Error

      Я ненавидела самолёты всеми фибрами души. Когда? Да всегда. Почему? Потому что боялась, насмотревшись новостей, что в любой момент он может рухнуть и убить не только меня, но и остальных пассажиров, так и не добравшись до пункта назначения. Сидела всегда, сжавшись в кресле, вцепившись в ремень безопасности двумя пальцами и глаза прикрыв. И почему мы не живём в Корее? Тогда не приходилось бы никуда летать.       Сегодняшний перелёт мало чем отличался от остальных других, но с той лишь разницей, что на этот раз я жалась к сидевшему в соседнем кресле Тэну, цепляясь за его локоть, как за спасительный круг, чувствуя, как трясло внутри, как страх сжимал горло в плотное кольцо, пробирался к груди и сдавливал внутренности, вынудив прикрыть глаза до чёрных точек.       В этот момент с меня ручьём тёк холодный пот, руки тряслись, голова раскалывалась на части, грозясь явить пассажирам серое вещество, отказывающееся нормально работать, а завтрак, состоящий из стакана травяного чая, очень сильно хотел наружу. Какое всё же счастье, что рейс «Пекин-Сеул» продолжительностью лишь три часа, а не все десять, которые мой организм просто не способен выдержать.       Надо отдать терпеливому Тэну должное; сжимая мою руку и поглаживая холодные трясущиеся пальцы своими горячими, он никак не комментировал происходящее, зная, что мне сейчас плохо, а любые слова никак не подействуют на меня, готовую отключиться в любой момент от перенапряжения и бессонницы, ставшей частой моей гостьей.       Поскорее бы приехать в общежитие. Тогда можно спокойно развалиться на диване, вытянув ноги, и ни о чём не думать, слушая краем уха, как Тэён будет препираться с кем-то из младших мемберов, на правах лидера призывая всех к порядку, и улыбаться уголками собственных губ. За весь прошедший год, что меня не было в Сеуле, наверное, мало что изменилось, если только Донхёк не стал наглее обычного, а Доён не перестал ворчать по каждому поводу.       Я безумно скучала по каждому из ребят, в какой-то степени привязавшись к ним ещё в то время, когда мы только начинали свою карьеру айдолов, полюбив каждого особенной любовью. Для меня они ещё были детьми, неоперившимися птенцами, ещё только пытавшимися взлететь ввысь. И взлетели, пусть и не сразу, превратившись из гадких утят в прекрасных величественных лебедей на моих глазах. Выросли, покорив людей не только внешностью, но и талантами, каких в парнях не счесть.       А потом, к сожалению, мне всё равно придётся с ними расстаться. Опять. Сначала недельный тур по Америке с концертной программой, а потом обратно в Пекин, где общежитие WayV встретит меня привычным добрым ворчанием Куна, шуточками ЯнЯна, мягкой улыбкой Сычёна и косыми взглядами Сяоджуна, от которых мне не по себе каждый раз. Я не знала, чем так прогневила его, так как каждый раз чувствовала холод и ненависть в свою сторону. Лучше было бы выяснить всё сразу, расставить все точки над «i», поговорив как следует, учитывая то, что это может помешать дальнейшей нашей совместной деятельности в группе. Но я пустила всё на самотёк, хотя знала, что обязательно пожалею в будущем, наглотаюсь острых иголок реальности и сорву голос до хрипоты и дорожек солёных слёз на щеках.       Прямо сейчас, когда объявили о посадке, мне казалось, что если я не выйду отсюда как можно скорее, не почувствую землю под ногами, меня либо разорвёт наизнанку, либо я отключусь прямо на месте. Высота — не моё. Любая. Что самолёты, что крыши и высотки, какие противны с самого детства.       Потому что с любой высоты, какой бы величественной и красивой не была, больно падать. Невыносимо лететь в глубокую пропасть, не зная, есть ли там дно или же его нет вообще, чувствовать слёзы из глаз и ощущать, как надежда будет покидать тебя до тех пор, пока ощущение бесконечной пустоты не придёт, не успокоит и не сгребёт в убийственные объятия.       — Пожалуйста… — прикрыла я глаза, делая глубокий вдох, а затем шумный выдох. Где-то слышала о том, что это хорошо помогает успокоиться и привести нервы в порядок, особенно во время панических атак.       Но всё закончилось, к счастью. Объявили о посадке, когда самолёт приземлился в Инчхоне, откуда можно легко и быстро добраться до Сеула. Я плохо помнила, как именно добралась до машины, в голове всплывали лишь короткие моменты, а тело до сих пор не слушалось, зато в полной мере ощутило давку, какие я никогда не любила, со всех сторон и руки, что держали и вели, как слепого котёнка, к выходу из аэропорта. Кажется, позволяй ситуация, не будь фанатов и вспышек фотокамер, мелькающих перед глазами подобно бликам солнечных лучей, поблизости, Сюйси ничего не стоило взвалить меня на плечи и просто, как тряпичную куклу, оттащить до нужного места, чтобы таким образом сэкономить время, которое мы потеряли благодаря мне. Об этом благополучно напомнил менеджер О, но, видя моё состояние, решил оставить ворчания до лучших времён и сосредоточить всё внимание на дороге, а она предстояла быть длинной.       