I
Обыкновенный день леди Пьето в отсутствие мужа походил на бытие страстной Афродиты, начинаясь и заканчиваясь в любви и нежности. С утра Кармен наведывалась к маркизу де Идалько; влюблëнные обменивались ласками, проводили несколько часов вместе, одаряли друг друга жаркими поцелуями, и графиня мчалась дальше. Днëм она навещала герцога Жозе де Креспо; ласки, поцелуи, дорогие подарки и прочий романтический водоворот повторялся сызнова. Затем, вечером, леди Пьето получала то же самое от барона фон дер Альвареса, и, как любая непорочная женщина, преспокойно отправлялась домой к семейному очагу. Однако, все обожатели графини были свято уверены в своëм непоколебимом превосходстве над пьяницей-мужем Кармен и над иными мужчинами, которые постоянно вились около привлекательной леди Пьето. Каждый считал себя еë единственным любовным влечением и каждый кошмарно заблуждался. На распросы сына по поводу своего отсутствия Кармен витиевато отвечала неизменным «Гуляла, сынок» или «Да так, обходила окрестности». Гаруцио, пусть и догадывался о беспорядочных связях матери, не смел предъявлять ей того. Он тихо испускал невесëлое сопение и уходил восвояси. Диего, напротив, не подверг бы слова хозяйки сомнению даже под прицелом пистолета и до последнего вздоха убеждал бы всех в честности и невинности графини. Старик прочно привязался к ней также, как когда-то привязался к старой госпоже сеньоре Агас. Еë деспотичный образ до сих пор стоял у прислужника перед глазами и вызывал лишь сердечную тоску и посмертную преданность, которую Диего выражал в бескрайней заботе о семье дочери старой госпожи. Полученное от Руфино вознаграждение Кармен предусмотрительно припрятала до лучших времён и не говорила о нëм ни Диего, ни, тем более, Фернандесу. Гаруцио втайне от отца продолжал обучение в институте на часть этих денег. Лишившийся глаза по милости госпожи Бенито следить за ней более не решался, оттого графиня была предоставлена сама себе. Еë любовные похождения брали начало с самого первого дня отъезда мужа и длились ровно столько, сколько Его сиятельство пьянствовал где-нибудь с друзьями. А эдакие гулянки, не ровëн час, тянулись неделями и иногда плавно переваливались за месяц. Вот тогда-то леди Пьето всласть отводила душу. Порою она не объезжала любовников, а приглашала домой каких-нибудь легальных гостей. Так, сегодняшним вечером она позвала на ужин Его благородие Руфино Лоренсо с супругой. Недавно у молодой пары (сей эпитет неуместен по отношению к многоуважаемому судье) родилось трое детей. Вопреки потребности Руфино в наследнике, которому он заранее подобрал звучное имя, на свет появились тройняшки-девочки, названные Паулой, Мадлен и Агустиной. Дочери не принесли радости родительскому сердцу Руфино; столь грандиозного разочарования ему не приходилось испытывать ранее. Он ждал сына, своего прямого наследника Леонардо Лоренсо! Обворожительные чары Домилитты растворялись, пелена день за днëм спадала с глаз, и зловеще, словно затаившийся хищник, наступал критический момент. Как бы Домилитта не старалась, не пускала в ход самые запретные ходы, не кокетничала с Лоренсо как с неженатым юнцом, безбожная, несправедливая холодность мужа сшибала еë с ног. — Скажи, Руфино, — надменно-расстроенным тоном допытывалась девушка, — ты больше не любишь меня? Моя красота, молодость, ум уже не прельщают тебя? — Отчего ж не люблю, — без эмоций отвечал Лоренсо, не отрываясь от записей по работе, — люблю, конечно. Прошу, Домилитта, поди в свои покои, я занят. — Скомкано отчеканил он, раздражëнным движением обмакивая перо в чернильницу. Домилитта, до слëз расстроенная провалами, поплелась в свои комнаты. Первые месяцы их любви, вернее, любви со стороны судьи, отличались громадным количеством романтики, комплиментов, страсти... Но с рождением