Мурена

      Леон, разумеется, никогда не предполагал, что увидит вживую целого Короля, потому его пробрало неприятным холодком, когда Мурена сообщил, что тот находится в нескольких минутах езды от особняка. Сам Мурена этому тоже не обрадовался, выругался сквозь зубы и принялся пояснять правила этикета: первым с Его Величеством не заговаривать, приветствовать низким поклоном, спиной не поворачиваться, даже выходя из помещения просто пятиться, при разговоре в глаза долго не смотреть, обеденный стол не покидать до тех пор, пока не уйдет Его Величество…       — Отказ в любой просьбе приравнивается к приговору на казнь, — завершил инструктаж Мурена, и Леону показалось, что беспокоится тот за него больше, чем он сам. — Не вляпайся, пожалуйста, в неприятности. Молчи. Главное — молчи.       Внизу началось столпотворение, во сто крат хуже того, когда нагрянул святой отец, разве что мальчишки не бежали впереди кареты и нищие не ломились в ворота. Протиснувшись сквозь толпу тетушек и кузин, Леон нашел Весту и встал рядом, отмечая, что и она не выглядит приятно обрадованной, как и ее брат, состроивший такую кислую мину, что щеки его обвисли и перо на берете поникло.       Все были взволнованы до такой степени, что некоторые уже начинали падать в обмороки, а когда в ворота въехали вооруженные всадники с гербом королевства, украшенным золотой бахромой, охнули хором. По сути большая площадка перед особняком стала мала, как маковое зерно, ведь следом за гербоносцами вкатился роскошный белоснежный экипаж, с которого спрыгнули пажи, затем кареты поскромнее — с придворными дамами, лучники верхом, несколько неприметных фигур — маги, а последними с повозки посыпались бородатые человечки, от которых несло крепким винным духом, с длинномордыми собаками — карлики-шуты и гончие Его Величества. Сам Его Величество, притащивший с собой весь двор, выбрался из кареты под фанфары — грузный, невысокий мужчина в белом парике с прикипевшей к напудренным локонам короной. Сделал шаг, обводя собравшихся тяжелым взглядом, и направился к замершему Леону. Подол горностаевой мантии несли пажи с одинаково пресными лицами.       — Не хмурьтесь так, вы будто мысленно смазываете себя для знакомства, — едва слышно произнес за спиной голос Мурены, и ягодицу коротко, но крепко пожамкали. — Не сожрет же он вас… Не на ужин точно.       Оставив Леона, натянутого струной горячо нелюбимой им арфы, Мурена задумчиво пошевелил пальцами — Короля полагалось приветствовать и он поспешно подбирал рифмы, которые отчего-то сегодня были непослушны, ведь хотелось лирики, а нужен был, как обычно — сарказм.       — Папа! Ты, как всегда, без предупреждения! — подбежала с объятиями к Его Величеству Веста.       — Чтобы было, что скрыть? — хохотнул тот, и пажи, поддерживая, мелко хихикнули. — Ничего, милая, все успеем — прикажи слугам готовить кабана, мои вассалы подстрелили в пути. И куропаток. Так, а где же герцог? Ах, вот он, чего стоишь, будто мы с тобой вина не пили? — Освальд, приблизившись, заграбастал в объятия побледневшего Леона. — Чего брови насупил? Не рад мне?       Мурена видел, как Леон хочет, но не может ответить — видимо, от страха перехватило горло. Может, в его мире и королей-то давно не было, вымерли, а тут такое… Потому Мурена, выхватив не менее ненавистную чем арфа жестяную дудку с гербом у ее хозяина, дунул в нее изо всех сил. А уж на легкие он никогда не жаловался, потому у всех находившихся рядом заложило уши.       — Вы не стойте у порога, дорогие гости! Вы позвольте, за порогом, перемыть вам кости! — широко улыбаясь заорал он, и уши заложило уже у всех.       