Тонкий лед

После обмена нежностями я попросила Гарретта дать мне взглянуть на его рисунки. Он сначала помялся, но в итоге под моим давлением смущенно протянул мне блокнот, открытый на еще не законченном скетче. Вполне ожидаемо там была я. Но этот уже известный мне факт не уменьшил охватившее меня изумление. Да, это безусловно была я, но и совершенно не я в тот же момент. Со страницы блокнота на меня глядело божественное создание, расслабленно разлегшееся на диване. Даже несмотря на то, что это был всего лишь беглый набросок, в каждой линии чувствовалась мягкость и нежность. Девушка на листе блокнота была невесомой как парящий на весеннем ветру лепесток. Она была грациозна как стебель подснежника, но в ее уверенной позе чувствовалась сила стремительно мчащейся реки. Она была невозможно прекрасна, она была похожа на ту, кто могла бы с гордостью занимать волшебный трон рядом с каштановолосым королем. Это было создание достойное Гарретта, но это была не я. — Кого это ты нарисовал? — да, мне был известен ответ, но он должен был прозвучать вслух, иначе я так и не смогла бы поверить в правдивость моих мыслей. — Не узнаешь себя? Это нормально. Мы не в состоянии увидеть себя глазами других людей, и мы даже не догадываемся, насколько в действительности прекрасны. Я не считаю себя талантливым художником, но даже я своей неумелой рукой смог частично передать то ощущение, которое ты вызываешь одним своим видом. — Ты видишь меня так? — мне все еще сложно было в это поверить, но от его слов в груди разлилось тепло смешанное с еще непонятным мне страхом. Гарретт кивнул, помолчал еще несколько секунд, позволяя мне прийти в себя, а потом несильно потянул за руку. — Пойдем, я тебе кое-что покажу. Я послушно поднялась за ним, и он повел меня в свою комнату. Оказавшись внутри, он уверенно двинулся к вешалке с вещами, рядом с которой присел на колени, отпустив мою руку. Там лежало несколько коробок, которые видимо исполняли роль столь необходимого этой комнате шкафа. Гарретт без колебаний поднял верхнюю плоскую коробку, которая видимо была предназначена для хранения бумаг. Подержав ее в руках буквально мгновение, он перевел взгляд на меня и кивком попросил опуститься рядом, что я и сделала. — Я не уверен, что тебе понравится ее содержимое, но мне очень хочется тебе показать, — осторожно начал парень, раскачивая в руке коробку. — Подобные слова не вызывают доверия, но показывай, раз уж привел. Парень поколебался еще пару секунд, но в итоге задержав дыхание, одним рывком снял крышку. Внутри хранилось настоящее сокровище, немного жутковатое, с моей точки зрения. Но, несомненно, созданное огромным трудом и любовью. Это был склад уже готовых рисунков, их там набралось не меньше сотни на первый взгляд. И на каждом была я. В разных позах, с разным выражением лица, в разных местах и одежде. Многие из них по всему видимому писались с натуры. И на всех девушка с моим лицом выглядела так же прекрасно или даже лучше, чем на том наброске. Меня охватило такое потрясение, что я невольно задержала дыхание. Кажется, я уже начинала синеть, когда Гарретт обеспокоенно потряс меня за плечо. — Лайла, дыши! Господь мой, что случилось? Ты сильно злишься? Прости пожалуйста! Если ты хочешь, я их все выкину, — парень оглядывал меня с ног до головы, а в его глазах плескалась паника. Эти слова сразу же привели меня в чувство и весь только начавший восстанавливаться запас кислорода я тут же потратила на возмущенный возглас: — Не смей! О чем ты говоришь?! Даже не думай что-то сделать с этой красотой! Гарретт, я не злюсь. Я просто испытываю сейчас слишком много, чтобы описать это словами. Парень понимающе кивнул и замолчал, за что я была ему безмерно благодарна. Воспользовавшись тишиной, я начала медленно перебирать