Белые облака черного неба

      И хотя Сичэнь так и не выяснил, где была ложь, а где правда, одно он знал наверняка — А-Яо любил его. От первого взгляда до последнего вдоха. И когда Сичэнь открывал шкаф, единственной вещью в котором было ханьфу с кровавым отпечатком на груди, он понимал, что об этом А-Яо не врал. Как же получилось, что алый след — все, что осталось от любви, длившейся почти два десятилетия?       Сичэнь вставал на колени, цепляясь за края этого одеяния, и поднимал взгляд на кричащее пятно. В этих разводах он всегда видел последний лик любимого. Ту безнадежность и отчаянную нежность. Сичэнь дрожал всем телом, слезы впитывались в подол, который прятал лицо. Он умоляюще повторял: «Прости меня, прости, прости…». Из его обители каждую ночь доносились раздирающие душу крики, звуки разбивающихся вдребезги вещей.       Когда Ванцзи слышал очередной вопль брата, у него сжималось сердце. Он падал на колени, стискивая кулаки. Ему было больно оттого, что он ничем не может помочь. Оттого, что уже ничего не исправить. Дождавшись воцарения мертвой тишины, вместе с Вэй Ином они заходили в комнату, где на полу, обнимая кровавое ханьфу, лежал сломленный Сичэнь в спальной одежде и с растрепанными волосами. Ванцзи склонялся к брату и бережно поднимал его тело, переносил на постель. Раньше у него бы с трудом получилось это сделать, но Сичэнь сильно отощал после событий в храме. Вэй Ин аккуратно вернул ханьфу в шкаф и подошел к кровати. Ванцзи сидел на краю и стирал засохшие дорожки слез с лица брата, а у самого глаза наполнялись солеными океанами. Он нежно погладил его по голове и невесомо поцеловал в лоб. Сичэнь дернулся, еле приоткрыл глаза и почти неслышно прошептал:       — А-Яо? Ты здесь?       Лань Чжань с трудом проглотил ком в горле и так же тихо проговорил:       — Спи, Сичэнь. Тебе нужно поспать.       — Попроси… попроси, чтобы он пришел.       — Он придет, — почти срываясь, прошептал Ванцзи. — Они придет, когда ты накопишь сил.       — Я подожду. Только пусть он придет, хорошо?       Это был их первый разговор за долгое время. Лань Чжань почти забыл, как звучит голос брата. Но сейчас он отличался от прежнего. Еле живой, тихий, отчаянный. Даже это теперь казалось подарком. Ванцзи очень скучал по брату и нуждался в нем даже больше, чем тогда в детстве.        — Я все исправлю, правда. Я все исправлю, только пусть он придет.       — Он придет, Сичэнь. Он же любит тебя. Он не может не прийти.       Сичэнь мягко улыбнулся и сжал ладонь брата. В сердце того словно прошел нож. Впервые за этот период Ванцзи видел призрачное счастье на усталом лице. Да и то лишь оттого, что в сонном бреду он вспомнил этого человека. Как же сильно Ванцзи ненавидел этого А-Яо. И как же сильно хотел его вернуть. Вэй Ин присел на кровать и приобнял Лань Чжаня. Затем отрешенно сказал:       — Иногда я думаю… Мэн Яо поступил бы человечнее, если бы оставил его там с собой.       Ванцзи бросил возмущенный и рассерженный взгляд на Усяня, а тот продолжил:       — Он был бы счастливее, если бы умер в тот день.       Как бы Лань Чжань не хотел это отрицать, верить, что однажды Сичэнь проснется, и все станет как раньше — тот будет заниматься делами клана, музыкой; улыбаться и говорить обо всем, это уже не получалось. Жизнь Сичэня превратилась в существование. Он много спал, а вне сна весь день был погружен в свои мысли. Не слышал, когда ему что-то говорили, а сам молчал, не ел и не пил. Приходилось насильно открывать рот, чтобы напоить или накормить его, в то время как Сичэнь отрешенно смотрел в пол и не чувствовал и не понимал, что с ним происходит.        Лишь поздним вечером он приходил в себя и брел к шкафу, где висело только окровавленное ханьфу. И может лишь в эти моменты, когда Сичэнь видел лицо А-Яо в алом пятне, он чувствовал, как душа выворачивается наизнанку; может лишь в эти моменты он чувствовал, что все еще жив.