I
Норрис Рейсон не помнил своей матери, но был уверен, что когда увидит еë — всенепременно узнает. Не урод, но и далеко не красавец, он регулярно слышал от отца про своë поразительное сходство с ней, причëм сказанное всечасно произносилось с раздражением и неприкрытой подоплёкой. — Такой же уродец, как мамаша, — говорил барон Жером Рейсон, окидывая сына долгим оценивающим взором. Происходили подобные сцены в тех редких случаях, когда он оставался с Норрисом в комнате наедине, и Жером не знал, чем заполнить тишину. Маленькие светло-карие глаза, острый курносый нос, тускло-русые волосы, почти касающиеся плеч, и тонкие губы — те основные черты, которые напоминали барону Элли и озлобляли его. Когда Жером забирал ребëнка у бывшей возлюбленной, то делал это не из любви к сыну и желания воспитывать его самостоятельно, а из тупой тяги насолить Куппер, причинить ей больше боли и сломить. Знал бы он, какою смертельной монетой придëтся заплатить ему за этот грех. Но теперь всë было иначе. Барон — мужчина среднего роста, с фигурой, походившей на квадрат — был озадачен пропажей новой жены и детей. Оплеухи, получаемые Норрисом каждодневно, прекратились, потому что Жером большую часть времени находился в заботах о поисках домочадцев. И всë бы ничего, однако мальчик с ужасом замечал, что с исчезновением сестры, брата и мачехи жизнь его сделалась лучше. Лучше и приятнее, хотя отец по-прежнему относился к нему скверно. Не вертелись под ногами и не надоедали назойливые дети маркизы Мэнсфилд, — которым барон обещал завещать всë состояние — не бросала косые, недоброжелательные взоры в его сторону сама маркиза. Загадочного похитителя Норрис — пусть он не признавался в этом даже себе — считал своим избавителем и неосознанно благодарил. Барон никогда не брал мальчика на званные вечера, объясняя сие тем, что своей крысиной мордой он до чëртиков напугает впечатлительную госпожу N. Норрис оставался. Когда же все уезжали, он подходил к большому настенному зеркалу во весь рост и рассматривал своë лицо; «уродец» — клеймо, которым одарил сына Жером, отчëтливо виделось Норрису на собственном лбу. — Вот бы сбежать и больше никогда-никогда не возвращаться, — мечтательно произносил он вслух свою излюбленную мысль. — Стать разбойником, жить в лесу и не терпеть издевательств. Побег был давней мечтой тринадцатилетнего мальчишки.II
По своей неизменной традиции Стаун поздно вечером ожидал Куппер в гостиной еë нового жилища. Он мило беседовал со слугой-мальчишкой, самозабвенно предаваясь воспоминаниям молодости, вдавался в философские рассказы о судьбах врачей, что обязаны спасать больного любой ценой, и нетерпеливо посматривал на часы. Элли сегодня задерживалась, хотя обещала вернуться раньше. Он мечтал помочь Куппер в еë непростом деле, но на предложения как-то поучаствовать в плане всегда получал резкий отказ. Вот и сейчас Стаун думал, как вменить ей свою помощь, однако все варианты этих вменений уже давно перепробовал. Порою доктора начинало посещать гнусное подозрение, что Куппер его не любит. Что она никого не любит. Ибо не может чуткий человек — будь то мужчина или женщина — с таким хладнокровием относится к жизни, безжалостно убивать, а потом вечером спокойно рассказывать о своëм преступлении, безучастно помешивая ложкой чай и сидя в расслабленной позе. Элли не сообщала Стауну об убийстве Герсона то ли по личным принципам, то ли потому, что считала содеянное лишь небольшим рабочим моментом. Эберт узнал об этом сам, наведавшись в канцелярию за одной бумагой. — А что вы хотели, доктор? — вопросом на вопрос флегматично ответила ему Куппер, когда Стаун поинтересовался, причастна ли она к тому переполоху. — Он мне помешал. Я предупредила его, однако моряк выбрал твëрдо стоять на своëм