Тонкий лед

На улице еще полностью не стемнело, но сумрачный парк в это время дня выглядел точь-в-точь как в тот страшный день, словно из ночных кошмаров. Как картина погруженного в депрессию художника-неудачника. Из людей только призраки прошлого, и фантомный голос напевал высоким мелодичным голосом со стороны заледеневшего пруда. Ноги сами меня сюда привели, пошли на зов волшебной песни и не ошиблись. Чудесное наваждение было именно там, где ему и следовало быть по сюжету жестокой сказки. История вернулась к своему началу, заколдованные часы отмерили свое и вновь пробили полночь. Карета обратилась в тыкву, благородные кони обернулись мышами, а эльфийский король оказался грустным одиноким мальчиком, которому решение жить иногда давалось со слишком большим усилием. Между двумя дубами, ушедшими на долгий покой до весны, стояла хлипкая на вид деревянная лавочка. Хорошее место, чтобы летом наблюдать за тихой гладью крошечного пруда. Иногда по его поверхности даже плавало семейство уток, и дети любили их кормить хлебом, но в итоге лишь распугивали своими восторженными криками. Но это все существовало в другой вселенной, слишком непохожей и далекой от мертвого февраля, единственными гостями которого были кудрявый мальчик неподвижно замерший у самой кромки льда, да глупая девочка с остановившим свое нарушающее тишину биением сердце, наблюдающая за ним со стороны, испуганная и такая же безмерно одинокая, как и сам февраль. — Не смей этого делать! Пожалуйста, не надо. Не лишай этот мир последнего его чуда. Гарретт, пожалуйста. Даже если ты решил оставить меня, это не страшно. Вполне справедливо, я тебя никогда не заслуживала. Но не оставляй этот мир. Он без тебя и гроша стоить не будет. Без тебя он… в темноту навеки облачится, отдаст себя февралю. Не бросай Питера, Эмили, Марка. Мистера Лиетта не лишай предмета гордости. Меня можешь бросить, навеки из моей жизни уйти, но из этой жизни не уходи. Ведь тогда какой будет смысл мне дальше просыпаться по утрам, ходить на учебу, делать вид, что жизнь без тебя в этом мире чего-то стоит. Я не смогу без тебя, мне нужно знать, что ты где-то есть. Что есть улицы, по которым ты ходишь. Кофе, который ты пьешь, добавляя слишком много молока. Что есть люди, которым еще повезет услышать твои песни вживую. Ты как последняя надежда, что все еще может быть хорошо. Поэтому, пожалуйста, чтобы не стояло у тебя за спиной, не тянуло из прошлого свои когти, не давайся им. Не иди на поводу у своих демонов, они знают, что ты свят и хотят тебя у мира забрать. Пожалуйста, Гарретт, — я сама уже своих слов не слышала, рыдания были громче. Шаг за шагом я брела к нему ближе. Цепляясь одеждой за ветки дубов, задевая грубое дерево скамейки, я дошла. У самой спины его остановилась, руками за талию обвила и лицо мокрое и опухшее в складках теплой куртки спрятала. — Я хочу посмотреть на тебя, но пока не могу. Сначала ты заслуживаешь услышать правду, — тихий и слабый голос доносился глухо словно откуда-то из глубины, из-подо льда. — Я никогда от тебя ничего скрывать не хотел, но это ведь не то, что легко рассказываешь на первой встрече девушке, в которую влюблен, да? Даже не то, о чем спустя годы можешь с уверенностью рассказать друзьям. Я никогда по-настоящему не желал себе смерти, поверь. Скорее мне сложно было находить причины жить. Я очень старался. Каждый день у меня начинался с мысленного проговаривания хотя бы трех неплохих вещей, ради которых стоит продолжать бороться. Но это не всегда действовало. Временами случалось что-то, из-за чего все мои попытки убедить себя в необходимости жить дальше сгорали и горкой пепла забивались в легкие. Когда мне было шестнадцать я бредил мечтой играть на сцене, обычные фантазии