I
Вице-король — коренастый, неприятной наружности человек среднего роста — на своих лучших, запряжëнных в богатую карету лошадях, самолично прибыл во Дворец знатных преступников непогожим ноябрьским утром. Приехал Его сиятельство нежданно, потому стража, садовник и оба надзирателя пришли в недоумение от такого великосветского визита: что могло стать причиной тому? Проверка? Нет, обычно вице-король — он же герцог де Эрнéсто — посылает доверенных, а сам является только в экстренных случаях; как-никак такой видной персоне не подобает как угорелому разъезжать по всем мелким вопросам. Величественный посетитель вместе с охраной миновал центральные двери строения и требовал проводить его в комнату графа Винсенте де ла Роса. — Ваши дела плохи, сеньор, — заявил он Грандеру после акта взаимных кивков и поклонов. — Дело, по которому вы оказались в заточении, дошло до рук королевы. Кто-то передал ей бумаги с протоколом. Граф, резко взбодрëнный прибытием вице-короля, которого до того не имел чести знать в лицо, переминался с ноги на ногу. — И какое неоспоримое решение изволит вынести Еë величество?.. — настороженно произнëс Мигель, отнюдь не испытывая неловкость от разговора со столь почтенным гостем, а лишь делая вид. Герцог де Эрнесто презрительно вздëрнул подбородок; его вытянутая физиономия, похожая на морду бультерьера, приобрела мрачность выражения. — Самое справедливое и самое жестокое. — Ответил он. — После всех неудобств, издревле учиняемых пиратами нашей стране, я должен был сразу поступить подобным образом, не дожидаясь королевы. Грандер хотел было произнести пару слов в своë оправдание, но отчего-то продолжал смиренно стоять и сосредоточенно слушать герцога. — На рассвете следующего дня вас отвезут в город, а пятого ноября — то есть послезавтра — вы будете казнены путëм обезглавливания. — Ваше сиятельство... — Грандер побледнел. — Это приказание не обсуждается, сеньор, тем более с вами. Суд не состоится, ибо я был слишком снисходителен к вам. А теперь Еë католическое величество всë узнала, и я сделаюсь твëрд. — Вице-король встал к окну. — Знаю: в народе про меня небезосновательно ходит молва, что я бесхарактерный и бесхребетный человек. Что я щажу преступников и заключаю их под стражу вместо того, чтобы их казнить. Глас народа не врëт, как бы он ни был злословен. Герцог де Эрнесто, избранный парламентом на пост вице-короля двадцатью годами назад за блестящие заслуги перед родиной и за верность королеве, однако, не отличался твëрдостью, свойственной многим монархам. Когда судьба нарушителей закона находилась исключительно в его власти, он предпочитал даровать им жизнь; когда же приходилось согласовываться с другими, Его сиятельство отдавал свой значимый голос за помилование, так как был глубоко убеждëн, что убийство в любом виде, пусть и совершëнное в рамках закона — ужаснейший грех, которым он не намеревался марать себе душу. Но милосердие — не лучшее качество для человека, занимающего данную должность. Среди народа, видящего, как преступники остаются в живых, начались волнения. Последней каплей стало заключение в королевскую тюрьму Руфино Лоренсо, как недавно выяснилось, много лет обворовывающего казну и не брезгающего взятками. — Так как до королевы дошло ваше дело, — говорил герцог де Эрнесто, — я начну закалять свой характер именно с вас. Прощайте. Вице-король и его стража удалились. Нужно было срочно покидать Дворец, бежать, куда глядят глаза. Взволнованный скорой гибелью, Мигель старался подавить панику. Зная себя, он понимал, что смятение только сильнее разрушит его разум, отчего всеми силами старался не допустить, чтобы замешательство взяло над ним верх. Грандер изнемождëнно опустился на краешек кровати и сложил в замок худые руки с костлявыми