и получил заслуженный результат. Всë чин по чину. «Но она не отпиралась, — рассуждал про себя врач, — а созналась сразу, как только я спросил. Стало быть, она доверяет мне; нельзя любить того, кому не доверяешь. Однако почему миссис Куппер не сказала об этом сама? Не излила душу? Наверное, побоялась, что я осужу еë... Точно! Так и есть!» В подобном заключении Эберт нашëл утешение своим опасениям и оправдание противоречивым поступкам любимой. Заколотый кинжалом Герсон чудился ему во снах ещë несколько дней подряд; во времена «старой жизни» доктора, покуда в ней не появилась Элли, он был другом покойного моряка. Они — Герсон, Стаун и Селби — частенько собирались вместе за столом в каюте капитана приятельской компанией. Доктор быстро выпал из размышлений о прошлом: в хорошо освещëнную комнату влетела женщина, облачëнная в мужской наряд. Состоял он из чëрных бархатных штанов, — явно не по размеру, как и всë одеяние — блузы такого же цвета, подхваченной на талии кожаным ремнем, высоких сапог, плаща и широкополой шляпы с красным пером. Спустя пару мгновений Стаун признал в этой странной фигуре Куппер. — Миссис Элли! — воскликнул он, улыбаясь и распахивая объятия. Элли не ответила на приветствие. Она импульсивно швырнула шляпу на диван, и лишь тогда Эберт разглядел на правой стороне лица женщины — выражающего внутреннюю ярость — одну большую царапину и много мелких на другой стороне. Одновременно доктор почувствовал себя неуютно: он знал, что гнев Куппер тих, но страшен. — Что с вами приключилось? — участливо сказал Стаун, рассматривая раны Элли и протягивая руку к еë щеке. Но Куппер увернулась от прикосновения. Всë существо хозяйки дома пылало дикой исступлëнной злобой. Она продолжала безмолвствовать. — Умоляю, скажите что-нибудь... — Эберта волновало молчание Элли и то, что она не делится с ним подробностями. Однако за много лет совместной жизни он успел познать еë привычки и манеры: возможно, Куппер расскажет позже, когда утихомирит душевный пыл. Ждать пришлось недолго — Элли тотчас взяла себя в руки, как умела делать это в любой ситуации. — Помню, вы, доктор, желали мне помочь? — сказала она неторопливым глубоким голосом, глядя куда-то в сторону. — Разумеется! — У вас появилась возможность осуществить свою мечту. — Я весь во внимании. — Стаун не сводил с Куппер восхищëнных глаз. В мужском наряде она выглядела ещë более твëрдой и непреклонной, чем была на самом деле. Восхищение это, смешанное с тревогой, создавало на сердце у Эберта каламбур двух, казалось бы, несовместимых чувств и наделяло для доктора обстановку вокруг нереальностью. — Сначала я расскажу историю, приключившуюся со мной этим днëм. А после вы, сэр, поймëте, в чëм будет заключаться ваша помощь. Элли взяла с дивана помятую шляпу, села, положила головной убор себе на колени и принялась за изложение событий:III
Этим днëм Куппер навещала своих пленников. Обрядившись в штаны, блузу и сапоги, которые были стократ удобнее платья для верховой езды, она доскакала до ветхого жилища. Убедилась, что всë в порядке и с чистой совестью отправилась назад, где ожидал еë Стаун. Начинало смеркаться, темнота большими чëрными сгустками мелькала меж деревьев, обволакивая землю. И как бы часто Куппер не пришпоривала скакуна, оставалось ясно, что до ночи домой она не поспеет. Вскорости лошадь Элли занемогла. Еë ноги медленнее и медленнее ступали по недавно выпавшему неглубокому снегу — являлся он явлением редким, но недолговременным — фырканье частым и сиплым. Куппер остановилась в ближайшем трактире, чтобы дать ей отдохнуть. Пока лошадь кормили сеном и поили водой, наездница зашла внутрь заведения за должным приëмом. Пëстрый контингент дорожной забегаловки не обратил на неë внимания: не рассматривая черты