***
На следующее утро время ползет так медленно, будто ступает ногами по влажному цементу, Рицука кусает губы и ногти, отсчитывая минуты до звонка к обеду. Все это время его мысли мечутся от тригонометрических формул на доске к месту на среднем ряду кабинета напротив, где, как он знает, обычно сидит Мафую. Он представляет образ Мафую в голове, буквально видит, как солнечный свет заливает класс и ласково касается его земляничных волос, а красивый рот сжимает кончик шариковой ручки. Мысли о тригонометрии медленно, но верно покидают его голову; Рицука думает, что Мафую определенно более усидчивый и прилежный в учебе, и его тяга к знаниям гораздо больше, чем у него самого. Ему интересно, думает ли Мафую о музыке в те моменты, когда выглядит особенно счастливым, когда его глаза полуприкрыты, а губы слегка поджимаются, и «прекрати уже, черт возьми», — ругает себя Рицука, запуская руку в волосы и дергая за темные пряди, борясь с желанием стукнуться лбом о стол. Он скучает по Мафую, словно влюбленная школьница. Он так сильно влюблен. И опять это ощущение, этот уродливый узел, скручивающий его внутренности. Его пальцы обхватывают край стола, и Рицука смотрит на тетрадь перед собой до тех пор, пока его глаза не начинают болеть. Чувство собственной неполноценности кусало его за пятки все утро, и его сердце сжималось от боли, стоило ему вспомнить об этом. И все же мысли о Мафую не покидают его. Не покидают с тех пор, как он впервые встретил его на лестнице в тот солнечный день. Все, что он только и делает, — это думает о Мафую. О больших карих глазах, что с нежностью смотрят на Рицуку, о длинных пальцах, что перебирают тонкие струны гитары. О Мафую, чья улыбка озаряет весь чертов день Рицуки. О Мафую, чьи теплые прикосновения способны превратить его в сопливую лужицу всего за пару секунд. О Мафую, чей взгляд так сильно фокусируется на чем-то вдали, что Рицуке ничего не остается, кроме как схватить его и утащить обратно на землю, обратно к нему. Он наблюдает за тем, как секундная стрелка тикает на часах, пока звонок не возвещает о долгожданной свободе. В спортзале пахнет потом, резиной и едкими химикатами, которыми чистят экипировку баскетбольной команды, и Рицука, засунув руки в карманы брюк и устремив взгляд вперед, кружит по оживленной площадке, молясь, чтобы его не позвали играть; гитары за спиной и решительного взгляда достаточно, чтобы понять, что он собирается встретиться с Мафую и посидеть в их залитом солнцем уголке, или, возможно, вздремнуть, или заняться тем, чем обычно занимаются пары, когда обедают вместе. «Целуются», — думает он, и его щеки теплеют от этой мысли. Целуются, переплетают пальцы и ищут некую золотую середину между солнечным светом, жаром их тел и прохладой бетонной стены, к которой они прислоняются. Пробуют языками то, что принесли на обед и забывают, как правильно дышать. Целуются до тех пор, пока их сердца не забьются, словно птицы в клетке, легкие не начнут гореть, а щеки Мафую не станут розовыми, и Рицука просто кипит от отчаяния, когда думает об этом. Ему отчаянно хочется быть ближе к Мафую, но он не знает, как. Может быть, сегодня они тоже поцелуются. Может быть, сегодня Мафую издаст тот же прекрасный стон, который издал в последний раз, когда они были наедине в их укромном месте, и дрожащие пальцы Рицуки и робкие губы блуждали по красивой, мягкой шее Мафую. С того дня прошло так много времени, а Рицука все еще помнит этот гребаный стон. Когда приходит Рицука, на лестнице пустынно и зябко. Фальшивый солнечный свет отражается от недавно отполированных мраморных полов. Рицука поднимается по лестнице на две ступеньки выше и на всякий случай заглядывает за угол. Мафую здесь нет. Его живот болит от разочарования.***
