Искупление

Гермиона приходит на Гриммо в среду вечером, и теперь она считает эту идею просто отвратительной, потому что в самом углу гостиной Гарри и Джинни, в старом фамильном кресле, неуверенно мнется Рон. Она думает, что ситуация не может стать еще более неловкой, когда в комнату забегает Джеймс и начинает бурно выражать радость по поводу того, что его любимый дядя и крестная снова пришли вместе. Конечно, ребенка никто не посвящал в семейные неурядицы, но дети в этом возрасте очень наблюдательны, и это не может не огорчать. — Привет, — Рон привстает с места и запускает пятерню в рыжие волосы, они чуть длиннее, чем обычно. Он всегда так делает, когда попадает в неловкую ситуацию. Уизли держится стойко. Наверное, это потому, что Гарри успел передать ему в красках их воскресный разговор. Судя по лицу ее бывшего мужа, о Малфое он ни сном, ни духом, потому что мебель все еще на своих местах, а на ее теле ни единого следа от проклятий или колюще-режущих предметов. Поттера не подвело аврорское чутье, когда он решил скрыть определенную информацию. — Привет, Рон, — Гермиона уже решила, что пойдет на мировую, но начать разговор первой оказывается не очень-то просто. Они не виделись всего несколько недель, но вот между ними уже не только гостиная родового гнезда Блэков, но и неловкое молчание, недопонимание и воспоминание об ужасном скандале, который устроила Грейнджер будучи в стельку пьяной прямо на свой день рождения. — Предатели крови! Грязнокровки! Отребье! Да как вы посмели… — ситуацию неожиданно разряжает истошный вопль Вальбурги Блэк. Похоже, Джеймс носился по дому и задел плотный балдахин, скрывающий портрет, и Гермиона еще ни разу не была так рада слышать эту старую перечницу. Грейнджер имела большое сердце и врожденное чувство сострадания ко всему живому, поэтому иногда ей даже становилось немного жаль старуху. Обезумевшая женщина умерла в доме на Гриммо совсем одна, если не считать Кикимера. Она потеряла обоих сыновей: Регулус исчез, пытаясь уничтожить медальон Слизерина, а Сириуса выжгли с фамильного древа, как только он ушел жить к Поттеру-старшему. Интересно, обрадовалась бы Вальбурга, приди сюда Малфой? Он ведь ее двоюродный внук… Мерлин, почему в любой ситуации нужно вспоминать именно о нем! — Я пойду, закрою портрет, — Рон выглядит обрадованным, он явно счастлив, что может разбавить эту смущающую тишину хоть какими-то действиями. — Не могу поверить, что нас почтила своим вниманием самая главная шишка Министерства магии, — Джинни врывается в комнату небольшим рыжим смерчем. Ее живот еще совсем не видно, поэтому она носится по дому, отдает приказы и воспитывает сына и мужа с прежним рвением и азартом. — Привет, — Гермиона улыбается. За пару недель, что они не виделись, произошло столько событий, что, кажется, все это было в прошлой жизни. Она шла сюда с твердым намерением поговорить о Малфое, спросить совета у подруги и заодно у Гарри, раз уж он теперь в курсе всех ее грязных делишек, но присутствие Рона сильно усложняет задачу. — Я уже накрыла на стол, сейчас вернется Гарри, и будем ужинать, — рыжая продолжает беззаботно и слишком громко щебетать. Очевидно, это какой-то особый прием для усыпления бдительности старшего брата, который все еще борется с картиной в прихожей, потому что сейчас Джинни активно кивает головой в сторону коридора и одними губами спрашивает: «ну что?» — Отлично, я безумно голодна, — Гермиона подыгрывает и заливается искренним смехом, когда с помощью все того же «шпионского шифра» сообщает: «все в порядке». Когда возвращается Гарри, они все усаживаются за стол. Ужин проходит в дружеской и очень теплой атмосфере. Несмотря на их с Роном недавние недопонимания, все устаканивается даже раньше, чем она могла себе представить. Эта вражда истощала ее моральные силы последний месяц, и, кажется, они все ностальгируют по прежним временам, потому что бесконечные шутки про квиддич и воспоминания о Хогвартсе возвращают их в школьные годы, в годы их детской дружбы. — Гарри, не начинай, умоляю! — Джинни смотрит на мужа укоризненно, поднимает руки кверху и потряхивает ими над головой. Все потому, что десерт уже доеден, а два аврора сдерживаются из последних сил в попытке не начать разговор о работе. — Но это правда важно, Джин, такое запутанное дело, ты не представляешь, — кто бы мог подумать, что в ее друзьях проснется тяга к распутыванию замыслов темных сил с возрастом. В былые времена эти двое благополучно били баклуши, пока «мозг» их трио протирала форменные юбки за библиотечными столами, а затем без всякого мало-мальски адекватного плана неслись на рожон, выкрикивая заклинания. Слабоумие и отвага, как назвал это однажды Малфой. Чертов Малфой, гриндилоу бы его побрал! Кажется, Гермиона издает какой-то звук, отдаленно напоминающий злобное фырканье, потому что уже через секунду на нее косятся все присутствующие за столом. — Гермиона, не злись, поговорим о чем-то другом, если хочешь, — Рон смотрит на нее с нескрываемой опаской и медленно произносит слова. «Еще один навык авроров в усмирении буйных или слетевших с катушек волшебников», — с раздражением думает она. — Нет, нет. Все в порядке, я просто задумалась о… о квартальном отчете, — врать друзьям уже входит в привычку. Ужасающую, отвратительную привычку. Но парни, кажется, и глазом не ведут, ведь все знают, что Гермиона Грейнджер настоящий маньяк во всем, что касается работы. — Я налью вам огневиски, если перенесете свои нудные беседы в гостиную. Нам с Гермионой нужно посплетничать, — Джинни сурово смотрит на мужа и брата, не оставляя ни единого шанса возразить, а затем разворачивается к шкафу с напитками и незаметно подмигивает ей. Просто потрясающая ведьма. — Выкладывай, — подруга не любит предисловий. Она переходит сразу к делу, как только за Гарри и Роном захлопывается дверь. — Все очень плохо, — Гермиона опускает лицо в ладони, морально готовясь к тому, что ей придется пережить всю эту чертову