — Значит, мне доказательства своей невиновности не надо предоставлять.       — К сожалению, доказательства твоей вины есть. И весьма весомые, — сказав так, Говерт развернулся и направился к выходу. — Скоро вернусь.       — И не возвращайся, козлина, — процедила Наташа, потерев запястья. — Было больно, вообще-то. Хоть бы немного снисхождения проявил к инвалидам, пидор.       — Ты и с покалеченной рукой вырываешься, как пойманная дикая кошка, — Николай криво улыбнулся. — Наверняка и визжишь так же.       — Кто знает, — Наташа, устав смотреть на брата, перевела взгляд на горевшую паутинку.       Что, разумеется, не понравилось Николаю. Его раздражало, когда собеседник был не заинтересован в разговоре. Особенно, когда речь шла про безопасность этого самого собеседника.       «Что ты, блять, творишь, дура? — хотел было закричать Николай, но решил поупражняться в спокойствии. Это ещё никому не навредило. — Хотел бы я знать, что творится в твоей башке, но раз ты пошла на такое, значит, там ничего, кроме опилок. Если это всё правда, конечно».       — А теперь, Наташ, — Николай потянулся вперёд и схватил Наташины взлохмаченные пряди, чтобы тем самым придвинуть её лицо, в котором сейчас было ни кровинки, ближе. — Я тебе вот, что скажу: на ваши разборки с Олей мне насрать. Я знаю, что тебе похуй, но твой похуизм достиг святотатства, которое всплыло наверх.       — Святотатства?! — прошипела Наташа, сверкнув вытаращенными глазами, в то время, как оскал, полный жгучего безумия, превратил лицо женщины в помятый пергамент. — Святотатством это считается только потому, что Оленька присвоила целебную воду себе и никому её отдавать не хочет ради шкурных интересов.       — А как же законы? — Николай хоть и пытался воззвать к здравому смыслу сестры, но зачем тревожить то, что уже отмерло, подобно утратившим свою функцию клеткам тела. Так что мужчина не питал никаких надежд. — Отметая святой статус, целебная вода — всё ещё принадлежит лично Оле. А за воровство принято, по меньшей мере, отрубать руку, — он показал на границу верхней трети плеча. — Вот по сюда.       — Можешь мне тут не изображать хуйню всякую, — Наташа отдёрнула руку, но отстраниться всё не могла. — Я ничего у этой сисястой манды не крала, да и не собиралась.       — Но это же пиздёж, — Арловский не мог понять, почему Наташа юлила, да ещё и таким способом, который выводил его из себя. Хотелось уже наконец-то ухватиться за ту самую нить, чтобы сшитые губы сестры позволили ей говорить. — В Столице редко кого хватают и удерживают по ложным обвинениям. Бывают подлоги и недоразумения, но не в твоём случае. Наташа. Я хочу знать правду.       — Правду хочешь знать? — тихо прорычала Наташа, сейчас и в самом деле походившая на дикую кошку. — Правда тебе не по зубам, братишка, раз уж ты настолько слеп и не видишь очевидного.       Дверь в допросную снова отворилась.       — Ну, как тебе сказать, — пробасил Говерт, толкая вперёд ссутулившегося мужчину в кандалах. — Всё не так очевидно.       Наконец-то с самоуверенного и перекошенного от безумного азарта лица Наташи слетела настырная маска, хватило лишь одной трещины, чтобы Николай сумел разглядеть замешательство. Сперва Арловский подумал, что это «попадание в яблочко». Но замешательство проявило себя в неожиданном ключе.       — Так. А он здесь причём?       Голос Наташи дрогнул, но оставался звонче стали. Именно он заставил часто дышавшего мужчину вскинуть голову. Русые патлы, словно шторы, открыли обзор на растерянное лицо Ториса.       — Как сказал Говерт, один «сотрудник научной лаборатории» откопал информацию и пришёл к выводам, что именно ты была причастна к похищению целебной воды из покоев Оли, — Николай повернулся к Торису. — Где доказательства, кстати, а, Лауринайтис?       — Н-не… не понимаю, о чём вы… — пролепетал Торис.       — Сам же написал донос, а теперь отнекиваешься? — Николай приподнял брови.       — Какой ещё, нахер, донос?! — взвизгнула Наташа, дёрнувшись, но без толку: Николай крепко держал её.       — Всё зафиксировано, — Говерт положил на стол нужные документы так, будто хотел ткнуть ими в лицо Наташе, причём буквально. — Торис Лауринайтис явился несколько часов назад с подписанным донесением, заверив, что доказательства все при нём. В письменном виде.       — Н-но у меня нет никаких доказательств!.. — взгляд Ториса заметался. — Д-да я даже не-!..       — О, как. То есть, ты, ублюдок, — Николай, наконец-то отпустив волосы Наташи и дав ей выпрямиться, вскочил со стула и ударил Ториса. Несильно, но этого хватило, чтобы у учёного, неудачно стиснувшего зубы, начала кровоточить губа, — написал донос на мою сестру, принёс его, пидорас, а теперь говоришь, что доказательств нет. Иными словами, ты оклеветал Наташу. Ты понимаешь, что тебе пиздец?!       Николай переключился теперь на патлы Ториса, за которые тот с большим рвением ухватился, чтобы ударить под дых было удобнее, а затем и вовсе припечатать к столу лицом вниз. Воздух покинул лёгкие Лауринайтиса, но он не потерял сознание, хоть и очень хотел бы, чтобы поскорее оправиться от кошмара. Да, точно… всё это — злая шутка Гипноса, призванная покарать мужчину за прегрешения, в которых тот явно не был повинен.       Для Николая то было уж точно чем угодно, но не шуткой. Это и развлечением с натяжкой можно назвать. Что весёлого в нанесении увечий слабому человеку, который даже ничего не скрывает? А Николай точно теперь был уверен, что так дело и обстояло. Значит, ничего другого не оставалось, кроме как использовать Ториса, так удачно попавшего под горячую руку, в качестве оружия против упрямства Наташи. Обычно на женщинах такой трюк работал безотказно: их сердобольность поистине завораживала. Подобно тому, как рушилась в своё время некогда неприступная Башня Синей Луны и им подобные крепости, так и женщины довольно быстро меняли тон от высокомерного до жалостливого.       Была лишь одна особа за всю садистскую карьеру Ледяного Генералиссимуса, которая позволила себе отказаться от сердца, когда прямо на её глазах до смерти пытали пленённых сослуживцев.       Арловский, правда, не до конца был уверен, что Наташа именно из таких женщин, которых легко сломить — дай только ключ к слабому месту. Но он знал свою сестру, как облупленную: её сердцем двигала не жалость, а чувство несправедливости.       В тот момент, когда разозлённая Наташа вскочила с места, видя бездействие окружающих, Николай понял, что победа в кармане. Он будто видел, как болтавшееся на крупных сосудах сердце сестры пойманной синицей трепещет в его кулаке. Осталось только надавить чуть сильнее.       Чуть сильнее.       Нужно сломать, а не разорвать в клочья.       — Коля, не надо! — воскликнула Наташа, ударив руками по столу. — Он невиновен! Д-даже, если бы я была виновата, он бы никогда меня не сдал. Ежу понятно, что его подставили!       — Это невозможно, — отрезал Говерт. — Всё происходило на моих глазах. Это точно был Торис Лауринайтис, он не прятал своего лица и принёс документ в открытом виде. Впрочем, вскоре он ушёл, причём, очень быстро. А затем я отдал приказ страже задержать господина Лауринайтиса.       — Я не понимаю, о чём идёт речь… — из-за гулявшей по всему телу дрожи Торис не мог ровно говорить, да и кровь теперь лилась из носа. — Какой документ? Какой донос? Почему Наташа?..       — Посмотрите на него! — вскрикнула Наташа, с каждой секундой приближаясь к всё более отчаянным действиям. Она барабанила пальцем по столу, призывая себя успокоиться, но попытки в виду их тщетности оказались провальными. — Он совсем не понимает, о чём вы, он в адекватном состоянии и-…       — В таком же состоянии он был, когда отдавал бумаги, — возразил Говерт. — Ну, разве что поспокойнее был, чем сейчас.       — Даже если его подставили, то… кому было это выгодно? — спросил Николай.       — Как самый рабочий вариант — Ночному рейду. Всё-таки, Наташа твоя сестра. А у них там как раз Стефан больной и нуждался в целебной воде. Мальчик с замотанным лицом спиздил всего одну бутыль, а через Наташу они хотели получить больше воды.       — Но с чего бы мне помогать Ночному рейду? — Наташа себя чуть ли не в грудь ударила. — Я не ебанутая, чтобы помогать преступникам, зная о статусе целебной воды, да и в принципе, помогать.       — То есть, ты подтверждаешь, что Торис пиздит? — Николай пристально посмотрел на Наташу.       Но испытующий взгляд не сумел сломить привыкшую врать и не краснеть бесстыжую и своенравную женщину.       — …да, — этот ответ Наташа выпалила уверенно, пускай и не сразу.       Над ответом стоило подумать получше. Такая формулировка… никуда не годится. Но нужные слова застряли. Наташа, всё ещё думавшая задним умом, как избежать сурового наказания, боялась сказать лишнего. И страх её был настолько силён, что Николай его почуял, словно дикий зверь. Настолько силён, что Наташа всё-таки сказала лишнего, подставив невинного человека.       Ведь почти сразу после них последовало продолжение избиения Ториса. Лицо Николая было расслабленно: как будто и не наносил тяжкие телесные несчастному учёному, а бил мягкую игрушку, выталкивая из неё пыль.       — Э-эй!.. Я же сказала: его точно подставили! — вскрикнула Наташа. — Он здесь точно ни при чём!       — За клевету на мою сестру я вполне могу ебало набить, — равнодушно произнёс Николай. — И мне насрать, кто автор этой клеветы. В этой стране каждый должен знать, — он ударил Ториса по ноге, вынудив его упасть на колено, — что бывает, — тяжёлый сапог припечатал залитое кровью лицо в каменный пол допросной, — когда встаёшь, — грубый захват вывел рабочую руку мужчины в удобную позицию, — против генерала Арловского!       — Остановись!       Но Наташа не успела: тонкая рука Лауринайтиса переломилась, словно соломинка. Протяжный крик оборвался, когда Торис попытался утихомирить пульсирующую боль, разливавшуюся от места перелома по всему телу и отдававшаяся громким пульсом в висках. Николай не дал своей жертве расслабиться: секундное промедление, и снова учёный в его ледяных руках, приподнят за грудки над землёй. Бледное полотно, усеянное красными пятнами от слезливой истерики и алыми разводами, вокруг глаза расцвёл синяк.       Какая прелесть…       Николай заворожённо смотрел на изрядно потрёпанного мужчину и не мог налюбоваться открывшимся видом. Его с головой поглотил азарт, с которым он всегда подходил к пыткам. Хотелось продолжить. Продолжить. Продолжить и не останавливаться.       Аккуратно. Продолжать. Ломать.       Медленно.       Методично.       