Искупление

— Все оказалось несколько сложнее, чем мы думали, — в кабинете доктора Сейфрида не было тошнотворных ароматических палочек, постеров, картин или идиотских плюшевых пледов, как у Уилсон. Стерильная белизна чувствовалась во всем — начиная от цвета стен и заканчивая обивкой мебели. Принадлежности для письма и канцелярия были разложены на его столе в строгом порядке, каждое перо параллельно друг другу, при этом перпендикулярно стопкам пергаментов. Это наталкивало на мысли о небольших психических заскоках в умной голове доктора, но ты счел это сущей мелочью по сравнению со всеми закидонами твоего предыдущего психолога. Строго говоря, доктор Сейфрид не являлся психологом. Он работал со сложными проклятиями и травмами мозга, но и в твоей черепушке не прибавилось здоровья после месячного заключения в Азкабане. Здесь нужна тяжелая артиллерия. — Насколько все плохо? — ты не мог представить, какой ответ сейчас тебя устроит. Ты не был глупцом и прекрасно понимал, что наложение одной психической травмы на другую не сулит ничего хорошего. Прошло уже несколько недель с момента твоего освобождения, но большая часть воспоминаний так и не вернулась. В основном это какие-то обрывки и фрагменты, на которых ты смотришь на голую Грейнджер, обнимаешь голую Грейнджер, целуешь голую Грейнджер, либо прилагаешь все усилия, чтобы одетая Грейнджер стала голой. Совсем не густо. Складывалось впечатление, что, начиная с сентября, вся твоя жизнь крутилась лишь вокруг Гермионы. Возможно, так и есть, но не могли ведь все остальные дни слиться в одно сплошное ничто. Гермиона рассказывала, что встречи происходили по субботам, а более плотное общение, так сказать, началось лишь пару месяцев назад. Чем же тогда ты занимался все остальное время? Скорее всего, представлял, как выглядит Грейнджер без одежды. Это могло бы многое объяснить. — Дело в том, что лечение в области мозга не так хорошо изучено в волшебном мире, как хотелось бы. В основном мы здесь занимаемся ликвидацией последствий заклятий, и тут все просто — то, что повреждено магией, можно восстановить ей же. У вас же немного иная ситуация, — доктор тщательно подбирает слова. Он не мнется и не краснеет, но чувствует себя явно некомфортно от того, какую именно новость он должен сообщить сейчас чистокровному волшебнику по фамилии Малфой. Ты бы мог истерично рассмеяться в этот момент, если бы не находился в отделении для психбольных. — Вы намекаете, что мне лучше обратиться к магглам. Так, доктор? — ты иронично изгибаешь бровь. Ты думаешь, что этот жест способен подбодрить твоего собеседника, но выходит совершенно наоборот. Сейфрид немного бледнеет. — Мы могли бы попробовать несколько методик лечения, но я боюсь, что мы просто потеряем время, а это очень важно при таких заболеваниях — получить хотя бы небольшое улучшение в кратчайшие сроки, чтобы не последовало… регресса, — он делает паузу перед последним словом, которое проходит неровной стаей мурашек по твоему затылку, заставляя все волоски на теле встать дыбом. — То есть? — тон намного жестче, чем ты планировал, ведь доктор ни в чем не виноват, но это последнее, чего ты ожидал от данной встречи. Услышать, что все может стать еще хуже. Ты думал, что конечной станцией станет невозможность вернуть себе часть своей собственной жизни, но нет. Ты испробовал на себе еще не все дерьмо в этом гребаном мире. — Вы хотите сказать, что я буду забывать и дальше? Как… как какой-то ебучий Апенгеймер в моей голове? Сейфрид хмурится, но, похоже, он достаточно хорошо осведомлен о маггловских болезнях мозга, поэтому быстро находится с ответом. — Вероятно, вы имеете в виду Альцгеймер, мистер Малфой, — он снисходительно улыбается, и это заставляет тебя желать стереть улыбку с его гребаного добродушного лица. — Нет, не думаю. Для этого заболевания характерны девиантное поведение, проблемы с выполнением простых задач, затруднения в речи и письме. Ваши же сложности связаны исключительно с отделом мозга, отвечающим за память, и тут последствия непредсказуемы. Вы можете прекрасно помнить все, что происходило с вами в течение дня, но забывать большие фрагменты годичной давности. Не просто рядовые дни, а значимые для вас события. А может быть, и наоборот, это невозможно спрогнозировать. Судя по мягкому тону доктора и выражению его глаз, он пытается успокоить тебя, вот только это ни черта не выходит. — Хорошо, — ничего, блять, хорошего, — что вы предлагаете? — ты тяжело вздыхаешь. Если тебя заставят ходить в какой-нибудь кружок маггловских анонимов каждый день и изливать там свою душу, лишь бы это помогло, что ж, так тому и быть. Ты не можешь допустить этого. Это просто, блять, невозможно. — У меня есть для вас кое-что, — он достает из ящика стола несколько банок. Это не похоже на склянки с зельями, это маггловские таблетки. Ты узнал их сразу. Тебе приходилось пользоваться этими странными лекарственными средствами во время учебы в Манчестере. Магическая часть города находилась далеко от кампуса, а твой сосед по комнате был слишком докучливым, будто тебя поселили с чьей-то мамашей, именно поэтому ты редко мог избежать его навязчивой заботы. — Это новая разработка, оно уже опробовано, бояться нечего. Первый курс длится около пяти месяцев, лишь после этого мы сможем сделать какие-либо выводы. Что ж, спасибо и на том. Хотя эта новость пиздец как портит все планы. Она переворачивает твою новую жизнь с ног на голову. По факту, ты можешь остаться инвалидом. Не в физическом плане, в эмоциональном. Ты будешь забывать множество