рисунки, тщательнее вглядываясь в детали. С каждым взглядом я замечала все больше знакомых мелочей: наш столик в кофейне, мои книги по молекулярной биологии, промелькнувший хвост Анет. И несмотря на все мое неверие, сомнения таяли на глазах. Каждая работа несла в себе столько трепетного внимания и нежности, на них совершенно точно была я, но все же в каждом рисунке было так много от Гарретта, что это создавало абсолютно невероятный эффект. Я вспомнила отвратительно слащавую фразу, сказанную моей единственной близкой знакомой в старшей школе. Она с ума сходила по одному рыжему мальчику, который был известен тем, что без какого-либо пошлого подтекста каждый день дарил кому-нибудь ромашки, которые выращивал на подоконнике своей комнаты. Именно об этом мальчике моя знакомая однажды сказала: «Знаешь, Лайла, у меня частенько спрашивают, что же такого я нашла в этом чудаке. И это совершенно несложный вопрос, все ясно как на ладони. Он ведь совершенно волшебный. Он каждого человека считает прекрасным и дело ведь совершенно не в том, как эти люди выглядят. Это все в нем. Он несет в себе так много любви и красоты, что просто не может видеть людей по-другому». Тогда я просто скептически подняла бровь и продолжила заниматься своими делами, на носу были выпускные экзамены. Но сейчас, глядя на совершенно идеальную девушку на рисунках, я более чем понимала, о чем моя знакомая говорила тогда. Но все же она была не права, потому что такой человек может существовать лишь в единственном экземпляре, и он в тот момент сидел рядом со мной, обеспокоенно оглядывая, пока еще не понимая, что же я все-таки чувствую. — Я хотел повесить некоторые из них на стену, но был не уверен, как ты отреагируешь. Мне не хочется делать ничего, что могло бы тебя расстроить, но про выкинуть я перегнул. Я бы их просто спрятал, потому что они мне очень дороги, — объяснил Гарретт, видимо решив, что я уже готова к разговорам. — Я знала, что ты рисуешь, но никогда не видела и даже подумать не могла, что ты делаешь это так хорошо. Я знала, что ты талантливый, но почему-то никогда не понимала насколько. Гарретт, если ты не захочешь больше играть на публике, то можешь спокойно организовывать собственные выставки, — я повернулась к нему, все еще держа рисунки в подрагивающих руках. Я говорила с улыбкой, но мои слова были абсолютно серьезными. — Собственная выставка? — парень весело рассмеялся. — Нет, я совсем не так хорош, как ты считаешь. Более того я кроме тебя почти ничего не рисую. Какой из меня художник, я посредственность. С каждым словом кудрявого мальчишки моя улыбка все больше выцветала. Я слышала знакомый мотив в его словах, и по спине пробежал холодок. Снова то же самое. — Гарретт, почему ты так считаешь? — Потому что… я «бездарность и никогда ничего не добьюсь своими глупыми фантазиями», да? Прости, я понимаю. Снова мои родители, никуда от них не деться, — музыкант грустно вздохнул, но в целом настроение испорчено не было. Он быстро пришел в норму. — Я тебя не понимаю и никогда не смогу понять, потому что мне не приходилось переживать подобное. Но каждый раз, когда рациональные мысли в твоей голове заглушают голоса твоих родителей, говори со мной. Я постараюсь их перекричать. Парень одарил меня долгим взглядом, обдумывая мои слова. Но потом медленно кивнул. — Помнишь я как-то назвал тебя своим ангелом? Я действительно имел это ввиду. Ты пришла в мою жизнь как самый настоящий ангел-спаситель, и сейчас продолжаешь оберегать. Мне никогда еще не доводилось встречать таких людей, которые одним своим присутствием исцеляют все раны, которые долгие годы гнили у меня в голове. Я люблю тебя, Лайла. И, честно говоря, мне кажется, это ничтожно мало по сравнению с тем, что ты даришь мне каждый день своего присутствия в моей жизни.