Косточка за косточкой.       Ноготок за ноготком…       Хищный оскал не мог остаться незамеченным. И уж тем более — кулак, занесённый для продолжения экзекуции.       — Ты меня слушаешь вообще?! — выбежав из-за стола, Наташа с криком рванулась на Николая и повисла у него на руке, рьяно пытаясь отвести её в сторону, подальше от лица Ториса. — Гова! Помоги, ёб твою мать!!!       — Ладно, Коль, хватит, — Говерт наконец решил вмешаться. — Ты из господина Лауринайтиса сейчас дух весь выбьешь, и мы ничего не узнаем.       — Я и не собирался, — кулак Николая разжался, а рука опустилась, вместе с этим действием отпихивая Наташу в сторону, из-за чего та, обессилев, едва не упала. — Отцепись, блять! Ты знаешь, сколько будет стоить заштопать эту меховую хуёвину? — окружив большой и указательный пальцы холодной аурой, Николай схватил Ториса за измазанный в кровавой слюне язык. — Сядь на место! Живо!       Отшатнувшись с запозданием, Наташа села обратно за стол и заметно поникла. Поддавшись эмоциям, она проиграла, хотя и могла постараться выйти сухой из воды. Не вышло.       — Я тебя внимательно слушаю, — нахмурившись, произнёс Николай.       Наташа промолчала, нервно сглотнула. Нужно было срочно что-нибудь сказать, чтобы Торис избежал незавидной участи. Вряд ли Наташе удастся это сделать без самопожертвования.       Это понимал и Торис. Прекрасно зная о своей невиновности, за всё то короткое время, что он здесь пробыл, сгибаясь под градом побоев от Николая, Лауринайтис понял, что Арловская серьёзно провинилась, и теперь, когда ситуация приняла такой оборот, она собиралась с духом, чтобы подписать себе смертный приговор.       — Наташа... Не надо, — еле слышно пролепетал Торис.       — А ты не дёргайся. Сейчас говорит Наташа, и от её слов зависит теперь и твоя жизнь, — Николай, к сожалению, услышал лепет Лауринайтиса и теперь едва сдерживался. — Так что ещё слово, — ледяная игла уткнулась в слизистую оболочку щеки, вынудив Ториса зажмуриться, — и мало не покажется.       Наташа молчала. Терпение Николая истекало, с каждой секундой его становилось всё меньше. «Твою мать… держу пари, они прекрасно знают, кто на самом деле меня сдал, но Ториса привлекли только за тем, чтобы меня расколоть! — Наташа крепко сжала кулаки, едва не поцарапав поверхность стола отросшими ногтями. — Суки вы бляди. Я, конечно, знала, что на меня рано или поздно выйдут, но я не ожидала, что настолько скоро! Чёрт… Коля, мудак ебаный. Если ты не дашь потом Торису целебной воды, я убью тебя нахуй!»       Вздохнув, Наташа приняла решение. Всё равно она ни на что не надеялась уже в этой жизни.       — Торис не соврал, — Наташа говорила так, будто являлась представителем похоронного бюро. — Я действительно спиздила целебную воду. У Оли.       — Наташа, ты!.. — Николай не ожидал столь стремительного и уверенного признания, а потому чуть не задохнулся от удивлённого восклицания. Но Наташа оборвала его:       — Заткнись. Сейчас говорю я, сам сказал. Так вот, ещё раз: я спиздила целебную воду из покоев Ольги Черненко. Я не делала этого лично, но приложила руку, являясь непосредственным инициатором. Воду я действительно брала ради помощи Ночному рейду, ради того, чтобы поставить на ноги Стефана. Ещё что-то хочешь узнать или поведёшь уже на казнь?       К чему все эти игры, к чему, что говорится, тянуть кота за хвост?       Но Николай рассчитывал на иной ответ. Он рассчитывал на объяснения и оправдания, но никак не на чистосердечное признание. В допросной повисла гробовая тишина. Ошарашены были все, кроме Наташи — даже Говерт от изумления курить перестал, настолько он был озадачен. Но если де Вард, прикрыв глаза, уже всё прекрасно понял и отпустил ситуацию, Николай всё ещё продолжал наседать, не веря в то, что ему пришлось услышать.       — Наташа... Ты же не покрываешь никого? — спросил Арловский. С удивлением для себя, он обнаружил надлом в своём ровном голосе, который пришлось тут же перекрыть тьмой, извергавшейся из чрева чудовища.       — Нет. Я тебе больше скажу: Ториса я не впутывала, — пояснила Наташа. — У него всё хорошо, он мой коллега и товарищ — зачем мне портить ему жизнь?       — Тогда кого ты взяла подрядчиками? — отчаяние, с которым голос Николая разрезал затхлый воздух в помещении, звенело, отскакивая от стен и ударяясь в уши всех присутствовавших. — Вряд ли Ночной рейд пожелал бы сунуться в покои министра. А одна бы ты не провернула всё в одиночку.       — Да хер знает, какие-то типы в балахонах, — равнодушно ответила Наташа.       — Чистильщики? — предположил Говерт.       — Да не ебу, говорю ж. На них не было отличительных знаков, — Наташа вздохнула. Вздох был наигранный, а усталость — подлинной. — В наше время Чистильщиком может оказаться кто угодно.       — То есть... Ты вообще не знала, с кем имела дело? — нестабильный поток ауры тейгу чуть не затмил разум Николая, но тот выдержал. Принять слова сестры за чистую монету он всё не мог себя заставить, думая, что это чья-то злая шутка.       Но Наташа, очевидно, не шутила. Исхитряться она плохо умела, в особенности, когда под боком гибнет товарищ.       — Ну да, — последовал незамедлительный ответ.       — Наташ, ты совсем больная или чего? — воскликнул Николай.       — Что такое? Хотел обелить меня за счёт перекладывания вины на других? — съязвила Наташа.       — Нет. Подрядчики прекрасно были осведомлены о деле, — цинично произнёс Говерт. — Целебную воду ни с чем не перепутаешь. Так что их ожидает смертная казнь... как и тебя.       Миффи содрогнулась от неумолимости своего хозяина и приластилась к нему, зауважав его ещё сильнее. От прочности связи с Говертом зависела её мощь, поэтому крольчиха всегда была рада восхититься старым воякой.       Сердце Говерта не дрогнуло даже тогда, когда он подошёл, чтобы на всякий случай забрать из рук Николая Ториса. Лицо Арловского было белее снега, мучительный взор приковался к сестре, дерзость и гордыня которой вынуждали Ледяного Генералиссимуса пойти на очередную сделку с дьяволом. Уже во второй раз.       Но Говерту не пришлось никак приободрять Николая: тот всегда справлялся сам, даже если после этого чувствовал себя крайне паршиво. Кожа на лице Арловского выровнялась, вновь став похожей на ледяной пергамент, губы превратились в тонкую нить, а Демонический Бог вновь сконцентрировал свою ауру в глазах, чтобы каждый видел два синих огонька мрачного гнева.       — Он прав, Наташа, — собравшись в последний раз, Николай прикрыл глаза и шумно выдохнул через нос. — От такого отмазать не получится.       — А чего вы так на меня смотрите? Охуели, да? — Наташа невесело расхохоталась. — Но я вам так скажу: мне было совершенно похуй. И теперь, когда уже всё случилось, — губы её растянулись от уха до уха. — Представляю, как у Оленьки сейчас подгорает её министерский пердак.       Выслушав Наташу до конца, Говерт молча достал револьвер и направил его на женщину. Но Николай остановил его:       — Говерт, отставить.       — Ты же знаешь, что лучше я сейчас пущу твоей сестре пулю промеж глаз, чем она будет мучиться на костре, — отрешённо произнёс Говерт.       — Наташа сама сделала этот выбор. Пущай теперь хлебнёт последствий, — Николай подошёл к столу и придвинулся к Наташе. — Дура. Проверяешь, действительно ли я дьявол во плоти?       — Не-а. Мне поебать, — выплюнула Наташа.       — Твоё поебательство не должно было выходить за рамки закона, — отчеканил Николай. — По крайней мере, настолько явно.       — Скажи спасибо нашей сестре-шлюхе за это! — фыркнула Наташа.       Её язвительность сделала своё дело — она довела Николая до рукоприкладства. Впрочем, ничего, кроме неслабой пощёчины Наташа не получила.       — Сегодня пройдёшь через все формальности, завтра — сгоришь к ебене матери. Поняла? — Николай сверлил ледяным взглядом сестру.       — Пошёл ты, пидор-... — Наташа подняла взгляд, держась за горевшую щёку.       — Поняла?       — Да.       Напряжённое молчание повисло между «Смертоносными близнецами». Наташа всегда была маленьким огоньком в семье Арловских, и именно сейчас ей суждено было пасть подо льдами Николая, чтобы на следующий день превратиться в крупное пламя.       И поделать уже ничего нельзя.       Николай уже хотел было отдать приказ страже, чтобы те увели Наташу в камеру до завтрашнего дня, но тут за дверью послышалась агрессивная возня.       — Эй, кто его сюда пропустил?! — это глотку надрывал комендант. Странно, что он ещё не вырубил нарушителя, но голос этого самого нарушителя ответил на вопрос Николая.       — Не трогайте меня, блять! — завопил Феликс. — Там моя сестра! Я имею право знать, какого хуя её арестовали!       — Наталью Арловскую сейчас допрашивают генерал Арловский и господин де Вард, — попытался спокойно ему разъяснить один из стражников.       — Да мне насрать, пустите! — каблуки сапог Феликса скрипели от активного сопротивления по отсыревшему полу. — Потом не увидимся уже нихера!       — Лукашевич, ты не имеешь права здесь находится!       Но Феликс каким-то чудом выскользнул из рук стражи и просочился внутрь допросной. За ним, пыхтя, ввалилась стража с комендантом и уже схватила было за плечи, но Николай, кинув раздражённый взгляд в сторону брата, отдал приказ:       — Стража! Отставить.       — Да, генерал, — стража с комендантом нехотя отступили.       — Вот-вот, отставить, — Феликс потёр запястья, на которых наверняка останутся синяки от грубой кожи перчаток. — Что за хуйня у вас тут?!       — Как ты думаешь? — Николай саркастично и коротко развёл руками.       Сглотнув, Феликс не верящим взглядом уставился на Наташу. Та смотрела в ответ, вздёрнув нос, из-за чего взор казался высокомерным. В голове Феликса явно не укладывалось всё это, и Николай впервые в чём-то был полностью солидарен с ним. С единственным отличием: генерал уже смирился с поступком сестры, а Лукашевич фазу принятия ещё не прошёл. Он всё ещё отрицал происходящее.       — Я думал, это чья-то плохая шутка. Коля, — Феликс сделал шаг вперёд, зелёные глаза затрепетали от предчувствия столкновения с ледяной стеной. — Ты что делать-то собрался?       — То, что должен, — отчеканил Николай на низких рычащих нотах.       — Что велит делать сестрёнка, — добавила Наташа, хмыкнув.       — Опять эта курва-!.. — Феликс хотел было разозлиться, но шок перекрыл ему глотку, сделав мужчину совсем растерянным. — Коля. Ты же понимаешь, что так, типа, нельзя, да? Должен быть другой выход, ты не можешь вот так просто отдать Наташу инквизиторам!..       