пальцами. Позорно погибнуть на эшафоте в тридцать восемь лет и так и не разыскать дочь? Уйти из жизни серой личностью, все немалые старания которой пошли прахом? Дать врагам повод к торжеству? — Дьявол!.. — гнев, взявшийся из потаëнных уголков души, стремительно возрастал. — Плевать на врагов и честь! Пускай упиваются мыслью о моëм поражении и глумятся! Но Домилитта, моя любимая дочь... Нет... Кем буду я в первую очередь для себя, если не объявлюсь после стольких лет? Лучше поздно, чем никогда. Как ни странно, ярость придала узнику стойкости и разогнала излишнюю тревогу. Примерный план действий давно был намечен Мигелем, но сейчас требовалось быстро довести его до ума и сделать так, чтобы он не провалился. Прошло около двух часов, когда Грандер, осенëнный какой-то новой задумкой, сел за письменный стол и принялся что-то писать. Закончив, он отдал записку человеку, которому поручили проверять его письма. Человек этот недоверчиво проскользил взглядом по строкам и, вероятно, не найдя в них ничего незаконного, свернул еë и сунул в карман своего камзола. — Прошу, — сказал ему вдогонку Мигель, — позовите ко мне сеньора Гоито. Через пять минут надзиратель и заключëнный были в комнате одни. — Ваше сиятельство, вы хотели меня видеть? — приветливо произнëс смотритель. — Гоито, друг мой, брат мой, я и в свой последний час, что уже близок как ничто иное, буду желать вас видеть. — Спектакль, в котором Гоито неумышленно оказался участником, набирал амплитуду. — О чëм вы, сеньор? — изумился он словам Грандера. Мигель помолчал и сказал с унылой улыбкой: — Я бы хотел заранее попрощаться, ведь завтра нам, полагаю, не дадут этого сделать. — Попрощаться?! — Верно. Вы видели, что сегодня приезжал вице-король: визит его не прошëл даром. Завтрашним утром под охраной я уеду обратно в Севилью, где послезавтра мне отрубят голову. — О, чëртовы негодяи! — взревел надзиратель. — Я задушу де Эрнесто собственными руками, если он посмеет привести этот приказ в действие! — А он всенепременно посмеет, будьте уверены. Дело дошло до Изабеллы II: это еë приказ. — Я не позволю, чтобы вас казнили! — Интересно как? Выбраться отсюда раньше, чем за мною придут мои палачи, у меня нет возможности. Я с достоинством приму смерть и отдам Господу душу как истинный гугенот. Но мне жаль своего любимого племянника виконта Пьето, который привязан ко мне, как к родному отцу: он не переживëт потери. — Зелëные глаза Грандера наполнились фальшивыми слезами. — Он наверняка ищет меня даже спустя столько месяцев; представьте, каково будет его горе, узнай он о моей внезапной кончине? Набожный надзиратель привязался отнюдь не к своему подлому подопечному, а к его вере. Она служила топливом их общения, она давала Гоито повод говорить весело и открыто, она, как плющ, обвивала в глазах смотрителя всë существо Грандера и делала его для надзирателя сакральным. — Я умер бы с чувством отеческого удовлетворения, повидай я Гаруцио последний раз перед казнью. — Грандер многозначительно посмотрел на смотрителя с видом мученического смирения. — Вы любите племянника как сына... — Пробубнил Гоито, игнорируя проникновенный взгляд Мигеля. — И не хотите умирать, не повидавшись с ним. — Более всего на свете! — И вы бы использовали возможность бежать, предоставься она вам нежданно? — Друг мой, я, как всë в мире, имеющее душу, конечно, предпочëл бы остаться в живых. Но если смерть будет обнимать меня за плечи, я развернусь и сам шагну ей в объятия, ведь мы — протестанты — никогда не страшились еë холодных рук. Слова Грандера пришлись фанатичному надзирателю по вкусу, и он, с чисто простодушным побуждением, протянул Мигелю свою грубую ладонь. Мигель принял рукопожатие, в продолжение которого Гоито торжественно, но тихо говорил: — Вы не