подростка о жизни рок-звезды. Я играл каждый день, запирался в своей комнате и бренчал часами, забывая о том кошмаре, который царил за хлипкой деревянной дверью. Однажды отец вернулся домой слишком рано, выбил дверь и сказал, что в следующий раз, когда увидит меня с гитарой в руках — сломает пальцы и я никогда больше не смогу играть. Я спрятал гитару, а через неделю попытался повеситься в школьном туалете. Меня нашел Питер. Родителям настоятельно посоветовали обратиться за помощью к специалисту, но для них это был бы слишком большой позор. С того дня Пит принял решение стать моим спасителем, а я дважды в неделю бессмысленно проводил время в кабинете школьного психолога. Во второй раз это случилось через полгода после моего побега из дома. Мне было двадцать один. Я в первый раз вернулся домой. Понадеялся, что родители за это время хоть немного изменили свои взгляды. Не знаю, на что рассчитывал. Стать для них чем-то большим, чем просто куклой, единственная цель которой — исполнять их приказы? Даже сейчас звучит смешно. Ты ведь помнишь, что мне пришлось отчислиться после того, как отец пригрозил ректору? На этом история не закончилась. Из-за того, что план с отчислением не сработал для них так, как они хотели, отец решил поступить по-другому. Он даже не сказал прямо, это было не нужно. Просто намекнул, что если я как хороший, послушный сын не подам документы в любой юридический на свой выбор, то он знает способы, как лишить моего любимого профессора работы и обеспечить его такой репутацией, что ни одно учебное заведение даже не подумает рассматривать его кандидатуру. Я почти уже повелся на провокацию, практически сделал то, что они от меня хотели, но в последнюю секунду струсил и снова сбежал. Ты можешь себе представить, что для меня жизнь по их расчетам хуже, чем смерть или даже чем разрушенная жизнь дорогого мне человека? Я тоже представить не мог. Никогда себя сильнее не презирал. А когда вернулся домой, выбрал момент, чтобы Питер был на работе, закрылся в ванной и почти утопился, но Пит что-то забыл и вернулся. Не знаю как, я уже был без сознания, но он вытащил меня. Тогда я в первый раз попал в психиатрическое отделение. И у нас в квартире еще три года дверь в ванную на замок не закрывалась. Ну и в последний раз история была совершенно неинтересной, но, наверное, тогда полностью и сформировалось мое отношение к собственной жизни. Через два года после второй попытки я все еще был на постоянном учете у психиатра, и принимал антидепрессанты. Я, кстати, и сейчас их пью, прости что никогда не говорил. В общем тогда у меня был целый набор разных лекарств, большинство из которых с километровым списком побочных эффектов. Я имею в виду такие препараты, которые нужно пить в строгой последовательности и дозировке. Как раз пришло время принимать первые из них, но из-за этих самых побочек у меня сильно тряслись руки, и я рассыпал всю баночку. Я наблюдал, как они рассыпались по полу. Такие большие красные таблетки, как крупные капли крови. Красивое было зрелище. Мне захотелось добавит цвета, и я взял и высыпал остальные — синие, белые, светло-голубые. Целый океан разноцветных капель. Я сел на пол, взял бутылку воды и один за другим стал глотать упавшие таблетки. Я успел проглотить штук двадцать и опять Питер. Мне так совестно перед ним. Он трое суток просидел рядом со мной в реанимации и после ни слова в упрек не сказал. Врачи спрашивали, зачем я это сделал, почему захотел умереть. Но дело в том, что я не хотел. У меня не было цели умереть. Это был бы приятный бонус, бесспорно, но изначально к смерти я не стремился. Мне просто не интересно было жить, по крайней мере не так интересно, как глотать эти разноцветные конфеты. И с тех