Простыни Мафую пропитались запахом пота, а воздух в комнате — пыли, что особенно ощущается в те летние дни, когда от ярких солнечных лучей и невыносимой духоты не спасают даже тяжёлые шторы на окне. И Мафую вновь не может найти в себе сил подняться с постели. Столько месяцев, а образ Юки, песочные волосы, тёплые глаза, ощущение кожи на коже и запах соли на ветру все ещё преследуют его во снах. Сегодня Мафую проснулся, запутавшись в одеяле, и потянулся к чему-то несуществующему. Его рука ударилась о матрас, когда он упал обратно на землю, отвергнутый небесами. Подушка мокрая, его веки тяжелые, покрытые пленкой пролитых ночью эмоций. Так он проводит весь день, осознанно избегая списка обязанностей, аккуратно сложенного в ящичке где-то в глубине его сознания. За эти месяцы он хорошо научился забывать. Он позволяет одеялу накрыть его с головой и представляет себе, каково это — летать. Каково это — утонуть. Иногда экран его телефона загорается, и глаза Мафую быстро пробегаются по сообщениям, но ни одно из них не от Рицуки, отчего состояние подавленности давит на него все больше с каждым новым уведомлением. Он натягивает одеяло до подбородка и смиряется с навалившейся на тело усталостью; ещё один день, проведённый в постели, когда он не может заставить свои свинцовые мышцы работать. Ещё один день, когда он задается вопросом, есть ли что-то в той жизни, которую Юки решил оставить. Облака, словно сахарная вата, обволакивают небо, придавая ему зловещий вид, воздух вокруг пахнет морозом и снегом, и Мафую на скамейке рядом с автобусной остановкой глубже зарывается в шарф, обёрнутый вокруг нижней половины его лица. Он толстый и бордовый, того самого оттенка, что, как подозревает Мафую, «великолепно» сочетается с цветом его волос. Но он принадлежит Юки, и лишь поэтому Мафую носит его. — Тебе не холодно? — спрашивает он и смотрит туда, где высоко над ним нависает лицо Юки. Они уже некоторое время ждут автобуса, Мафую сидит на скамейке, а Юки стоит позади него. Они ждут молча, пока люди проходят мимо них. Когда никто не видит, Юки проводит пальцем вдоль линии скулы Мафую. Мафую краснеет каждый раз. — Не так, как тебе, — улыбка Юки, которой он одаривает парня сверху вниз, выглядит обмороженной, но Мафую все равно замирает, глядя на него затуманенными глазами. Он любит Юки так же сильно, как любит тепло, окутывающее его, когда он лежит в своей постели под тремя слоями одеял. — Не обязательно быть таким благородным. — Разве не для этого существуют парни? Большой палец Юки упирается Мафую в щеку, и тот трется о его ладонь. Юки смеётся. — Мой маленький котенок. — Тише. Я человек. — Ты человек, только когда я это говорю. Раздаётся звук смещения веса, и лицо Юки появляется в поле зрения Мафую слева от него, с той самой сияющей улыбкой и проницательным взглядом, что заставляет Мафую поежиться и будто бы обнажиться перед ним, несмотря на кучу одежды, в которую он завернул своё маленькое тощее тельце. Дыхание Юки опаляет щеку Мафую, и ему становится жарко и холодно одновременно. Тепло его гнёздышка из одеял, что он строит в холодные зимние вечера, — ничто по сравнению с теплом прикосновений Юки, когда он дотрагивается до него так, как они не должны делать на людях. Когда он с Юки, ему хочется гореть. — Боже, посмотри на себя, Мафую, — вздыхает Юки и роется в кармане в поисках телефона. Вспышка камеры скользит по земляничным ресницам Мафую. — Посмотри, как ты прекрасен в этом свете. Мафую не осознает, что его мать вернулась домой, пока не раздается стук в дверь, и он едва поднимает глаза, чтобы взглянуть на нее. Она всегда была тихой женщиной, худой и скромной, с отсутствующим взглядом в глазах, который Мафую связывает с ее блуждающими мыслями. «Красивая», думает он, хотя ничего не смыслит в красоте, когда речь заходит о женщинах. Единственная красота, которую он знает, — это большие руки и острые скулы, глубокие голоса и