умрëте. Я не дам вам умереть. — Сеньор!.. — заключëнный, рассчитывавший именно на подобный исход их беседы, попытался выдернуть свою руку из лапы смотрителя, но последний удержал «друга». — Я не могу позволить, чтобы вы — благороднейший из всех людей, что я встречал — пали по воле этих сволочей. Вы не только увидитесь с племянником, но и останетесь на свободе. Я же пущусь в бега: мне это местечко, кстати, тоже порядком надоело. — Брат мой Гоито, да вы просто святой! — Мигель отвесил надзирателю глубокий, но неискренний поклон. — Полноте, господин граф. Лучше послушайте внимательно: сегодня ночью, в два часа, я отворю двери вашей камеры и отведу вас на задний двор, где будет стоять экипаж, за которым я съезжу в город этим днëм. Кучер поедет туда, куда вы прикажете. Не рискуй Грандер остаться без головы, добросердечный праведник вряд ли согласился бы помогать заключëнному. Фанатизм эгоистичен в любой форме его проявления: обретя брата по религии спустя много лет скитаний среди «неверных», Гоито попросту отказался бы отпускать на волю доброго соратника. — Хорошо. — Утвердительно кивнул Мигель. — Вы по собственной инициативе освобождаете меня от плена: это поступок истинного верующего. Но позвольте мне перед отъездом попросить вас кое о чëм. — Говорите, граф. Я к вашим услугам. — Я бы хотел увидеться с герцогиней де Мальборо сегодня днëм. — Я поговорю с сеньором Назарио и, коли герцогиня изволит принять ваше приглашение, вы свидитесь. — О, я пожизненно ваш должник, сеньор!II
Назарио, снедаемый ревнивыми подозрениями с первого дня появления Грандера во Дворце, потерял покой и сон. Он наблюдал, как активно Мигель искал с Консуеллой встречи, с какой ненавистью, находившейся на грани любви, она отказывала ему, и как наливались краской полные щëки Еë светлости при всяком упоминании о графе де ла Роса. Рыжебородый великан почëсывал свои огромные кулаки и держался, чтобы одним ударом не впечатать Грандера в стену во время их редких спонтанных пересечений. Грандер действовал на смотрителя равно как на быка красная тряпка. — Ведь это он, герцогиня, признайтесь. — Допытывался Назарио. — Это ваш бывший муж, к которому вы — судя по румянцу, выступающему у вас на лице при упоминаниях о нëм — до сих пор неравнодушны. Надзиратель был осведомлëн о прошлом Консуеллы, что, дабы влиться к Назарио в доверие, по частям изливала душу своему смотрителю на протяжение двух лет. — Он мне не муж и никогда им не был. — Отозвалась леди де Мальборо с присущей ей статностью. — Ага! Значит, вы не скрываете, что это тот самый разбойник? — Мне нечего скрывать, Назарио. Особенно от тебя; ты стал мне самым близким человеком. Если б я хотела умолчать о своëм прошлом, то непременно обошла бы историю с сеньором Мигелем, порочащую мою честь. Ты видишь: я доверяю тебе и потому не утаиваю ни единой подробности. С возникновением на горизонте соперника язык смотрителя постепенно развязывался, и теперь Назарио, ранее молчаливый и немногословный даже рядом с возлюбленной, бывало, горячился в еë присутствии. — И он не вызывает в вас старых чувств? — спросил он, превозмогая нетерпение. — О! — рассмеялась Консуелла. — Нет более никаких чувств, кроме презрения. — А у него? — Как понять? — У него есть, это точно. — Вы уверены? — Уверен. Я наблюдал за ним. — Проскрежетал Назарио. — В таком случае, это проблема господина графа. Он волен испытывать ко мне любые чувства. Главное, что я-то настроена к нему холодно. Диалог этот свершился месяца два назад. Данное замечание герцогини слегка утихомирило пылкую ревность влюблëнного смотрителя, но не погасило еë до конца. Потому, когда Гоито пришëл договариваться об аудиенции Грандера и Консуеллы, Назарио едва удержался, чтобы разгневанно не послать коллегу ко всем