вещей, цепляться за них, сбивая в кровь костяшки, злиться, срываться на Гермионе. Это не то, что можно с легкостью пережить не моргнув глазом. Твой характер никогда не был легким или приятным, а уж теперь… — Как их принимать? — ты понимаешь, что часть эмоций отобразилась на лице, потому как доктор понимающе улыбается, даже сочувствует. Черт бы его побрал. — Две таблетки три раза в день. Это должно стать для вас самой главной привычкой, мистер Малфой. Очень важно не пропускать прием ни при каких обстоятельствах. — Я понял, доктор Сейфрид. Есть что-то еще, о чем я должен знать? — Мужчина спустил свои очки на нос и смотрит сейчас поверх них изучающе. Так, будто пытается залезть под кожу. Ты слишком хорошо помнишь другой такой же взгляд голубых глаз, директор Дамблдор. От этого невольно передергивает. — Вы так меня рассматриваете, будто я единственный волшебник, страдающий проблемами с памятью. — Не поймите меня неправильно, мистер Малфой, но я в курсе, что мисс Грейнджер беременна. А зная ваш вспыльчивый характер и суть вашего заболевания… — Извините, доктор, но я сам решу, как мне общаться с моей ж… с Гермионой, — ты пытаешься вдолбить себе в голову, что Грейнджер тебе никакая ни жена. Еще. А возможно, не станет таковой никогда, после сегодняшнего разговора в кабинете мозгоправа, но все равно постоянно оговариваешься. — Уверяю вас, на ней это никак не отразится, — добавляешь ты чуть мягче. — Рад, что вы это понимаете, Драко. Увидимся с вами на следующем приеме через две недели. Ты пожимаешь руку доктору Сейфриду и стремительно покидаешь кабинет, прихватив с собой несколько банок таблеток. Черт. Черт. Черт. Черт. Гребаный Азкабан отобрал у тебя не только несколько месяцев воспоминаний, но и возможность строить свою дальнейшую жизнь здесь и сейчас, не оглядываясь на прошлое. Вдруг через пять месяцев не будет никакого улучшения? Вдруг все станет только хуже, и ты превратишься в ебучего безумца. Через неделю ты должен был сделать предложение Гермионе. Идея утаить от нее этот разговор с врачом кажется слишком соблазнительной. Она не должна волноваться, не должна нервничать, ей это противопоказано. Но что случится, если через полгода наступит тот самый регресс? Ты будешь разрушать себя по крупице, начнутся новые приступы, неконтролируемая злость и раздражение. Ты боишься, что уже не сможешь ее отпустить, ты всегда был слишком эгоистичен для таких поступков. Улицы сменяют одна другую так же безотчетно, как и мысли в твоей голове. Ты даже не замечаешь, как добираешься до точки аппарации у входа в Косой переулок и перемещаешься в Уилтшир. Каждый шаг к дому дается с большим трудом. Ты знаешь, что должен во всем признаться, рассказать ей. Ты уверен, что она до последнего станет отпираться, скажет, что это неважно, что она все равно будет с тобой при любых обстоятельствах, но это все лишь слова и гриффиндорская сердобольность. До поры до времени, пока не станет еще хуже. — Привет, как прошел прием? — Гермиона не оставляет ни минуты, чтобы собраться с мыслями. Она налетает на тебя сразу в холле. Ее волосы все еще мокрые после душа, а на теле лишь большое банное полотенце, которое при всех своих размерах едва достает до середины ее бедра. Это очень сильно отвлекает. — Что сказал доктор? Забота в ее взгляде кажется такой теплой, она окутывает собой, заворачивает в уютный плед, отгораживает от всего мира. Невысказанные фразы на языке чувствуются как удар под дых. Так, будто кто-то пытается отделить куски кожи от твоего тела, отобрать часть тебя самого. — Нам нужно кое-что обсудить. Она делает шаг навстречу, но ты отстраняешься. Неосознанно, так выходит, ведь если прикоснуться к ее мягкой коже, запустить пальцы в ее мокрые непослушные кудри, все мысли разом вылетят из твоей больной головы. Гермиона замечает этот жест. Это видно по ее напрягшимся плечам, по морщинке, которая тут же залегла между бровей. — Хорошо, я пойду переоденусь, — она сжимает руки в кулачки, хмурится еще больше, но не спорит, и это явный прогресс. Все, чем ты занимаешься эти несколько минут ожидания, — бесцельно бродишь по кухне, пересчитывая бокалы, тарелки и столовые приборы. Ты пытаешься понять, забудешь ли что-то уже через две минуты, но эти все попытки просто способ скоротать время, потому что правду ты узнаешь лишь через гребаных пять месяцев. От раздумий отвлекает шум со стороны лестницы. Гермиона переоделась в свою любимую домашнюю рубашку и свободные штаны. Слава Мерлину, это не шорты. У тебя нет сейчас сил думать еще и о том, что у тебя не будет возможности прикоснуться к этим ногам в последний раз, перед тем как она окончательно узнает правду о твоем диагнозе. — Что произошло? — она садится на диван, в то время как ты стоишь, оперевшись спиной на барную стойку. Такое расстояние позволяет мыслить трезво, насколько это возможно в данной ситуации. — Ты должна знать, Гермиона, что наш ребенок, — ты сглатываешь. По ее округлившимся глазам ты понимаешь, что начал совсем не с того. Но ты обязан сказать ей это до того, как она примет решение. Она должна быть уверена, что ее ответ никак не отразится на вашем будущем малыше. — Я всегда буду вам помогать, пока я на это способен. Я не оставлю вас ни при каких обстоятельствах, и, если ты… — Есть ли причина, по которой я выслушиваю всю эту чушь сейчас? — ее неожиданно стальной голос быстро приводит в чувства. Это не та реакция, на которую ты рассчитывал. — Есть, — ты отводишь взгляд. Не желаешь видеть и капли сочувствия в ее взгляде. — Доктор Сейфрид сказал, что