Сейчас я чувствовала себя вяленой рыбой с рыночного прилавка: тело не слушалось свою хозяйку, перед глазами плыло и качалось пространство, сузившееся до узкого кольца, да и делать ничего не хотелось, кроме как дойти до кровати и провалиться в счастливое небытие, но отчётливо понимала, что по прибытию в общежитие нас погонят на репетицию, а сколько на ней придётся торчать — неизвестно. Но больше всего хотелось именно есть — вцепиться зубами в сочное мяско, желательно в говядинку, и ощутить в полной мере её приятный вкус и не менее великолепный запах, им я готова наслаждаться всегда.       Но рядом очень вовремя оказался Тэн, протягивая мне бутылку воды и успокаивающе поглаживая по плечам. Шумного выдоха облегчения сдержать не удалось, когда прохладная пластмасса коснулась покрытого испариной лба, а пересохшее от жажды горло обожгло спасительной влагой сразу же. Откинувшись на спинку кресла и прикрыв глаза, я впала в некое подобие транса — то состояние, когда полностью абстрагируешься от окружающего мира с целью подумать о чём-нибудь важном или просто для сбора разбежавшихся по углам мыслей в цельный клубок. Когда этот парень проявлял заботу, порой неожиданную, совершенно ненавязчивую и такую необходимую, казалось, что одногруппнику известно всё обо мне, даже гораздо больше, чем нужно знать. Удивляться особо нечему — мы очень давно знакомы.       Читтапон относился к первому типу людей и был тем человеком, с кем я, в отличие от Сяоджуна, чувствовала себя «в своей тарелке». С ним можно было спокойно поговорить по душам, стоя где-нибудь на балконе (там обычно курили менеджеры), глядя на кровавый закат, после изнурительных тренировок; и на брудершафт выпить по стаканчику соджу, когда ситуация позволяла и повод имелся. Разница в возрасте вместе с формальностями в такие моменты стиралась, исчезала куда-то прочь, будто её никогда не было, а всё остальное становилось неважным, словно и не имело отношение к нам.       Айдолы ведь тоже люди, со своими мыслями, чувствами и переживаниями. Им свойственно мечтать, искренне смеяться и плакать, любить и ненавидеть, — как и каждому человеку на этом свете. Только вот жаль, что до многих эта простая истина не доходила: одни их воспринимали, как кукол, выполняющих всё, что скажут, наивно думая, что это прямая обязанность, другие же — в качестве недосягаемых звёзд, каких не достать, как бы к ним не тянулся.       Думаете, артистом быть легко? Так только кажется. На самом деле, всё не так радужно, как представляют наверняка многие, видя своего кумира, окружённого журналистами и фотографами, на большом экране. Всегда улыбчив и приветлив с фанатами и стаффом, одежда и причёска с иголочки, а глаза так и сияют — красота, достигнутая рабским трудом, буквально через кровь, пот и горькие слёзы.       Наивно полагать, что артисты музыкальной индустрии живут лишь фотосессиями, концертами и посещением различных мероприятий. Тяжёлые тренировки до восьми часов в день, постоянное давление со всех сторон, включая от начальства агентства и СМИ, иногда запрет на использование мобильного телефона, чтобы не отвлекался и старался усерднее, невозможность подолгу увидеться со своей семьёй, особенно если ты иностранец, хейт тоже, часто необоснованный, — никто не отменял. Нас загоняли в рамки, старались подогнать под определённые критерии, заставляли подписывать контракты, нарушать пункты и подпункты которого категорически запрещено, иначе можно попрощаться с карьерой запросто. Одно из правил, какое прописано в большинстве контрактов: запрет на отношения, то есть никакой личной жизни до тех пор, пока не пройдёт определённое время или не истечёт срок контракта. Но даже если личную жизнь иметь разрешалось, то только так, чтобы это не просочилось в прессу или пока директор агентства не решит объявить об этом официально.       Всё это настолько сложно, что порой голова раскалывалась от осознания того, что происходило в индустрии. Понятно же, что слабакам здесь не место. Некоторые трейни ломались и уходили ещё до своего дебюта, не выдерживая тяжёлой нагрузки и суровых условий, а многих просто не прельщало делать пластику, чтобы подходить под стандарты. Этот пункт в большинстве случаев был не обязательным, но агентство всё же могло настоять на выполнении условия. Мне очень даже повезло: с меня никто не требовал ложиться под нож, так как «кукольные» черты лица и большие глаза с двойным веком, какими я обладала с рождения, привлекали внимание и очень ценились в этой сфере.       