Говерту уже осточертело смотреть на очередную семейную драму среди Арловских и Лукашевича. Он понимал чувства друга, но его просьбы быть рассудительнее сейчас были бы неуместны. Феликс всё равно его не послушает. Для Николая всё оказалось куда проще: на мнение Лукашевича ему было плевать, а потому он не поддался на его умоляющий взгляд.       — Стража, — Николай начал глухо, но вскоре армейский тон вернулся в его речи. — Лукашевича вышвырнуть из тюрьмы, Лауринайтиса — в лазарет, госпожу Арловскую — увести в камеру.       — Да ты охуел, что ли?! — возопил Феликс, вновь вступая в неравный поединок со стражей и комендантом.       — И поживее! — рявкнул Николай. — А ты, Феликс-хуеликс, завали ебало. Иначе в соседней камере окажешься.       — Да дери вас всех леший! — изумруды обволокла плёнка обидных слёз, от бессильной злобы лицо Феликса покраснело. — Сука, что с вами со всеми творится-то?! Сперва Кику, теперь Наташа, вы тут ещё!.. Торис! Торис, ты-то скажи, что происходит, а? Вы тотально ебанулись все?!       Вскоре в допросной вновь повисла тишина — Феликса успешно вывели на улицу. Ториса подхватили на руки и унесли в сторону лазарета. Двое стражников уже хотели было нацепить на Наташу кандалы и увести её, как вдруг женщина вскочила.       — Стойте! — воскликнула она. — Коля, я хочу знать. Кто на самом деле написал на меня донос? Это не мог быть Торис, я тебе ещё раз говорю. Я не впутывала его, а самостоятельно сдать он меня попросту не смог. Торис — человек чести. Тогда кто был настоящей крысой?       Николай переглянулся с Говертом, на что тот мрачно закивал и закурил после длительного перерыва. Красноречивее ответа у скупого на эмоции мужчины не было. А Арловский понял, что зря решил предложить заключённой игру.       «Откуда я, блять, знал?!» — оправдывался Николай перед остатками совести.       — Эстелла Ибсен, — глухо ответил Арловский. Он видел, как изменилась Наташа, как её лицо вытянулось, а брови болезненно сместились к переносице. Злость очертила каждую морщину на побагровевшей коже, но Николай решил закончить свою речь, чтобы расставить всё на свои места. — Лауринайтис всего лишь был её посыльным. Но донос был написан её рукой и по её воле. Но когда мы увидели, кого она обвинила, то…       — Хватит. Можешь не продолжать, уёбок, — прорычала Наташа, вырываясь из захвата стражи. — Коля! Прежде, чем посадишь... ОТДАЙ ЭТУ ТВАРЬ МНЕ!!! Так-то она отплатила мне за помощь!..       — Наташ, угомонись, — Николай нахмурился. Стоявший рядом Говерт, благодаря Миффи, почуял неладное.       — Я УБЬЮ ЕЁ! — крикнула Наташа.       Жилы на лице вздулись от перегоняемой крови, пальцы замерли в полусогнутом состоянии, как будто та собиралась пустить их в ход, как когти, что вот-вот прорастут сквозь ткань перчаток. Николай выхватил у Говерта ствол и направил его на Наташу.       — В камеру пошла. Сейчас же, — процедил Арловский.       — Коля, с ней что-то не так, — полушёпотом поделился наблюдением Говерт.       — Да я вижу. Бешеная какая-то, — Николай оскалился.       — Сами вы бешеные, уебаны! Пустите! — взревела Наташа.       — Я не имею ни малейшего желания марать руки в твоей крови, — Николай взвёл курок. — Пошла в камеру, блять.       — Не хочешь убивать сам? Как это на тебя и Олю похоже! — безумный оскал вновь изуродовал Наташу. — Ванечку вы тоже не захотели убивать, и где он сейчас, не напомнишь ли?       Это было явно лишним. Но Наташа больше не смогла бы сама успокоиться. В этом ей «любезно» помог Николай, пнув женщину так, что та ударилась о стену, расположенную позади неё. Откашлявшись, Наташа подняла заплывший взгляд на брата. Так хотелось сейчас отыскать его глазами и вцепиться в горло. Сожрать!       Изо рта Наташи текли слюни, глаза закатывались, из них катились одинокие слёзы. Не в силах больше наблюдать за такой сестрой, Николай опустил револьвер, вернув его владельцу, и отдал приказ страже:       — В кандалы её и кляп засуньте. Доложите, как успокоится.       — Да, генерал!       Наташу сгребли в охапку теперь без особых усилий. Нацепив кандалы и засунув в рот кусок плотной белой ткани, стража увела Арловскую в камеру, оставив Николая и Говерта одних в допросной. Генерал с завистью смотрел на де Варда, он тоже хотел закурить, но прекрасно понимал, что это плохо отразиться на тейгу. В отличие от водки, к фляге с которой Николай тотчас присосался.       — Коля, мы действительно могли бы просто пристрелить Наташу-… — начал было Говерт, но Николай его оборвал:       — Нет, не могли бы.       — Но…       — Никаких «но», Говерт. И вообще, — Николай смерил де Варда усталым взглядом, настроение давно было разбито в пух и прах, но сейчас оно сумело упасть ещё ниже. — Иди нахуй.       И ушёл, не сказав больше ни слова.       «Сам иди нахуй», — хотел было ответить Говерт, но его настолько утомило произошедшее, что мужчина дал волю лени и промолчал. Ему стало резко плевать на всё. Просто хотелось курить, пить и спать. Но Говерт понимал, что, скорее всего, ничто из вышеперечисленного этой ночью он сделать не сможет.

***

      Наутро Йозеф проснулся от того, что Ён Су во сне случайно со шлепком опустил свою ладонь ему на лицо. Мужчине в детстве как-то приходилось спать то с матерью, то с сестрой, то даже, прости Господи, со старшим братом. Но никто из них не пихался, не храпел и не забирал одеяло себе. Из всего этого Ён Су провинился только в одном, но и этого хватило, чтобы Йозеф пожелал возмутиться. Но не смог: мальчишка рядом с ним слишком умиротворённо сопел. Его сон не хотелось нарушать, поэтому давно выспавшемуся Йозефу пришлось остаться на своём месте до самого пробуждения Ён Су, чтобы случайно не разбудить.       Несмотря на некоторые неудобства, Йозеф, однако, позабавился со смятения друга, начавшего ворчать о том, что спал со взрослым, словно маленький ребёнок, ещё и разнылся соответствующе. Как бы ни хотелось, но мужчина от дальнейших подтруниваний воздержался. Всё-таки, причина поведения Ён Су была серьёзной. Чтобы не тревожить юношу, остальные члены Ночного рейда старались вести себя рядом с ним непосредственно, будто переполоха во тьме вовсе не случалось. Уплетая завтрак, Ён Су и сам старался делать вид, что всё в порядке. У него получалось это даже слишком хорошо.       Увы, спокойных дней для Ён Су припасено не было. Это стало понятно, когда Эжени, запросив у Франциска маскировку, крепко вцепилась в Йозефа и Ён Су, чтобы «прогуляться до Столицы». На жаргоне Ночного рейда это означало «найти приключений на задницу». В принципе, любой жаргон, даже не связанный со Столицей, означал в отряде именно это. Всегда можно было нарваться на неприятности, даже тогда, когда этого ожидаешь меньше всего. А если беда приходит, то никогда не приходит одна.       Но даже зная это, Ночной рейд продолжал рисковать, покидая базу в любое время суток.       А Ён Су, уже по прибытию в Столицу, начал недовольно пыхтеть:       — И зачем мы втроём попёрлись сюда?       — Погулять, — хмыкнул Йозеф, натягивая капюшон на глаза. — Ты из-за своего брата совсем перестал на улицу выходить. Всё боишься, что с ним что-то сделают в твоё отсутствие?       — Вы связали его и бросили в подвал — после такого хуй я доверять буду вам братана, поняли, да? — прошипел Ён Су.       — Не переживай. Его мы тоже выведем погулять, когда придёт время, — заверил друга Йозеф.       — А-ах, надеюсь, за это время он не потеряет форму и не станет бесполезным!.. — хохотнула Эжени под личиной Цапли.       — Ну ты, карга!..       Иногда Ён Су своим поведением напоминал больше не утёнка, а гуся. Но Йозефу было это только на руку, ведь шипел мальчишка тихо, а утиные кличи оставлял для других обстоятельств.       — Ну-ну, Утёнок, — насилу Йозеф оттащил Ёна от Цапли. — Иди пока по своим делам. А мы отойдём ненадолго.       Сказав это, Йозеф перехватил Ён Су поудобнее за шкирку и отнёс в ближайший переулок, чтобы скрыться от посторонних глаз и лишний раз не накликать беду. Юноша, разумеется, был недоволен, что его, как непослушное дитя увели, будто для проведения разъяснительной работы. На такое ребячество Йозеф уже устал закатывать глаза к небу, потому что знал: в ответ он получит нахально высунутый язык вместе с оттянутым веком.       «Неужели, в шестнадцать лет я был таким же?» — иногда проскальзывала неловкая мысль, впрочем, тут же заглушившаяся надеждой, что ответ на вопрос отрицательный.       — Утёнок. Ты глупый, — констатировал Йозеф.       — Ага! Сам ты! — хотел было возмутиться Ён Су, но друг тут же плотно прижал ладонь к его губам.       — Тише-тише, — тихо произнёс Йозеф. — Давай я тебе сладкого чего-нибудь куплю, чтобы ты не расстраивался.       — Ч-что? С чего это ты вдруг?.. — Ён Су кинул на друга удивлённый взгляд и заметно растерялся.       — Чтобы ты не расстраивался, я же сказал.       В этот самый момент Йозеф, сам не зная, почему, добродушно подмигнул Ёну. Только спустя пару мгновений он осознал, что со стороны, по всей видимости, это смотрелось не очень, раз младший товарищ поморщился и смутился одновременно. Но Йозеф не стал подавать виду, что произошёл очевидный конфуз, а оттого Ён Су стало вдвойне неловко.       — Иногда мне кажется, что тебя подменяет Жаба с бородкой, и только поэтому ты так добр ко мне, понял, да, — пропыхтел Ён Су.       — Я тебя сейчас ударю, — буркнул в ответ Йозеф и молча потянул друга к лавке со сладостями.       За процессом покупки было даже слегка занимательно наблюдать, потому как Ён Су стоял и мялся, не зная, что выбрать. Бюджета Ночного рейда всегда едва хватало, чтобы окупить ежемесячные расходы на предметы первой необходимости. Очень часто приходилось заниматься охотой и собирательством, чтобы хоть немного сэкономить деньжат. Поэтому ни о каких предметах роскоши, вроде сладостей и дорогого алкоголя не могло быть и речи — о них оставалось только мечтать. Единственной роскошью нынче стали артефакты. Раньше Фуонг с Франциском, а после только последний добывали редкие материалы и торговали ими по-чёрному, чтобы на получку приобрести полезные артефакты в лавке столичной торговки Эмили или в другом месте. С недавних пор, одним из этих «других мест» стала хижина болотных алхимика и чародейки.       И прекрасно зная о том, что Ночной рейд — вовсе не элита, как столичный отряд Егерей, Ён Су довольствовался малым. Что поймает в поле — то и еда. А глядя на сладости с разных земель, он понял, что глаза прямо разбегались от изобилия, от которого и слюна собиралась во рту, и тошнило. Организм Ён Су, правда, не знал, чего было больше. Но он точно хотел сладостей, тем более, раз уж Йозеф предложил купить. Даже не предложил, а поставил перед фактом, что купит. В другой раз Ён Су бы с радостью налетел на угощение, но сейчас, обуреваемый растерянностью, он мялся и не сумел в итоге вымолвить ни слова.       