могут быть ухудшения. Он выписал мне таблетки, но это не дает никакой гарантии. Он не может знать наверняка, помогут ли они. Это станет ясно только через полгода. Я не собираюсь тебя обнадеживать. — Хорошо. Ты даже оборачиваешься от того, насколько спокойно она звучит. — Если это не поможет, через полгода мы найдем другой способ. — Ты не понимаешь, Грейнджер, — ее твердолобость заставляет зубы жалобно скрипнуть, так сильно ты их сводишь. — Нет, это ты чего-то не понимаешь, Малфой, — за все эти недели после выхода из Азкабана ты не можешь припомнить ни одного раза, когда бы Гермиона назвала тебя по фамилии. Кажется, она разозлилась не на шутку. — Я терпела все твои выходки, вытаскивала твою задницу из Азкабана не для того, чтобы сейчас слышать, что ты будешь помогать нашему ребенку, — на этих словах она кривит лицо, по всей видимости изображая твою мимику, но у нее скверно выходит. — У нас были куда большие сложности чем то, что ты не можешь вспомнить несколько месяцев своей жизни, и, если даже после того случая в Министерстве мы остались вместе… — она осекается на полуслове и нервно теребит подол своей рубашки. Становится понятно, что она пытается что-то утаить, ты не знаешь ничего вопиющего или ужасного, что могло происходить в этом чертовом Министерстве, но, видимо, ты этого просто не помнишь. — Что ты имеешь в виду? — ты хмуришься, что может быть хуже твоего диагноза и этой неопределенности? — Неважно, я имела в виду совсем не это, — она бегает глазами по гостиной, лишь бы не встречаться с тобой взглядом, и сейчас она нашла что-то невероятно интересное в железной кочерге у каминной полки. — Гермиона, — ты не зовешь ее по фамилии, хотя вкладываешь в это обращение всю свою серьезность. Даешь понять, что ответов ей сегодня не избежать. — Что произошло в гребаном Министерстве? — Мы давно пережили это, Драко. Это не самое приятное воспоминание, не думаю, что… — Тебе не нужно думать за меня, — ты повышаешь голос, но сразу же смягчаешься, заметив, как мелко вздрагивают ее плечи. — Ты не представляешь, каково это — понимать, что все вокруг знают о твоей жизни больше, чем ты сам, не поступай так со мной. — Я не стану ничего говорить, — ее упрямство раздражает, ты уже хочешь начать спорить, когда она продолжает: — Если ты хочешь увидеть это, используй легилименцию. — Это невероятно идиотская затея, Гермиона. Во время беременности… — Я знаю, что происходит во время беременности, Драко. Смею напомнить, что это я вынашиваю ребенка, не ты, — она начинает злиться. Так происходит всегда, когда ты пытаешься проявить излишнюю опеку над ней. — На таком сроке это никак не отразится на здоровье, к тому же я не собираюсь ставить никаких барьеров. Ты можешь узнать все что захочешь. Ты сомневаешься. Молчание затягивается на несколько минут. Это соблазнительно ровно настолько же, насколько и опасно. Ты знаешь, что не нанесешь здоровью Гермионы никакого вреда, но то, что ты можешь там увидеть, пугает слишком сильно. Гермиона поднимается с дивана и делает несколько уверенных шагов к тебе. Она останавливается в нескольких дюймах. В ее взгляде лишь решимость, ни капли сомнения. — Я хочу, чтобы ты увидел не только тот эпизод в Министерстве. Это будет неправильно. Я хочу показать тебе кое-что еще, чтобы ты понял. С самого начала. Ты сглатываешь. Такого поворота ты не ожидал. Ты прекрасно понимаешь, что через эту магию сможешь почувствовать и часть ее эмоций. Ее к тебе отношение. Это кажется настолько интимным, что секс не идет с этим ни в какое сравнение. Ты не просто слышишь чье-то признание, это не разговор по душам. Это как залезть под кожу, вывернуть наизнанку, сделать так, что не останется никакой чертовой загадки или тайны. — Я готова, начинай, — Гермиона смотрит прямо в глаза, и ты теряешься на пару мгновений, но после все же берешь себя в руки. — Легилименс, — твоя палочка у ее виска, и ты погружаешься в омут этих карих глаз, тонешь, а вокруг пролетают сотни, тысячи воспоминаний. Десятки разных вещей, важных для нее и тех, которые она могла даже не вспоминать все это время. Ее разум выглядит как огромное черное пространство, кромешная тьма, почти невесомость. Вокруг проносятся миллионы картинок. Они движутся по кругу с такой бешеной скоростью, что практически невозможно зацепиться за одно конкретное. Все изображения мелькают, переливаются, будто их воспроизводит стробоскоп. Если бы ты думал о стольких вещах сразу, уже давно бы свихнулся, женщины слишком переживают обо всем на свете. Сосредоточиться трудно, ты давно уже этим не занимался, лет восемь, кажется. Но ты не успеваешь ничего предпринять, как перед глазами останавливается изображение. Оно слегка выцветшее от времени, потому что память оставляет только самые важные куски, размывая детали, но эмоции и чувства на них такие сильные, что захлестывают с головой. — Давай, детка, у тебя все получится. Ты видишь маленькую Гермиону на вокзале Кингс-Кросс. К ней наклоняется женщина с копной каштановых волос, даже больше похожая на нее, чем она сама. — Вдруг... вдруг у меня не выйдет? Ты не можешь поверить, что на ее глаза наворачиваются слезы. Грейнджер здесь всего одиннадцать, но ты можешь поклясться, что она умело орудовала своими эмоциями в этом возрасте. Ведь когда ты увидел ее впервые в вагоне Хогвартс-экспресса, Гермиона излучала самоуверенность, и ее маленький носик готов был проткнуть потолок купе, так сильно она его задирала. — Конечно, у тебя получится. Ты ведь прочла всю школьную программу на семестр вперед, верно? — мужчина