В самой группе, куда я попала по воле Ли Сумана, мне сразу ясно дали понять: просто ничего не будет. Подстраиваться под меня никто не станет, поэтому пришлось стать равной для своих одногруппников, коих было сначала восемнадцать, а затем уже двадцать один, ну и меня, получая двадцать два человека. Если до этого мой концепт был сугубо «девчачьим» и милашным, скажем так, то после вступления в группу пришлось резко всё менять на более грубое исполнение. Многие отнеслись к этой идее директора SM весьма скептично, пророчили грандиозный провал, однако проект дал свои плоды и окупился полностью. Но, к сожалению, не все участники группы остались довольны.       В отличие от Пекина, Сеул встретил меня ярким солнцем, лучи которого проникали в салон даже сквозь тонированные стёкла и светили в глаза, заставляя жмуриться и прикрывать лицо руками. Лето вступало в свои законные права, заявляя весне, что пора сдавать позиции и отправляться на заслуженный покой. Но для нас это означало вовсе не отдых заграницей, а выход нового альбома. Сроки горели, время поджимало, казалось, что я сойду с ума от радости, если мы всё это успеем подготовить, а отклик от фанатов всё-таки будет.       Мимо, пока шла по знакомым коридорам родного агентства, проносились лица, казавшиеся отчего-то размытыми линиями, знакомые и не очень; менеджеры, знавшие меня с ещё до-дебютных времён, приветливо здоровались; трейни смотрели заинтересованно, даже слишком, шушукались друг с другом, а мне было как-то странно от внутренней паники, возникшей внезапно, как снежным комом на голову.       Это ненормально: стоять посреди коридора и бояться сделать шаг вперёд, прекрасно зная и помня при этом, что с этими стенами, знающими и видящими слишком много, связано прошлое, нашедшее переплетение с настоящим. Ненормально судорожно вдыхать воздух в лёгкие, горевшие из-за задержки дыхания, хотя причин вести себя так, словно паническая атака накрыла, не было. Но в мозгу красной лампочкой отчаянно запульсировало, стоило только сделать ещё несколько десятков шагов и толкнуть двери тренировочного зала, где NCT127, как уловил мой внезапно вернувшийся слух, уже заканчивали танец: недавно вышел клип к новому альбому, а биты к Regular не узнать было нельзя.       В первой тройке в самом центре находился лидер фиксированного юнита группы — Ли Тэён, бросившийся в глаза самым первым. Этого парня невозможно не заметить и не узнать, и дело не только в запоминающейся внешности, такой, словно сошёл со страниц манги-сёдзе, но и в самих движениях. Легко, изящно, чередуя небрежные жесты руками со вскинутыми ладонями с изменившимся взглядом на сексуальный. В такие моменты, когда музыка охватывала с головы до ног, а биты впивались под кожу красными линиями и пропускали импульсы, Тэён раскрывался совсем с другой стороны: беззаботность и ребячество уходили, являя людям серьёзного и сконцентрированного парня, глаза темнели, а взгляд приобретал уверенность, так и видневшуюся на дне карей радужки. Слишком поглощён в процесс всегда, чтобы всё сделать идеально, так, чтобы фанатам «заходило» и впечатляло. А ведь сразу не скажешь, что раньше от него отказывались все хореографы, потому как даже самые элементарные движения не мог выполнить.       Я скучала по каждому из ребят, наверное, так сильно, как не скучала никогда: сердце ныло, а слёзы так и просились хлынуть Ниагарским водопадом из глаз — тупо и по-детски банально, что просто невыносимо было стоять на месте.       Я, дура, молчала. Просто стояла и ничего не делала, рассматривая каждого из парней, подмечая любые изменения, пусть мелкие и не значительные, но для меня это было сродни материнскому инстинкту. Пусть я младше некоторых из них, но тоже относилась к «хён-лайну» по возрасту.       — Нуна!       Донхёк не выдержал долгого молчания первым, подбегая ко мне, позволяя себе упасть в раскинутые для объятий руки и дать в полной мере ощутить губы на щеках, покрывающие кожу миллиметр за миллиметром — слишком нежно и не свойственно для Хэчана, любящего фансервис во всех его проявлениях. Он — ребёнок тактильный, требующий постоянного внимания, и как с ним справлялся Тэён — непонятно. Можно сказать, что передо мной был второй Лю ЯнЯн.       Я коротко хохотнула, прижимая его к себе и порывисто дотрагиваясь губами до лба, предварительно убрав светлые прядки в сторону. На эти действия младший скорчил забавную рожицу и пихнул в медвежьи объятия Джонни, а от него я после перешла к Юте. Уж Накамото тискать (объятиями такое явно не назовёшь) умел, не желая отпускать от себя вообще, но Джэхён, улыбающийся широко (в эту ямочку на щеке так и тянуло ткнуть пальцем), вырвал меня из цепких японских лапок, а после отправил в распахнутые объятия лидера, покачнувшегося от столь внезапного действия, а тот уже передал подоспевшему Доёну, Чону и Марку.       — Задушите ведь, — с улыбкой оглядела я радостных ребят, схватив за руку подошедших Лукаса и Тэна и присоединившись к групповым объятиям.