неделю вновь. — Не думала, что Малфой настолько плох в сексе, — Джинни рассеянно смотрит вдаль и постукивает пальцем по подбородку. — Вообще-то, я думала, что он «ого-го», учитывая все эти слухи и… — Мерлин, Джинни, я не о том! — воспоминания той ночи заставляют моментально покрыться алыми пятнами. — Все было более чем хорошо, — она видит в глазах подруги хищный блеск, но не уверена, что хочет обсуждать эти подробности, — но потом мы поругались. Точнее, он не пришел на свидание, но это ты наверняка уже знаешь от Гарри, а сегодня днем он ввалился в мой кабинет, устроил сцену, разорвал рекламный контракт, на который согласился Виктор, и… — Погоди, погоди, — Джинни приподнимает бровь, и на мгновение выражение ее лица становится непонимающим. Такое нечасто заметишь на лице миссис Поттер. — Виктор? Ты что, виделась с Крамом? — Да, он приехал в ту пятницу, и они встретились с Малфоем на пороге моего дома, как выяснилось, — Гермиона еще какое-то время в красках описывает подруге ситуацию, сольное выступление Малфоя в ее кабинете и какое к этому всему имеет отношение болгарский ловец. Джинни слушает очень внимательно и даже присвистывает на том моменте, когда Гермиона почти цитирует Малфоя, а конкретно его фразу о том, что его все заеб… утомило и что он жаждет волевых решений от нее самой. — Не знаю, говорил ли тебе кто-нибудь когда-либо такие вещи, но ты настоящая идиотка, Гермиона Грейнджер, — Джинни качает головой из стороны в сторону, пытаясь переварить услышанное. — Да что я снова сделала не так? — она искренне надеялась и уповала на помощь своих друзей, но, кажется, вся чертова магическая Британия повернулась к ней на этой неделе своей самой неприглядной стороной. — А как еще назвать твой поступок? Предлагать помощь своего бывшего своему нынешнему. Мужчине, с которым ты только что переспала! — Виктор никакой мне не бывший, Джинни, мы обсуждали это уже миллионы раз, — Гермиона заводится. Она не понимает, почему подруга говорит все эти вещи. — Об этом знаю я, ты и Гарри. Даже Рон все еще сомневается, что между вами не было никакой влюбленности, хотя вы прожили вместе семь лет. Чертовых семь лет, Гермиона! Понимаешь? — кажется, слова подруги начинают медленно приобретать здравое зерно и обрастать смыслом. — Я уверена, что Малфой всегда считал вас «сладкой парочкой», как и большая часть Хогвартса, только вспомни все эти сплетни, — и Джинни начинает перечислять все пикантные слухи, которые витали вокруг их с Виктором пары весь чертов четвертый курс. — Так ты считаешь, что мне нужно извиниться? — Гермиона выжидающе смотрит на подругу. До этого момента в ней все еще теплилась надежда на то, что она абсолютно во всем права, но если уж Джинни порицает ее поступок, то она может представить, какой мегерой сейчас выглядит в глазах Малфоя. — Дело не в этом, Гермиона, — Джинни замолкает и подозрительно долго держит паузу. С таким выражением лица обычно сообщают, что ремиссия закончилась и пациент скоро умрет. — Ты ведь знаешь, какая у него репутация? — Гермиона уже хочет возразить, но подруга останавливает ее жестом. — Я знаю, что ты скажешь. Что тебе все равно, это не имеет никакого значения, но подумай, Гермиона, подумай тысячу раз, прежде чем дать какой-то ответ Малфою. — Но мне казалось, что вы с Гарри не против. Ты ни разу не упомянула, что считаешь наше «общение» плохой идеей, — она искренне думала, что ее друзья отнеслись с пониманием к сложившейся ситуации, но, похоже, все совсем не так. — Мы с Гарри здесь ни при чем. Гермиона, тебе двадцать шесть, и ты сама вправе решать, с кем встречаться. Я отнеслась к этому так легкомысленно в прошлый раз, потому что решила, что это просто интрижка. Мерлин, да у вас с Роном не было секса целый год! — Джинни практически выкрикивает эту фразу, и она сразу же жалеет о том, что растрепала все рыжей во время их «девичьих посиделок» после, кажется, пятой стопки огневиски. — Я вообще поражаюсь, как ты не начала кидать Непростительными в подчиненных еще пару месяцев назад! А тут объявляется Малфой, весь из себя такой сексуальный аристократ, плохой парень, я не хотела мешать тебе развлекаться. — И что же, сейчас тебе это не кажется такой уж хорошей идеей? — ей правда интересно. Потому что во всем, что прямо или косвенно касается Малфоя, ее огромный мозг просто отказывается функционировать. — Это можешь знать только ты, — Джинни улыбается и сжимает руку Гермионы в своей ладошке, но затем она тяжело вздыхает, и Грейнджер понимает, что это еще не конец разговора. — Вот только Малфою, похоже, жизненно необходимо заявить на тебя права, а это автоматически означает, что вы будете парой. Официально, Гермиона. Я не хочу давить или переубеждать, но тебе стоит взвесить все «за» и «против». Я понимаю тебя, Гарри понимает, но что будет, когда все узнают? Ты хоть представляешь, что Скитер раздует эту новость до катастрофы вселенского масштаба? Всеобщее внимание, упреки, сплетни. И, кстати, я не ручаюсь за реакцию мамы и Рона, что уж там говорить про все остальное магическое сообщество… — Джинни поджимает губу и с десяток секунд смотрит в глаза подруге. — Не жди, что все вокруг будут умиляться, глядя на героиню войны и бывшего Пожирателя. — Я не думала об этом… с такой стороны, — Гермиона так погрязла в самокопании, зациклилась на чувствах и эмоциях, что совсем забыла — они живут не в вакууме, а в социуме. Чертовски озлобленном и готовом разорвать тебя на мелкие куски за малейшую оплошность. Теперь у нее действительно была пища для размышлений. Хоть она и не заглядывала так далеко, но думала, если честно, что Малфой имел в виду совсем не отношения с ней, с грязнокровкой Грейнджер, что он просто распсиховался и вылил на нее ушат драконьего навоза. Она не собиралась давать ему какой-то конкретный ответ, не думала, что это вообще требуется, но разговор с подругой заставил хоть немного прийти в себя и открыть глаза на то, что она вообще делает со своей жизнью.