дочерей супружеские чувства Руфино рассеялись как дым. Он опять стал допоздна задерживаться на работе, надолго уезжать по делам, словом, заново перевоплощаться в чëрствого, исполнительного стража закона. Намедни девушку настиг новый, не менее весомый провал: в гости к ним наведался старый приятель Руфино. Складная беседа товарищей мало-помалу затронула герцогиню Консуеллу де Мальборо, как дело политическое. Выяснилось, что Лоренсо не терпит еë и презирает за государственную измену (которой герцогиня не совершала). Судья добавил, что ей досталось поделом, и власти вынесли разумный вердикт. На сем заключении можно было поставить жирную точку в отныне несбыточной мечте Домилитты. Теперь Руфино явно не пойдëт на освобождение невиновной леди де Мальборо и, чего доброго, при раскрытии карт вернëт жену обратно в монастырь. Рождение дочерей, а не «наследника» лишь заострило углы. «В чëм провинилась я и мои милые девочки?» — размышляла Домилитта утирая носовым платком слëзы рухнувших надежд. — «Дочери ему не нужны, жена наскучила... О, умри он внезапно от болезни или от рук разбойников, то я бы осталась богата и независима!..» — эта мысль поразила девушку, будто ливень в отсутствие облаков, но больше заинтересовала, нежели заставила трепетать. Домилитта вертела еë и так и эдак как волчок, силясь рассмотреть со всех сторон. Порою в умыслах своих она заходила так отдалëнно, что пугала саму себя, но тешилась целью, которая туманно грезилась за спиною неприятных предисловий. «Исчезнет. Независима. Богата» — три этих тезиса мерещились ей денно и нощно. Девушка в сомнениях покусывала губы, однако не чуралась мысленно подыскивать людей, которым Лоренсо мог встать поперëк горла. Претворять тëмные замыслы в жизнь она не торопилась, а вознамерилась дать мужу маленький шанс да подождать. Ежели по прошествии месяца он не сменит гнев на милость — пощады не последует. Единственной отрадой Домилитты стали маленькие дочки. Она любовалась ими, когда малышки спали и умилялась неуверенным движениям их пухлых ручек. Из прислуги доверенными по присмотру за девочками молодая мать назначила старую Алехандру, что сама прикипела к госпоже как к родной дочери, и чернокожую кормилицу Эфе. Они оставались с Агустиной, Паулой и Мадлен, если Домилитта изъявляла желания отдохнуть или прогуляться по саду. Алехандра и кормилица не спускали с детей глаз. Старуха, бывало, почти дралась с сердобольной Эфе, не намереваясь покидать свой законный пост возле трëх одинаковых кроваток. — Сеньора! — взмахивала мясистыми ладонями кормилица. — Ну отдохните вы хоть немного, я послежу! — тут она обычно поправляла белоснежный чепец и демонстративно садилась рядом. — Коли угодно — оставайся. — Преисполненным достоинства голосом молвила Алехандра. — Но я не отдалюсь от девочек ни на шаг. Эфе с покорностью ставила локти на покрытие бежевым фартуком колени и смиренно подпирала грузные щëки руками. Оставалось ждать Домилитту.II
Преподнося дань приличию, супруги Лоренсо нехотя приняли приглашение леди Пьето. Вдвоëм они явились к восьми часам вечера в дом графа, изображая любящих мужа и жену. Руфино держал Домилитту под руку; вместе они производили впечатление счастливой, примерной пары, не знающей ревности, ненависти и суетливых невзгод. Кармен надела своë лучшее парадное платье алого цвета, широкое декольте которого смотрелось несколько пошло на женщине тридцати пяти лет, нацепила на уши крупные золотые серьги, подаренные очередным любовником, и спустилась к гостям. Вечер лицемерия был объявлëн открытым. — Дорогие гости! — пропела леди Пьето. — Я рада, что вы удостоили меня честью и приняли приглашение! — Как могли мы не принять его? — мило улыбнулась Домилитта. — Мы с вами в отличных дружеских отношениях, и посетить ваш дом ещë раз — честь для нас. Со