гладит по голове Гермиону и ласково ей улыбается. Должно быть, это мистер Грейнджер. — Знание — сила, помнишь? — он подмигивает, и Гермиона обреченно выдыхает, крепче прижимая к себе какую-то книгу. Кажется, это «История Хогвартса». Она прощается с родителями и уверенным шагом проходит сквозь стену прямо на платформу девять и три четверти. Ты можешь чувствовать буквально кожей ее волнение, ее панику, но внешне она спокойна. Интересно, куда подевалась эта ее способность прятать эмоции потом? Стук ее сердечка отдается набатом в твоих собственных ушах. Вот она, маленькая девочка, всего лишь ребенок, в чужом, непонятном ей мире. Здесь нет знакомых, нет друзей. Нельзя понять, кому можно доверять, а кто просто насмехается над тобой. Очень скоро картины сменяют одна другую, и ты видишь, как Грейнджер уже в школьной форме уверенным движением открывает дверь в какое-то купе. Ты замираешь. Внутри сидят Крэбб, Гойл, Панси и ты сам. Салазар, твоя прическа со стороны выглядит как самый настоящий шлем, и с чего ты решил, что это может быть круто? Видишь, как ты прищуриваешься, скептически осматривая маленькую взъерошенную фигурку на пороге своего купе. — Вы не видели жабу? Мальчик по имени Невилл потерял свою жабу, — она говорит высокомерно и обводит всех снисходительным взглядом, но ты чувствуешь, как ее дыхание учащается, как начинают потеть ладошки, когда она останавливает свой взгляд на тебе. Она что, она тебе улыбнулась тогда? Ты совсем этого не помнил, и, наверное, это было слишком незаметно, таким мимолетным был этот жест, но она улыбнулась тебе. Ты ей понравился. Но ты помнишь, что происходило потом. Ты знаешь, что этот маленький белобрысый идиот перед тобой сейчас все испортит. Так, что разгребать это дерьмо придется почти десяток лет. — Как твоя фамилия? — маленький Драко подает голос первым, а все остальные хмыкают, поддерживая своего предводителя. — Грейнджер, меня зовут Гермиона Грейнджер, — она краснеет, ее щеки заливает алый румянец, но, конечно, ты в одиннадцать не был экспертом по девчоночьим реакциям, хотя Панси громко фыркает. Стало быть, тебе не показалось. — Что-то я не припомню никого с такой фамилией, кто твои родители? Гермиона мешкается, но после берет себя в руки и говорит о своей семье с неподдельной гордостью. — Мои родители дантисты, у них своя практика в Лондоне. Ты чувствуешь ее смущение. — Кто такие эти дантеристы? — Крэбб бестолково пялится на Гермиону, не прекращая жевать свой кекс. — О, стало быть, они магглы? — тоненький ехидный голосок Панси заставляет Гермиону немного вздрогнуть. Она, похоже, еще не разобралась во всей этой волшебной иерархии, замешанной на крови, она свято верит, что все они здесь равны. — Да, они не волшебники, — тон ее голоса ужесточается, когда она переводит взгляд на Паркинсон, но ты можешь заметить, что она все еще косится на тебя, пытаясь понять именно твою реакцию на эту новость. — И что с того? — Это купе только для чистокровных волшебников, верно, Драко? — Паркинсон обращается к тебе, и ты одобрительно хмыкаешь. — Верно, Панси. Тебе нечего здесь делать, Грейнджер, поищи свою жабу в другом месте, — на ее фамилии ты кривишься, будто съел что-то испорченное, ты готов дать себе мелкому подзатыльник прямо сейчас за то, что внутри маленькой Гермионы что-то обрывается в этот момент. Что-то хрупкое, но такое важное. Она не произносит больше ни слова, с грохотом захлопывая дверь вашего купе. Ее глаза начинают блестеть, но она хмурится и усердно трет свое лицо, отгоняя непрошенные слезы. Салазар, ты такой идиот. Вихрь воспоминаний уносит тебя на второй курс. В то самое время, когда в замке происходили отвратительные, ужасающие вещи. Ты помнишь, что большинство студентов с первого по четвертый курс считали наследником Слизерина именно тебя. Это внушало гордость, хоть ты прекрасно понимал, что все это чушь собачья. Ты произносил «грязнокровка» даже чаще, чем приветствия, ведь всем своим видом пытался показать, что поддерживаешь идиотские взгляды Люциуса на чистоту крови, что презираешь таких как Гермиона. На квиддичном поле намечается заварушка, ты видишь со стороны, как вся команда Слизерина вместе с тобой разбирается с Вудом, Поттером и остальными игроками Гриффиндора. Маленькая Гермиона спешит с другой стороны поля вместе с чертовым Уизли. В ее глазах мелькают решимость и гнев, но вместе с тем ты можешь чувствовать стук ее сердца. Он неровный совсем не от бега, она переживает. — Смотрите, к Гриффиндору спешит подмога, — орет Флинт и бестолково усмехается. — Что происходит? Почему вы не играете? А этот тип что тут делает? — Уизли прищуривается и испепеляет тебя взглядом, тогда как Гермиона просто стоит в стороне и тяжело дышит. — Я новый ловец сборной Слизерина, Уизли. Мы любуемся метлами. Их купил мой отец для всей нашей команды, — ты пререкаешься с Рональдом, не обращая совершенно никакого внимания на Грейнджер. Со стороны ты можешь увидеть, как краснеют ее щеки, как она обводит тебя взглядом и открывает рот, чтобы что-то сказать, но тут же осекается. Такое странное поведение для всезнайки. — Хороши, а? — ты продолжаешь свои издевательства, пока все игроки твоей команды ржут словно кони, а не урожденные аристократы. Мерзкое зрелище. — Не расстраивайтесь, соберете с болельщиков деньги и тоже купите такие. Или выставите на аукцион свои «Чистометы-5». Музеи всего мира из-за них подерутся. Гермиона сдерживала себя все это время, но ты, по всей видимости, перешел какую-то незримую черту. Она всегда отчаянно защищала своих