тяжелые ладони, сжимающие его собственные. Но также он знает, что она мягкая, добрая и милая, что она может приготовить ему еду и накормить собаку, и гладить его по голове таким образом, что он чувствует, как все встает на свои места, и ему становится легче. Он любит ее и немного отодвигается на кровати, чтобы дать ей возможность присесть. Глаза, полные печали, смотрят на нее снизу вверх. — Ока-сан. Она только вздыхает и наклоняется к ножкам кровати при звуке скребущих о пол коготков и тихого скулежа, которые Мафую игнорирует у двери своей комнаты весь день. Маленькое тельце Снежка оседает на кровать пушистым облачком. Язык Снежка проходится по сухим щекам Мафую, и он вспоминает, как Юки целовал его. Его глаза крепко зажмуриваются. В его груди зияющая дыра, разрастающаяся с каждой секундой, и это так больно. Он хочет, чтобы Рицука ответил на звонок. — Ты хорошо себя чувствуешь? — спрашивает его мать. Мафую кивает на смятые, липкие простыни. Он предпочел бы не беспокоить ее больше, чем это необходимо. За все то время, что Мафую истекал кровью от рук отца, его мать истекала кровью в два раза больше. Он до сих пор помнит крики, доносящиеся до его комнаты даже через подушку, натянутую на голову, ногти, впивающиеся в ладони, потрепанную фигурку человечка, зажатую между его колен так сильно, будто маленький кусочек пластика с облупившейся краской мог защитить его от любого зла, направленного в его сторону. Это была его любимая игрушка. Интересно, где она сейчас? У фигурки были такие же волосы, как у Юки, он помнит это даже сейчас. Песчаные и растрепанные. — Ты сегодня не пошел в школу, — замечает мать. Мафую кивает головой. — Ты принял лекарства? Снова кивок. — Мафую, — тихий звук, который она издает, сопровождается осторожными движениями пальцев по его кудрям. — Ты должен встать, милый. Тебе нужно позаботиться о себе. — У меня скоро репетиция, — палец Мафую обводит складку на ее брюках. — Ты пойдешь? — Да. — Хорошо, — она наклоняется, чтобы поцеловать его, и гладит по макушке так, как ему особенно нравится. Она выходит из его комнаты, останавливаясь у двери. — Погуляй со Снежком, прежде чем уйдешь.***
Коробки с лапшой быстрого приготовления, тяжелые и безразмерные, с громким стуком приземляются на пол. Рицука слепо тянется руками к очередной коробке, его стеклянный взгляд выражает всю тяжесть бремени, которую приходится носить беднякам. У него едва хватает сил подумать о том, правильно ли он расставляет коробки, неприятные ощущения в груди и животе никуда не исчезли, и теперь следуют за ним везде, где бы он ни был и чем бы ни занимался. Акихико опускается на колени рядом с ним и так резко щелкает Рицуку по виску, что тот подпрыгивает. — Иди к черту. — Ну и настроение у тебя, — сетует Акихико тем ровным тоном, каким обычно дает понять Рицуке, что идет по тонкой грани. — Хуже, чем обычно. Разве наша принцесса не поспала во время занятий? — Я не только сплю во время занятий. — Маленький лжец, — Акихико замолкает, и Рицука снова лезет в корзину с упакованными в вакуумную упаковку продуктами. Одну за другой он расставляет их на полках. Одну за другой он раскладывает свои эмоции по маленьким коробочкам. Сказать, что он в тот день не прятался на лестничной клетке во время обеда и вновь не пролистывал одну конкретную ленту Инстаграм, было бы наглой ложью. Это было больно, как ожог. Это было так же больно, как прижимать палец к свежему синяку. Он никак не может выкинуть это из своей гребаной головы. То, что Юки с ума сходил по Мафую, было ясно, как день, — Мафую слишком хорош собой, его улыбка пробирает до мозга костей. Рицука хорошо это знает, он испытывает это каждый день, иногда ему хочется спрятать эту улыбку куда-нибудь в тайное место и доставать в дождливые дни, когда ему особенно тоскливо. Он отчетливо видит любовь в