лица и тела новой гостьи, — тела, скрытого за одеждой с чужого плеча — все приняли Элли за мужчину. На стенах, по три на каждой, висели масляные лампы, а на столах бандитского вида посетителей стояли пошарпанные канделябры. Света в помещении хватало. Волосы Куппер были убраны под шляпу, которую она от греха подальше нахлобучила себе на голову ещë глубже: отбиваться от пьяных, скорее всего вооружëнных гостей, имея с собою кинжал и один револьвер, Элли не намеревалась. Она испросила стакан воды — всю дорогу еë мучала жажда — и поспешила покинуть затхлое помещение. Трактирщик с сонной физиономией недоверчиво проводил посетительницу мутным взглядом. Однако когда она выходила, опустив голову, в дверях еë толкнул плечом какой-то человек, направляющийся в таверну молниеносной походкой. Широкополая шляпа Куппер упала на пол им под ноги. Волосы женщины распустились. — Ах, простите, сэр! — испуганно запричитал незнакомец живым, молодым голосом. — Я не заметил вас: слишком спешил. Позвольте... И он стремительным рывком нагнулся поднять шляпу. Элли не успела скрыться, как неизвестный уже протягивал ей головной убор и пристально вглядывался в черты лица старой знакомой. Стиснув зубы и ничего не произнося в ответ, Куппер выхватила шляпу и исчезла на улице, но юноша, верно, почуяв подвох, догнал еë. — Постойте, постойте! — крикнул он, наблюдая, как Элли приближается к своей лошади. — Ведь вы не мужчина, а женщина в мужском костюме! И, ко всему, женщина превесьма мне знакомая! Внезапно он замер, как поражëнный молнией. Фонарь, освещавший территорию трактира, под которым стоял скакун Куппер, помог ему во всëм разобраться. — Миссис Куппер!.. — прорычал он, с ненавистью сжимая кулаки. Ненависть его граничила с неясным страхом, первобытным трепетом. Распад команды «Гермеса», смерть Герсона, заточение капитана — ко всему этому она — Элли — приложила руку. Да, Пастер был на том позорном, подстроенном дуэли, но Том ощущал вражду ко всем союзникам криминального герцога. В последнюю секунду Хоггарт успел удержать лошадь за уздцы. Куппер, уже сидевшая верхом, вонзила шпоры в бока благородного животного, намереваясь скрыться. Обожжëнный резкой болью, конь вздыбился и рванул вперëд; однако в то мимолётное мгновение две сильные руки стальной хваткой обвились вокруг ноги Элли и дëрнули вниз. Сердце женщины ëкнуло, когда она ощутила это неласковое прикосновение, но было поздно: Куппер свалилась на землю, едва не вывернув ногу, зацепившуюся о стремя, а лошадь без наездника галопом ускакала недалеко в чащу и, смущëнная непривычной свободой, остановилась в прозрачной коричневе раскидистых веток голых кустов. Элли быстро поднялась, и оба неприятеля направили друг на друга свирепые взгляды, острые, как лезвия шпаг. Том полагал, что враг в страхе бросится бежать следом за своим конëм, однако этого не произошло: Куппер, кажется, была настроена обороняться. Ко всему, спокойствие и сила, что исходили от неë, пугали молодого моряка, будто цунами, пусть он и не признавался в этом даже сам себе. Юноша мешкал. — Сэр Хоггарт. — Уверенно начала Куппер вызывающим тоном, предшествующим беде. — Вы что-то хотели мне сказать? Говорите. Говорите и убирайтесь, покуда живы. Угроза звучала вполне существенно. Ненависть придавала Тому сил так же, как раскалëнные угли придают резвости ходу паровоза. — Миссис Куппер, будь я менее честный человек или отъявленный злодей, то схватил бы вас без предисловий, как обычный похититель. Но мои принципы и честь заставляют меня сначала объясниться. — У вас пять минут. Том попытался не заострять внимание на еë словах, но тщетно. — Вы убили Герсона, — принялся за предъявления Хоггарт. — Это серьëзное обвинение. Старик Герсон был с нами в плавании; неужто его