***

Эту субботнюю встречу она также нахально проигнорировала, решив, что буре стоит чуть поутихнуть. Но к следующей пятнице стало ясно — что-то идет не так с их проектом. «С проектом Малфоя», — вновь поправила себя Гермиона. С самого утра ее ожидала кипа писем и бумаг на рабочем столе. Неоплаченные счета, просрочки, неудачные попытки доставить заказы на адрес их нового помещения. Последней каплей стало гневное письмо от арендодателя, который после долгих, слезных уговоров Гермионы и ее личного поручительства согласился наконец сдать свой амбар Малфою в качестве производственного помещения. Мерлин, чем он там вообще занимается?! Письма дублировались на ее рабочий адрес, потому что в магическом договоре стояла и ее подпись тоже. Мало ей своих проблем, а тут еще этот гребаный аристократишка решил свалить на ее плечи всю работу. Ну уж нет, Малфой. Не выйдет. Как бы ей ни хотелось оттянуть момент их встречи, нужно было что-то решать, потому что только гневных посланий от Тиберия Огдена ей не хватало на этой неделе для полного счастья. Пропустив очередной раз перерыв на обед, Гермиона накинула пальто и аппарировала к дому Малфоя. Первое, что бросилось в глаза, а точнее, ударило в нос, — сильный запах перегара. Дверь была открыта настежь, и складывалось впечатление, что здесь гудели все выпивохи из Дырявого котла недели две подряд. Гермиона в ужасе оглядела помещение, которое и раньше-то с натяжкой можно было назвать квартирой, а теперь оно и вовсе походило на самый грязный маггловский притон: повсюду разбросаны вещи, пустые бутылки, грязные тарелки и стаканы. Штора висит наполовину оборванная, а к тому месту, где, как она помнила, находилась кухня, и вовсе страшно было подходить. Как можно довести свой дом до такого состояния за какую-то чертову неделю? Даже она, не будучи любительницей бытовых заклинаний, ужаснулась от увиденного, и сейчас Гермионе почему-то в красках представилась реакция Молли Уизли, что хватается за сердце при виде этого бедлама и аппарирует прямиком в Мунго. Венчал все это безобразие некогда холеный и опрятный аристократ, который лежал сейчас посреди комнаты на куче вещей, предположительно вывернутых из его шкафа, обнимал полупустую бутылку огневиски, а из уголка его рта стекала капелька слюны. Гермиона склонила голову вправо, пару раз открыла и закрыла рот, неуверенно переминаясь с ноги на ногу. Взывать к совести Малфоя в таком его состоянии не представлялось возможным. Да и, честно сказать, она даже не догадывалась, что делать в подобных ситуациях. — Малфой? — она позвала его негромко, надеясь на его чуткий сон. Успеха это не возымело ровным счетом никакого. — Малфой, — чуть громче, но также безрезультатно. Спустя пару минут она все же решилась подойти, ведь нужно было хоть что-то предпринимать. Оставить его в таком состоянии — значит забыть навсегда о проекте под названием «Магическое телевидение». Еще пару дней просрочек по платежам, и их заживо съест их некогда добродушный инвестор. — Эй, — Гермиона повысила голос и брезгливо «потрогала» ребра Малфоя носком туфли. Сейчас он не вызывал ни сострадания, ни симпатии, ни уж тем более желания. В Гермионе бурлила квинтэссенция чистой ярости. Это каким нужно быть оболтусом, чтобы напиваться до свинячьего визга несколько дней подряд, начисто забыв про свои обязанности и дела. Малфой пошевелился и тут же нахмурил брови, схватившись за голову. Он страдал, и это доставляло ей сейчас какое-то нездоровое удовлетворение. Затем он прищурился и приоткрыл один глаз, а после произошло то, чего она никак не ожидала от человека, находящегося в состоянии глубокого похмелья: Малфой со скоростью и реакцией натренированного ловца схватил ее одной рукой за лодыжку и резко рванул на себя. Ее новые туфли не отличались особой устойчивостью и практичностью, поэтому Гермиона с визгом молодой мандрагоры и грацией флоббер-червя повалилась сверху на бренное тело. Малфоя же, казалось, вообще ничего не смутило. Он сгреб ее в охапку и поудобнее устроил под головой нечто похожее на зимнее пальто, ворча себе под нос что-то в духе «опять эти ебаные галлюцинации». И… снова уснул. Просто уснул! Видит Годрик, она не хотела этого. Героиня войны и защитница прав домовых эльфов всеми фибрами своей всепрощающей, всесочувствующей души ненавидела насилие, но в этот конкретный момент она испытывала такую ярость, что не удивилась бы, если бы выяснилось, что еще один осколок души Волдеморта в виде крестража прилетел ей прямо в голову. Ловко вывернувшись из крепких объятий Малфоя, Гермиона выхватила палочку и отправила пару жалящих заклинаний куда-то в торс и плечо аристократа. — Твою мать, ебучие Мерлиновы кальсоны, какого хера? — даже в таком состоянии Малфой мог виртуозно пользоваться своим впечатляющим запасом нецензурной лексики. — Нет, это я хочу узнать, Малфой, какого… — несмотря на взвинченное состояние, повторить его слова не позволяло воспитание. Гермиона чертыхнулась, пытаясь принять сидячую позу и придать своей уже успевшей прийти в негодность прическе какой-никакой приличный вид. — Грейнджер? — похоже, к Малфою только сейчас начало приходить осознание того, что в своей квартире он все же не один. — Что ты тут… — О, я тебе расскажу, что я здесь делаю, Малфой! Ты совсем спятил? Меня завалили письмами с жалобами и просрочками с самого утра! Я думала, что ты занят делом, а ты просто пил всю чертову неделю! — Гермиона уже кричала, не пытаясь сдерживаться. — Как это понимать вообще? Малфой попытался сесть, но удалось это далеко не с первой попытки. В куче хлама, с растрепанными волосами и недельной щетиной, он сейчас подозрительно походил на бездомного. Очень сексуального бездомного. Мерлин, Грейнджер, просто заткнись! Но держать себя в руках стало немного сложнее, как только он посмотрел на нее очень пристально своими этими невозможно серыми глазами, а затем чуть склонил голову вбок. — Так ты снова явилась меня спасать, Грейнджер? — он нахально усмехнулся, отчего в Гермионе поднялась новая волна негодования. — Я же сказал, что мне это нахер не нужно. — Мерлин, ты ведешь себя как маленький, избалованный ребенок! Что-то пошло не по-твоему, и ты тут же устроил весь этот кошмар, — Гермиона развела руки в стороны, указывая на окружающий их хаос. — Неужели это все из-за несчастного рекламного контракта, который Виктор… — Ты берешь на себя слишком много, Грейнджер, — от его язвительности не осталось и следа за каких-то пару мгновений. Взгляд стал жестким и ледяным. — Не думай, что все должно крутиться вокруг тебя. Малфой уже поднялся с места и направился к кухне. Вероятно, его сильно мучила жажда, но найти чистый стакан в этом погроме не представлялось возможным, поэтому он продолжал открывать и закрывать полупустые шкафы уже без всякой явной надежды. И Гермиона непременно помогла бы ему, наколдовав графин с прохладной, кристально чистой водой, потому что сам он, похоже, начисто забыл о том, что он волшебник, если бы не его скотское поведение на протяжении последней пары недель. — Тогда скажи мне, что случилось? — Гермиона тоже поднялась на ноги. Она ждала развернутых объяснений, потому что свято верила, что имеет на это полное право. Наконец, в закромах одного из кухонных шкафов нашлась пыльная склянка, отдаленно напоминающая зелье от похмелья. Малфой осушил ее одним глотком, слегка поморщившись, и перевел взгляд на Гермиону. — Не твое дело, — его слова больно били по