***

      Из-за пелены дождя, обрушившегося на город ещё ранним утром, мир за окном казался скучным и серым, прямо как внутреннее состояние на протяжении длительного времени. Когда не спасали чашки крепкого, как алкоголь, кофе, а настрой, исходивший от него, отпугивал окружающих его людей.       Смотреть на Пекин, вид на который открывался с третьего этажа, — такое себе, если честно, занятие. Люди спешили по своим делам, суетились, а машины не представлялись размытыми линиями, как казалось при взгляде с крыши небоскрёба, — стояли в пробке. Вот голова и ныла от какофонии различных звуков, не заглушаемых даже закрытой форточкой.       В такие моменты, ставшие в жизни постоянными, Сяоджуну казалось, что скоро точно сойдёт с ума. Слетит с катушек, удерживающих от совершения разного рода глупостей, и что-нибудь натворит. Потому что невозможно было сосредоточиться на чём-то конкретном. Мысли путались, разбегались по углам не мышками маленькими, а большими жирными крысами, доставая из глубин души раздражительность, перемешанную с апатией и злостью, вцепившейся намертво.       Ничего так просто не бывает. Происходящее обязательно что-то означало, к чему-то вело, иначе бы такого ощущения внутри не возникало иной раз, когда глаза закрывал и оказывался мысленно в тех местах, где быть не хотелось. А не хотелось быть много где, особенно рядом с…       Так трудно по имени назвать — это вообще невозможно для него; Сяоджун даже позволил улыбке появиться на губах, приподнимая их уголки вверх, однако отчего-то не до веселья. Едва образ возник в голове, едва перед глазами пронеслась цвета воронова крыла длинная коса, мельтешившая постоянно поблизости, за которую иной раз хотелось резко, от души дёрнуть, чтобы неповадно было мозолить пространство своим ненужным (ему в частности) присутствием, как в горле резко пересохло, а кулаки безвольно опустились вдоль туловища, сжимаясь так, что ногти начали впиваться в кожу ладоней до царапин. Уж что-что, а в этом Чжоу равных не было. Доводила до такого постоянно, что уже морщиться от неприятного ощущения сил не было — человек ведь ко всему привыкает: к боли, к разочарованиям, коих в этом мире множество великое, к ненависти.       О да, к ненависти особенно.       Цзыюй почему-то была той, кого ненавидеть было проще всего. Не любить, не холить и лелеять, окружив добротой и лучами любви, как делали её фанаты, — именно ненавидеть и топить её в этом чувстве, погружая с головою в непроглядный омут каждым произнесённым словом или действием. Словно само это чувство, именуемое ненавистью, было создано специально для неё, а он — Сяоджун — именно тот, кому это чувство испытывать больше всех надо.       Ненависть въелась, словно грязь, под кожу, проникая с каждым прожитым днём под одной крышей с объектом ненависти в душу глубже, достигая своего максимума и образуя плотный кокон, из какого выбраться — шанс один на миллион.       Но думать о Чжоу сейчас равносильно рыданию в положении лёжа на спине — неудобно, смешно и совершенно тупо. Не нужно ему это. Ненависть вообще не нужна никому, но уже привычным делом стало смотреть на вокалистку волком и говорить грубости, какие она заслужила. Может, конечно, и нет, однако тьме, что жила в нём, было виднее, ибо срывала с языка каждый раз всё более хлёсткие словечки, взгляды становились жёстче, острее, добивали морально, однако девчонка (плевать, что старше) терпела. Это пока что. Рано или поздно она сломается. Или уже началась ломка, раз Чжоу сбежала куда-то поздним вечером и не отвечала на звонки, а вернулась под утро с красными, как после пьянки, глазами и искусанными в кровь губами, что было ещё плюс одной тысячей к карме: визажистам отнюдь не понравится, что до такого себя довела. Наверняка корди-нуна ещё и сурово посмотрит на безалаберную артистку, закатит глаза, но промолчит и к делу приступит.       Вздрогнул от звука уведомления, какие ему иной раз присылал любимый Инстаграм, Сяоджун, проведя пальцем по экрану и переходя по ссылке, усмехнулся. Снова Читтапон-гэ повыделываться решил и выложить своё творчество в виде рисунков, какие, наверное, понимал только он сам. Тонкие линии от шариковой ручки, складывающиеся в определённую картинку перед глазами, казались не точными, расплывались немного из-за слишком яркого дисплея, но всё же удалось увидеть, что именно нарисовал старший.       Демон (а как иначе можно объяснить рогатое клыкастое нечто?), удерживающий расколотое на обе ровные половинки сердце, выглядел немного забавно в понимании Сяоджуна, ведь такими жители Ада точно не бывают. Они гораздо страшнее, людские сердца им вряд ли нужны, тем более бракованные, однако что-то в рисунке было не таким, какое обычно при взгляде на рисунки танцора. Красиво, да, вряд ли такое нарисовал бы сам, даже б если постарался, но всё равно ощущения какие-то неопределённые. Ладно, лайк так лайк, всё равно делать нечего.       Но нет, всё равно не то, Сяоджун задумался вновь, вглядываясь в ровные штрихи, словно не рукой человека изображённые, а с помощью компьютерной графики. Тэн вряд ли будет такое рисовать, поскольку его стиль отличался от того, что был применён здесь, да и настроение тайца не такое депрессивное, ибо какой художник, такой и рисунок. Отсюда и вывод напрашивался сам собой: не его это. Но тогда чьё?       Ответ на вопрос пришёл на ум несколько позже, когда взгляд невольно пал на отмеченных на фотографии людей. Такой расклад, конечно, не предполагал, но наличие Чжоу и её «художеств» уже говорило о том, что сегодняшний день крайне отвратительный, раз даже в социальных сетях без неё никуда. Мысленно Сяоджун чуть ли не выл, проклиная старшего за озорной комментарий ниже, что сопровождался рожицей с высунутым языком, в котором чётко говорилось: всё это сделано неугомонным тайцем с целью позлить его.       

