Искра в темноте. Дитя Голубой луны

Клаус взмахом руки отпустил своих гибридов, раздав им последние инструкции. Он вернул их обратно в город, чтобы те защищали периметр его дома. После неожиданной облавы на вампиров, которую устроил один из членов Совета, он решил, что их договор о нейтралитете больше недействителен, и каждый сам за себя. Если честно, он просто хотел перебить оставшихся представителей Совета-основателей после того, как они посмели напасть на его сестру и мать его ребенка. Но пока воздержался. В конце концов всегда успеет это сделать. А сейчас придется повысить защиту членов его семьи, особенно новое к ней дополнение, и затаиться, ведь Клаус почти со стопроцентной уверенностью считал, что в Мистик Фоллс наведался охотник на вампиров. Не самоучка, каким был учитель истории, которого матушка превратила в машину для их убийства, а настоящий охотник. От которого, к сожалению, так просто не избавиться. Нет, его, конечно, можно убить, но Клаус не хотел ближайшие пятьдесят лет опять провести в самоубийственном бреду. Особенно сейчас, когда у него родилась наследница. Кстати о ней… Гибрид и сам не заметил, как бессознательно подошел к детской, откуда, к его недовольству, услышал тихий плач. Но не малышки. Звук слез дочери он уже хорошо знал. А тот, что доносился из комнаты, был слишком уж горький и заглушенный. Так плачут только те, кто уже много повидал на своем веку и не хотел проявлять слабость на людях. Но кто бы в этом доме стал так горевать? Уж точно не его братья, да и Ребекка обычно, если и рыдала, то так, чтобы слышно было всем, и все страдали, как и она. Юный Гилберт, который, к его недовольству, тоже теперь жил здесь, тоже отпадал, значит, слезы проливать, да еще и в детской, мог только один человек. Клаус слегка приоткрыл дверь и заглянул в комнату, убедился в своей догадке. Елена Гилберт — самый необычный из всех двойников, который еще и гибридом оказался, но самое главное мать его ребенка, сидела рядом с кроваткой Хоуп, прямо на полу, и, уткнувшись в детское одеяло лицом, тихо плакала. Да так тоскливо, что даже его холодное сердце дрогнуло. Пару секунд помявшись, Клаус, проклиная чертовых Петровых и их чары, еле слышно вошел в комнату и, мимоходом убедившись, что дочь спит, присел перед мгновенно застывшей девушкой, тихо произнеся: — Что случилось, любовь моя? Кто довел тебя до слез? Скажи мне имена, и я убью этих недостойных. Девушка сдавлено хихикнула и подняла на него свой темный взор, все еще полный слез. — С чего это вдруг такая забота? — хрипловато спросила она и ехидно добавила: — Неужто не хочешь иметь конкуренцию в доведении девчонок, и конкретно меня, до истерики?.. Клаус закатил глаза. — Ну естественно, милая, — с ухмылкой сказал он. — Ты у меня особенная, и доводить до слез тебя никто, кроме меня, права не имеет. Но, насколько я помню, сегодня я этого еще не делал. Да и ты весь день была погружена в роль спасительницы моей незабвенной сестрицы и всего нашего рода, что времени на очередной эпичный словесный бой, который бы мог закончится реками слез и может даже крови, у нас с тобой просто не нашлось. Поэтому выкладывай, кто посмел обидеть мою маленькую волчицу? Елена поморщилась. — Не называй меня так, — недовольно буркнула девушка, явно еще не смирившись с тем, что вскоре будет бегать на четырех лапах. — А ты, — прищурившись, сказал Клаус и, выразительно пригрозив пальцем, закончил: — Не меняй тему. Брюнетка слегка насупилась и, неловко утерев одеялком остатки слез, которые все еще текли у нее по щекам, через пару мгновений, поняв, что гибрид не отстанет, тихо и с мукой произнесла: — Сегодня я всерьез раздумывала убить человека, с чьей дочерью нянчилась, без задней мысли хотела разорвать глотки тем, кто схватил Бекку, и чуть не вырвала сердце Деймону Сальваторе. И мне было…плевать. Судя по тому, с каким ужасом девушка прошептала последнее слово, это ее беспокоило больше всего. Лично Клауса это бы не волновало, но за последние месяцы он довольно хорошо изучил этого двойника, который столь сильно был похож на первую Петрову, и знал, какая Елена Гилберт сердобольная девица. Как и знал от Стефана то, что она