друзей, несмотря на собственные чувства. — Зато ни один игрок нашей сборной не покупал себе место в команде. Все они попали туда благодаря таланту. Она выпаливает это, и ты переводишь на нее свой озлобленный взгляд. Все понимали, почему ты стал ловцом на втором курсе, но ни у кого не хватало духу озвучить подобное вслух. Так могла только Грейнджер. Резать по живому, обнажая неприятную правду. Она разозлила тебя, и ты совершенно не подбирал слова. Метла и всеобщее признание — вот единственные вещи, которые волновали тебя в двенадцать. Ни о каких девчонках и речи не шло. К тому же она была лучше тебя практически во всем, обгоняла по оценкам, была любимицей преподавателей. Свой первый выговор от Люциуса во время каникул ты получил именно из-за нее. — А твоего мнения, грязнокровка, никто не спрашивает! Ты был настолько ослеплен своей злостью и ненавистью, что не мог, просто не хотел понять ее. Но сейчас взрослый ты стоишь, смотришь на всю эту сцену со стороны и чувствуешь все, что чувствовала маленькая Гермиона в тот момент. Острая боль пронзает каждую частичку твоего тела, в горле неприятно дерет. Так, что ты еле можешь сдержать слезы. Вокруг происходят разные вещи. Флинт прикрывает тебя собой. Близнецы Уизли лезут в драку, Рональд посылает в тебя луч, который позже угодит в него самого, заставляя плеваться слизняками до самого вечера. Для нее этого нет. Для нее вокруг лишь белый шум и твое лицо. Она смотрит, и ее ладошки холодеют, медленно сжимаясь в кулаки. Она запечатывает все свои детские незрелые чувства в себе в этот момент, потому что обида намного больше. Ты сам все это растоптал. Она хорошо справляется. Ты никогда не подумал бы, что девчонки умеют так контролировать свои эмоции. Третий курс, четвертый, пятый. Незначительные воспоминания и эпизоды пролетают перед твоими глазами, не задерживаясь надолго. Вот она разбивает твой нос, прижав тебя к дереву возле Запретного леса, а после сидит в одиночестве, улыбается и смотрит на свой маленький кулачок с небольшой ссадиной. Вот она кружится в вальсе на Святочном балу. Ее обнимает Виктор Крам, и со всех сторон видны завистливые взгляды, но внутри нее оглушающая пустота. Это не чувствуется так, будто она рада быть здесь с одним из самых известных ловцов в мире. Она ищет взглядом Рональда. В ее чувствах произошла перемена. Она все дольше задерживает свой взгляд на рыжем, анализирует его поступки, пытается приписать ему те качества, которыми он никогда не обладал. Она думает, что так будет правильно. Наверное, то, что Уизли начал встречаться с Браун, послужило неким катализатором для ее влюбленности. Она слишком долго уговаривала себя найти в нем нечто особенное, и когда, казалось бы, разглядела, его увели прямо из-под ее всезнайского носика. Обыкновенное чувство собственничества, которое Гермиона по ошибке приняла за любовь. Она позволяла себе взгляды в твою сторону очень редко. Ты вел себя как самый настоящий придурок, чего уж там. Язвил, издевался, подначивал. Это отдавалось тупой болью в ее душе, но на этом все. Она запретила себе даже думать о твоей персоне. Ее мимолетная детская влюбленность осталась в далеком прошлом. Но наступил пятый курс, и перед твоими глазами снова тот момент, когда ты застал ее подглядывающей за тобой и Паркинсон под трибунами на квиддичном поле. Все внутри нее протестует, но она не может не смотреть. Она отчаянно краснеет, цепляясь за последние крупицы самообладания, но все это не помогает. Ты чувствуешь ее возбуждение. Она срывается с места, как только вы встречаетесь с ней глазами. Она не узнает, что на месте Панси ты представлял именно ее в тот самый момент. Следующая сцена заставляет тебя напрячься. Кабинет Амбридж в тошнотворно-розовых тонах заполнен людьми. Долорес орет, временами впадая в истерику, а ты зажимаешь рот Грейнджер рукой, обхватив ее поперек талии. Вы поймали Поттера за переговорами по каминной сети. Здесь весь состав Отряда Дамблдора и Инспекционная Дружина. Амбридж направляет палочку на Поттера, разглагольствуя о правилах Министерства, о том, как должны вести себя воспитанные студенты, и еще какую-то чушь в этом роде. Ты чувствуешь, как Гермиона тяжело дышит. Как поднимается и опадает ее грудь. Тот момент ты вспоминал еще долго, ты никогда не был так близко к ней, не касался ее, не обнимал за талию. Ты всегда считал, что она просто слишком сильно переживала за своего драгоценного Поттера, или Уизли, или весь факультет Гриффиндор вместе взятый, но чувствует она совсем не это. В ней борются два желания: оттолкнуть тебя подальше или прижаться сильнее, ты чувствуешь, как горит ее оголенная кожа под твоей рукой на небольшом участке выше джинсов. Она отчаянно ругает себя за эти мысли, но на мгновение сдается и обмякает в твоих объятиях, позволяя тебе еще сильнее прижать ее к своему телу. Ты мог поклясться тогда, что это сделал именно ты. Притянул ее, почти уткнулся носом в ее макушку. Ты проклинал себя за это не один день. За то, что поддался этой слабости. Выходит, первый шаг сделала все же Грейнджер. Сознание Гермионы подкидывает тебе все новые фрагменты. На шестом курсе Поттер с завидным упорством убеждал своих друзей в том, что ты стал Пожирателем. А он был не таким оболтусом, как ты думал всегда. Он сразу понял, что к чему. Грейнджер защищает тебя. Она отвергает все аргументы Гарри. Даже проклятие Кэти Белл и отравление Рона не открывают ей глаза на происходящее. В ее головке вертится лишь одна мысль весь этот чертов год: «Это не он. Он не может. Он не такой». Ты горько