Еще минут пять под утробный хохот Его Величества хозяин инструмента пытался отобрать у него дудку, а затем общее напряжение пошло на убыль: слуги засуетились, получив распоряжения обустроить гостей и готовить застолье, придворные дамы слились с пестрой стаей тетушек, наперебой нахваливая благородную худобу леди Весты, Освальд, пыхтя, отправился в выделенные ему покои. Мурена, верно истрактовав направленный в свою сторону взгляд, последовал за волочащейся по полу мантией.       — Прижился тут, смотрю, — сопел Его Величество в спальне, позволяя пажу развязывать шнурки на верхней одежде и стягивать с себя сапоги. — Я уж думал, совсем про меня забыл, если бы письмо не получил от тебя.       — Как можно, Ваше Величество! — оскорбился шут, помогая стащить пажу, который повис на ноге Освальда как мышь на куле с крупой, сапог. — О Вас я готов слагать легенды! Но что же заставило Вас оставить дела и примчаться в такую глушь раньше…       Освальд, вынув из кармана сложенную вчетверо бумагу швырнул ему в лицо. Мурена, пробежав глазами строчки, выведенные его почерком, но не им самим, постарался не выглядеть пораженным. В письме сообщалось, что дочь Его Величества готова сорвать свадьбу и скомпрометировать герцога Адонского, своего будущего мужа, находясь в порочащей имя всего королевского рода связи с рабом. Кто сподобился написать письмо, сомнений не возникло, он лишь не мог понять, зачем это нужно.       — Ах, вы об этом… — протянул Мурена, складывая бумажку треугольником, а затем, когда Освальд одним взглядом показал, что компромата остаться не должно, с готовностью оторвал кусок и сунул в рот. — И что же вы хотите предпринять? Смеет ли бедный безмозглый шут Вашего Величества надеяться, что дело обойдется малой кровью?       Освальд хмыкнул, и Мурена проглотил комок пережеванной бумаги, на вкус отдающей чернилами.       — Не обещаю, но кто знает, какая блажь на меня найдет? Позови мне Лойда. Побеседуем по-родственному.       Выплюнув в коридоре за дверью спрятанный за щеку второй фрагмент письма, Мурена еще раз глянул на поплывшие от влаги строчки, затем бросил в вазу с сухоцветами — все это подальше от стражи, застывшей у дверей Освальда, конечно — и с трудом нашел в суматохе, царившей внизу, Леона. Герцога к этому времени успели облепить любопытствующие придворные дамы.       — Вы уже решили, как назовете первенца? А если родится девочка? — наседали на него со всех сторон.       — Простите, леди, вынужден украсть ваш предмет беседы, — вклинился Мурена, отводя вздохнувшего с облегчением Леона от группы посмурневших женщин.       — Что? Грядет большая?.. — широко распахнул глаза Леон, заметив его обеспокоенность.       — Освальд зовет тебя к себе. На разговор. И я бы не стал…       — Сука! Гребаное дерьмо! Пусть поцелует меня в задницу, долбаный ублюдок, мать твою, шлюхин выродок…       Мурена знал много бранных слов, с его образом жизни ориентироваться приходилось и не в таком, но так слаженно, красочно, ни разу не повторившись обложить кого-то он бы не сумел. Вдвойне удивительно было слышать подобное от всегда учтивого и вежливого Леона.       — Ладно, — выговорившись, сказал Леон. — Выбора все равно нет.       У Освальда он пробыл недолго, даже меньше, чем Мурена, но именно это беспокоило больше всего.       — Что хотел? — спросил Мурена, встретив Леона у лестницы.       — Пожелал счастливой семейной жизни, — произнес тот растерянно. — И приказал подать ключи от подвала.       Мурена даже не стал спрашивать, зачем Освальду ключи от погреба, где хранились бутыли с вином и сыры. Это и так стало ясно, когда минуя оживленный зал, по боковому коридору протащили без сознания Нико. Леона перед этим увели знакомиться с придворными дамами, а Мурена, ожидавший подобного исхода, был внимательнее обычного, прислушиваясь и приглядываясь ко всему, что происходило. Обострившийся слух уловил тяжелый топот и лязг металла о металл, когда наручи стукались о наручи. Из разбитого носа натекло — Мурена, сунувшись в коридор, поморщился от тяжелого запаха пота и крови.       — А ну!.. — рявкнул на него один из охранников Его Величества, и он шагнул в темноту арки, уступая дорогу. Когда дверь захлопнулась, Мурена обернулся и успел перехватить метнувшуюся было следом тщедушную фигуру.       — Нельзя сейчас! — произнес он, пытаясь удержать на месте рвущегося из рук Йоло. — До смерти его не забьют, а с тобой церемониться не станут, ты им… Да чтоб тебя!       Что-то будто толкнуло его в грудь, он откинулся назад, стукнулся о стену затылком до звезд в голове и едва не выпустил Йоло, который царапал его запястья.       — Угомонись, мелочь! — проворчал он, разворачивая его лицом к себе и крепче прежнего прижимая и не давая сдвинуться. — Ты тут ему больше поможешь, сам посуди!       Он говорил еще много и долго, пока Йоло не затих совсем и не шмыгнул носом куда-то в подмышку. В контраст этому застолье в зале набирало обороты — к столу явился Освальд и, судя по бычьему реву, которое он называл «пением», он успел не только поесть, но и выпить.       Кое-как спровадив Йоло в его комнату, Мурена тоже вошел в зал, обнаружил в углу, с бокалом свежесваренного грога Альбертино, прижался к нему плечом и зашипел на ухо:       — Что за жесты доброй воли? Решил похвастаться умением подделывать почерк? Так я это и раньше знал, зачем же было утруждаться?       — Освальд заподозрил тебя в двуличии, — Альбертино отхлебнул грога, кашлянул. — И ошибся — ты многоличен. Не сочти за комплимент. Если бы мнение о тебе не изменилось в ближайшие сроки, то и мне было бы не досчитаться пальцев — я ведь и за тобой должен был присматривать. Не в моих планах лишаться чего-то из-за чужой глупости. А так и ты, доносчик, обелился письмом, и я спокоен.       — Отгрызть бы тебе нос. — Мурена говорил спокойно, но чувствовал, как глубоко внутри клокочет бессильная ярость.       — Без носа я еще проживу. А вот ты без головы?       Леон всегда считал себя интровертом. Он и был им, но новая жизнь ставила его в условия, когда приходилось находиться как минимум с полусотней людей в одном помещении. Сейчас же, когда вокруг все орало, хихикало, кривлялось и чавкало, он чувствовал, будто умер и попал в ад.       — Мама! — воскликнул он, едва не споткнувшись о бросившегося под ноги бородатого карлика, который, взобравшись по колонне — все охнули восторженно — повис затем на кованых ножках светильника, плескавшего неверным бледным светом. Леона усадили по правую руку Короля, и он вздрагивал каждый раз, когда тот хмыкал или скрипел стулом, поворачиваясь к дочери, устроившейся слева.       — Ты чего смурна, дитя? — заметил Его Величество, поглаживая ее руку.       — Еще слаба после болезни, — вздохнула та, улыбаясь через силу.       — Это все романтические бредни, — проговорил тихо Его Величество, и Веста сглотнула, боясь шелохнуться. Его Величество, выдержав многозначительную паузу, крикнул: — Эй, шут! Повесели нас, спой!       — Чего желает Ваше Величество? — отозвался тот, бросающийся в шныряющих подле дамских юбок карликов мочеными яблоками.       — Спой нам о любви! — Освальд поднял кубок и все умолкли. — О том, как велика ее сила.       Мурена, поразмыслив, щелкнул пальцами, подзывая карлика и вручая ему две ложки, чтобы тот в такт постукивал ими о скамью.       — Баллада. О любви, — сказал он и затянул:       — Заплетали русы косы, Обували ножки босы, Надевали платье, Зазывали сватью. Выдавали королевну Замуж за хорошего. Но не сладостны напевы, Коль тоскует брошенный. Поведут ее с утра На свиданье всем ветрам: Обвенчают в храме За семью полями. Но не стать…       Замолчав, Мурена проводил взглядом выбежавшую из зала Весту.       — О, эти чувствительные девушки, особенно перед такими важными событиями, — хмыкнул Освальд. — Так что там дальше, шут?       Леон впервые за все время посмотрел на него прямо и поразился тому удовлетворению, с каким это было произнесено. Когда Освальд, отужинав, наконец отбыл ко сну, Леон вышел первым, отмечая про себя, что прикипел душой к этому дому, так хотелось разогнать всех и отправить вымотанных слуг спать. Но в зале еще оставались сидеть с вином и дамами незнакомые мужики в напудренных париках и слуг отпустить он не мог. С приездом Его Величества дом принадлежать ему перестал, и даже у дверей его покоев обнаружились двое молодцов из охраны Короля.       — Вы не ошиблись? — спросил Леон, рассчитывающий было поплакаться — и не только — в жилетку Мурене сегодняшней ночью.       — Приказ Его Величества — охранять вас, — услышал он в ответ и вошел в спальню.       Мурена, развлекающий гостей, должен был явиться к нему по мере возможности, но теперь-то уж Леону ничего не оставалось, как упасть на кровать и уставиться в стену. Полная приключений жизнь герцога заканчивалась давно грозящим пиздецом, и с этим ничего нельзя было сделать. Но Леон, как потенциальный дипломат, успел прикинуть пару вариантов развития событий с пользой для себя: если свадьбы избежать было нельзя, то можно было минимизировать вред последствий. К примеру, договориться с Вестой и составить брачный договор — если он вообще будет — на своих условиях. Выяснить, как можно обойти маячившую на горизонте деспотию Гредагона. В конце концов, можно просто сбежать — с таким, как Мурена, он точно не пропадет нигде.       Немного успокоив себя, Леон повертелся и уснул, а проснулся очень скоро оттого, что горячие ладони скользнули по бокам вниз, стягивая одеяло. Леон открыл было рот, но на губы лег палец, и Мурена, сидящий на его бедрах, замотал головой. Пахло от него дымом костра — видимо, успел потрепаться со слугами у конюшни.       Еще сонный, Леон зажмурился и схватился за его плечи, когда Мурена слез с него, чтобы сползти ниже. Язык деловито прошелся по шву мошонки, пощекотал головку, а потом тоже не полностью проснувшийся орган влажно обласкали со всех сторон. Очень некстати вспомнилась улыбка Мурены и его зубы, но Леону, тихо поскуливающему от растущего градуса возбуждения, уже было плевать на это. Он цеплялся за твердые плечи до синяков, выгибался, получая удовольствие каждый раз, когда член дергался под напряженным умелым языком, а потом, пялясь в черничную густую темноту, какой давно не встречал, шумно дышал в такт оглушающему биению чужого сердца. И проглотил все до капли, когда сам вобрал в рот чужую плоть. Вытер саднящие губы ладонью, поцеловал найденный на ощупь шрам у ключицы Мурены и отключился. После столь трудного дня разрядка была необходимой.       Мурена же, полежав еще некоторое время и прислушиваясь к спокойному дыханию спящего, погладил ёжик коротких рыжих волос, фыркнул, поднялся с неохотой, застегнул рубашку и двинулся к окну, через которое и попал в комнату. Плющ рос везде, поэтому ему не составило труда забраться и в башню, если это стало бы необходимо. Спящий Леон был развратен, притягателен и сыт, от его тела с бархатной кожей не хотелось отходить, тем более сейчас, ни на шаг, но нужно было посетить до утра еще одно место.       Ночной город встретил его привычной вонью, холодом и запахом тины, тянущимся с канав. У лавки Шу Мурена остановился, предчувствуя неладное, толкнул дверь и вошел — в пустое, затянутое паутиной, помещение. Точно здесь никогда никого не было.       — Брехливая сука! — произнес он. — Встречу — глаза высосу.       Теперь нужно было думать, как выбираться из всего этого самому.