самолюбию, а холодный взгляд пробирал до костей. — Как это не мое, Малфой?! Я должна знать, что… — договорить ей не дали. — Ты чертова идиотка, Грейнджер, если думаешь, что можешь всюду совать свой ебаный нос! Я сказал, это тебя не касается, уяснила? — он часто дышал и смотрел с таким остервенением и яростью, что Гермиона даже немного испугалась. Она хотела было что-то возразить, начать спорить, но потом просто сдалась. Она устала быть вечной девочкой для битья. Со времен школы не изменилось ровным счетом ничего, даже перевод их «отношений» в горизонтальную плоскость не заставил Малфоя вести себя хотя бы чуть менее агрессивно по отношению к ней. Он обижал. Обижал очень сильно. Он делал это профессионально. — Так значит я свободна? Могу идти, Малфой? Ты получил все, что хотел, во всех смыслах этого слова, и теперь моя компания тебе ни к чему, верно? — Гермиона невесело усмехнулась. Осознание медленно застилало глаза пеленой слез, подкатывало к горлу удушливым комом. — Если ты все же соизволишь оплатить счета и заняться, наконец, делами, то вот квитанции, — она достала из своей сумочки кипу бумаг и швырнула на кровать. — Сегодня я передам твое дело другому куратору и избавлю тебя от своего раздражающего общества. — Грейнджер, — он устало вздохнул и посмотрел на нее со всей серьезностью. — Я не хотел… — А я думаю, что хотел, — этот разговор сворачивал совершенно не туда, но остановиться уже не было никакой возможности. — Я пришла все объяснить, разрешить это чертово недоразумение, хотела извиниться… Но вот ты снова так поступаешь, — Гермиона пыталась сдержать слезы обиды и горечи изо всех сил, она не желала показывать свою слабость и то, как сильно ее ранят его слова и холодность. — Ты постоянно отталкиваешь меня, грубишь, издеваешься. Ты самый эгоистичный человек из всех, кого мне приходилось встречать. Ты просил меня определиться, что мне нужно? Он замер и на мгновение задержал дыхание, пристально посмотрев ей в глаза. Хотя, возможно, она только хотела это видеть. Думать, что для него это важно. — Я ни о чем не жалею. И если бы в этом мире остался хоть один чертов маховик и перенес меня на две недели назад — я бы ничего не изменила, — в этот самый момент она прощалась с ним. Мысленно закрывала эту главу своей жизни, оставляла все желания и мечты на пыльной полке в самом темном уголке своего сознания. Потому что они не пара. Они не смогут вместе. И это было очевидно с самого начала. Всем, кроме нее. — Я бы так же сказала «да» и позволила тебе сделать это. Я бы так же отвечала на твои поцелуи и обнимала. И я бы соврала сейчас, если бы сказала, что для меня это все не имело значения, — слезы уже льются не прекращая, обжигают щеки, смешиваются с тушью, срываются вниз, оставляя грязные разводы на белой блузке. — Но я… Я не могу так, Малфой. Вот и все. Она приняла решение. Единственное осознанное решение, связанное с ним, за последние два месяца. Это было логично. Это было рационально. Это выворачивало ее душу наизнанку. Можно было бы давать себе миллионы шансов. Пытаться снова и снова. Оставаться, убегать, прижиматься в горячем объятии и отталкивать, добивая словами. Но какой в этом толк, если в конечном счете результат никогда не будет иным? Они не созданы друг для друга, не предназначены судьбой, они не две половинки одного целого или какую еще высокопарную чушь обычно говорят в таких случаях? Они — Малфой и Грейнджер. Слизеринец и гриффиндорка. Чистокровный волшебник и магглорожденная ведьма. Бывший Пожиратель и героиня войны. И это не смогут изменить ни время, ни обстоятельства. — Я не согласен, — это было сказано так тихо, что до Гермионы не сразу дошел смысл его слов. — Что, прости? — Я сказал, что я, блять, не согласен, Грейнджер, — он надвигается медленно, с грацией хищника. От его былого состояния не осталось и следа, и теперь он вновь пытается все контролировать. — Нет, — Гермиона практически выкрикнула это, выставляя руки вперед в защитном жесте. Потому что если он подойдет ближе — от былой решимости не останется и следа. Она уже сделала выбор. — Не подходи. Он резко замирает, и Гермиона замечает незнакомую эмоцию в глубине его глаз. Ту, что она никогда раньше не могла представить на его лице, ни разу не видела. Даже на поле боя в день решающего сражения за Хогвартс. Это было очень похоже на боль. Она не хочет об этом думать, не может себе этого позволить. Только не сейчас. Гермиона срывается с места и бежит к выходу. Один лестничный пролет, два, три… В грудной клетке возникает знакомое чувство — ее преследуют, за ней гонятся, ей необходимо спастись. На одной из ступенек она неловко подворачивает ногу и падает. Колени больно ударяются о плитку, в глазах расплываются белые пятна. Она почти спустилась, поэтому пролетела вниз всего десяток дюймов. Ну хоть в чем-то повезло. Ей нужно несколько секунд, чтобы отдышаться и перевести дух. Она судорожно хватается непослушными пальцами за перила в попытке подняться. Но стоило немного успокоиться и прислушаться, и она понимает — за ней никто не следует. Малфой не бежит сломя голову, не пытается остановить. Это немного приводит в чувства. Заклинанием она чинит порванные колготки, убирает грязь очищающим заклинанием, глубоко вдыхает и закрывает глаза. Ее обеденный перерыв давно прошел, но возвращаться к рабочим делам нет никаких моральных сил, а она должна. Обязана сегодня подписать документы, ведь завтра суббота. Она не может пустить его дело на самотек, все отчеты кураторов строго фиксируются, и будет очень занятно, если во время очередного недельного собрания по поводу подведения итогов ее назовут самой никчемной и безалаберной сотрудницей ее же компании. И это при том, что подопечный у нее всего один. Но какой, Мерлин… Гермиона аппарирует в Министерство уже через несколько минут. Она старается звучать жестко, по-деловому, когда просит Гвен подготовить документы для передачи дела Малфоя новому сотруднику Оливеру Смиту. Совсем не жалко и отчаянно, как она чувствует себя на самом деле. В лице помощницы нескрываемая тревога за своего босса и подругу, но Гермиона старается закончить этот диалог как можно раньше, не дать ни одной чертовой возможности Гвен сказать лишнее слово, задать неозвученный вопрос. Потому что если хоть одному человеку в этом учреждении придет сейчас в голову самая идиотская мысль — спросить главу благотворительного фонда «Что случилось?» — то она за себя не ручается. Потому что она уверена — у нее может начаться самая настоящая истерика, с погромом, слезами, приступами удушья и панической атакой. Потому что она не расскажет больше ни одной живой душе обо всем, что происходило этим сентябрем. Ведь если она это сделает, то все станет реальным. Не просто ее воспоминанием. Не просто несколькими днями и парой ночей, что она провела в его объятиях. Все это станет чертовой правдой, и ей придется это принять. Очередная неудача золотой девочки. Катастрофа планетарного масштаба для ее личной жизни. Очередной гвоздь в крышку гроба ее изуродованной самооценки. Поэтому без лишних объяснений и вежливых прощаний Гермиона запирает дверь своего кабинета и направляется в атриум, чтобы аппарировать домой. Чтобы купить самое большое ведро самого приторного и калорийного мороженого, чтобы смотреть какую-нибудь совершенно идиотскую мелодраму и перебирать шерсть Живоглота мокрой от слез рукой. Еще один день самобичевания. И, пожалуй, она его заслужила.