усмехаешься. Даже ее новая влюбленность в Уизли не позволяет ей сложить два и два. Открыть глаза на происходящее. Если бы ты знал в шестнадцать, что кто-то так отчаянно защищает тебя. Кто-то верит в тебя, ищет в тебе лучшее. То, чего в тебе никогда не было, возможно, все могло сложиться по-другому. Но ты одернул ее руку у входа в Выручай-комнату. Ты сказал, что тебе уже не помочь, что ей лучше держаться подальше, и это было сущей правдой, которая отделяла кусок за куском от твоей плоти. Ты никогда не сможешь понять Гермиону. Несмотря на все те ужасные вещи, которые ты ей говорил, на все, что ты делал по отношению к ней, она верила… Верила до последнего, пока не увидела труп Дамблдора у подножия Астрономической башни. Все ее стены рушатся. Все доводы о тебе, все, что она когда-либо считала правдой. Она понимает, что ты не предавал ее, у вас вообще никогда не было никаких отношений, но она так горько плачет, прощаясь с твоим образом. С тем мальчиком, которого она придумала себе сама. Пусть она не любила тебя тогда, но она верила в тебя. А ты ее предал. Ты видишь Золотую троицу посреди какого-то леса. Здесь лишь небольшая палатка и защитный барьер, который обновляет Гермиона с помощью своей палочки. Тот самый день, когда их поймали и привели в мэнор. Ты задерживаешь дыхание. Страх и паника в ее голове заставляют тебя медленно покрываться испариной. Ты понимаешь, что это все в далеком прошлом, что в данный момент вы стоите в вашей гостиной в Уилтшире и ей ничего не угрожает, но подсознание бьет тревогу, когда мерзкие лапы Сивого смыкаются вокруг худого тела Гермионы. Мысленно ты умоляешь ее прекратить. Перелистнуть это воспоминание, потому что ты сам помнишь его наизусть, ты не готов наблюдать все это снова, ее глазами. Она каким-то образом понимает тебя. Гермиона прокручивает этот момент, не давая тебе окунуться в пучину того безумия вновь, и вот перед твоими глазами уже зал суда. Ты видишь Люциуса, Нарциссу и себя самого. Ты выглядишь очень херово, как и все остальные члены твоей семьи. Помятые, грязные мантии, следы от побоев, засохшие пятна крови. Все это время она пытается встретиться с тобой взглядом. Ей больно, она тебя жалеет. Вероятно, она уже узнала, что ты не убивал Дамблдора, но ты впустил Пожирателей в Хогвартс своими собственными руками, и то, что она все еще переживает за тебя, кажется просто необъяснимым, самая большая чушь в твоей жизни. Но она делает это. Встречается с тобой глазами, пока ты, как самый последний идиот, считаешь ее веснушки. Тот случай занимает все ее мысли следующие несколько месяцев. Ты и подумать не мог, что Гермиона придаст столько значения тому взгляду. Вот она сидит перед зеркалом в своей башне в Хогвартсе и представляет твое лицо. Вот она на шумном семейном ужине в кругу Уизли, но перед ее глазами только твои губы. Вот она слышит от кого-то из сокурсников твою фамилию в не очень положительном ключе и вздрагивает, прислушивается, чтобы узнать побольше. Она показывает тебе десятки разных картин с благотворительных балов и приемов. Ты стоишь в углу, пытаясь не отсвечивать, пока она весело щебечет в кругу своих одногруппников и то и дело кидает в твою сторону взгляды. Она злится, и ее настроение портится, когда ты не обращаешь на нее внимания из раза в раз. Салазар, в тот момент ты даже и мысли не мог допустить о том, чтобы посмотреть на нее, а уж тем более подойти или заговорить, но она так отчаянно этого желала, а после проклинала себя и свою собственную слабость всеми словами. Ты видишь то, что никогда не хотел бы наблюдать. Ее первый раз с Уизли. Блять. Она такая маленькая и хрупкая в руках этого огромного остолопа, он просто не знает, как нужно обращаться с женщинами, потому что Гермиона плачет, ей, черт возьми, больно. Зачем она показывает все это тебе? К горлу подкатывает ком, и ты уже хочешь разорвать связь, как вдруг все заканчивается. Ты видишь ее спящей рядом с Джинни. Она хмурится и ворочается во сне, а после произносит твое имя. Ты снишься Гермионе Грейнджер в ту ночь, как она лишилась невинности с Рональдом Уизли. Ты думаешь, что это все ересь, как так вышло, что ты не замечал очевидных вещей? Не замечал ее чувств столько лет? Выходит, у тебя всегда был шанс, которым ты не воспользовался ни одного гребаного раза. Воспоминания о ее семейной жизни с Роном смазанные, окрашенные в оттенки каких-либо чувств только в самом начале, дальше все серое, обыденное, одинаковое. Яркие вспышки возникают всего раза три, когда она видит тебя. Это случайные встречи в Министерстве или каком-то кафе. Ты не припомнишь, чтобы вы виделись, но она замечала тебя везде, где бы ты ни находился. Твой рост и белобрысую макушку слишком сложно пропустить. Ты вглядываешься в ее глаза в воспоминании и видишь лишь пустоту ее красивых карих радужек. Так обычно смотрят на того, кого любили, но потеряли. В них ноющая тоска. Она сидит в своем кабинете и пытается придумать подпись для твоего письма. «С любовью, Грейнджер». Что ж, тебе бы оно точно пришлось по душе, но она хмурит брови и безжалостно перечеркивает надпись. Ты видишь вашу первую встречу после стольких лет, ваш первый поцелуй и ее робкие стоны. Твои руки повсюду, со стороны ты выглядишь как самое настоящее животное, но она лишь сильнее прижимает тебя к себе. Вы ссоритесь и кричите друг на друга, ты обижаешь ее, она бьет в ответ. Ваши отношения походили на нехитрый танец: шаг вперед и два назад. Вы всегда отступали, потому что никто из вас не был уверен, каждый боялся признаться первым. Скандал в