убили? — Да, причëм сделали это вы! В день его гибели я виделся со своими друзьями с «Гермеса». Они сообщили мне, что вы верхом выезжали от канцелярии: кое-кто из моряков потом всë-таки припомнил ваше лицо. Картинка складывается: бедолага Герсон, которому перерезали горло, вы, мчащаяся прочь от места преступления... — Это всë? — равнодушно спросила Элли. — Нет. У меня есть ещë претензии. Я виделся с капитаном и узнал, что к его аресту вы тоже причастны. — В продолжение следующей встречи Тома и Селби, о коей мы до поры не упомянули, капитан успел рассказать ученику, что Пастер, вероятно, не без содействия Куппер осуществил этот коварный замысел. — Ваша цель мне ясна, — развивал мыль Хоггарт, — вы желаете разбогатеть, нажить состояние, но знайте, что алчность погубила уже не одного человека. Элли склонила голову на бок и проницательно прищурила глаза. — А вы уверены, сэр, что моя цель заключается лишь в этом? Что за оболочкой бессердечности не притаился высокий, святой долг? То, что доступно вашему глазу и разуму — обëртка беспощадности, скрывающая светлое содержимое. Хоггарта данная метафора не впечатлила. Противник мог лгать, чтобы спасти свою шкуру, а если и не лгал, то цель его, какой бы возвышенной она ни являлась, не обосновывала изуверские методы. — Дело в другом, миссис Куппер. — Произнëс Хоггарт. — Не оправдываете ли вы свою неутолимую жестокость и корыстолюбие этой святой целью? Жажда крови как первобытный инстинкт сидит во всех, просто кто-то даëт ей больше воли. И имя таким людям — Дьяволы. На извечно спокойном лице Элли возникло едва заметное насмешливое выражение. — Вы верно считаете меня Дьяволом? — сказала она, будто упиваясь этой мыслью. — Если не им, то хотя бы его посланником. Говорят, красота — страшная сила, но вы — в которой из прекрасного только звучный голос — признаюсь, вселяете в меня ужас от осознания, что обычная женщина в одиночку так беспощадно идëт по головам к своей цели, оставляя за собою дорогу из трупов. — Значит, вы боитесь меня, хоть и пытаетесь загнать в угол? Это похоже на странную игру, сэр, в которой победитель получает в награду смерть. — Элли приблизилась к юноше размеренным шагом, чувствуя, как он оторопел при холодном взгляде еë блеклых глаз. Том не понимал, как одна женщина, разодетая в мужской костюм, заставляет его трепетать. Но он был подвержен этому страху. От близости Куппер — она обошла его кругом, будто размышляя, что предпринять — и от еë леденящей кровь безэмоциональности Хоггарта пробила внутренняя дрожь. Он повидал много опасностей за свои почти двадцать два года. Повидал, когда плавал на «Гермесе» с Селби: и пиратов, и шторм, и лихорадку, и как-то раз оказывался в море рядом с акулой... Но даже акула показалась бы ему сейчас милейшим созданием. Хотелось провалиться сквозь землю, только б не ощущать на себе стальной взор Куппер. Элли, незаметно держась за рукоять кинжала, думала, как поступить с этим рыжим мальчишкой. Том медлил. Он боялся. Боялся не умереть, а самого присутствия врага. Смертельного врага. То было сравнимо с тем, когда охотник, сидя в засаде, чувствует поблизости опасного зверя, но не решается стрелять. Молодой моряк пытался сконцентрироваться на своей миссии, собрать в кулак волю и учения капитана, но не мог заставить себя дотронуться до этого создания ада и мизинцем. А Куппер, не выпуская из рук кинжал, начала чуть заметно отдаляться. Она пощадила его, но пожалела об этом чуть позже. Выпав из ступора, Том внезапно осознал свой глобальный промах. Враг ускользал, а он — Хоггарт — упустил отличную возможность задержать его. Мысли в голове юноши закрутились с молниеносной быстротою. Он ринулся к своему коню, в то время как Куппер, уже со всех ног, бежала к своей лошади, бренно шатавшейся