глазах Мафую, когда смотрит на эти фотографии, и мурашки пробегают по его коже. Уродливый голос в его голове шепчет ему: он никогда не посмотрит на тебя так. Он чувствует, что заменим. Одна за другой коробки с лапшой укладываются на полках. — Мафую? — внезапно спрашивает Акихико. Вместо ответа Рицука закусывает губу. — Черт, — широкая ладонь Акихико успокаивающе похлопывает Рицуку по спине. — Любовь — это всегда сложно, малыш. Рицука не знает, почему это действует на него так, но добрые слова и теплые прикосновения Акихико проникают ему прямо под кожу. Голова Рицуки падает между колен, а пальцы цепляются за металлический стеллаж, на котором располагаются тонны нездоровой, дешевой еды, которую он обычно с нетерпением жаждет, но сейчас даже неприличное количество вредной пищи не смогло бы заполнить пустоту, которую он чувствует внутри себя. — Кадзи-сан, — скрипит зубами Рицука, когда Акихико делает шаг в сторону. — Мм? Рицука поднимается, слегка шатаясь на измученных от долгого нахождения в одной позе ногах, его лицо пылает от стыда, когда он думает о том, что собирается сказать. — Я хороший человек? — он сглатывает. — Хотел ли бы ты быть со мной больше, чем с кем-то другим? Это благословение, что Акихико на самом деле умнее, чем кажется, иначе в ответ на свои слова Рицука непременно получил бы колкий ответ или смех. Он полагает, что испытывает облегчение, когда единственной пыткой для него становится затянувшееся молчание Акихико. Рицука дрожит, и Акихико не осуждает его, когда парень стискивает зубы и сжимает пальцы в кулаки. Он ненавидит быть таким слабым. Он ненавидит позволять Мафую, хриплым вздохам и тонким пальцам проникать в его разум и сердце, ненавидит чувствовать, что кто-то властен разрушить весь его мир одним лишь взглядом. Потому что, боже, Мафую мог бы уничтожить его, если бы захотел. Потому что Рицука уже не может представить жизни без ангельского облика Мафую, сладкого и мягкого, с затуманенными глазами и скрытой силой, достаточно сокрушительной, чтобы перевернуть его мир вверх дном и исказить все его восприятие. Потому что бывают моменты, когда Мафую касается руки Рицуки, и ему кажется, что он больше никогда не сможет нормально дышать. Потому что есть мелочи, которые Мафую делает каждый день, будь то треугольный разрез его бутербродов, нежные пальцы на струнах или убаюкивающий голос, которые заставляют Рицуку хотеть вырезать часть своей груди и поместить туда Мафую, как какому-то сраному серийному убийце в детективном фильме. (Ему интересно, будет ли он испытывать когда-нибудь что-то подобное к девушке, и тут же отбрасывает эту мысль. Для него нет никого, кроме Мафую.) — Разве это не то, о чем ты должен спросить своего парня? — спрашивает Акихико, непробиваемый, словно бетонная стена. — Он… — «необыкновенный», думает Рицука. Инопланетный житель далекой галактики. Иногда Мафую так сильно погружается в прошлое, что Рицука готов на все, чтобы отцепить щупальца невидимого существа от его парня и вернуть Мафую обратно. — Его трудно… прочитать. Акихико, похоже, прикусывает свой язык, наблюдая за смятением Рицуки. — Так и есть, — тяжелая рука касается плеча Рицуки. — Но да, ты хороший парень, Уэ. Мафую, возможно, витает в облаках, но он точно не слепой. Они возвращаются к своим обязанностям, и Рицука заставляет себя сосредоточиться на работе. Мысленно он дергает за узел внутри своего живота до тех пор, пока он немного не ослабнет, и думает об ощущении губ Мафую на своих губах. И только после того, как они сняли свою форму, кинули ее в заднюю комнату и набросились на маленькое пластмассовое устройство, лежащее рядом с кассой, Акихико снова поднял проблему Рицуки, причем сделал это так беспечно, что Рицука едва заметил, как он взял ключ с прилавка, слишком сосредоточившись на его словах. На связке ключей висит