Что поразило Йозефа до глубины души, в особенности, когда он поймал умоляющий взгляд мальчишки. «Быть не может. Ён Су… ты и правда настолько не готов сам сделать свой выбор, что просишь моей помощи даже в таких мелочах? Как до такого вообще дошло?» — сопровождая свои мысли сложной эмоцией, мужчина натянул снисходительную улыбку и выбрал с прилавка несколько мармеладок и пастил. Всё это ему собрали и завернули две улыбчивые женщины. Йозеф им улыбнулся в ответ, но вряд ли те увидели это сквозь пилигримский плащ.       Сладости приобретены и успешно вручены Ён Су, который до сих пор не верил в своё счастье. Он сперва обнюхал мармелад, откусил маленький кусочек и, поняв, что сладость невероятно вкусная, начал вгрызаться в угощенье.       — Спасибо… — едва слышно буркнул Ён Су.       — Что-что? — Йозеф сделал вид, что не расслышал.       — Спа-си-бо, понял, да? — по слогам отчеканил Ён Су.       — На здоровье, — Йозеф потрепал юношу по голове.       Он бы и дальше с умилением наблюдал, как Ён Су уминал за обе щёки мармелад, но попавший в поле зрения человек вынудил мужчину схватить юношу в охапку и быстрыми шагами скрыться подальше от посторонних глаз. От этого действия Ён Су едва не подавился, но чутьё его точно не обманывало: стоило затаиться. От знакомой ауры волосы зашевелились на затылке, а сам юноша крепко прижался к Йозефу.       А Цапля пока ещё не ведала о приближавшейся угрозе. Её больше сейчас интересовала аптека. Нужно было купить лечебных трав, к тому же, убедиться, что с Наташей всё хорошо.       Каково же было удивление Цапли, когда на месте Арловской восседала истинная хозяйка аптеки.       — Ба, Эстелла! — старуха всплеснула руками. — Вот это неожиданность, голубушка! Я слышала, тебя арестовали.       — Как видишь, теперь я на свободе, Цапля, — Эстелла говорила совершенно спокойно. Её осунувшийся вид портил привычный образ, но в целом она почти не изменилась. — Это нелегко мне далось.       — Догадываюсь. Тебя оправдали хоть? — поинтересовалась Цапля.       — Конечно. Следы я заметала лучше, чем Джудит, — простодушно ответила Эстелла, намотав прядь волос на палец. — Но где она сама сейчас, я не знаю.       — Не знаешь, значит, — Цапля обеспокоенно покачала головой и цокнула языком. — А госпожа Арловская где? Давненько её не видела.       Стоило этому вопросу сорваться с уст, стоило только завести разговор о Наташе, и Эстелла сразу же преобразилась. Искажение смяло женскую красоту, обратив в полоумную барышню. Глаза засияли тусклым светом, начав пожирать Цаплю взглядом, от которого старухе сделалось дурно. Вернее, то была игра — Эжени лишь насторожила такая перемена в поведении.       — Ох, госпожа Арловская… мне очень жаль… — и манера речи поменялась, стала более плавной, тихой и проникновенной. — Но от неё пришлось избавиться. Я не специально.       — Что? — выдохнула Цапля.       — Сейчас она за решёткой. Завтра вечером её казнят, — пояснила Эстелла с хитрым прищуром.       — Эстелла, — Цапля пригнулась вперёд, старческий скрежет приобрёл вкрадчивые нотки. — Неужели… Но откуда ты вообще узнала?..       — Поцелуй дамы в красном даровал мне Виденье, — на щёки Эстеллы брызнул румянец, женщина обняла себя руками. От этого жеста травницы Цапле стало не по себе. — Но даже так мне пришлось задействовать кое-какие связи.       — Дама в красном? Поцелуй? Какое ещё «Виденье»? Какие к чёртовой бабушке связи? — Цапля еле сдерживалась, чтобы не повысить голос. — Я не понимаю тебя.       — Я сама не до конца понимаю, — реверанс Эстеллы выглядел, как издевательство. — Прости, если госпожа Арловская была вам полезна. Но я ничего не могла поделать со своим желанием Свободы. Да и ворам по закону полагается жестокая кара!       — Вот ты какая оказалась… — проскрипела Цапля, сверля Эстеллу взглядом исподлобья. — Ничуть не лучше своей сестры!       Словесную перепалку пришлось прекратить. Обе женщины внезапно осеклись и затихли. Эстелла увидела перед собой двух уважаемых господ, а Цапле хватило лишь ощутить морозную свежесть, висевшую в воздухе, да услышать недовольный бас:       — Что за шум, а драки нет? — Николай сложил руки на груди.       — Ох, генерал, господин де Вард, — Эстелла вернулась в норму так же резко, как вышла из неё, и сделала книксен. Обошлось в этот раз без поклона, потому что женщина отвлеклась на боярышник. — Ничего. Просто Цапля недовольна тем, как её собрат отказался от лечения и умер, хотя его можно было спасти.       — О, правда? А что случилось-то? — дежурно поинтересовался Говерт.       — Кашлял сильно, уважаемый, — пропыхтела Цапля, подхватив чужую импровизацию. — Я ему говорю: слизи много, нужно выпить отвар, полоскания делать, а он!.. Ой, да ну его! Дурак, да и только.       — Ясно. Старуха, обожди. Эстелле надо кой-чего сказать, — Николай потеснил Цаплю, придвинувшись ближе к владелице аптеки. Недобрый взгляд Арловского не предвещал ничего хорошего. — Больше никакой помощи революционерам. Хоть моя сестра действительно оказалась паршивой сорокой, потеря Наташи станет ощутимым ущербом благодаря тебе. И если хоть ещё один революционер примет у тебя помощь — пеняй на себя, шлюха.       Эстелла занервничала. Прямо сейчас, казалось, её голова отказалась работать — она слишком часто бросала взгляды в сторону Цапли!       Что, естественно, не ускользнуло от внимания Николая:       — Что ты смотришь на каргу? Ждёшь у неё помощи? Нет уж, за свои проёбы отвечай сама!       — Я просто хотела уточнить: помогать пилигримам же не возбраняется? — осторожно спросила Эстелла.       — Нет. Если пилигримы не просят, конечно, совершить преступление, — Говерт внимательно осмотрел Цаплю. Та в свою очередь замерла, чтобы ненароком не огреть клюкой подошедшую её обнюхать Миффи. — Твоя помощь не должна выходить за рамки твоих обязанностей. А ты всего лишь травница. Не забывай об этом.       — Хорошо. Я поняла вас.       После того, как Эстелла отвесила глубокий поклон, Николай с Говертом отправились по своим делам. Цапля с облегчением теперь смогла выдохнуть. Чтобы хоть как-то снять напряжение, витавшее в воздухе после прихода Ледяного генералиссимуса, старуха поскорее передала клочок пергамента с заказом Эстелле, чтобы та набрала нужных трав — валериану, пустырника, да мелиссы.       После того, как корзинка наполнилась аптечным ароматом, Цапля бросила напоследок:       — Будь осторожна, Эстелла. Предателей никто не любит. И неважно, поневоле ты им стала или намеренно.       Осторожно оглядевшись по сторонам и убедившись, что за ней никто не смотрит и никто не собирается преследовать, Цапля медленной старушечьей поступью скрылась в торговых рядах. Она знала, что друзья спрятались неподалёку, затаились, чтобы не привлечь к персоне старой травницы ещё больше внимания со стороны Егерей. Теперь предстояла немаловажная задача: отыскать укрытие ребят.       Его Цапля обнаружила рядом с лавкой сладостей. Сперва она удивилась тому, что Йозеф стоял с Ён Су в обнимку, и уже собиралась было, сплюнув, проворчать про раскрепощённую и лишённую морали и нравственности молодёжь, но вскоре поняла, что Ён Су жался к мужчине и трясся.       — Прости, что отдалились от тебя, Цапля, — Йозеф гладил Ёна по голове, словно думал, что так можно было избавить его тело от судорог. — Если бы не моя идея со сладостями…       — Ничего. Наоборот, хорошо, что вы не высунулись. Иначе нам бы пришёл конец, — тусклые глаза карги внимательно осмотрели дрожавшего Ён Су. — Что произошло? Это то, о чём я думаю?       — Я увидел Говерта и решил скрыться на время. Но когда Утёнок почувствовал Николая, он стал таким, — пояснил Йозеф.       — Чёрт… эй, Утя. Ну-ка! — костлявая рука опустилась на плечо Ён Су и потрясла юношу. — Ты чего?       — Прекрати трястись, — видя, что друг не приходил в себя, Йозеф присоединился к Цапле, начав его активнее встряхивать. — Стоит признать, благодаря тебе я не стал вмешиваться. Но тебе не следует настолько сильно бояться врага, с которым нам предстоит сражаться, понимаешь?       — П-понимаю… Но… а что мне делать-то с этим, а? Блять! — Ён Су зажмурился. — Ничего не могу с собой поделать, поняли, да?       — А ты сделай. Иначе… — Йозеф глубоко вздохнул. Ему не хотелось развивать новую болезненную тему для Ён Су, но то была строгая необходимость. — Ты пойми, мы не стыдим тебя за страх. Нам всем страшно. Но такой страх однажды используют против тебя.       — Можем и мы пострадать, — мрачно подхватила Цапля. — Как бы то ни было… надеюсь, если придёт время, то ты поступишь правильно.       — Правильно? Это как? — Ён Су ненадолго отлип от Йозефа. Колени юноши всё ещё дрожали.       — Выберешь честь и достоинство и пренебрежёшь жизнью.       — Так выбирать жизнь — неправильно?       — Слушай, Утёнок: это тонкая грань, — Йозеф повернул Ён Су к себе. — Выбирая между достойной смертью и бесчестной жизнью лучше выбрать первое. Но и погибать напрасно не следует. Ты можешь, конечно, как обычно, не выбирать вовсе и отдаться на волю случая…       — Ты опять, да?! — шикнула Цапля, взглянув на то, как напрягся Ён Су, и уже хотела было тыкнуть мужчину клюкой, но тот продолжил:       — …дослушайте. Ты можешь отдаться на волю случая, но много ли тебе будет от этого пользы? Ты подумай и спроси себя: а хочешь ли ты, чтобы за тебя решали, жить тебе или умереть? Обязательно подумай об этом на досуге, — нахмурившись, Йозеф щёлкнул Ён Су по лбу. — Научись уже головой работать.       — Да понял, я, заткнись уже, сука! — фыркнул Ён Су, потирая лоб. В другой раз он бы не заметил, но сейчас, когда все чувства были обострены, любой слабый порыв ветра резал бледную кожу подобно хлысту. «Просто удивительный человек, — подумал Ён Су. — Как ударить хорошенько, так он не может, а как щёлкнуть — отлетишь запросто!»       — Вот и хорошо, — Йозеф довольно улыбнулся.       — Вы закончили? Если да, то уёбываем из Столицы, — проворчала Цапля, всучив Ёну успокаивающую настойку. — Я не хочу пересекаться с кем-нибудь ещё.       Столицу они покинули в полной тишине. Слишком много неловкого напряжения накопилось между ними вследствие тяготившего молчания. Но Йозеф и Эжени были спокойны, ведь Ён Су полегчало, и теперь он шёл почти что беззаботно по пыльной тропе и жевал мармелад.