пор я ни разу не делал ничего настолько глупого и опасного, но эта скука и бессмысленность никуда не ушли. Шагали со мной нога в ногу и иногда подкидывали идеи вроде «видишь, как много машин на трассе, а что будет если прямо сейчас на ее середину выбежать?» или «ты в курсе, что двух граммов ртути в организме достаточно для отравления с летальным исходом, как раз столько в стеклянном градуснике, знаешь?». Но я не слушал их, потому что… ну по большей части из-за того, что в глазах Питера поубавилось жизни после тех трех дней в реанимации. Это все правда. Та ужасная и уродливая, о которой мне никогда не хотелось тебе говорить, — Гарретт мягко расцепил мои руки у себя на талии и обернулся, заглядывая наконец в опухшее заплаканное лицо. Большим пальцем провел по щеке и улыбнулся так ласково, будто это мое сердце нуждалось в исцелении, словно это я только что кровью истекла, февральский лед в багряный окрашивая. — Но все, что я тебе говорил — это тоже правда. Моя новая правда, прекрасная и драгоценная, как ты, мой ангел, мне ее подарившая. Когда год назад ты вытащила меня на этот самый берег, второе дыхание подарив — я и правда заново родился. Ни один день с тех пор не был для меня пустым. Я больше не слышал ядовитых голосов. Только твой, твердящий «живи, ради себя самого продолжай». Даже когда решил, что больше никогда тебя не увижу, этот голос продолжал будить по утрам, и я понял, что им руководясь до конца буду идти. Я обещал тебе, что никогда одну не оставлю и я бы не посмел это обещание нарушить. Я бы ни за что себя у тебя не отобрал, смерти бы не подарил, потому что этот второй шанс мне дала ты и это ценнее всего на свете. Ты обещала научить меня жить, держаться за самого себя. Ты обещала, что я смогу справляться и без тебя и ты свое обещание сдержала. Я знаю, что смогу. Ты показала мне, какая может быть жизнь и для чего стоит каждый день просыпаться, и я безумно тебе за это благодарен. Мне больше не страшно оступиться и упасть, потому что я знаю, что найду в себе силы подняться и продолжить дальше. И я смогу без тебя, клянусь. Мне больше не нужно держаться за кого-то. Но я так не хочу, Лайла, — он обхватил мое лицо ладонями и заставил поднять голову вверх, смотря глаза в глаза. В его ореховых не было ничего кроме любви, огромной, всепоглощающей, смелой и успокаивающей. — Я знаю, что я люблю тебя больше всех на свете. Больше самой жизни, сильнее смерти. И я знаю, что любить меня в ответ — словно бесконечно ходить по тонкому льду, опасаясь оступиться и провалиться туда, где все замирает и жизнь заканчивается. Я все это знаю, но все равно не хочу без тебя. Меня всю жизнь называли неблагодарным эгоистом, и пусть я действительно им буду, но попрошу тебя исполнить мое желание. Я хочу каждый день своей жизни быть рядом с тобой, каждое утро начинать с тебя и каждую ночь тобой заканчивать. Хочу быть для тебя всем, ведь для меня ты и так — все. Хочу стать тебе семьей, по-настоящему. Со всеми клятвами и ритуалами. Хочу до конца жизни быть твоим и называть тебя своей. Хочу, чтобы ты согласилась. Пожалуйста, Лайла. Ты выйдешь за меня? Отныне и навеки останешься со мной? Лед под ногами треснул, и я провалилась. В первый раз, в последний ли холодная вода с головой накрыла мое тело и зыбкое пространство вокруг замедлило ход времени. Дыхание в зачатке морозом сковало, не дав даже легкие покинуть. И я шла ко дну. На черное, мертвое дно. Но ослепляющий свет отчаянной, бесстрашной волной раздробил лед над головой и освятил протянутую руку, готовую вытянуть, вытащить, второй шанс подарить. И я ухватилась за нее, со всей силы себя вверх потянула и оказавшись над поверхностью воды с первым вдохом воскликнула, новую жизнь поприветствовала: — Да!