ключ от мотоцикла, магазина и один тонкий длинный серебряный ключ, видимо, от квартиры. Большой палец Акихико скользит вниз по зазубренному краю. — Знаешь, Уэ, — начинает он, параллельно передавая Рицуке шлем, когда они выходят на улицу. Темноволосый парень забирается на мотоцикл позади него, гитара надежно висит за его спиной. — Иногда гении бывают подавлены, но не стоит недооценивать их страсть. Порой им нужно прийти в себя и побыть наедине с собой, чтобы вновь начать творить. Это труднее, чем кажется, — пропустить все через себя и отпустить прошлое, но рано или поздно это случится, и ничто не сможет помешать им вернуть былой азарт. Рицука некоторое время молчит, осмысливая услышанное. — Спасибо, Кадзи-сэмпай. — Ужас. Пощади мои нервы, ладно? — пирсинг Акихико блестит в лучах заходящего солнца, когда он отмахивается от формальностей Рицуки. — Ты не в моем вкусе, зануда.***
Когда Рицука играет на гитаре, он погружается в свой собственный мир. Это процесс, состоящий из дуэта его пальцев и музыкального инструмента, и в какой-то момент то, что можно было отбросить, мелодия, которую можно было пропустить, вдруг застывает в форме более осязаемой, чем пол под его ногами, более реальной, чем металлическая подставка прямо перед ним. Когда играть легко, мелодия льётся из инструментов, подобно ручью, а воздух вокруг него насыщается зарядами эндорфинов. В этот момент музыка кажется божественным даром, преподнесенным ему с самих небес. Кровь стучит в висках Рицуки, и он испытывает такой прилив сил и энергии, что буквально всем своим сердцем чувствует, будто для него нет ничего невозможного. Нет ничего, что нельзя было бы выразить музыкой. Нет слов, которые нельзя было бы высказать без шести струн его гитары и усилителя звука, включённого на полную мощность. Но когда играть тяжело, он испытывает большую боль, чем в тот раз, когда ему было одиннадцать и он упал, играя в баскетбол, а в его ноге зияла кровавая дыра. После падения Рицука какое-то время просто сидел и наблюдал, как кровь льётся из его раны и красной лужицей растекается по светлым деревянным полам. Он вскользь подумал о том, что кровавые пятна скорее всего не отмоются. Теперь он знает, что есть боль гораздо более невыносимая; ущерб, нанесённый его эго, когда он чувствует неуверенность в собственных силах, невосполним. Во время сегодняшней репетиции Рицука был олицетворением этого кровавого месива. Звуки, раздающиеся внутри их студии, — безобидные, отчаявшиеся существа, которые ползут друг к другу и протягивают руки, не имея ни малейшего шанса на воссоединение. Пальцы Рицуки удручающе медленно перебирают струны; он слишком тихо играет там, где Мафую играет слишком громко; оба их звучания похожи на ночной кошмар, на проигранную битву. К тому времени, как Акихико начинает жаловаться на то, что слишком много времени прошло с тех пор, как он выкурил последнюю сигарету, Рицука чувствует тупую пульсацию беспомощности. Акихико и Харуки скрываются в переулке за студией, оставляя Рицуку и Мафую наедине. Рицука вновь берётся за гитару, срывая на ней своё раздражение. Между ними грозовой тучей нависает напряженное молчание. Рицука не думал, что Мафую вообще появится сегодня, и за то, что он все-таки пришёл, Рицука неохотно испытывает благодарность. Даже несмотря на то, что взгляды, которыми они обменивались все это время, граничили с взглядами незнакомцев: быстрые, безразличные, столкнувшиеся случайно. И также случайно отведённые. Но сейчас, когда половина группы вышла покурить, и Мафую отвлекли от попыток добиться нормального звука, Рицука выглядит вполне довольным. Изгиб шеи Мафую изящен, гибкие пальцы задумчиво постукивают по его «Gibson». Мафую рассеянно сдувает локон земляничных волос, запутавшегося в его ресницах. Он так прекрасен, что у Рицуки сжимается сердце, прекрасен