***

Пить ты начал не сразу после выяснений отношений с Грейнджер, не в ту среду. Это началось немного позже. Точнее, в субботу, когда раздражающая всезнайка не удосужилась появиться. Даже, блять, сову не прислала. Но весь этот пиздец начался не из-за нее. Нет, она вообще здесь ни при чем. Почти ни при чем. Спустя сорок минут бесполезных ожиданий и хождений из угла в угол стало ясно — она не придет. Гриффиндор совершенно точно не ее факультет, как можно быть такой ебучей трусихой?! Конечно, возможно, не стоило так давить. Ставить ультиматумы, как какая-нибудь истеричная третьекурсница из Пуффендуя, вот только тебе это все безумно надоело. Поначалу ты даже не тревожился: ну зажал Грейнджер пару раз в темном углу, ну поцеловались, что из этого? В наше время не предлагают руку и сердце после безобидного рукоблудия. Да, у вас был секс, и да, это было хорошо. Очень хорошо. Вот только появление Крама больно ударило по мужскому самолюбию, поэтому пришлось принимать кардинальные меры: орать, брызгать слюной, размахивать руками, рвать документы, ставить условия. Скорее всего, это один из самых глупых и импульсивных поступков в твоей жизни. Такое тесное общение с красно-золотыми, а точнее, с одной конкретной их представительницей, влияет на тебя не особо благоприятно. Ты бы сказал даже — очень хуево влияет. Но что сделано — то сделано. Оставалось лишь смиренно ждать решения ее гриффиндорского величества. Но то, что ваша встреча так внезапно отменилась, уже само по себе наводило на дурные мысли. Часам к четырем вечера отвлечься стало жизненной необходимостью. Гадать, что решит Грейнджер, и ронять слезы на подушку весь чертов уикенд — не про тебя. К тому же твой проект требовал некоторых доработок, чтобы после заказа первой партии телевизоров сразу же запустить производство. Дата начала продаж уже назначена — четырнадцатое ноября. Через две недели вся магическая Британия узнает, а точнее, вспомнит, кто такой Драко Малфой. Вся имеющаяся бумага в доме была исчерчена и исписана еще перед встречей с Огденом во время совместной с Грейнджер подготовки к проекту. Ты перерыл все шкафы, по десятому кругу заглянул в старый комод — ничего. И вдруг на глаза попалась записная книжка в потрепанном переплете. Она лежала среди тех немногих книг, которые ты забрал из поместья Забини во время переезда. Сердце пропустило удар, в ушах начало шуметь. Ты помнил этот блокнот. Он принадлежал Нарциссе. Все личные вещи матери, одежду и пару украшений, что остались от прежней жизни, ты раздал. Бездомным, нищим, просто нуждающимся. Это не было жестом доброй воли, Малфои никогда не отличались бескорыстием и святостью. Напротив, ты сделал это из чисто эгоистичных побуждений. Ты надеялся, знал, что если вещи Нарциссы не будут висеть бесполезным хламом в твоем шкафу, не будут лежать на дальних полках в коробках, если кто-то будет ими пользоваться, давать им вторую жизнь, то и она будет жить вместе с ними. Не уйдет в небытие, не растворится, не покроется пылью на старых стеллажах. Блокнот — единственное, что ты забрал с собой. Ты нашел его в ее спальне, в прикроватной тумбе. Это случилось через пару недель после ее смерти, только тогда ты смог заставить себя подняться по ступенькам, положить ладонь на дверную ручку, повернуть замок, позволить ей открыться. Ты сидел на ее кровати около пяти часов. Просто так, безо всякой видимой причины. То гладил рукой шелковое покрывало, то просто смотрел в стену, без единой эмоции на лице, уже без слез. Повинуясь какому-то странному инстинкту, ты подошел к небольшому шкафчику, открыл и закрыл пару ящиков — там было пусто. Лишь в последнем из них, на самом дне, лежала небольшая старая книжица. Казалось, обычный ежедневник. На обложке были выгравированы в коже красивые необычные цветы. Они переплетались друг с другом, образуя затейливые узоры, охватывали корешок, переходили на заднюю часть, но внутри он был совершенно пуст. Ни единой записи, только пожелтевшие от времени страницы, слегка загнувшиеся в некоторых местах. Еще тогда в голове мелькнула мысль, что, возможно, книга зачарована. Может быть, после произнесения пароля или каких-то хитрых манипуляций с палочкой блокнот откроет свой секрет. Но ты ничего не почувствовал, не ощутил вибрацию родовой магии, ежедневник был пуст. Ты забрал его с собой непонятно зачем и хранил долгое время в кипе старых книг и фолиантов, ты больше не пытался его открыть. И вот теперь, спустя пару лет, ты вновь на него наткнулся. Совпадение это или нет — ты не знаешь. Вот только желание пройтись кончиками пальцев по старой, потрепанной обложке стало почти невыносимым. Наверное, Нарцисса была бы не против. Если бы она смогла хоть как-то помочь сыну в реализации его грандиозных планов, она была бы только рада. Она любила тебя. Поэтому ты решил им воспользоваться. Вносить свои записи, делать важные пометки, вести список необходимых заклинаний. Взял ежедневник в руки и прикрыл глаза, вспоминая события двухлетней давности. Книга раскрылась сама собой где-то посередине. Пустые листы навевали необъяснимую тоску, будто напоминая о прошлом, но не прошло и нескольких секунд, как на пожелтевшей бумаге начали проявляться чернила. Одно за одним слова, выведенные аккуратным женским почерком, складывались в предложения и целые абзацы. 19 января 1975 года… 25 июня 1986 года…3 мая 1998… Подзаголовки, обозначенные датами, и целые страницы рукописного текста. Это ее дневник. Ты понял сразу. Нарцисса была одаренной волшебницей и с легкостью могла скрывать свои записи от посторонних глаз на протяжении многих лет. Практически всей жизни. Именно поэтому ты ничего не почувствовал тогда, не увидел подвоха. Но теперь, по истечении двух с половиной лет после ее смерти, чары, похоже, рассеялись. Утратили свою силу. Позволили увидеть самые сокровенные тайны своей хозяйки любому желающему. Хотелось захлопнуть книгу, хотелось отправить ее обратно в стопку, хотелось никогда в жизни на нее не натыкаться, но уже слишком поздно. Даже прожив столько времени рядом с Нарциссой, ты не мог сказать, что знаешь эту женщину до конца. Да, она тебя любила, любила безусловной материнской любовью, и это был один из немногих столпов, на которых держалась твоя шаткая жизнь в последние несколько лет. А что касается остального… Если бы тебя попросили описать характер Нарциссы несколькими словами, ты бы сказал: закрытая, сдержанная, ледяная. Пожалуй, перед всем магическим сообществом она представала именно в таком виде. Аристократка. Леди Малфой. Никогда и ничего лишнего, ни единой эмоции. Только лишь иногда, в стенах мэнора, во время отсутствия Люциуса, она могла показать Драко бледную тень каких-либо чувств: забота, ласка, любовь. Она не имела права баловать сына в присутствии мужа, Малфой-старший растил наследника по своим правилам. Жестким, очень хуевым правилам, которые ты ненавидел всей своей детской душой. И вот теперь у тебя появился шанс узнать свою мать чуть лучше, пусть и после ее смерти, пусть таким некрасивым, постыдным способом, но все же. Ты открыл первую страницу и провел пальцем по давно засохшим чернилам. 