Twelve tales

      Война кардинально меняет жизни всех людей — прямо или косвенно. И после Второй магической войны в Британии, кажется, не осталось ни одного мага, кого не зацепило это безрадостное событие.       На этом фоне собственные страдания кажутся Парвати ничтожными. Сидя ночами на кухне с бокалом огневиски, она внушает себе, что не стоит отчаиваться, ведь ей всего лишь двадцать и у неё впереди ещё много лет. Если быть точнее — много пустых, несчастливых лет. Потому что война погасила в душе Парвати её персональное яркое солнце, и теперь там клубится один лишь мрак.       Лаванда всегда была для неё самым близким человеком — порой даже более близким, чем Падма. Парвати помнит, как они познакомились и сразу же подружились: они даже сдвинули кровати в спальне и часами шептались под недовольное бурчание Фэй и строгие замечания зануды Грейнджер. Для других Лаванда оставалась несерьёзной девчонкой, у которой на уме только сплетни, и только Парвати сумела разглядеть в ней нечто большее. Причём не только разглядеть — а даже полюбить.       Лаванда красила губы клубничной помадой, и Парвати до сих пор не может забыть этот вкус. Она прекрасно помнит и то, как они впервые поцеловались — кажется, это было в шутку, а потом Лаванда во второй раз сама потянулась к её губам. «Это так волшебно, Парвати!» — восхищённо воскликнула она, а Парвати тогда чуть ли не впервые почувствовала себя по-настоящему счастливой.       Они и ссорились крайне редко; если быть точнее, то серьёзно они повздорили всего лишь раз. Парвати уже и не припомнит причину, но Лаванда тогда действительно обиделась, да настолько, что начала встречаться с Уизли. Парвати тогда чуть не сошла с ума от ревности, выплакала несколько литров слёз и пообещала себе, что это конец. Но когда Рон бросил наскучившую ему Лаванду, именно Парвати гладила её ночью по голове, вытирала слёзы и обещала, что теперь они точно никогда не расстанутся. Какая разница, что было раньше? Теперь у неё снова есть милая болтушка Лаванда, яркое солнце, освещающее всю её ничем не примечательную жизнь.       А потом в жизни британских магов случилась война, а конкретно с Лавандой — Фенрир Сивый. Последствия укусов оборотня известны всем — именно так передаётся ликантропия. Эта плачевная участь не обошла стороной и Лаванду. Именно после войны, сидя в лазарете, Парвати впервые услышала, как Лаванда по-настоящему плачет. Не так, как когда её бросил Уизли, а горько, тоскливо, так, что самой Парвати тоже захотелось разрыдаться. И она сделала это, когда на следующее утро Лаванда безжизненно спросила её, почему Парвати до сих пор здесь и неужели она не знает, во что превращают людей укусы оборотня.       А Парвати и не собиралась уходить. Последнее, что она могла себе позволить — оставить Лаванду в одиночестве. Заверив МакГонагалл, что в помощи они не нуждаются, они покинули Хогвартс и сняли небольшую квартиру на окраине Лондона. Парвати устроилась в какой-то магазинчик (а куда ещё идти без сданного ЖАБА?) и пропадает там целыми днями. Там есть коллеги, от которых можно получить хоть какую-то поддержку, клиенты; иногда туда забегает Падма. А дома...       Дома всегда тусклый свет и запах волчьего противоядия, которое Парвати варит для Лаванды каждый месяц, тратя на ингредиенты всю зарплату. А в завешенной тяжёлыми шторами спальне лежит Лаванда, по-детски свернувшись калачиком и глядя в никуда. У Парвати сердце обливается кровью, когда она видит, во что превратилась её девочка. Никакого озорного блеска в глазах и клубничной помады — даже от природы светлые волосы, кажется, потускнели. Она хочет помочь, обнять, сказать, что всё будет хорошо, но разве в этом есть смысл? Лаванда не может найти ни одной позитивной стороны в своей ликантропии, и Парвати гаснет вместе с ней. Когда в квартире становится невыносимо, а гнетущая атмосфера начинает давить на плечи, Парвати сбегает в магазин и остаётся там на ночную смену. За это, к слову, и платят неплохо — что ей на руку, ведь за эти деньги ей нужно вытянуть их двоих. Просить у школьных приятелей Парвати не решается, а на вопросы при встрече лишь натянуто улыбается и заверяет, что всё хорошо. Но стоит неожиданному посетителю уйти, и она вновь опускает плечи, горбится и почти принимает тяготы судьбы.       Каждое полнолуние они, взявшись за руки, аппарируют в ближайший лес. Лаванда всегда обречённо смотрит вперёд, когда понимает, что здесь ей предстоит провести всю ночь. Парвати кажется, что Лав настолько приросла к их убогой квартирке, что сам факт выхода за её пределы невыносим для психики. И это снова контрастирует с образом той самой Лаванды Браун, весёлой хохотушки, в которую Парвати так отчаянно влюбилась.       И каждый вечер полнолуния они несколько часов стоят на пригорке и смотрят на лес; каждый раз говорят об одном и том же.       — Тебе не обязательно быть со мной, Парвати.       — Я не оставлю тебя, Лав. Никогда.       И Парвати действительно остаётся рядом на всю ночь — благодаря зелью Лаванда для неё неопасна — а наутро они возвращаются в квартиру, и всё встаёт на круги своя. И каждый раз, заходя в комнату и видя Лаванду свернувшейся на постели, Парвати идёт на кухню, где часами плачет над стаканом огневиски.       Больнее всего — не рушиться самому, нет, а наблюдать, как ломается любимый человек. И Парвати отдала бы всё на свете, чтобы вместо Лаванды страдала она.