Министерстве заставляет твои ноги подкоситься. Так вот что она имела в виду… «Даже после этого». Даже после того, что ты там устроил, вы остались вместе. Ты смотришь на себя со стороны, и ты в настоящем ужасе. Гермиона плачет и забивается в угол, она умоляет тебя, но ты силой заставляешь ее повернуться, стискиваешь ее бедра, стягиваешь нижнее белье. Это прекращается так же быстро, как и началось. Ты отшатываешься от нее и убегаешь прочь, как побитая собака. Тебя ошеломляет увиденное. То, каким ничтожеством ты был. А возможно, и есть на данный момент. Ты не понимаешь, чем мог заслужить любовь такой женщины, как Гермиона, а она, несомненно, тебя любит, потому что после произошедшего приходит в твой дом, и все возвращается на круги своя. Ты не сразу замечаешь, что Гермиона выталкивает тебя из своего сознания, и ты уже смотришь на нее реальную, стоящую напротив тебя. — Почему? — это единственное, что удается выдавить из себя после увиденного. — Любят не за что-то, Драко, — она подходит ближе и берет твое лицо в свои ладошки. — Неужели ты думаешь, что после всего, что нам пришлось пережить, меня остановит какая-то чертова амнезия? — она заглядывает в твои глаза, пытаясь понять, доходит ли до тебя смысл ее слов. И ты действительно начинаешь понимать. — Теперь уже нет, — ты сам пока не уверен в своих словах, но ее доводы разбили в пух и прах все твои контраргументы. Она не оставила от твоей обороны камня на камне. — Ты умеешь убеждать, Гермиона. Она смеется и обнимает тебя, пока ты утыкаешься носом в ее макушку, вдыхаешь полной грудью. Ты был непроходимым идиотом начиная с одиннадцати. Сначала ты отверг ее дружбу, после первые несмелые чувства, а затем плюнул ей в лицо, впустив в школу весь этот сброд. Ты больше не поступишь так ни за что в жизни, однако долгое общение с гриффиндорцами дает свои плоды. Ты пытаешься поступать благородно, насколько это возможно. — Но у меня есть одно условие, — ты отстраняешься, пытаясь найти своим взглядом ее, держишь за плечи. — У нас не будет свадьбы в ближайшие полгода. Она изгибает бровь, будто насмехается над тобой, а ты уже чувствуешь себя полнейшим придурком. — Я имею в виду, что хотел сделать тебе предложение через неделю, но в связи с этими новыми обстоятельствами… — ты сам собьешься, тебе не нужно помогать, потому что насмешливый взгляд Гермионы заставляет тебя краснеть. — Я очень хочу, чтобы ты стала моей женой, Грейнджер. Но я не собираюсь тебя к себе привязывать с помощью брака. Я хочу, чтобы ты знала, что всегда сможешь уйти, если вдруг, — ты делаешь неопределенный жест рукой в сторону своей головы, показывая, где именно находится сосредоточение твоих проблем. — Если вдруг что-то пойдет не так. Она громко фыркает, и этот звук заставляет прядь волос, упавшую на ее лицо, всколыхнуться. — С кольцом на пальце или нет, неважно, Малфой, — она тычет тебе в грудь своим маленьким пальчиком и хитро улыбается. Вот же ведьма. — Ты попал, ты ведь это понимаешь? Теперь ты никуда не денешься. Она смеется, пока ты подхватываешь ее на руки и устремляешься с нечеловеческой скоростью на второй этаж, в вашу спальню. — Я очень на это надеюсь, Грейнджер. Август 2006 года — Гермиона, дыши, все будет в порядке, — ее везут на каталке в сторону родильного отделения госпиталя Св. Мунго. Драко бежит рядом и постоянно дает свои особо ценные указания, чем невероятно злит. — Я дышу, это же очевидно, — она огрызается, но тут же себя одергивает, потому что он выглядит сильно бледным. Намного бледнее, чем обычно. Кажется, помощь врачей здесь нужна совсем не ей. — Я буду держать тебя за руку, все будет хорошо. Да, она в курсе, что он держит ее за руку, ведь еще чуть-чуть, и Гермиона сможет услышать хруст собственных пальцев в его руках, так сильно он их сжимает. — Мне бы очень помогло, если бы ты меня отпустил! — Он замирает на секунду, но после качает головой, будто отмахивается от навязчивой мухи. — У тебя просто бред, Гермиона. Такое бывает. Я читал, — его взгляд выглядит умоляющим, и он обхватывает ее кисть второй рукой, заставляя Гермиону невольно охнуть. — У меня нет никакого бреда, Драко. Сейчас же отпусти мою руку, ты слишком сильно давишь, — Гермиона никогда бы не подумала, что станет такой агрессивной и злой ближе к родам. Джинни сказала, что это норма, у нее тоже такое было. Кстати, она родила полтора месяца назад. Снова мальчик. Альбус Северус Поттер. — Ох, прости. Прости, конечно, — Драко краснеет и быстро одергивает свои руки. — Тебе что-то нужно? Хочешь пить? Может быть, еды? Давай я позову еще одного доктора, я знаю, что здесь квалифицированные специалисты, но мало ли… — Драко! — она рявкает так, что медсестра, везущая ее каталку, подпрыгивает и недовольно косится на них. — Мне нужно, чтобы ты замолчал и перестал наводить здесь панику. Рожаю я, а не ты. Успокойся уже, ради Мерлина. — Миссис Малфой, — голос акушерки слышится с другого конца коридора. — Миссис Малфой? — Гермиона, твою мать, миссис Малфой — это ты, когда ты, наконец, привыкнешь? — Драко продолжает причитать, и до Гермионы медленно доходит, что врач окликал именно ее. Черт. Она слишком привыкла к «Грейнджер» за двадцать шесть лет, даже в браке с Рональдом она не меняла фамилию, но Драко настоял. — Да, да, конечно, я вас слушаю. Акушерка хмыкает и окидывает снисходительным взглядом бледного Драко, который ни жив, ни мертв в этот момент. — Судя по вашим диагностическим данным, роды начнутся с минуты на минуту. Сестра Милдрет отвезет вас в операционную, а вас, мистер Малфой, я попрошу остаться