под тем же ослепительным светом солнечных лучей, льющихся через окно студии, что и на тех его фотографиях; фотографиях с парнем Рицуки, которые переполняют аккаунт какого-то незнакомца. Пальцы Мафую танцуют на грифе его гитары. Из студии доносится мелодия, тонкая, как бумага. Рицука моргает. Он хочет прикоснуться к Мафую. Он хочет крепко обнять его. Он хочет разорвать мальчика на куски, проделать в нем дыры, которые только он сможет заполнить. Это больное насилие, переполняющие его легкие; отчаянное желание, подобного которому он никогда раньше не испытывал. Он хочет, чтобы Мафую посмотрел на него; он хочет, чтобы взгляд этих тёплых глаз был устремлён только на него. Он делает шаг вперед, пока не оказывается рядом с Мафую. Глаза парня не отрываются от гитары. — Привет, — порывисто говорит Рицука. Руки сами лезут в карманы его джинсов. — Почему тебя сегодня не было в школе? Мафую закрывает глаза. Звучат последние аккорды незнакомой мелодии. — Плохо себя чувствовал. — Почему? Этим вопросом Рицука опускается ниже своего достоинства, преломляет собственную гордость, как бы ни было ему противно это осознавать. И, может быть, им обоим было бы проще, если бы Рицука сейчас упал на свои гребаные колени и спросил, была ли его вина в том, что он был таким холодным и грубым по краям, была ли его вина в том, что он никогда не знал, что именно нужно Мафую, и что его никогда, никогда не было достаточно. Мафую лишь пожимает плечами. «Его глаза красные», отмечает про себя Рицука. Он стоит так, словно еле держится на ногах, плечи опущены вниз, а в голосе слышен страх. Все это пугает, и в то же время, все это — самое прекрасное, что Рицука когда-либо видел в жизни. Рицука сглатывает, и мысленно сдается в плен любви, которой никогда не суждено быть по-настоящему взаимной. Любви, которой никогда бы не возникло, если бы не смерть. Он смиряется с низменным положением второго места. — Я искал тебя, — говорит он, на этот раз тише. — На лестнице. Я думал, ты придешь на обед. Или, по крайней мере, скажешь мне, что уходишь. Выражение лица Мафую меняется. — Прости меня! — шок вынуждает его карие глаза широко раскрыться, и Рицука ненавидит нежное сожаление в его взгляде, но не может противиться чарам этих глаз, и его дыхание замирает, когда он смотрит на него. — Прости, Уэнояма-кун, это был… один из тех дней… Сердце Рицуки с бешеной скоростью колотится в груди. Он обхватывает ладонями щеки Мафую так, что его губы сжимаются, как у рыбки. Он заставляет себя не отводить взгляд от прекрасного лица Мафую, когда видит слезы в его глазах. — Я скучал по тебе, — выдавливает он. Мафую наклоняется вперед, пока его нос не утыкается в ключицу Рицуки, и судорожно вздыхает. — Правда? — Да. Правда. Он осторожно обнимает Мафую, так, будто он сделан из фарфора, а не из плоти и костей. Всхлип вырывается изо рта Мафую, когда пальцы Рицуки успокаивающе зарываются в его земляничные пряди. Он защитит его. Защитит ценой своей жизни и души, если потребуется. — Иногда мне кажется, что я не… — Мафую прислоняется лбом к широкой груди Рицуки. Его пальцы крепко сжимают рубашку темноволосого парня. Еще одна вещь, которая больше не примет прежнюю форму. Еще одна вещь, искаженная этой запутанной любовью. — Я не уверен, что заслуживаю того, чтобы по мне скучали. Иногда я думаю, что будет лучше, если я буду держаться подальше, чтобы никто даже и не думал об этом. — Почему ты так говоришь? — Скучать — больно, — шепчет Мафую. — Скучать так же больно, как резать себя ножом, и мне это не нравится. Рицука крепко прижимает Мафую к себе, когда свет гаснет в его глазах. Он хочет спросить, скучал ли Мафую по нему так же сильно, как и он, но не может заставить эти эгоистичные слова вырваться из его рта. Он с силой прикусывает губу. Рицука гадает, останется ли на этот раз кровавый след.