***

      Внимательные янтарные глазёнки с детской непосредственностью рассматривали как брызги фонтана в личных покоях оставались капельками, сливались в одну большую и стекали вниз, образуя причудливые узоры. Слегка пухловатый пальчик окунулся в прохладную воду и нарисовал влажный силуэт, оставшийся на камне. Это должен был быть котик, но вышло некрасиво. Водой рисовать тяжело, в конце концов. Именно поэтому Феличиано терпеть не мог акварель — краску для мастеров спешки — так их называл брат Императора. Каждый раз глядя на текущие вниз цветные капли, он представлял себе слёзы беспомощного и беззащитного ребёнка, коим выступал в его случае очередной неудавшийся рисунок. Пожелтевший листик, который Феличиано так старался запечатлеть, потёк вниз, сливаясь с тенью и рождая на холсте некрасивую химеру зелёно-жёлтого и чёрно-фиолетового. Ужасное сочетание цветов… не хватает только алых бусинок совсем рядом, чтобы они перекрыли эту мерзость.       Пытаясь как-то по-другому скрасить время ожидания, Феличиано направился к шкафу с книгами, с которых недавно смахивали пыль. Стоявшие здесь книги мало интересовали разум юноши лишь по одной причине: он их все уже читал, некоторые — по нескольку раз. Только Ловино ворочал нос от всей этой художественной литературы и наук. Феличиано был бы и рад, наверное, хоть раз уйти с глаз горячо любимого, но такого неначитанного братца, однако Его Высочество прекрасно понимал, что в кругу образованных людей он так же будет чувствовать себя одиноким из-за невозможности обсудить прочитанное. Всё-таки, Феличиано хоть и был книжным червем, по большому счёту он знакомился с книгами поверхностно. Лишь некоторые художественные произведения побуждали его активно мыслить, разбирать сюжет, персонажей, их мотивы и несчастное переплетение судеб. Хотелось юноше, правда, порой рассмеяться над сказочными декорациями, в которых происходили события той или иной книги. «В жизни ведь всё совсем не так!» — было желание воскликнуть. К сожалению или к счастью, Феличиано давно перерос полёт фантазии для наивного ребёнка, коим, в основном, и были стоявшие на полках сказки, но сентиментальность и неудержимое чувство ностальгии двигали им, когда рука всё-таки тянулась к заветной книжке. Перед глазами сразу всплывала пронизанная хрупкими крупицами тепла картина: Министр Черненко расположилась на кровати, а по бокам от неё пристроились два пухлощёких карапуза, один хмурый, другой — наоборот, с горящими глазёнками, блестевшими при свете свечей кусочками застывшего янтаря. Ему интересно, что будет дальше, интересно, чем всё закончится. А хмурый ребёнок только зевнул, пропустив сказку мимо ушей, да и улёгся поудобнее, когда Ольга покинула кровать.       Книги выпали из поля зрения Феличиано. Чем бы, всё-таки, заняться? Может, стоит выбрать какую-нибудь науку и посвятить себя ей? Хорошая идея! Покуда у Феличиано есть все блага этой страны, он может распоряжаться ими, чтобы в будущем стать полезным для Империи, чтобы брат наконец-то начал по праву гордиться им, а не потешаться и мучить за плаксивый характер.       Но любую хорошую идею стоило отложить в долгий ящик, когда реальность выдёргивала из пучин сладостных грёз. В покои Императора по всем правилам приличия вошёл Людвиг. Он, как всегда, держал тейгу при себе — мало ли, когда понадобиться защищать Феличиано или простых граждан, встретившихся по дороге.       — Вызывали, Ваше Высочество? — учтиво спросил Людвиг, отвесив поклон.       — Да-да, проходите, Людвиг, — Феличиано прыгнул в кресло. Рассматривая своего телохранителя, он из раза в раз отмечал, что тот являлся запыхавшимся в безрукавке на голое тело и со штанами, едва прикрывавшими колени. И в самом деле, «варвар-опустошитель»! Но Феличиано тактично не делал ему замечаний по поводу внешнего вида, потому как альманах тейгу читал внимательно.       — Кажется, ваш брат пока не явился, — заметил Людвиг, чтобы хоть как-то начать беседу. — Но почему? Близится время отбоя.       — Ве-е, брат на военном совете, — мягкая улыбка заиграла на устах Феличиано. — Если где ему и интересно, то только там.       — Так Его Императорское Величество действительно силён в ведении военного дела? — поинтересовался Людвиг. — Прошу простить за мою дерзость, но я предполагал, что вся работа сосредоточена на других людях.       — И вовсе нет! Может, это незаметно, но брат умеет атаковать врага и почти никого не терять! — в голосе Феличиано мелькнуло неподдельное восхищение.       «Умел бы так Император в гражданской войне…» — подумал про себя Людвиг. Но во мрак невесёлых дум ему не дал окунуться Феличиано, который, видимо, решил развивать тему военного дела дальше:       — Кстати… я ведь почти ничего не знаю о том, что творится на Севере. Может, вы знаете, Людвиг?       — Не совсем, — честно признался Людвиг. — С тех пор, как я стал Егерем, внешняя политика меня не касается. Для меня имеет значение только то, что происходит в Столице и её ближайших окрестностях. Ну и то, что происходит на территории, куда меня отправляют по заданию.       — Вот как… — протянул Феличиано, приняв сосредоточенный вид, что почти было ему несвойственно.       — Но тем не менее, до меня доходили слухи, что месяц назад там было неспокойно. Господина де Варда временно переправляли туда, чтобы тот помог с помощью тейгу навести там порядок. Изначально хотели отправить генерала Арловского, но это бы приманило революционеров в Столицу.       — Как мотыльков на свет?       — Можно и так сказать, Ваше Высочество.       — Ну и ладно! — Феличиано простодушно хлопнул в ладоши. — Раз уж это не наше дело, так давайте же поговорим о другом.       — О чём изволите поговорить? — Людвиг всеми силами надеялся, что Его Высочество вскоре пойдёт спать и отпустит своего телохранителя. Вести светские беседы юный Байльшмидт не обучен.       — Например… ну… — Феличиано напрягся, из-за чего на лице отобразился весь незамысловатый мыслительный процесс. Как вдруг он хлопнул кулаком о ладонь. — А! У нас было столько времени узнать друг друга получше, но почти не было времени, чтобы обсудить планы на будущее! Что бы вы хотели?       — Будущее… Даже не знаю, — протянул Людвиг, удивлённый таким вопросом. — Мои планы до смешного просты и ничем не отличаются от других.       — То есть, просто хотите счастливо жить со своей семьёй и усердно работать на любимой работе?       — Да. Отчего бы чему-то простому не быть счастьем? Если вы ждали чего-то… более великого, то я вынужден вас разочаровать.       — И у вас совсем-совсем нет амбиций? — Феличиано на глазах разочаровывался в Людвиге, а вид его становился всё более несчастным.       — Ничего, кроме стремления к стабильности. Меня устраивает жизнь простого человека, — раз уж беседа вошла в русло откровений, Людвиг решил немного приоткрыть душу Его Высочеству, чтобы не расстраивать мальчишку. — Возможно, вас это удивит, но жизнь воина мне вовсе не мила. Я не хочу убивать людей и не делаю этого. Но и понимаю, что ни на что, кроме сражений, я не способен. Обучение наукам стоит немало. Но так хотелось бы…       Феличиано просиял. Он уцепился за последние слова и радостно воскликнул с долей беззаботности, как будто речь шла о какой-то ерунде:       — Я могу оплатить ваше обучение любой науке!       — А ещё ты можешь получить от меня! — внезапно в комнату ворвался юный Император и стукнул брата по голове. — За растрату государственного бюджета на урождённого простолюдина! Ты хоть знаешь, сколько у нас уходит на вооружение? А на нужды горожан? Тупица, Феличиано! Тебе ещё учиться и учиться!       — Перестань! — заныл Феличиано.       Поскольку удары по несчастной головушке несостоявшегося государя не прекращались, были приняты контрмеры, которые Ловино посчитал слишком радикальными. А ведь Феличиано всего лишь пихнул брата в ответ, из-за чего он упал, но, слава Богу, ни обо что не ударился. Однако Императору хватило лишь одного факта того, что его уронили на пол, будто плюшевую игрушку. И глядя на то, как Ловино багровел, Феличиано своевременно запрыгнул на спину Байльшмидта и скомандовал:       — Людвиг! Как телохранителю, я приказываю вам унести меня как можно дальше отсюда!       — Есть, Ваше Высочество.       Делать нечего. Схватив Феличиано покрепче, Людвиг унёсся из покоев завывавшего Императора так быстро, как только мог. Кажется, к концертам Ловино уже все привыкли, поэтому на крики парня никто не сбежался, кроме, пожалуй, Ольги, которая была готова денно и нощно заботиться о молодом государе, не жалея сил.       Оказавшись в укромном месте на улице, Людвиг снял Феличиано со спины, чтобы отдышаться. Всё-таки, без активации тейгу Байльшмидт был бегуном коротких дистанций из-за особенностей строения тела, а Лионель довольно ловко выравнивал скорость и выносливость, выводя их на один уровень.       — Фух… Ещё бы немного и я бы снова попал в неприятности, — сказал Феличиано, спрыгнув на землю. — Спасибо вам, Людвиг! Вы каждый раз выручаете меня из беды!       — Такова моя работа, Ваше Высочество. Я не мог ослушаться вас, — отчеканил Байльшмидт.       — Даже если бы Император приказал остановиться? — Феличиано лукаво улыбнулся, испытующе взглянув на своего телохранителя.       — Субординация требовала бы от меня, чтобы я немедленно подчинился, — ответил Людвиг. — Но вряд ли я бы смог остановиться, зная, что Его Высочеству грозят неприятности.       — Вот-вот! — воскликнул Феличиано, ткнув пальцев в грудь Людвига. — А то, понимаете ли… Это нечестно! Даже брат Императора огребает и совсем-совсем не защищён! Ве-е-е…       Отчего-то Феличиано казался поникшим, что насторожило Людвига. Всё-таки, такое редко можно увидеть. Чтобы хоть сколько-нибудь приободрить мальчишку, Байльшмидт осторожно похлопал его по плечам и порадовался тому, что у молодого государя был брат, а не сестра. Как воодушевить девушку, Людвиг не знал, более того — не думал, что его методы ему помогут в работе. А на Феличиано работало, ведь после жеста от своего телохранителя он повеселел и выступил с предложением:       — Я придумал! Давайте продолжим наш разговор во время прогулки на лошадках!       — Вы снова хотите оказаться в опасности? — вздохнул Людвиг.       — Мы прогуляемся только вокруг Столицы, не дальше! — попытался его заверить Феличиано. — Да и случись что, вы же меня всё равно спасёте.       — Так-то оно так, но…       Но отговаривать члена императорской семьи, когда тот уже придумал план действий, бессмысленно.       — Вот и отлично! — весело произнёс Феличиано, хлопнув в ладоши. — Я немедленно велю подать лошадей!       Поход до императорской конюшни оказался недолгим. От конюшни Егерей здешние стойла содержали куда больше скакунов, породистых, ухоженных. Ещё бы им не быть такими, думал Людвиг: сюда наверняка частенько наведывался Феличиано следить, чтобы подопечные конюшни чувствовали себя в комфорте. В особенности, любимая лошадь — Сальтатора, белая кобыла с чёрными гривой и хвостом, с серыми пятнами на спине. Оседлав её, Феличиано приказал выдать коня Людвигу. Конюхи вывели из стойла бурого жеребца, сильного и крепкого — Байльшмидт только раз в своей жизни видел настолько развитые мышцы у лошади. Это восхитительно, думал он. Хорошо, если животных здесь холят и лелеют. Всё-таки, это императорский дворец, это владения Императора. Здесь женщины не плачут, здесь дети не растут с красными от убийственного блеска глазами. Деньги в большом сосуде льются рекой, стола ломятся от яств высшего сорта, обитатели в красивых платьях, с пухлыми от сладостей щеками и белыми мягкими руками, не знающими, что такое тяжёлый труд. Счастливые в ослепительной роскоши люди! Райский уголок, посторонним вход запрещён! Посторонние останутся снаружи и будут лишь пускать голодные слюни, да мечтать о такой жизни, не имея шанса на неё.       Прикасаясь даже к небольшому кусочку запретного плода, Людвиг осознавал, насколько ему, на самом деле, повезло в жизни оказаться где-то посередине. Отряд, стоящий на страже самой имперской верхушки — что может быть лучше? Рядом с ним беззаботно скакал Феличиано, подставляя круглое личико вечернему прохладному ветру. Любой из революционеров хотел бы сейчас оказаться на месте Людвига. Но Байльшмидт однозначно для себя понимал, что, покидая это место, он не тронет ни Императора, ни его брата. Это маленькие наивные дети, не знающие другой жизни — как таких стоит судить и уж тем более предавать гильотине?       Ужасно несправедливо. Власть развратит любого, кто до неё дорвётся — и мужчину, и женщину, и стар, и млад. Что с этим сделать? Эти дети в любом случае обречены до конца своих дней. Женщина, не познавшая материнского счастья, погрязла в жестокой гордыне и с высокомерно поднятой головой ступает навстречу персональному котлу в Аду.       И даже боевой товарищ, продавший душу некроманту и позволивший опутать её нитями тёмной магии, хоть и получил шанс на искупление, но всё равно никогда не сумеет отмыться от тяжких грехов. Захлёбываясь в море из чужой крови, восточный юноша видел гниющие трупы мужчин и женщин, парней и девушек, мальчиков и девочек, стариков и старух, отцов и матерей, братьев и сестёр… И одной жизни не хватит, чтобы очистить душу!       Что делать?       — А всё-таки… — Феличиано приблизился к Людвигу и перешёл на полушёпот. — Какой науке вы бы хотели обучиться?       — Не знаю, — Байльшмидт пожал плечами. — У меня не было шанса выяснить, какая мне по душе. Но военное ремесло — точно не моё.       — Вот оно что… — протянул Феличиано.       — И да, Ваше Высочество: вам не стоит вкладываться в меня, — строго сказал Людвиг. — Я ваш телохранитель, и меня всецело устраивает получка от этой работы.       — Странно, что вы не разбогатели от того, что, по сути, пашете на трёх работах! — изумился Феличиано.       — Ну ещё бы. Даже несмотря на нашу скромную жизнь, у нас много расходов. Что-то мы откладываем на чёрный день, что-то — на будущее. Но сбережений мало, сколько ни работай.       — Это как-то несправедливо.       — Но такова жизнь, — отрезал Людвиг. — Когда-нибудь настанет эпоха справедливости, но её мы вряд ли застанем, Ваше Высочество.       — Я понимаю. Хотя мне очень хотелось бы достичь этой эпохи. Но этого не произойдёт, пока живёт и процветает наша, — Феличиано задумался, хмуря тонкие брови. — Хм-м… а вот интересно. Эпоху формирует общество и мно-о-ого-много чего ещё. Уходят ли люди вместе со своей эпохой? Или кто-то из их уходит с запозданием?       — Уходят, в смысле, погибают? — спросил Людвиг.       — Необязательно. Просто — пух! — и исчезают, будто их вовсе не было на этом свете.       Ребячество Феличиано выбивало Людвига из колеи и мешало ему подумать над серьёзной темой. Всё-таки мальчишка задал интересный вопрос. Но мог ли Людвиг дать верный ответ, имея за плечами опыт, всего лишь чуточку больший, чем у Феличиано?       «А кто мне мешает высказываться сейчас? Здесь нет сурового командира, который заткнёт меня, как «сопляка, жизни не знающего». Значит, я могу сделать выводы исходя из личного опыта, и мне ничего за это не будет», — решив так, Людвиг сказал:       — Так не бывает. Люди меняются, перестраиваясь под влияние новой эпохи.       — Выходит, люди остаются… — задумчиво протянул Феличиано. Как вдруг его тон в голосе сменился на невесёлый. — А значит, эпоха справедливости не наступит никогда!       — Вас это радует? — удивился Людвиг.       — Нет! Но меня радует, что я таким образом имею шанс оказаться на стыке эпох!       Феличиано простодушно рассмеялся. Людвиг оказался озадачен такой реакцией молодого человека. Что хотел ему донести один из Варгасов — непонятно. Даже Кику выражался яснее. Да, заумно порой и слишком официально, что создавало неловкие моменты, но Людвиг хотя бы понимал его.       Грусть овладела юным Байльшмидтом. Стало спокойнее на душе, когда Феличиано вновь принялся вести себя так, как подобает ребёнку, а не малышу, решившему поиграться во взрослого. Но из-за предстоявшего преступления против Родины Людвиг холодел так, будто родители поймали его на шалости и вели на серьёзный разговор, после которого должна была последовать порка ремнём или розгами — в зависимости от провинности. А провинность обещала быть тяжёлой, потребовавшей бы высшей меры наказания.       Но Людвиг не боялся смерти. Единственный его страх был в том, чтобы совершить ошибку. Ошибиться в выборе стороны, да хоть в любой мелочи и подставить невинного человека. А вдруг ему не дадут вести борьбу теми способами, которыми он хотел, что тогда?       Впрочем, об этом думать уже было поздно. Решение уже давно принято и отступать некуда.       После прогулки, когда лошади были возвращены в конюшню, Феличиано обессиленно привалился к Людвигу, но тот успел его поймать и подхватить на руки. Поняв, что придётся отнести мальчика прямо до покоев, Байльшмидт направился именно туда. На кровати, приготовленной ко сну, уже сидел в одной рубахе Ловино и прожёг телохранителя янтарём колючих глаз — почти таких же, как у Феличиано. Молодой государь уже не злился на брата: Людвиг понял это по тому, что юноша не начал будить старшего из близнецов.       — Даже не смей покупаться на добрые глазки этого мальчика, Байльшмидт, — проворчал Император. — Он вовсе не тот, за кого себя выдаёт.       Людвиг несколько растерялся, услышав это. Сперва он хотел было начать расспрашивать, мол, что, да как и почему. Но потом понял: ему нет до этого дела. Совсем.       — Доброй ночи, Ваше Величество, — только и ответил Байльшмидт.       Он ушёл, в последний раз посмотрев на Императора и спящего Феличиано. Письмо от важной персоны грело карман штанов и звало навстречу своему, как Людвигу казалось, истинному призванию.       А Ловино, развязно поцеловав брата в лоб, покачал головой, сокрушаясь наивности этого несмышлёного ребёнка.

***

      Стук инструментов, скрип пера, шум от трения материалов — верные признаки работы. В хижине алхимика по-другому не бывало. Но все эти звуки маскировала природа барьера, установленного Савако: благодаря прозрачной завесе, о наличии которой могли узнать только те, кто разбирался в магических рунах, шум от хижины больше напоминал крики выпи на болотах, не более.       И как, если не за работой, задать интригующий Артура вопрос:       — Думаешь, теперь мы можем сказать господину Бонфуа о нашем маленьком секрете? — Кёркленд немного поморщился из-за пятнышка чернил, попавшего на чистые перчатки. — Всё-таки, теперь он больше на нашей стороне, а не на стороне Революции.       «Мастер, почему вы спрашиваете? Окончательное решение всё равно за вами», — мягко напомнила ему Савако.       — Ты права, — Артур продолжил. — Но я не смогу и дальше называть тебя напарницей, если перестану советоваться по важным вопросам. Понимаешь?       «Понимаю. Просто я верю в то, что вы сможете и без моей указки сделать нужный выбор», — Савако точила кинжал и рисовала собственной кровью вокруг него одной ей ведомые письмена.       Девушка почти не изменилась в лице, когда хижину наполнила своим могущественным присутствием Ведьма, заточённая в хрупком на вид сосуде. Артур настолько привык к этому тягучему ощущению, что даже не обратил на это никакого внимания.       — В конце концов, мало что изменится, если господин Бонфуа узнает, — заметила Савако. — Вероятно, он уже догадывается, чем мы занимаемся втайне от него. Остаётся лишь ждать, пока господин Бонфуа не поинтересуется сам, каково предназначение этих игрушек.       В руках сверкнул готовый кинжал. Струи стихий вились вокруг клинка. Хладом повеяло, стоило Савако вздохнуть рядом с кинжалом. Совершенное оружие, пускай и далёкое от тейгу. Увы, возможности, заточённые в тельце Савако, не позволяли Ведьме создать то, на что были способны легендарные герои, чьи имена навеки затерялись в исторических летописях Империи.       — Или продолжим подбрасывать загадки? Мастер… — Ведьма нахмурилась, на лице Савако как будто промелькнула детская обида. — Ах, эта девчонка вновь хочет пачкать чернилами пергамент. Ну, пускай…       Краткое замешательство со стороны чародейки — и вот, притворно-невинный блеск вновь вернулся в тёмные глаза. Артур и к этому привык. Разве что замены между Ведьмой и его напарницей стали почти что неразличимы — две сущности постепенно сливались в одну. Савако становилась похожа на Ведьму, в то время, как Ведьма научилась изображать Савако.       Верно. Невинное может быть осквернено, а обратный процесс невозможен.       — Продолжай, Савако, — кивнул Артур. На мгновение он даже отвлёкся от своей работы.       «Мастер, просто решите: вы хотите сделать господина Бонфуа полноценным напарником или хотите продолжить играться с ним?» — вывела Савако на пергаменте.       — Второе мне нравится больше, — Артур ехидно улыбнулся, подперев голову рукой.       «Мастер!>_<» — Савако превосходно изобразила смущение, спрятавшись за своим альбомом.       — Но, судя по нашему последнему разговору, он уже в курсе всего. Играться с ним бесполезно, — Артур сделал лицо попроще, да и развёл руками.       «Жалко. Но даже так, с господином Бонфуа не заскучаешь. Хм, может, нам стоить пригласить его в гости ещё раз, как вы считаете, Мастер?» — Савако украдкой подмигнула, как будто не хотела, чтобы даже Артур заметил этот ненавязчивый жест, вырвавшийся будто случайно.       — Было бы неплохо. Но что-то мне подсказывает… ты хочешь его видеть у нас в гостях вовсе не со скуки, — Артур, как хороший напарник, не мог упустить случая подтрунить над Савако.       Чем и смутил девушку, кажется, на сей раз по-настоящему.       «Мне, наверное, стоит вернуться к работе, Мастер», — пускай Савако убрала это послание слишком быстро, Артур всё-таки успел его прочитать.       — Давай-давай. Скоро и я присоединюсь, когда закончу со своей работой, — Кёркленд взялся за перо. — За меня никто этим заниматься не будет.       — Не перетрудитесь, Мастер. Иначе наши друзья могут избавиться от вас!       Нет, у этой девицы определённо не было ни стыда, ни совести!       — Хватит говорить без предупреждения! — Артур кое-как прогнал звон из ушей. — В один прекрасный день я просто оглохну и не услышу твой прекрасный голосок.       «Хи-хи, простите! Больше не буду!~» — Савако действительно так и собиралась сделать, но улыбалась совершенно бесстыже.       …В дальнем углу хижины тем временем обитало двое существ, которые давно утратили свою человеческую натуру. Единственное, чем были заняты их неуёмные мысли — служение Ведьме, их спасительнице и благодетельнице. Никто другой не сумел бы спасти их от ужасной судьбы. В таком мире лучше погибнуть от ведьмачьих рук в обличии чудовища, чем страдать среди людей, будучи человеком.       Да, Нира пришла к этому выводу уже после своего обращения и переосмысления своей сути. Она не просила делать себя чудовищем в обмен на кровопролитное желание. Но Нира поняла одно: как только Камелия оставила её, у девочки просто не могло быть другого выбора. Долго бы она смогла чувствовать себя, как дома, находясь в чужой хате крестьянина из Житницы? Вряд ли. Нира слишком отличалась от местных. Живя сначала в достатке, а затем в трущобах, разве сумела она познать тягости деревенской жизни, к которой сызмальства приучают родители своих деток? Решительно нет.       Был ли у Ниры вообще другой выход?       Возможно. Но вряд ли он был чем-то лучше имеющегося незавидного положения.       «Но зато я обрела силу, — напомнила себе Нира. — В этом же нет ничего плохого. Госпожа сказала, что слабые не могут выживать в этом мире и становятся кормом для сильных. Я бы тоже могла им стать, если бы не заинтересовала Госпожу. Выходит, что быть человеком в нынешних условиях крайне невыгодно. Но их так много… не могу поверить, что они все сильные… Значит, многие из них страдают. Сидят на цепи. Безропотно ждут своей участи. А если воспротивятся судьбе… — девочка почесала чешуйки на шее, хорошо помнившей, как обошлась с ней Савако, когда Нира потеряла рассудок. — Но даже если у меня такая судьба и я не могу противиться ей. Наверняка у многих не лучше. Но они же как-то живут. Они пытаются стать сильнее, но не могут вырваться за границы своего статуса.       В этом нет ничего плохого.       Всё-таки, я уже стала чудовищем. Да, у меня есть человеческий разум, но он наполнен чудовищными мыслями. Я должна пожирать людей, чтобы выжить. Та девушка, что я съела недавно, Джудит… Госпожа рассказала мне о ней чуточку больше. И та женщина, которую мы с Госпожой съели во время моей первой охоты. С маленьким ребёночком, у которого даже имени нет.       И мне не должно быть жалко их. Разве жалеют люди убитых коров, свинок и кроликов, когда едят их? Когда я была человеком, я не помню, чтобы хоть раз задумывалась об этом.       И сейчас не стоит.       Я стала чудовищем, и это не изменить.       И я надеюсь…»       Рядом закашляло существо, некогда бывшее девочкой семи лет от роду. Судорожное выталкивание воздуха заставило Ниру встрепенуться.       «…что эта девочка быстрее примет свою судьбу».       Нира всё это время сидела рядом с Юной, не отходя от неё ни на шаг. Савако отдала приказ наблюдать за её состоянием и докладывать о любых нежелательных изменениях. Нира, правда, с трудом себе представляла, на что это может быть похоже, но точно знала: нельзя допустить смерти новой подружки. Хотя, раз Савако ничего не сказала на этот счёт, возможно, для неё Юна — такой же эксперимент. Если девочка умрёт, она покажет себя как непригодный материал, от которого лучше побыстрее избавиться и начать поиски более подходящего для магических трансформаций существа.       Нира не могла знать точно, на что были похожи метаморфозы, связанные с её телом, но ей вполне хватало наблюдений за своим нынешним нестабильным состоянием. Да, гноя становилось меньше в теле, чешуйки стали твёрже панциря, а регенерация нечеловеческих тканей просто поражала воображение. Савако объясняла это тем, что Нира с каждым днём утрачивает остатки эссенции своего прежнего тела благодаря правильному питанию. Правильному для её вида, разумеется. Мир, с которым девочка не планировала сталкиваться, всё ещё был не изведан, и от того становилось интереснее наблюдать за другими сторонами его проявлений. Одной из них стала Юна. Её тело так же пропитывалось гнилой кровью, проткнутый иглой с проклятием глаз опух и покраснел — девочка им совсем не видела. На конъюнктиве скапливалось много мутной влаги из-за того, что раздражитель не покидал глазное яблоко, да и от запаха собственного разлагающегося тела слёзы сами собой наворачивались. Зеленеющая плоть, не прикрытая ничем, лежала в водяной ванночке, в которую Савако перед уходом налила масло чёрного тмина и засыпала её листьями толокнянки, изъеденными разными вредителями. Раны, нанесённые волками, пропали — на глазах Ниры буквально свершилось немыслимое чудо, когда Артур посыпал укушенные части детского тела кристаллами красной соли, а Юна даже не шелохнулась. Позже он объяснил девочке, что это не просто какая-то соль — это криопреципитат, замороженная и кристаллизованная кровь Савако, в которой алхимику удалось максимально сохранить регенеративные свойства. Нира почти ничего не поняла из объяснений Артура, но суть уловила. А чтобы вникнуть в подробности, она обратилась к Савако за помощью. Та по доброте душевной лишний раз не стала спрашивать и разорвала девочке скальп. Вскрыв черепную коробку, Савако что-то сделала с мозгом (как она сказала чуть позже, когда Нира пришла в себя: «Я увеличила площадь твоего мозга, освободив место для приобретения тобой новых знаний»), да и вернула всё обратно, как будто и не было изысканной в своей жестокости операции. Чародейка вымыла руки и отправила свою воспитанницу продолжать следить за трансформациями своей новой подружки.       Историю Юны Нира ещё не успела узнать. Она знала лишь то, что этого ребёнка, как и её, настигла ужасная судьба. И нет, обращение в чудовище не являлось звеном в жизненном круговороте Ада. Всё было куда прозаичнее: человек навредил человеку, покалечил третьего, безвозвратно ломая судьбу четвёртого. Нира хотела узнать подробности произошедших несчастий непосредственно из уст Юны, когда та окажется в состоянии говорить. А сейчас её необходимо было поддерживать. Разговаривать с ней до тех пор, пока пресловутая человеческая кровь станет лишь отголоском былой жизни.       — Твоё тело всё ещё не преобразовалось полностью, да, Юна? — осторожно спросила Нира, присев на потрёпанный временем табурет, рядом с ванночкой.       — Д-да… мне немного страшно. Я не чувствую боли, совсем-совсем, — слабо пролепетала Юна. Нира невольно содрогнулась: как рассказывала Савако, сама трущобная беглянка выглядела почти так же при своём обращении — только была без сознания несколько суток. — Но… оттого ещё хуже. Это плохо. Я ведь даже не могу и пальцем пошевелить!       — Всё хорошо. Просто твоя спинка сейчас приобретает новую форму, — Нира не то, чтобы справлялась с задачей поддерживать моральное состояние Юны. Но единственное, что девочка знала наверняка: надо быть уверенной в своих словах. — А чтобы тебе не было больно, госпожа Савако временно расщепила связи в спинном мозгу.       Даже если приходилось говорить такие противные и заумные вещи, которые были далеки от понимания семилетней девочки.       — Спинном?.. В спине есть мозг? — пролепетала Юна. — Не понимаю.       — Я тоже сначала не понимала. Но госпожа всему меня научила. И тебя научит. Обязательно! — Нира положила перепончатую ладошку на гниющее плечо Юны.       — А взамен она исполнит наши желания? — с надеждой спросила девочка. Она повернула лицо к Нире так, чтобы та увидела её воспалённый глаз.       — Непременно! — с горячностью ответила Нира. Она положила на опухшее веко Юны новую примочку. — Госпожа рада помочь нуждающимся. Поэтому, ты даже не думай о том, что госпожа захочет предать нас!       — А-ах, я поняла… не стоит так много раз… повторять…       Юна совсем ослабела от перекраивавшихся на новый лад участков своего тела. Плоть выстраивалась в необычную структуру, делая тело почти что невесомым, но далёким от того, чтобы походить на оболочку духа. Ноги чернели, зеленовато-жёлтые кровяные сгустки перекрыли ток жизненных соков по жилам. Если бы не благородный поступок Савако — расщепление связей в спинном мозгу — Юна бы долго изнемогала от нестерпимой боли, осознавая, что в скором времени она не сможет ходить. Благодаря чародейке, девочка только потом поймёт, насколько сильно изменилось её тело.       Рядом уже лежало заготовленное заранее воздушное платьице. Нира никогда раньше не встречала таких тканей, но подозревала, что это нечто зачарованное. От нечего делать девочка начала представлять, как будет выглядеть Юна в обновке. Представляла и хмурилась. По материнским рассказам она уже могла себе вообразить, в кого обращала проклятая игла невинного ребёнка.       «Не теряй рассудок», — хотела было пожелать Нира. Но одёрнула себя.       Возможно, рассудок Юне и не понадобится.