25 декабря 1971 год Это самое ужасное Рождество в моей жизни. Настолько ужасное, что я решилась записать это на бумаге. Уповаю на то, что мать или, не дай Мерлин, отец не найдут этот блокнот, ведь тогда все может стать еще хуже, но профессор Флитвик рассказал мне о древних скрывающих чарах, он хорошо ко мне относится. Я вернулась из Хогвартса только вчера на зимние каникулы, а уже сегодня в нашем доме появились они. Абраксас Малфой со своим сыном Люциусом. С этим невыносимым, высокомерным мальчишкой. Люциус старше меня на год, и он староста школы, что придает ему еще большую значимость в собственных глазах. То, как он обращается с людьми, со своими сверстниками и даже с некоторыми преподавателями, просто ужасно. Но я бы выдержала праздник в его компании. Один-единственный праздник. Вот только они приехали отмечать помолвку. Я подумала: «Бедная Белла! Она ведь общается с Родольфусом, и, похоже, он ей действительно нравится. У них общие интересы, он не дурен собой…» Но каково было мое удивление, когда я узнала, что Люциус предназначен для меня. Салазар, почему? Я ведь младшая дочь, я должна выйти замуж последней! Почему так жестоко решили мою судьбу? Я всегда знала, что заключу брак по расчету. Таковы обычаи в моей семье. Но я искренне надеялась на то, что мне дадут хоть бы призрачную тень какого-либо выбора. Нет. Все мои детские мечтания, все надежды, все девичьи грезы. Все это оказалось лишь горьким самообманом. Я пыталась поговорить с матерью, желала ее поддержки, но она меня оставила. Дата нашей помолвки назначена на лето семьдесят третьего, когда я закончу школу. Осталось полтора года… Ты читал это и не верил своим глазам. Ты не мог даже на секунду представить, что твоя мать, хранительница очага, гордая аристократка, верная жена… Что она тоже когда-то была девчонкой. Самой обыкновенной девчонкой, которая не согласна с родителями, с их выбором. Тебя готовили с детства к браку по расчету, но для мужчин это было намного легче. Лишь печать на официальном свитке, пустой звук. Конечно, для всех окружающих «священные двадцать восемь» были чертовыми идолами, примером гармоничного брака, идеалом семьи. Однако ты знал всю гнилую подноготную, все скелеты, что прятали в шкафах сильные мира сего, всю их мерзкую сущность. В то время как жены хранили тепло семейного очага, мужья не гнушались адюльтерами, заводили любовниц, бывало даже из мира магглов, удостаивали «любимую» своим присутствием разве что для зачатия наследника. Возможно, в тебе говорила юношеская наивность, но ты всю жизнь считал, что Нарцисса и Люциус любят друг друга. Искренне. Не так, как все. И вот сейчас все эти детские иллюзии вдребезги разбивались о потрепанные страницы дневника матери. 7 июня 1972 год Зачем ты так поступила, Дромеда? Ты разбила сердце родителей, ты перечеркнула все, ты сбежала с магглом, ты… Как же мне тебя не хватает. Почерк неровный, корявый, будто вовсе и не принадлежит ей. В некоторых местах чернила растеклись уродливыми кляксами, ты узнаешь в их очертаниях капли слез. Я хотела бы рассказать тебе все сейчас, плакать на твоем плече, жаловаться на злодейку-судьбу. Тебе, Дромеда, а не жалкому клочку бумаги… Но я должна ценить что имею, ведь он единственный, кому я могу довериться. Разительных перемен в поведении Люциуса я не заметила. После того рождественского вечера он обращает на меня ровно столько же внимания, сколько обычно. Похоже, он тоже не в восторге от решения родителей. Ведь как еще объяснить то, что Малфой увивается за каждой встречной юбкой. Неважно, с какого факультета. Оно и к лучшему. Ведь мы с Дереком… Мы любим друг друга. Я знаю, что он с Пуффендуя, что его мама маггла, что родители никогда не благословят этот союз, но у меня есть время. Еще один год. Я надеюсь, что смогу стать такой же храброй и сильной, такой как ты, Дромеда. Мое сердце разбивается на тысячи осколков, когда я думаю, какую боль причиню своим родителям, особенно после твоего поступка. Но ведь никто не думал о моих чувствах, заключая помолвку с Люциусом. Никто. Ты даже не заметил, как осушил второй или третий бокал огневиски, пока вчитывался в эти строки. Нарцисса делала записи почти каждый день, а под особым заклятием дневник мог вместить в себя все необходимое. Двадцать, тридцать, сорок лет записей — неважно. Он принимал ровно столько, сколько ему хотели рассказать. 26 июля 1973 год Нашу помолвку решено перенести на неопределенный срок. И это непременно обрадовало бы меня, если бы не все те ужасы, что творятся вокруг. Сначала «Пожиратели смерти», как они сами себя называют, походили на шайку преступников, ничего серьезного, но вскоре стало ясно, что мы погружаемся в настоящую войну. Теперь же это совершенно очевидно. Люциус поддерживает их. В прошлом году, в гостиной Слизерина, он выказывал свое уважение Тому Реддлу, их предводителю. Я никогда не видела, чтобы Малфой высказывался о ком-то с таким почтением. Вся моя семья решила перейти на их сторону. Это пугает меня. Замыслы Пожирателей ясны, и их можно назвать в какой-то мере благородными, ведь они хотят вернуть истинным волшебникам былую мощь, но их методы… Этим летом Сириус не вернулся домой. Вальбурга в настоящем бешенстве, первые несколько дней она громила заклинаниями его комнату и пыталась отодрать от стен маггловские плакаты, что кузен развесил ей назло. Фигуры на них почему-то не движутся, это очень странно. Иногда я думаю, что я не Блэк. У моих сестер и братьев хватает сил и смелости поступать так, как они того желают. Я же слаба. Я не одна из них. Дни, месяцы, годы, заключенные в этом дневнике, насквозь пропитаны отчаянием. От них веет безысходностью и тоской, и ты удивляешься, как такая хрупкая девушка смогла вынести все это: вынужденный брак с нелюбимым мужчиной, вечные дрязги и трагедии в семье, приспешничество Волдеморту. Она была не права. Она самая сильная женщина из всех, кого ты знал. 18 октября 1975 год Его больше нет. Я узнала об этом случайно, за день до помолвки. Люциус принимал гостей в Малфой-мэноре. Пожирателей. Я