«Спасибо за поддержку, Сяоджун-и;>) Ты разбиваешь наши сердечки!»

      Вот что это такое?!       Черканув несколько кривых смайликов в ответ на комментарий, Сяоджун подавил кое-как раздражённый выдох, откладывая телефон экраном вниз и отворачиваясь к окну. Погода продолжала бушевать вместе с бурей, что разрасталась внутри и текла по венам вместе с неопределённостью и пузырьками едкой пустоты. Потому что все мысли опять вернулись к Чжоу.       Уж она бы точно сейчас улыбнулась на подобную шалость, приподнимая уголки искусанных губ вверх, чуть прищурила бы лисьи глаза, морща нос и принимая донельзя забавный вид. Однако всё ещё не понимал, почему вокруг неё всегда кто-то есть; почему Хендери и ЯнЯн, едва увидев девушку, как помнит, неловко переминающуюся с ноги на ногу на пороге кабинета директора агентства, прикипели к ней, пусть и не сразу, прилипли и отходить не спешили, называя ласково «нуной», хотя той всегда было похуй на формальности. Дала привыкнуть, подпустила, а теперь те расплачивались холодом с её стороны, потому как заботу воспринимала в штыки и не собиралась открываться никому, держа всё в себе, надевая на себя безразличие.       Забавно. Сама на пару с Куном-гэ твердила, мол, «мы семья, должны делиться друг с другом и поддерживать», а в итоге любое проявление заботы заканчивалось шипением гадюки и стеклянным взглядом, сравнимым с Котом из «Шрэка», создавая видимое ощущение двуличности.       Хотя, по сути, все они немного двуличные, хранящие свои секреты глубоко в душе и не дающие никому ключи, правда, лишь тем, кому особенно привыкли доверять. Но либо же она не доверяла никому, либо просто носила слишком толстый морок, который нельзя ничем пробить. И это в ней бесило больше всего, добавляя ещё один повод не переваривать Большеглазую Куклу.       Уж Куклой-то была неспроста, и дело не только в самой внешности и миловидном личике, словно только что из-под ножа, — ему известно, что всё у вокалистки натуральное. Всему виной псевдоним, взятый ей ещё во времена трейни, который созвучен был с миниатюрной девочкой в коробке, что пылилась на магазинной полке вместе с остальными игрушками. Такая же яркая, красивая на вид, однако совершенно пустая внутри.       «Ева. Ева-Ева-Ева… Большеглазая Кукла Ева, она же взбесившая с первой минуты вокалистка Чжоу Цзыюй»       Однако в голове, видимо, больной, пронеслась мысль, от которой противно как от привкуса тёплого соджу. Неправильная мысль, дикая, из-за неё испарина на лбу и едкий комок в горле, правда, продлилось это лишь жалкое мгновение.       Кукол же принято выбрасывать, когда те портятся. Сломанная кукла — не нужная никому кукла, так ведь? Так зачем им кукла с глазами, и так пустыми, в которых ничего хорошего не было? Плохое тоже отсутствовало в них. Этакий нейтрал, застрявший на границе между плохим и хорошим, не способный выбрать нужную сторону.       Нет, выбрасывать Сяоджун её не станет, не изверг всё же, хотя такие нотки в нём имелись. Чжоу Цзыюй сама сломается рано или поздно, доведя себя до такого состояния, когда на всё будет плевать, когда чувства вырвутся наружу вместе с истерикой, со слезами в уголках глаз, разбитыми костяшками на руках и тьмой, что будет плескаться в глазах цвета оникса вместе с мольбой о помощи на шепчущих отчаянно губах. Вот тогда и посмотрит, кто тут «идиот бесчувственный», глядя на её приступы и испытывая мрачное удовлетворение.       Может, когда-то осознание неправильности своих действий придёт. Может, тогда, позже намного, дойдёт, что тут не ненависть необходима, не волчьи взгляды и хлыщущий по спине до кровоподтёков кнут, а банальное хорошее отношение, поддержка какая-никакая и вовремя протянутая рука с целью удержать от свершенной глупости.       А пока только усмешка, грустная песня в наушниках на повторе, ровный взгляд в окно и бардак в мыслях.