второго этажа спустился Гаруцио, одетый в бледно-голубой парадный камзол и кожаные сапоги. Он с достоинством поклонился Руфино, что упорно безмолвствовал, и прильнул губами к руке его жены. Домилитта и Гаруцио виделись несколько раз и были друг о друге безупречного мнения. В лице девушки виконт нашëл интересного собеседника и отменного слушателя. Ровно то же Домилитта обнаружила в персоне юноши. Бывало, длинными совместными вечерами они болтали без умолку, смеялись и, в целом, недурно коротали время. Гаруцио красочно рассказывал о себе и стремился больше разузнать о ней. Однако связи приятелей не пересекали рамки дозволенного и походили на прилежные отношений брата и сестры. — Доброго вечера, сеньора. — Обратился молодой человек к подруге. — Здравствуйте, сеньор. — Поздоровался он с Лоренсо. Гости и хозяева прошли в зал и заняли места за столом. Посыпались пустые разговоры насчëт того, как прекрасен был сегодняшний день, каким очаровательным являлся вчерашний и, как предполагалось, все четверо сошлись на том, что завтра, вероятно, тоже будет недурный денëк. Примечательно, говорили одни Руфино и Кармен. Домилитта и виконт не проронили ни слова, кроме солидарных утверждений да согласительных междометий. Последняя капля наступила в напряжëнный момент, когда Кармен заговорила о розах в своëм саду; Гаруцио стойко держался на утомительной беседе о фиалках, но здесь ангельское терпение его лопнуло. — Матушка, — окликнул он леди Пьето, — простите, что перебиваю вас, но позвольте мне пригласить сеньору Домилитту на прогулку в сад. У нас душно, я хочу подышать свежим воздухом. Думаю, она не откажется, правда? — О, конечно не откажусь! — обрадовалась спасению Домилитта. — Я с удовольствием составлю вам компанию. — Идите, дети мои, идите. — Снисходительно ответила Кармен, одобряюще глядя на сына. — Заодно покажешь гостье мои любимые цветы. Друзья с небольшим поклоном покинули комнату. — Подождите минуту, сеньора, — Гаруцио вдруг остановился на полушаге до входа в парадную, — я только прихвачу плащ. Девушка, оставленная на время в одиночестве, принялась искать, куда бы ради кратковременного развлечения направить внимание. Она прошлась глазами по неровным стенам, — что, естественно, являлось следствием безалаберности строителей, — по безвкусному аляпистому ковру, пафосной резной мебели и, не обнаружив ничего примечательного, бросила беглый взгляд в сторону коридора, в котором скрылся виконт. Там-то интерес еë приковала небольшая картина, висевшая на уровне лица Домилитты. Девушка бесшумно приблизилась к творению и начала рассматривать искусное произведение неизвестного художника: то был портрет молодой женщины с чуть-чуть смуглой кожей и чëрными распущенными волосами. Тонкие черты лица дамы были поразительно схожи с чертами Домилитты, а тëмно-карие надменные глаза глядели чересчур знакомо. Уверенные мазки творца передали как красоту неизвестной, так и пылкий еë характер. — Смотрю, вы заинтересовались портретом моей госпожи, — прозвучал позади бывшей послушницы сиплый голос старого лакея. Диего изобразил поклон и сделал два шага по направлению к гостье. — Это леди Пьето в восемнадцать лет. Она ведь почти не изменилась с тех пор и всë также прекрасна. Сегодня за ужином Диего увидел Домилитту впервые; ранее Руфино являлся на званные вечера один, так как жена его не была любительницей подобного времяпрепровождения. Она предпочитала чтение книг или прогулки на свежем воздухе, а скопления людей из «светского общества» сторонилась. Боже упаси кого-нибудь отправить ей пригласительное: письмо в два счëта оказывалось в объятиях пламени, и ответ на него всенепременно содержал в себе такую строку: «...