была приглашена. Мне никогда не нравился этот парень, кажется, Торфинн. Да, Торфинн Роули. Он сказал, что при нападении на одну из штаб-квартир Ордена Феникса он лично убил того недоноска с Пуффендуя. Дерека Бэгли. Я не помню, как добралась до дома. Кажется, сослалась на плохое самочувствие. Не помню остаток того вечера. Не помню ночь. Я помню лишь смех друзей Люциуса за столом, их одобрительные выкрики. Они настоящие звери. Они нелюди. Мы не виделись с Дереком больше года. Это было очень опасно. Я дала обещание, что в подходящий момент смогу сбежать, найду его… Даже тогда я уже понимала, что солгала. Но оставалась хоть какая-то надежда на то, что у него все будет хорошо. Что он будет жить. У Дерека были серые глаза. Теплые и ласковые. Они очень схожи по оттенку с глазами Люциуса. За это я ненавижу его еще сильнее. Он не имеет на это никакого права. Твои отношения с Люциусом никогда нельзя было назвать родственными. Скорее, это было вынужденное сотрудничество. Малфой-старший вкладывался в тебя как в долгосрочный проект, способный принести дивиденды, и ты никогда не рассчитывал на искреннюю отеческую любовь. Но ты его уважал. До поры до времени. Теперь же, после записей Нарциссы, в тебе вспыхнула слепая ярость. И если бы ты знал, где похоронен Люциус — непременно бы аппарировал прямо туда и осквернил его могилу самым варварским способом. 6 декабря 1979 год Я беременна. Об этом стало известно несколько недель назад, и теперь Люциус не считает нужным вообще со мной общаться. Он занят делами Пожирателей, и я чувствую, что грядет что-то нехорошее. Что-то, после чего Британия никогда не станет прежней. На «нашу» сторону перешли даже великаны и оборотни. Я не видела мужа уже две недели, домовикам приказано следить за мной, как за какой-то рабыней, не спускать глаз. Но Люциус может не бояться — мне некуда идти. Белла начала впадать в самые настоящие приступы истерии. Она настолько прониклась идеями Тома Реддла, что практически потеряла рассудок. Теперь он зовет себя Волдемортом. Она практикует темную магию день и ночь, и я очень боюсь, что однажды эта магия поглотит ее без остатка. С Регулусом мы никогда особо не ладили, а Сириус так и не появился на пороге отчего дома. Упрямый мальчишка. Андромеда родила дочь, ей уже должно быть около шести. Она сама написала мне об этом, это был тайный шифр, только наш с ней. Ни обратного адреса, ни какого-либо намека на ее нахождение. Это слишком опасно. Малфой-мэнор больше похож на усыпальницу. Вычурную, дорогую, обставленную антиквариатом. Здесь все мертво. От проявления слабости или необдуманных поступков меня удерживает только ребенок. Маленькая, беззащитная жизнь, что находится внутри меня. Она делает меня сильнее. Я надеюсь, что это будет мальчик. Не потому, что девочку я любила бы меньше. Просто Люциус будет в настоящей ярости, если не получит законного наследника после стольких стараний, после четырех лет брака. Я боюсь его гнева, я не хочу, чтобы мой малыш страдал. Ты яростно перелистывал страницы, допивая бутылку. Ты не смог бы вынести это все без допинга. Только не сегодня. 5 июня 1980 год Это мальчик. Драко. Драко Малфой. Ты такой красивый, сынок. Я очень тебя люблю. Я умру за тебя. Теперь чернила плыли от твоих собственных слез. Скупых. Мужских. Но таких правдивых. 31 октября 1981 год Я не могу поверить… Все кончено. Здесь не было больше ничего, но ты понял — Нарцисса была вне себя от радости. Тридцать первое октября. Знаменательный день для всего магического сообщества: Лорд Волдеморт канул в небытие, пытаясь прикончить Святого Поттера. Но ты не мог отзываться об этом с прежней язвительностью, потому что ощутил сквозь страницы дневника, какое облегчение испытала мать после случившегося. 8 апреля 1982 год Люциус все еще находится в заключении. Наше имущество под временным арестом, и мне приходится жить с Драко в одном из поместий Блэков, на севере Англии. Дом очень маленький по сравнению с мэнором, но здесь уютно. И хоть мы с Люциусом никогда не любили друг друга искренне, по-настоящему, я все же жду его возвращения. Я надеюсь, что теперь, когда все кончено, мы сможем жить в мире и покое ради нашей семьи. Ради Драко. Годы жизни Нарциссы пролетали в ускоренной перемотке. Отпечатывались главами, выведенными ее аккуратным почерком на обратной стороне век. С тех пор как закончилась Первая Магическая Война, Нарцисса отзывалась о Люциусе исключительно с уважением, но крайне мало. Подавляющее большинство страниц было занято им самим. Драко научился ходить. Драко сказал первое слово. У Драко был первый стихийный выброс магии. Драко подарили детскую метлу… От воспоминаний о матери боль застилала глаза. Ты ненавидел это чувство всей душой и очень редко себе его позволял. Но сейчас… В твоих руках был миниатюрный омут памяти, возвращающий тебя в счастливое детство. Краски сгущались, а записи становились все мрачнее ближе к твоему четвертому курсу. Тогда Том восстал из мертвых, вновь призвал Люциуса, перевернул вашу жизнь с ног на голову. Отец мог выместить злость на ком угодно, ты издевался над однокурсниками, пытаясь выпустить пар, а Нарцисса… Нарцисса держала все в себе. Она столько лет по крупицам выстраивала это мнимое семейное счастье, собирала себя по частям, чтобы все это вновь было разрушено каким-то ебаным полукровкой, который возомнил себя властелином этого чертова мира. Даже после того, как Реддл перебрался в мэнор, а Люциус вновь угодил в Азкабан, мать не утратила надежды. Но все пошло кентавру под хвост после того, как тебе дали задание. То самое задание. Убить Альбуса Дамблдора. 26 августа 1996 год Я не могу поверить… Не могу поверить, что Люциус позволил этому произойти. О, ты помнишь тот день как сейчас. Точнее, ночь. Темная, мрачная, как сама тьма. Та ночь, когда ты перед шестым курсом получил свою черную метку. Боль застилала глаза, выкручивала суставы. Тебе еще никогда не было так страшно. Змеиное лицо Реддла, возвышающееся над тобой. Сдавленный вздох матери. Пустое лицо Люциуса. После крики, поздравления, безумно счастливое лицо ебнутой Беллы. Ты прекрасно знал, что Нарцисса переживала за тебя, но даже, блять, не догадывался, что происходило в твое отсутствие в мэноре. Ты никогда не слышал об этом после. Ни от матери, ни от отца. Ты долго пытался починить исчезательный шкаф, отравить Дамблдора, проклясть его… Каждая ебаная неудачная попытка отзывалась болью в метке, пробирала холодом до самых костей, сводила с ума. И до недавнего времени тебе было даже любопытно, почему за этим не последовали наказания. Почему тебя не пытали, не избивали до полусмерти, ведь ты знал, что Темный Лорд не отличается смирением и терпимостью, прочие Пожиратели за свои промахи отвечали головой, тебе же сходило с рук многое. И вот теперь все стало ясно. До блевоты очевидно. Ебучая оглушающая истина. Практически все страницы дневника Нарциссы, с девяносто шестого по девяносто седьмой, написаны неровным дрожащим почерком. Он то прерывается, то идет очень часто. Мысли спутаны — одна обгоняет другую. Из этого практически ничего невозможно понять, но ты понимаешь. Ты ясно осознаешь это. 18 декабря 1996 год Ддрако…сынок. Я должн должна. Когда он делает это со мной, я думаю о тебе. Ты не убийца, сынок. Не убийца. Неубийцанеубийцанеубийца. 