никогда не хотела становиться вампиром и уж тем более оборотнем. А про гибрида и говорить нечего. В отличии от Катерины, Елена не видела в своем обращении спасения или способа стать сильнее. Скорее уж для нее это было подобно проклятию. Так… — …почему ты завершила обращение? — закончил Клаус вслух свою мысль. — Ты же знала, что кровожадность и низкий моральный порог — это чуть ли не доминирующие черты новорожденных вампиров. Ради крови они готовы на все. Девушка устало опустила руки и, горько усмехнувшись, ответила: — В том то и дело. Я не хотела крови. Если ты не заметил, я вполне себя контролирую. Вечный голод — это неприятная штука, но терпимая… А днем я… просто хотела от них избавиться. Они меня раздражали, и я чувствовала от них опасность и все. Гибрид поднял бровь. — Ну вот тебе и ответ, — непонимающе сказал он. — Твои инстинкты подсказали, что эти доморощенные охотники могут тебя убить и… — Мои инстинкты и тебя, порой, подсказывают убить, но я же этого не делаю, — раздраженно перебила его Елена, уже пожалевшая, что вообще открыла рот. Но вспышка злости прошла так же быстро, как и появилась, и в ее душу вновь закралась тоска и страх перед тем, во что она превратилась. Девушка вздохнула и шепотом сказала:  — Люди меня и раньше раздражали, но убивать я их не хотела. Даже тебя. Я с самого начала, где-то глубоко внутри себя знала, что Элайджа тебя не убьет. Но желание защитить оставшуюся семью было сильнее, и оно напрочь заглушило это чувство. А теперь… Боже, я стала чудовищем!.. Клаус пару минут смотрел на девушку, которая закусила губу, явно пытаясь вновь не разреветься, и, тяжко вздохнув, мягко обхватил ее локти, и, выпрямившись, поднял на ноги девушку. — Ты не чудовище, Елена Гилберт, — твердо сказал он. — Была бы им, не удержалась и убила бы всех тех, кто тебя нервировал. И уж тем более бы не ревела и не мучилась из-за вины лишь потому, что в твою хорошенькую головку лезут подобные мысли, — тут он развернул ее лицом в сторону колыбели, где мирно дремала их дочь, разжимая и сжимая кулачки во сне, и уже тише добавил: — Посмотри на нее. В ее жилах тоже течет кровь ведьм, вампиров и оборотней. В ней течет моя кровь. Того, кто уж точно не претендует на звание ангела милосердия. Так что, ты ее тоже считаешь чудовищем? — Нет, — мгновенно ответила Елена без всяких колебаний, пристально смотря на Хоуп. Девушка оперлась на перила кроватки, слегка нагнувшись, протянула руку вперед и едва ощутимо коснулась щечки девочки. Та тихо фыркнула и продолжила спать, а губы Елены против воли дрогнули в улыбке. Брюнетка еще пару минут полюбовалась дочерью, а потом вздохнула и сказала: — Из-за нее, — Елена повернула голову и, посмотрев на поднявшего бровь гибрида, уточнила: — Ты спросил, почему я завершила обращение… Я сделала это из-за нее. Я не хотела повторять судьбу предыдущих двойников, которые так и не смогли вырастить своих детей. Не хотела, чтобы Хоуп, когда вырастет, испытывала то же негодование, что почувствовала я, когда узнала, что Изабель меня бросила. А еще я не хотела разочаровать Миранду Гилберт, которая меня вырастила, как свою дочь, и навсегда останется моей матерью. Она всегда говорила, что дети — это наше самое главное сокровище, и Хоуп… Она даже больше, чем сокровище… Клаус тоже посмотрел на кроху спящую в кроватке. Эта девочка и впрямь была самым невероятным созданием, которое ему приходилось когда-либо видеть. Хотя бы просто потому, что она не должна была существовать, особенно у двух таких разных, как ночь и день, людей, как он и Елена Гилберт. Но она была. И она была прекрасна. — …хотя чертята в ее глазах определенно от тебя, — вдруг закончила Елена, хитро поглядывая на гибрида и едва заметно улыбнувшись. Клаус поймал ее взгляд и, польщенно выпрямившись, весело засмеялся, увидев, как она закатила глаза, за что тут же получил тычок от брюнетки, которая тихо на него зашипела, чтобы он прекратил, пока не разбудил Хоуп. Сама девушка явно уже успокоилась, но как надолго?… Гибрид не знал, но этот тихий момент, разделенный с двойником и спящей дочкой, собирался хранить в своей памяти еще очень долго, хотя и в жизни об этом не признается вслух.