***

      Погасло дневное светило, окунув Империю во тьму. Очередной день оказался далеко позади. Много кто отправился спать в тёплую постель. Кто угодно, но не Наташа. Холод тюремной камеры сохранял её сердце перед грядущим костром. Скрип решёток и свист нежного ночного ветерка стали для женщины колыбельной. Это действовало на нервы. Но Наташе было всё равно: в неё залили столько валерьянки, что, казалось, потрёпанную куклу, в которую превратилась Арловская, нельзя будет расшевелить. Сердце даже не думало чудить: билось ровно, лишь изредка сбивалось, но только для того, чтобы вновь продолжить метрономом отсчитывать последние часы, минуты, секунды. Безмятежный взор приковался к лунному сиянию, сочившемуся сквозь решётки на окнах, будто призрак упорхнувшей свободы.       Никогда ещё отчаяние Наташи не было таким безмятежным. Арловская сидела в заскорузлой белой робе, подтянув колени к груди и, мерно дыша через нос, покачивалась вперёд-назад. Вскоре ей это надоело. Наташа легла на холодный пол. Да, это было опасно для женского пола, но отчего это должно беспокоить женщину, собиравшуюся на эшафот?       До ушей долетел мерзкий скрип, заставивший волосы на загривке зашевелиться. Немигающий взор поймал в поле зрения прекрасное платье, а от запаха парфюма хотелось рвать собственными внутренностями. На свет фонаря Наташа уже не обратила внимания.       Но пришлось: с ней заговорили.       — Спишь? — поинтересовалась Ольга вместо приветствия, как будто проверяя, могут ли всё-таки люди спать с открытыми глазами. Она не верила в некоторые аномалии сна и других процессов человеческого тела, но никогда не отрицала вероятность научных гипотез, сколь бы абсурдными они ей ни казались.       — Смотрите, кто пришёл. Дай поспать, у меня казнь завтра, — хрипло ответила Наташа, отвернувшись.       — Я имею право поговорить с сестрой. Даже если она этого не хочет, — твёрдо произнесла Ольга так, словно мысленно держала Наташу за горло.       — Иди ты нахер... — устало буркнула Арловская.       — Послушай, Наташа, — Ольга повесила фонарь на стену, а сама подошла вплотную к решётке. — Ты знаешь, что я не могу по-другому. И Коля не мог бы.       — Спасибо за информацию. Что мне с ней делать? — невесело фыркнула Наташа.       — Просто хочу, чтобы ты знала... — Ольга прислонилась лбом к холодной решётке и тяжело вздохнула. — Мне неприятно это делать. По правде говоря, я не хочу сжигать на костре родную сестру. С учётом того, что ты сделала...       — Так что ты хочешь? Отмазать меня от казни? — Наташа всё-таки повернулась лицом к Ольге, чтобы потешить себя глупостью оправданий сестры.       — Нет. Нет-нет, конечно же нет, — Ольга перед этим ответом замешкалась, но потом рьяно замотала головой, слегка растрепав золотистую платину своих волос. Такая убогая ржавчина посреди чистого окраса — не то, что у Вани! Прекрасно отражало образ простушки, облачившейся в дорогие платья и дорвавшейся до власти. — Просто смягчить меру наказания и не мучать тебя. Ты можешь умереть на гильотине, как аристократка!       — Хах… сука, как я те так умру, если я ни дня не была аристократкой? — в надорванном голосе змейкой колыхнулся сарказм. Сальные мышиные пряди красиво легли на бледное лицо Наташи и пол тюремной камеры, превращая пленницу в выброшенную на берег медузу.       — В последнее время ты почти что жила, как аристократка! — воскликнула Ольга, впрочем, тотчас подавив в себе желание и дальше говорить на повышенных интонациях. — Я тебе всё дала: и платья новые, и драгоценности, о которых ты могла раньше только мечтать, и работу!.. Да, я не дала тебе вылечить тех людей… но ты же! Ты же должна понимать, что я никак не могла на это повлиять! Я сделала то, что должна была и точка.       — Ты сделала свой выбор, Оля. А я — сделала свой, — отрезала Наташа. Её безучастные глаза жаждали парализовать Ольгу, зубы — вонзиться в нежную шею и насытиться кровью с запахом дорого винограда. — И жалеть меня не нужно. Уж тебе-то тем более.       — Насколько чудовищной ты меня считаешь? — возмутилась Ольга.       — Достаточно! Как будто тебе на самом деле не наплевать на меня! — взбрыкнулась Наташа.       — Мне не плевать! — казалось, будто Ольга вот-вот заплачет. — Иначе я бы сюда ни за какие деньги сюда не спустилась… — она поджала губы, — в это ужасное место, куда по моей милости угодило столько людей, лишь бы они не мешали средоточию власти в моих руках, — железные прутья едва не прогнулись под тяжёлой рукой с длинными ухоженными ногтями.       Чёртова ведьма.       — О, как, не насрать ей, оказывается, было, — видеть Ольгу такой сейчас Наташу несколько озадачивало. Кто бы мог подумать, что старшая сестра всё ещё могла корчить такие милые мордашки? — Так что ты мне тут стоишь душу тогда изливаешь? Думаешь, я сменю к тебе гнев на милость после того, как ТЫ этого не сделала?       — Я не гневалась на тебя, Наташа… — Ольга вновь поджала губы — алая, сочившаяся вишней кожица вмиг побелела. — Хотя, нет. Всё-таки гневалась. За то, что ты бросила меня одну в той халупе, в той Богом забытой деревеньке, где царили хворь и насилие.       — А тебе… не напомнить… почему… я тебя бросила? — на выдохе отчеканила Наташа. Её хрипловатый шёпот всё больше и больше напоминал шипение дикого зверя.       — Помню я. Помню хорошо, — с придыханьем выдавила из себя Ольга. — Ты не смогла принять любовь падшей женщины, такой, как я. Но что я могла с собой поделать? Ты не дала мне даже объясниться — просто ушла…       — Мне не о чем было с тобой разговаривать. Даже если бы я выслушала тебя и приняла твою натуру тогда, мало бы что изменилось. Ты бы не сумела сдержать порывы своей так называемой «порочной любви», и я бы всё равно ушла, бросив тебя одну. Ты и так… сорвалась, когда представилась такая возможность. И не обманывай саму себя: ты меня выебала, как последнюю суку. Это считается за изнасилование, сестрёнка. А я скажу так: мне поебать, кто там какими половыми органами сношаться собирается, хоть в зад пусть долбятся, — что-то развеселило Наташу в невесёлых своих словах и думах, она хмыкнула, обнажая ряды крепких зубов. — Вон, я за двумя такими парочками наблюдала из твоих бравых защитничков. Рада за них, пиздец, хоть я и верующая. Как и ты, кстати. Но несмотря на моё простое до похуизма отношение к «грешникам», сама я к этой категории относиться не хочу. Мужиков люблю. Сильных, высоких, с башкой на плечах, с землёй и хозяйством. Многого ли я хочу? Безусловно. Приданого нет нихуя. Возможно, ты со мной не согласна. Возможно, когда-нибудь наступило бы то светлое будущее, которого так жаждут революционеры. Щас-то похуй. Сейчас ни одна баба не выживет без крепкой мужской руки. Я, ты, Эсти, Джудит, Эжени… знаешь хоть одну, которая держится на плаву в одиночку? Вот и я не знаю.       — Что ж, Наташа… я не могу с тобой полностью согласиться, — голос Ольги стал чуть прохладнее, пускай грудь стискивала неутолимая тоска. — Но всё-таки, я и не могла рассчитывать на то, что ты поймёшь меня. После всего того, что между нами было я не заслуживаю твоего понимания или прощения. Я просто хотела… раз уж тебе всё равно осталось жить совсем недолго, чтобы ты всё-таки знала, что было у меня тогда на душе. Да Господи, я бы смогла уберечь тебя от смерти и к чёртовой матери отменить казнь и дать тебе второй шанс! Но я полностью провалилась, как аристократка, как старшая сестра, как мать…       — …как мать?       Эта короткая заминка вынудила Ольгу побелеть, как смерть. Бирюза больших глаз застыла терпким ядом на младшей сестре. Наташа, лежавшая всё это время неподвижно, впервые за всё своё пребывание здесь захотела отшатнуться.       «Что это с ней?» — думала она. Хотя ответ лежал на поверхности. Осечка и вопрос, призывавший повторить сказанное, обнажили гниль сестринской души. Бездна, неумолимая бездна кипящей ярости поджидала Наташу, стоило ей пересечься взглядами с Ольгой. Арловская могла бы спокойно утонуть, опустившись на глазное дно, залитое кровавыми чернилами, пахнущими чем-то прогорклым. Горелым. Палёным.       Ольга выпрямилась. Её мягкое, подёрнутое грустью лицо приобрело более острые черты, тени густо легли на веки и скулы. И на уголки губ, медленно поплывших на противоположные стороны лица.       — Наташа. Люди же могут поменяться, верно? — елейно спросила Ольга.       — Ну… ну да, — у Наташи дёрнулся глаз.       — Ахах, ну, конечно. Точно ведь, — тягучий елей стал слаще мёда. — Ты поменялась, Наташа: твой вредный характер стал просто невыносимым.       — Есть такое, да, — Наташа скупо выдохнула через нос, подавляя нервный смешок.       — Но и я изменилась. Как ты сказала: «Я сделала свой выбор, а ты — свой». Прекрасно. Сиди здесь, Наташенька. Вот эта маска останется выжженным клеймом на моей душе, — на пальце сверкнул сапфир, ладони указали на лицо, полное фатального торжества, граничащего с садистским удовольствием. — Ведь по-другому уже нельзя. Буду ждать с нетерпением завтрашнего зажигательного зрелища. Надеюсь посмотреть, насколько сильно обуглятся твои кости!       Злобный хохот, достойный альянса древних ведьм, сопроводил удалявшуюся от Наташи Ольгу. Только тогда, когда фонарик оказался в руке министра, а сама женщина — за дверью, вот тогда перезвон адских колокольчиков стих. Тишина тяжёлой пылью вновь опустилась, покрыв собой каждую поверхность в тюрьме. От этой тишины даже уши заложило.       Наташа подняла голову и убедилась, что её наконец-то оставили в покое. Закатив глаза к потолку, она только и буркнула:       — Ебанутая, — немного подумав, она добавила уже чуть тише. — Что ж, мне, наверное, стоило всё-таки выбрать нож, чем это всё.       — Г-госпожа Арловская!..       Дребезжащий голос вынудил Наташу едва ли не подскочить.       — Уй, ёбаный рот! — поискав глазами в полутьме, она увидела невысокого молодого человека, которого она видела уже в лаборатории. — Ты чего тут делаешь, шкет?       — Простите, пожалуйста… но я едва ли младше господина Лауринайтиса, — осторожно заметил невысокий мужчина. — Просто ростом не вышел. Райвис Галанте, к вашим услугам, — в потёмках хорошо очертилась фигура, сделавшая поклон.       — А. Тебя, небось, Торис прислал, — пробормотала Наташа.       — Да. Господин Лауринайтис сейчас под домашним арестом до выяснения обстоятельств по делу, — доложил Райвис. Дрожащими ручками он порылся в сумке и вытащил оттуда записную книжку. — До сих пор ведь неясно, почему он сперва принёс донос от Эстеллы со всеми доказательствами, а потом стал отнекиваться. Из-за его упрямства мне пришлось взять деньги из казны лаборатории на разрешение применить целебную воду! — в последние слова как будто просочилась лёгкая обида.       — Мне больше хочется знать, каким хуем он вообще достал какие-то доказательства моей причастности, — протянула Наташа. — Но ладно, уже похуй.       — С-собственно, зачем я пришёл!.. — Райвис встрепенулся, вооружившись пером. — Судя по протоколу допроса и дальнейшим предположениям господина Лауринайтиса, с вами было что-то не так. Госпожа Арловская… как вы себя чувствуете?..       Хороший вопрос. Наташа вдруг осознала, что вообще не знала, как на него отвечать. Сложно было описать своё состояние кратко и по делу. Душу изливать Райвису и вываливать всё она не собиралась. Но и отвечать же надо было как-то.       Как-то.       Наташа начала хмуриться. Почему буквы стали выпадать из построения логических цепочек в голове?       Что происходит?       — Я-я с-спрашиваю, как в-вы себя… — Райвис хотел было повторить вопрос, но вдруг осёкся. — А-а-а! Госпожа Арловская!       Райвис отшатнулся. Ужасное зрелище предстало перед его глазами. Побледнев, он быстро сделал необходимые для себя записи, поглядывая на Наташу, да и сбежал, не сказав ни слова. Какие Райвис сделал выводы, с какой информацией он побежит к Торису — одному только Богу известно.       А Наташа совсем и не заметила, как, сощурившись от лунного свечения, проникшего в камеру, она резко отшатнулась, перебирая заледенелыми пальцами ног по полу камеры. Изо рта текла густая слюна, Арловская давилась ею. Дрожа в самом тёмном углу камеры…

…Наташа совсем не замечала, как её тело медленно приближалось к смерти.