чертям. — Герцогиня вообще не желает видеть графа. Передайте ему это и уходите. — Сказал он с нескрываемым презрением. Гоито удалился в комнату Мигеля ни с чем. — Я настаивал, Ваше сиятельство, говорил, что вам очень нужно видеть Еë светлость, но этот громила упëрся как баран! — фыркал надзиратель, недовольно притопывая ногой. — Что ж, это было предсказуемо. — Вполголоса прошипел Грандер с грустью в тоне. — Превесьма предсказуемо... Передать бывшей возлюбленной послание сделалось невозможным. Оставалось сбегать молча и траурно, точно оставляя во Дворце что-то важное душе. Ночью, в два часа, как и условились Грандер и Гоито, надзиратель без лишнего шума, максимально осторожно отворил дверь в камеру Мигеля. Заключëнный уже собрал свои жалкие пожитки и был готов насовсем покинуть тюрьму. Ночь стояла необычайно тихая. Ни ветерка, ни пересвистывания южных птиц, ни одного намëка на жизнь. Природа словно замерла в напряжëнном предверии предстоящего побега. Смотритель провëл Грандера коридорами, освещëнными сиянием свечей в канделябрах. Стражников в этой части замка было значительно меньше, чем в остальных его частях, но изредка их отдалëнные гулкие шаги останавливали беглецов и заставляли прятаться за колоннами. — Вперëд. — Шепнул Гоито, выглянув из укрытия и убедившись, что опасность далеко. Союзники оказались у чëрного входа, тоже охраняемого, но лишь одним стражником. — Я отвлеку его, а вы опрометью бегите к воротам. Там, чуть дальше в лесу, стоит экипаж. — Произнëс смотритель. — Хлопните два раза в ладоши — это условный знак — и вам помогут перебраться через ограждение. Вы были и останетесь моим бесценным другом. — Добавил он с чувством. — Храни вас Господь, сеньор Гоито! — Мигель сделал над собою усилие, чтобы подделать искренность интонации. Псевдо друзья обнялись последний раз, и надзиратель принялся уводить стража от дверей путëм заговóров: — Сеньор, вас срочно хочет видеть надзиратель Еë светлости герцогини. Явитесь к нему в комнату, а я побуду на вашем посту. Часовой, озадаченный странным ночным поручением, недоверчиво глянул в сторону смотрителя и молча удалился, про себя размышляя, зачем понадобился Назарио и отчего он послал за ним именно Гоито. Но стражник — по профессии своей склонный чëтко исполнять приказы — пусть и с долей сомнения, но всë же не посмел возразить старшему по званию. Мигель сразу пустился наутëк, как только стихла жëсткая поступь стража. По заднему двору, через кусты и ухабы, он добежал до забора. Луна освещала беглецу путь, награждая территорию Дворца таинственным светом и делая негустой туман, спустившийся на земь в такой час, почти мистическим. Грандер зашуганно огляделся. Расстояние от замка до ограждения было велико, отчего звуки условных хлопков не долетели бы до чужих ушей. Мигель неуверенно подал сигнал, всë ещë не веря, что покидает тюрьму. Он хлопнул единожды и прислушался, а потом, услыхав в ответ лишь мертвенную тишину, повторил то же самое. При повторной подаче сигнала через высокое ограждение перекинулась толстая плетëная верëвка. Мигель цепко ухватился за неë, как утопающий за спасательный канат, упëрся ногами в железные прутья и стал подниматься. Ноги его периодически соскальзывали, и он почти срывался вниз, но вера в вызволение, что теплилась там, вне этой клетки, придавала Грандеру сил. С другой стороны забора до ушей Мигеля доносился знакомый взволнованный голос. Беглец спустился по верëвке, которую держал какой-то широкоплечий и, видимо, молодой человек. Когда до земли осталось не более половины эстадо, Грандер спрыгнул на траву, развернулся и тотчас очутился лицом к лицу со своим спасителем. Светлая ночь озаряла его аристократические черты. — Гаруцио! — Мигель отпрянул назад и упëрся спиной в кованое ограждение.