28 февраля 1997 год Пожалуйста, пусть это закончится. Я так сильно хочу уйти. Но я не могу. Я знаю — пока я жива, он не причинит ему вреда. Моему Драко. 7 апреля 1998 год Я люблю тебя, сынок. Я хочу, чтобы ты знал это. Я не думаю, что мы когда-нибудь увидимся вновь. Это была одна из последних записей той весной, ведь уже через несколько дней в мэнор притащили Золотое Трио, а после была битва за Хогвартс. Ты неверяще смотрел на пожелтевшие страницы. Пока ты, ебаный идиот, радовался своему везению. Тому, что тебя не прикончили после первого же провала, — Нарцисса страдала. Ее пытали Круциатусом почти каждый чертов день. В отместку за неудачи недоноска-сына или просто ради развлечения. Из ее записей ты понял, что не только Лорд принимал в этом участие. Прочие тоже знатно поглумились. Роули, Макнейр, Долохов. Однажды это был Фенрир Сивый… Все эти уебки, настоящее отребье, издевались над твоей матерью, пытали заклятиями, ломали кости, вырезали шрамы, пока ты наматывал сопли на кулак в стенах Хогвартса. Сидел как у Мерлина за пазухой. Резким движением опрокинул кухонный стол, сгреб рукой все детали и чертежи, стул был безнадежно испорчен, разбит в щепки о стену. Ярость застила глаза, заставляла крушить все на своем пути. Ебаный Люциус. Трус. Просто жалкое ничтожество. Его жену, которая уважала его несмотря ни на что, поддерживала во всех его самых хуевых решениях, пытали на его глазах, издевались, довели до полусмерти. Если бы не финальная битва, Нарцисса не дожила бы и до лета девяносто восьмого. Но ты не привык перекладывать ответственность на чужие плечи. Не теперь. Осознание случившегося вонзалось лезвиями под кожу, не давало дышать. Это ты во всем виноват. Только ты. Еще никогда перспектива стать убийцей не была такой сладкой, ведь если бы ты покончил со стариком еще в первый месяц, не трясся как сопливый второкурсник, проявил решительность, то Нарцисса бы не страдала. В квартире уже начался настоящий хаос, ты сидел прямо на полу. Обнял голову руками, покачиваясь из стороны в сторону. И плакал. Плакал впервые за много лет. Ты не смог защитить единственную женщину, которую когда-либо любил. Желание поговорить с ней, извиниться, стало почти нестерпимым. Ты взял свою палочку и, как был — в одних домашних штанах и футболке, босой и без верхней одежды, — аппарировал к поместью Забини, где похоронена Нарцисса. Хозяева давно сменили охранные чары, а в окнах был погашен свет. Здесь никто не живет. Но ты пытался. Упорно кидал заклятия в закрытые наглухо ворота, кричал, срывал глотку, пытался выбить железный засов по-маггловски, ногой, хотя прекрасно понимал, что это бесполезно. Так прошел час, а может быть, три, неясно. Когда стало совершенно очевидно, что попасть внутрь не представляется возможным, ты тяжело осел вниз, облокотился спиной о холодную кованую ограду. — Прости меня, мама. Прости… Простипростипрости. Затылок больно бился об изгородь. Каждое свое слово ты сопровождал новым ударом, наказывая себя, хотя прекрасно понимал, что этого недостаточно. Ничего, блять, недостаточно, чтобы искупить твою вину перед Нарциссой. Ты просидел так практически до самого утра, пока голые ступни окончательно не приобрели фиолетовый оттенок, ты перестал их чувствовать еще около часа назад. Бутылки огневиски будто и не было. Ты не пьянел, как бы тебе этого ни хотелось. Ты слишком ясно ощущал все. Слишком ясно чувствовал эту боль. Аппарировал обратно. В маггловском магазине на первом этаже дома купил пять или шесть бутылок самого дешевого, самого крепкого пойла. Плевать на вкус, нужно забыться. Вести счет дням стало сложнее где-то ко вторнику. Запасы алкоголя все пополнялись, но состояние упорно не желало приходить в норму. Были приступы. Очень много ебаных приступов. После этого становилось легче откупорить еще одну бутылку, сделать поблажку для себя, чтобы избавиться от боли. В те моменты, когда удавалось поспать, ты проваливался в тревожное, тошнотворное забытье. Сны были слишком реальными: лицо Нарциссы, полное боли и ужаса, она сама, корчащаяся от боли на мраморном полу мэнора под лучами Круциатуса. После ее лик неуловимо трансформировался — каштановые кудри, карие радужки, кровавое месиво в виде шрама на левой руке и все те же слезы в глазах. Они обе смотрели на тебя. Они ничего не просили. Они не осуждали. Каждый ебаный раз проживать эти кошмары было все труднее и труднее, поэтому пустые бутылки из-под самого дешевого виски множились в геометрической прогрессии. Когда явилась Грейнджер, ты даже не сразу понял, что она настоящая. Полный пиздец. Она с порога начала верещать, как какая-то недоделанная мандрагора, предъявлять претензии, вспоминать своего ебаного Виктора, про которого ты и думать забыл. Ты не хотел грубить, честно. Но это ебаный талант гриффиндорки — выводить из себя за какие-то считаные минуты. Она свалила так быстро, что ты даже не успел и слова сказать. Хорошо, ты разберешься с этим чуть позже, сейчас же надо привести в порядок дела — проект, который рискует загнуться нахер, так и не успев воплотиться в жизнь. Тишину субботнего утра разрезает громкий стук в дверь. Грейнджер что-то рановато сегодня. Или она все-таки отдала тебя одному из своих недоносков, как и обещала? Что ж, тогда это будет даже забавно. Наивный идиот еще не знает, с кем связывается. Ты бы мог поставить свое месячное пособие на то, что этот придурок, кем бы он ни был, на коленях будет умолять свою начальницу забрать тебя обратно уже через пару недель. Усмехнулся собственным мыслям и повернул дверную ручку. Шок, который мгновенно отразился на твоем бледном лице, знатно повеселил раннего гостя. — Драко, дорогой, невежливо так встречать лучшего друга, — на твоем пороге, нахальный и самодовольный, одетый в вычурный дорогой смокинг, совершенно не подходящий для этого места, стоял Блейз Забини собственной персоной.