***

      Свет софитов, бьющий и слепящий глаза, прямо сейчас действовал своеобразным катализатором и хорошим способом выкинуть мысли из головы, коих было слишком много, мешающих и таких сейчас ненужных. Овации, громкие восторженные крики и аплодисменты били по ушам, а музыка, казалось, стала частью меня. Или это я стала частью битов, льющихся из огромных колонок вместе с той песней, что я, танцуя поставленную не так давно новую хореографию, исполняла, вслушиваясь в ритм и одновременно с этим отбивая его пальцами.       Сказать надо, что в такие моменты я чувствовала удовлетворение и бегущий по венам вместе с жаром адреналин, подбивающий на исполнение самых высоких нот, которые взяла на последних секундах песни, доведя голос до лёгкой хрипотцы, тут же потонувшей в аплодисментах. Под них же я ушла со сцены напоследок улыбаясь и махая рукой фанатам.       Чикаго — самый последний в списке городов, которые необходимо посетить во время тура по Америке. Жаркое лето влияло на организм неблагоприятно, из-за чего приходилось спать с открытыми окнами и включенным кондиционером в номере отеля, где мы все заселились, прежде чем отправиться по домам.       Бэкхён-сонбэ в шутку говорил, что такими темпами я превращусь в ледяную скульптуру — холодная кожа всему виной, на что то и дело приходилось отмахиваться. Вот и сейчас, рухнув в гримёрке на стул практически без сил, я не слышала ничего из того, что мне говорил старший, пялясь на своё отражение в зеркале. Вспотевшая, уставшая и с горящими глазами, из которых с каждой секундой исчезал огонёк, делая их уже не такими яркими и живыми, а вполне себе обычными для меня — тусклыми; маска Евы начала трескаться по крупицам, а Цзыюй возвращалась на своё законное место.       — Ты вообще ничего не слышишь! — слух резануло от голоса Тэмина, что упорно пытался достучаться. Пришлось перевести на него взгляд, фокусируясь на аккуратном лице и не заостряя внимание на внутренних противоречиях, какие вгрызались в вены и текли по ним уже на протяжении нескольких минут.       — Да слышу я тебя.       Кажется, Тэмин зол. Нет, не так: он в ярости, что так видна на кукольном лице и на искривлённых пухлых губах. Обычно улыбчивый, сейчас Ли готов был, судя по взгляду, проделать во мне огромную дыру. Что ж, можно пожелать ему удачи, потому как я не способна выдавить из себя ничего дельного и адекватного. Выступление вытянуло все силы.       — Цзыюй, чёрт тебя дери!       — А вот драть никого не стоит, оппа, — попытка отмахнуться потерпела крах. Тэмин с шумом втянул воздух в себя и уж было собрался что-то сказать, наверняка нравоучительное, но был прерван ворвавшимся в гримёрку Минхёном. Я заметила, что на нём вис, словно коала, Тэн, а Тэён, замыкающий странную процессию, с трудом сдерживал смех.       Тэмин отвлёкся, благодаря чему удалось развернуться к зеркалу и потянуться рукой к кисти, чтобы убрать осыпавшуюся под глазами тушь и поправить макияж в целом. Такой я бы никогда добровольно не нанесла, если бы не сценический образ. Нашли пантеру, блядь. Шорты, обтянувшие бёдра, прямо сейчас казались мне неуместными на своём теле; их вполне можно было заменить штанами такого же цвета и ограничиться ботфортами на каблуках, а не высокими сапогами, из-под которых виднелась сеточка кружевных чулок с подтяжкой, ведущей к кромке шорт. В принципе, ничего удивительного, учитывая тот факт, что концепт моих программ довольно изменчив. Часто нужно переодевать несколько нарядов, начиная светлой и безобидной одеждой и заканчивая уже чем-то тёмным и более дерзким. Я не видела в этом никакого смысла, ведь само выступление это никак не способно изменить, однако со стилистами не спорила.       Визажиста не было, я оказалась предоставлена сама себе и меня всё это устраивало, правда, за исключением шума на заднем плане. Помехой это не было, я давно научилась абстрагироваться от него, уходя в глубины своего разума, внешне оставаясь сосредоточенной на деле и мягких ворсинках, щекочущих кожу. Приятные ощущения смогли немного расслабить, дыхание пришло в норму, но только вот от взглядов, буравящих мою спину, и едкого чувства, что я рано или поздно сойду с ума, это никак не способно спасти.       Воспоминания о первом дне в Америке всё ещё яркие и красочные. Вряд ли можно забыть, как Бэкхён и Лукас, сговорившись, пихнули меня в бассейн, что располагался на заднем дворе отеля, подняв фонтан брызг. В моей голове собралась целая куча матов и угроз, притворённых в действие; нарушители спокойствия всё же полетели следом под весёлый хохот, а я, мокрая, ухмыляясь, скрылась в дверях своего номера и старалась выходить оттуда лишь в случае крайней необходимости. Да и вдохновение накрыло.       Одиночество привычнее шумных компаний, что может показаться странным ввиду моей карьеры, которая связана с людьми напрямую. Странно-то оно странно, но все мы разные, со своими принципами и правилами, с которым придётся идти по жизни. Для кого-то лучше быть с кем-то, чем одному, для других это может показаться неверным.       