средь зарослей облысевших на зиму веток. Почти синхронно они запрыгнули в сëдла и развязали длинную ночную погоню. По извилистой тропке, застланной тонким слоем снега, мчались две чëрные фигуры, и фигуры эти вели смертельную схватку: как для удирающего, так и для преследователя. Холодный ветер свистел в ушах, сырость неприятным покалыванием ударяла в нос. Расстояние между всадниками то сужалось, то растягивалось, как эластичная верëвка. Лес, хмурый и мрачный, мелькал перед глазами, словно театральная декорация, служащая искусным актëрам местом славы и величия. Скорее с раздражением, нежели с содроганием, Элли почувствовала, что Том нагоняет еë и предприняла рискованный манëвр: приостановив лошадь резким рывком, она свернула с проложенной дороги в непритягательную густоту леса. Если бы не тонкий серо-жëлтый месяц, так угодливо вышедший из-за облаков, данное действие было бы невозможно. Том, обескураженный этим нечестным движением, остановил коня и в панике взором стал искать направление, в котором исчезла Элли. Продлилось остервенелое бездвижие его не больше десяти секунд, но оно-то и сыграло с ним злую шутку. Откуда-то издалека, может, гораздо ближе, чем он представлял, Хоггарт услышал громкий выстрел и вдруг ощутил, что правое плечо его онемело. Странным и жутким показалось преемнику капитана данное чувство, но пришлось ему поддаться. Юноша скосил взор и обнаружил глубокую, кровоточащую рану. Пальцы Тома, державшие поводья, бессильно разжались, и молодой моряк неуклюже рухнул наземь, как тряпичная кукла. Острая, колющая боль пронзала место ранения и раздавалась по всему телу. От боли этой Хоггарт хотел испустить истошный крик, вспугнувший бы не только птиц, но и жителей соседнего селения, однако у него не хватило сил. И ночь, и муки, и несправедливость — всë смешалось воедино. Из широкой груди моряка вырвался сдавленный стон, и Том, изнемогший до конца, потерял сознание. К счастью, пуля прошла навылет. А Элли, стрелявшая на ходу, скакала домой обходными путями, меж деревьев и высоких кустарников, которые хлестали еë по лицу, оставляя ссадины.IV
Куппер закончила рассказ и многозначительно посмотрела на Стауна, побледневшего и всклоченного. — У вас есть шанс, сэр, сделать последний рывок и окончательно доказать мне свою преданность. Звезда, которая светила Иову — самому несчастному из грегов, и Иру — самому несчастному из иудеев, наконец взошла в вашу честь. Доктор не знал, что волновало его сильнее: история о ночной погоне или витиеватое, не присущее характеру Элли начало какого-нибудь поручения. Но шанс закрепить между ними беспрецедентный статус пары воодушевил Эберта. — Я исполню любое поручение, даю вам честное слово! — с лихорадочным блеском в глазах выкрикнул он и поднялся. — Не спешите разбрасываться честными словами. — Куппер вяло усмехнулась. —Слушайте: с этого дня вы должны приносить мне сведения о намерениях компании Селби. После моей встречи с Томом они ополчатся против меня ещë жëстче, и кто знает, какой план они решат задумать, чтобы погубить меня или отправить вслед за капитаном в «Эолус». Вы знаете: я не привыкла бояться, но ваше участие ощутимо облегчит мою задачу. Они не знают о вашем предательстве и до сих пор считают вас лучшим другом Селби. Стало быть, вам не составит труда сызнова влиться в их коллектив и собирать информацию. Вы согласны? «Предательство» — слово это, брошенное Элли вскользь, резало слух Стауна. Оно не понравилось ему и вызвало внутренний протест, как чужеродное явление, но осознание, что действия его, по сути, нельзя охарактеризовать никак иначе, смягчило отторжение. — Я ради вас готов на что угодно. — Со спокойной улыбкой сказал Эберт. — Обещаю, что принесу вам пользу и не дам нашим врагам восторжествовать.