посещу ваш дом в другой раз, прошу прощения». Как правило, сего мифического «другого раза» никогда не наступало. С Гаруцио Домилитта познакомилась во время визита виконта и графини в свой дом, и далее приятное общение новых друзей протекало либо на нейтральной территории, либо в угодьях Лоренсо. — Портрет истинно прелестный. — Согласилась девушка, обратив взор на пожилого прислужника. — Художник поработал на славу. — Вы, кстати, чем-то похожи на леди Пьето в молодости. — С детской непосредственностью подметил старик. — Да-да... Изумительно похожи... — Вот как, — улыбнулась бывшая монахиня, — пожалуй, в ваших словах есть доля истины... — Нет-нет, правда, — как булавкой кольнуло сердце лакея какое-то нехорошее подозрение, — простите, сеньора: я смотрю на вас в упор, — сконфузился он на мгновение, — но мне кажется... кажется... Я служу госпоже много лет, ранее я был на служении у еë матери и никогда прежде не видал настолько похожих на леди Пьето людей. Будь у вас посмуглее кожа и карие глаза — как две капли воды! При распылëнном, достаточно ярком свете свечей Домилитта испытующе блеснула зелëными очами и вздëрнула к верху острый подбородок. Этот резкий жест непонимания сразил старика наповал. — Боже!.. — отшатнулся он и почувствовал, как лëгкий холодок пробежал у него по плечам. — Не может быть!.. Наблюдательный и дотошный от природы, Диего осознал, кого подлинно напоминала ему знатная гостья. — Объяснитесь, сударь. — Потребовала девушка, тряхнув чëрными локонами. — Вы похожи не на графиню, а, господи помилуй, на еë старшего брата сеньора Мигеля! — лакей вынул из кармана ливреи носовой платок и смахнул со лба крупные капли пота. — Но это вздор, вздор! У вас же нет общих родственников с семьëй леди Пьето? — полуутвердительно произнëс старик. — Быть может, вы дальняя родственница? — По крайней мере, я не ведаю о том. — Проговорила Домилитта и с какою-то неясной тревогой прикусила нижнюю губу. — Брат Еë сиятельства часто наведывается к вам? — О, даже если бы он был жив, госпожа б не подпустила его к себе и на пушечный выстрел. — Значит, он умер? — хладнокровно-испытующим тоном, какой внезапно приобрëл еë голос, спросила девушка. — Да, восемь месяцев назад. — На Диего, как ангел с небес, снизошло минутное осознание своей чрезмерной болтливости, да и ложь из его уст звучала неуверенно. — Разрешите откланяться, сеньора. Я польщëн вашем вниманием. — Предприимчиво ретировался он. Домилитта отпустила незадачливого прислужника рассеянным кивком и долгим скептическим взором провожала лакея, покуда он не исчез за выступом стены. Завернув за угол, Диего вполголоса недовольно прошелестел: — Зачем только заговорил с ней, старый дурак... Таким как я в средневековье вырывали язык!.. Невзирая на краткость этой престранной встречи, она неизгладимо прочно впечаталась в память обоих собеседников. Старый лакей спрятался у себя в каморке и до ночи не высовывал носу, опасаясь повторного разговора с молодою гостьей. Он напрягал душевные силы и направлял их на одну лишь животрепещущую мысль: какой чëрт дëргал его за язык? Подозрительная схожесть Домилитты и Мигеля встревожила Диего, но для чего, для чего понадобилось ему ахать и говорить о том напрямую? «А если бы я вовремя не спохватился и наболтал лишнего?» — ужасался слуга, расхаживая по комнате. — «Сеньора Домилитта могла случайно упомянуть это лишнее в разговоре с госпожой! Тогда вскрылась бы и поддельная смерть сеньора Грандера... Госпожа, бедная госпожа! Сколько нервов она едва не потеряла благодарю старому идиоту!» Гаруцио нашëл плащ и возвратился к гостье. Приятели быстрым шагом направились на улицу в полном молчании. Багряный закат заливал таинственным светом искусственный, заросший травою пруд, золотил верхушки деревьев и обдавал оранжевым светом лица гуляющих. Они плелись нога за ногу по неухоженной, кое-где поросшей мхом тропке, и молчали. Обоих донимала мучительная тягота, что