здесь. — Что? Что значит здесь? Я ее не оставлю! — он похож на склочную женщину на арабском базаре. Драко кричит, и его скулы покрываются румянцем, пока акушерка, медсестра и сама Гермиона медленно расцветают в улыбке, умиляясь его вездесущей заботе. — И что же вы будете делать в операционной, мистер Малфой, позвольте спросить? — врач опускает свои очки на нос, уже не скрывая издевательства в своем тоне. — Будете сами принимать роды? Возможно, ассистировать? Или держать миссис Малфой за руку все это время? Скажу вам не как врач, а как просто наблюдательный человек — ей вряд ли это нужно, потому что ее кисть уже посинела от вашей хватки. Весь медперсонал уже смеется в голос, даже сама Гермиона на миг забывает о ноющей боли в пояснице и внизу живота. — Все в порядке, Драко, правда. Ты можешь подождать тут, ничего страшного. Все будет хорошо, — Гермиона гладит его предплечье, говорит тихим, успокаивающим тоном, сейчас это ему явно нужнее, чем ей самой. — Я люблю тебя, Гермиона, — Драко целует ее лоб и нос. Его не успокоили ее слова, но он, видимо, смирился с неизбежным. — Я буду здесь, я дождусь тебя. Следующие семь часов сливаются для Гермионы в одно сплошное пятно. Агония и боль заставляют истошно кричать, проклиная все на свете. В какой момент она решила, что материнство — это то, что ей нужно? Шесть Круциатусов подряд от Беллатрисы чувствовались легче. Но все это странным образом становится неважным, незначительным, когда ей в руки отдают ее малышку. Это девочка. Ее крохотные пальчики тянутся к Гермионе так, будто она весь ее мир. В ее глазах столько любви, они как блестящие пуговки, которые рассматривают маму с огромным интересом. Гермиона смеется, тяга к знаниям с первых минут жизни явно досталась малышке от нее, но вот глаза… Серые, такой невероятный оттенок. Она вырастет настоящей красавицей. — Миссис Малфой, давайте пригласим вашего мужа. Кажется, он впал в истерику еще около трех часов назад, Милдрет устала ему объяснять, что дети не рождаются за несколько минут, — женщина смеется. Похоже, нервные мужья стали такой же частью ее работы, как и сами новорожденные. — Да, конечно. Позовите Драко, — Гермиона прижимает к груди небольшой сверток, любовно укачивая его в своих руках. Она уже не помнит всю ту боль, весь ад, через который она проходила несколько последних часов. Лишь эти маленькие ножки, маленькие пальчики. — Гермиона, — Драко врывается в палату буквально через минуту после того, как уходит врач. Он настроен решительно, но вид маленького ребенка в ее руках заставляет его остановиться, сбавить обороты. — Иди сюда, — Гермиона говорит чуть тише, будто боится спугнуть умиротворенное состояние своей дочери. — Только посмотри на нее. Драко неуклюже медленно приближается к постели. Он, кажется, практически не дышит. Его рука неуверенно тянется к ребенку, и малышка ловким движением обхватывает его палец. Глаза Драко увеличиваются в размерах, а на губах появляется такая красивая улыбка. — Вот это да, — он изучает ребенка, будто это чудо технической мысли, новое слово в прогрессе, невероятное изобретение человечества. — Она взяла меня за руку, ты видела? — он искренне ошеломлен, и Гермиона не хочет его расстраивать тем, что младенцы обычно хватают все подряд. — Она точно будет ловцом! — Драко глупо хихикает, пока Гермиона закатывает глаза. — Возьми ее на руки, — она уже отрывает малышку от своей груди, пытаясь всучить ему в руки кулек, но лицо Малфоя бледнеет на глазах. — Что? Нет. Ни за что! Она ведь такая маленькая, как я… — он в панике, в настоящем ужасе. Гермиона понимает его. Она сама не знала, как подступиться к детям, пока не взяла в руки своего собственного. — У тебя все получится. Ты не сделаешь ей больно, ты ведь ее папа, — она подбадривающе улыбается, и Драко шумно сглатывает. Он протягивает дрожащие руки к свертку и аккуратно перехватывает его у Гермионы. — Невероятно… — это единственное слово, которое он повторяет снова и снова, и смотрит на свою дочь с невероятным обожанием. Похоже, кто-то вырастет избалованной маленькой принцессой. — Я тут подумала, — Гермиона прочищает горло. Она не знает, понравится ли эта идея Драко, но попробовать стоит. — Раз уж у нас нет конкретных предпочтений в выборе имени, и мы до сих пор не определились… Я увидела ее и сразу поняла, что ей безумно подошло бы имя Нарцисса. Гермиона смущенно улыбается. Сегодня день чертовых шокирующих событий для Драко Малфоя. Больше никаких потрясений, серьезно, потому что он не может вымолвить и слова вот уже несколько секунд. — Ты это серьезно, Гермиона? — он до сих пор не верит, хотя прекрасно знает, что такими вещами не шутят. — Ты действительно этого хочешь? — Конечно, Драко. — Он присаживается на край ее кровати, и Гермиона протягивает руку к ним двоим. — Нарцисса — очень красивое имя. К тому же твоя мать была удивительной женщиной. Драко пытается сморгнуть влагу, но у него ничего не выходит, потому что руки заняты маленькой Цисси. Он укачивает ее и даже что-то напевает себе под нос, выглядит таким милым и очаровательным при этом, что сердце невольно заходится. — Спасибо, — по его щекам текут слезы. — Спасибо тебе за все, Гермиона. Они говорили друг другу тысячи слов за эти несколько месяцев. Сотни признаний, десятки откровений, но она знает его слишком хорошо. Его «спасибо» звучит как самое отчаянное признание в любви, как клятва в верности, как обещание, что он никогда ее не оставит. И она верит ему. Это не может не быть правдой после стольких лет. Это останется с ними навсегда.