наложила крупный след на расположение духа того и другого. — Виконт, — первой нашлась Домилитта, щурясь от назойливых лучей заходящего солнца, — вас что-нибудь тревожит? Я ещë за ужином заметила вашу чуждую неразговорчивость, но при всех не посмела высказывать своих наблюдений. Гаруцио поднëс ко лбу широкую ладонь, дабы сияющий, броский закат не слепил глаза, и безнадëжно прошептал: — Как бы хотелось мне поделиться с вами переживаниями, сеньора, — юноша не воспротивился словам подруги, а покорно сдался без боя. — Но я не желаю погружать вас в омут проблем, теребящих моë сердце. Гаруцио не ждал настойчивых требований, уговоров и просьб излить душу как на исповеди. Всякое выражение его проходило через сердце, прежде чем сорваться с губ. — Виконт! — обиженно воскликнула Домилитта и остановилась. — Вы меня, право, оскорбляете! Я хочу, я жажду выслушать всë, ибо люблю вас как брата! Этот искренний, пронизанный состраданием возглас заставил Гаруцио посмотреть на девушку с выражением грустной радости. — Вы обещаете сохранить мою тайну? — понизив голос до чуть уловимого шёпота, пролепетал он. — Даю честное слово; эта тайна отправится со мною в могилу. — Уверила Домилитта. Они опустились на единственную во всëм саде неустойчивую замшелую скамью. Громоздкие кроваво-красные облака неторопливо плыли по небесному океану, предвещая сильный ветер и проливные дожди. — От этого таинства, сеньора, зависит не только моя жизнь. — Начал вступление виконт, нервно перебирая пуговицы у себя на камзоле. — Но я верю вам. Верю слепо и знаю, что вы не погубите меня. Так слушайте: я переживаю из-за того, что третий месяц подряд не виделся со своим родственником — дядей по матушкиной линии. Домилитта вскинула голову и несильно нахмурила брови. Виконт не заметил еë эмоций и продолжал: — Я люблю его как родного отца и горько переживаю разлуку. Недавно я наведался к нему домой и узнал у слуг, что хозяина нет дома. На уместный вопрос «когда он вернëтся?» те в неведении развели руками и сообщили, будто прошлой ночью его увели несколько людей. Среди них был человек в офицерской форме. Я прошерстил весь город, пытался наводить справки, но мои попытки не увенчались успехом. Где он, что с ним, увидимся ли мы когда-нибудь снова — я не знаю. — Юноша повесил голову. — Вот причина моей печали. Мой дядя — сеньор Мигель — единственный родной брат моей матери, но понимания между ними никогда не присутствовало. Матушка думает, что он мëртв, и тем лучше. Потому не говорите ей ничего, не подставляйте меня. Повторюсь: я верю вам как себе. Сеньора? Что с вами? Почему вы плачете?.. Гаруцио участливо заглянул Домилитте в лицо; девушка утирала руками мелкие слезинки, стекавшие по еë бледным щекам. Однако глаза бывшей монахини были наполнены не одним солëным ядом: кроме того в них читалось глубокое осознание чего-то монументального, чего-то, что за секунду пробудило всезнающий внутренний голос. — Меня растрогала история. — Кратко отвечала она. — Мне жаль вас. — Это не стоит ваших слëз! — с внезапным оживлением утешал приятельницу виконт. — Простите, что заставил вас грустить, я сам пребываю в грусти, но не собираюсь сеять еë вокруг себя. Вероломный червь подозрений уже взрыхлил почву. Рассказ пожилого лакея, откровение виконта, еë собственные наблюдения — ненавязчивые знаки Вселенной, которой Домилитта искренно молилась каждую ночь. Гаруцио тоже наблюдал в гостье своего родственника, но принимал параллели отца и дочери за желание снова видеть Мигеля, вновь говорить с ним, а то вообще помышлял, словно разум его выдумал эти невидимые линии. Солнце скрылось, и угрюмая, облачная ночь спустилась на землю. Почернели тропинки, куцые цветы, кустарники; всë слилось в единый тëмный силуэт, не исключая и дома графов Пьето.Червь подозрений взрыхлил почву.