Я просто привыкла — вот и весь ответ. Когда занимаешься подобным больше шести лет, поневоле увязнешь. Не подпускать кого-то ближе, чем нужно, держать истинные чувства в узде и не показывать их прилюдно, зная, что это может расцениваться как слабость, которой посторонние могут воспользоваться и навредить. Ничего поделать с этим я не в силах, хотя где-то в глубине души Цзыюй — эта слабенькая девочка — билась в агонии по ночам, заставляя чуть ли не волком выть в подушку, из-за неправильности происходящего, пока натура по имени Ева надевала маски и играла с публикой, как хотела.       Чжоу Цзыюй и Ева. Эти личности совершенно разные, но в то самое время схожи. Кто я на самом деле? Самой бы узнать ответ. Он не на поверхности, а гораздо глубже, до него придётся добираться, вгрызаться зубами в поисках правды, пусть даже это будет болезненно что физически, что морально.       — Кай-хён, может, скажем, что нам пора возвращаться?..       — Да не, пусть сидит, устала…       — Красивая такая, только взгляд пустой…       — Хён, ну когда уже обед? Я голодный!..       — Только о еде и думаешь, подвинься!..       Чужие голоса и обрывки фраз вновь долетали словно из-под огромной толщи воды, под которой я находилась, но постепенно выныривала оттуда. Столпившиеся вокруг меня парни выглядели взволнованно, когда взгляд сфокусировался, а кисточку из рук вытянул Чонин со словами «не мучай бедный предмет, женщина» и принялся водить ею по моему лицу, убирая то, что я из-за невнимательности пропустила.       И что интересно: стоя рядом, Тэмин больше не выглядел рассерженным, но всё же обида плескалась на дне тёмной радужки, добивая остатки моего самообладания. А обижать этого человека никак не хотелось. И дело не в том, что он старше, опытнее и в этой сфере дольше меня. Роли это не играло, а то, что он был каким-никаким, но всё же приятелем, который в своё время мне здорово помог не сломаться и не свернуть на кривую дорожку. Все мы не без греха, ведь так? А Цзыюй та ещё плохая девочка.       Разговор всё же состоялся по возвращении в отель. До этого всю дорогу нельзя было спрятаться от взглядов — волнение, помешанное на заинтересованность, читалось в радужках абсолютно всех участников Супер M, — это ощущение сопровождалось мурашками по спине и желанием надеть солнцезащитные очки, хотя затея тупая: в Чикаго ночь, а в Китае сейчас день.       А ведь мысли невольно всё же возвращались в Пекин. Сказать честно, я скучала по тренировкам, по самим парням тоже, даже по Сяоджуну, но вряд ли это признание сорвётся с моих губ на добровольной основе. Наверняка сейчас сидит и проклинает меня. Упёртый динозавр, что тут скажешь.       Я совсем не заметила, как улыбнулась. Деджун всегда таким был, сколько себя помню, не отступался от принципов, как и я. Стабильность во всём не могла не развеселить, но тут уже не улыбаться надо, если смотреть на вещи здраво, а плакать. Чем больше об этом размышляешь, тем сильнее убеждаешься, что всё ужасно.       Мы далеко не уедем на ненависти, пока не выясним всё. «Кошки-мышки» ничего не могут дать, кроме проблем внутри группы и морального опустошения. Надо побороть себя, подойти к нему и расставить все точки над «i», если только я не струшу и не испорчу всё в очередной раз.       И лишь в отеле, когда душ оказался принят, поздний ужин доставлен в номер, ко мне постучался старший Ли. Растрёпанная, без косметики и с покрасневшими щеками, распаренными кипятком, я впустила его, колеблясь между «послать с нравоучениями подальше» или «перестать быть бессердечной сукой и не скрывать ничего», в результате выбрав второй вариант. Рано или поздно это всё равно бы случилось.       Тэмин заметно колебался, стоя у двери и рассматривая меня с ног до головы, в конечном итоге останавливаясь на лице в надежде найти что-то на нём. Я первой прервала зрительный контакт, с тяжёлым вздохом отворачиваясь и усаживаясь в кресло, что располагалось рядом с кроватью, уступая спальное место старшему.       Понятно же, что разговор будет не из приятных. Можно даже не надеяться на то, что всё пройдёт легко.       Тэмин устроился на самом краю, полностью отзеркалив мою позу. Даже в полумраке комнаты было сложно не заметить чужую нервозность, какую выдавали подрагивающие пальцы, комкающие ткань халата с логотипом отеля. Сама я не выглядела лучше, бегая глазами в разные стороны, рассматривая интерьер и не находя для себя ничего, за что можно зацепиться. Сейчас как раз бы пригодилась бегущая строка с подсказкой где-нибудь на стене.       — Кхм, что ж, — старший прочистил горло, — думаю, нам всё же стоит начать разговор, иначе другого шанса не представится. Сама знаешь — расписание составлено на несколько месяцев вперёд.       — Да.       Я замолчала на полуслове, не зная, что ещё можно сказать. И эта атмосфера неловкости нервировала.       — Что с тобой происходит, Цзыюй? И не говори, что ты в порядке, что я ошибаюсь или это паранойя чистой воды, — уловка не осталась не замеченной. — Я смотрю на тебя и вижу не ту девочку, какой ты когда-то была.       — А кого ты тогда видишь, Тэмин?       — Загнанную в угол мышь, не более. Рвёшь глотку на сцене, ведёшь себя так, словно жаждешь затащить в постель всех и каждого, а за сценой что? Излюбленное кредо «мне на всех наплевать»?       — Вот только давай обойдёмся без нравоучений, мне их хватило в детстве.       — Если бы дело только тебя одну касалось, я бы, может, молчал, — в голосе Тэмина проскользнули жёсткие нотки, что долгое время скрывались за миловидным лицом и порой неуклюжими движениями. — Ещё долго так будешь?       — Пока не поймёте, что так легче и помощь мне не нужна       — Проще что? Проще смотреть волком на тех, кто помочь пытается? Проще менять маски с одной на другую, забывая о настоящей себе? Чёрт возьми, Чжоу Цзыюй, у меня даже слов нет!       — А что ты хотел? — огрызнулась я, раздражаясь из-за прикипевшей внезапной злости. — Эта индустрия к искренности не располагает. Кто-то остаётся собой, а кто-то прогибается под систему, не выдерживая. Всем вам не угодишь.       — И ты решила с радостью прогнуться. Чжоу Цзыюй, я всегда был о тебе лучшего мнения. Надеялся, что твоя тяга к мазохизму пройдёт и ты начнёшь хотя бы реагировать нормально на попытку приблизиться. А в итоге, всё стало только хуже. Не добивайся того, что рано или поздно тебя начнут ненавидеть.       — Поздно, — припечатала я, переваривая слова старшего и чувствуя его правоту, аж противно с каждой секундой и тяжко от его взгляда, — меня уже давно ненавидят, — но от этих слов не то что бы легко. От них противно где-то в пересохшей глотке и в районе грудной клетки, вздымающейся при каждом вдохе.       — Сяо Деджун.       Тэмин не спрашивал, а утверждал, а мне казалось, что в любой момент меня вывернет наизнанку от одного лишь звука этого имени.       Сяо Деджуна слишком много. Он буквально везде, даже в голове, из которой не выходил большую часть времени. Но и так он умудрялся царапать мои внутренности вилкой, вынуждая впиваться ногтями в кожу ладоней, причиняя боль — отрезвляющую, тупую, но от неё не легче.       — Ты и это знаешь.       — Трудно не заметить, как он на тебя смотрит. Такие взгляды, какие он на тебя бросает в те разы, когда вы в одной комнате, говорят больше всех слов вместе взятых и не трактуются обычной ненавистью.       — Вы, мужчины, просто невыносимы, — устало выдохнула, запрокидывая голову на спинку кресла. Как же всё достало. — Говорят, девушек понять невозможно, а мне кажется, что в вас куда больше ребусов и загадок, чем в любом другом сборнике. Но ты не прав — Сяоджун меня ненавидит и наверняка мечтает о том, чтобы я ушла из этого мира как можно скорее.       Тэмин тяжело вздохнул, выпрямляясь и неожиданно подаваясь вперёд, касаясь предплечьем подлокотника моего кресла, наклонился к моему лицу и принялся разглядывать. Глаза его подозрительно прищуривались, впивались в мои и старательно выискивали что-то такое, его заинтересовавшее.       — Вас, девушек, тоже невозможно понять. То показываете чудеса гениальности, то безбожно тупите, аж сводит зубы до скрипа, — его голос звучал мягко, игриво, совсем не вязавшись с суровым взглядом до этого. — Если бы он тебя всерьёз ненавидел, то так легко бы ты не отделалась. Цзыюй, просто присмотрись и попробуй понять.       — Понять что, оппа? — подняла я на него уставшие глаза, что начинали слезиться. — Понять, что так и будет продолжаться? Он ненавидит меня, потому что всегда мешаюсь под ногами и всё порчу своим присутствием. Рядом с ним, — без понятия, почему именно сейчас нашлось место для откровения, — словно кислород перекрыли и в тоже время дышать легче. Я не знаю, как объяснить то чувство, когда Сяо Деджун так близко, но это точно не то, что хочется испытывать постоянно…       — Когда всё поймёшь — поздно будет, — припечатал старший, ещё больше запутывая меня. — В мире есть два слова, которые важно или сказать вовремя, или не говорить вообще, иначе потом произнесёшь их в слезах. «Спасибо» и «прости» — именно на них всё и основывается. Только не думай, что я тут умничаю или учу тебя жизни, просто даю дружеский совет — подумай об этом и присмотрись к Сяоджуну чуть внимательнее.       Тэмин прижался губами к моему лбу, успокаивая, а я лишь чувствовала, как вновь затрясло, по венам растеклась усталость с бессилием, сердце вновь зашло в истерическом стуке — тахикардия, холодный пот на лбу вместе с жаром в теле ощущался вишенкой на торте и апогеем безумия.       Только вот панической атаки не хватало для полного счастья.       Они накрывали не часто, но всё же были, и я не знала, чем их можно объяснить, за исключением страха во время полётов. Но то одно, сейчас же — другое. Скорее всего, надо больше отдыхать и не нервничать иной раз, потому как одна из причин панической атаки — стресс, которому я как раз и подвержена из-за плотного графика и внутренних конфликтов, что надо как-то решить.       Но желание что-то делать у меня отсутствовало, как и отстраняться от старшего, которого я обвила двумя руками, на короткий миг прижав к себе, чтобы ощутить, как погладил по плечам, скользнул на спину и устроил ладони на локтях, чуть сжимая. С Тэмином спокойно, уютно, словно попала домой, где любовь, тепло и забота окружают, каких мне не понять. Одно лишь слово «дом» вызывало в моём сердце тоску, а родители причиняли кинжальную боль в груди, от неё ныли зубы, щипали глаза и скручивало судорогой конечности.       Мне не везло никогда. Родиться в семье сексиста отца и гиперзаботливой мамаши, что всегда хотела видеть меня преподавателем, но никак не айдолом, — наказание за грехи в прошлой жизни, за которые до сих пор приходится расплачиваться. Но что толку в этой расплате, если единственное, чего я заслужила — зваться большим разочарованием в чьей-то жизни. Может, только один раз, когда меня взяли в компанию, да и то предупредить забыли о том, что придётся гробить больше здоровье ментальное, которое в порядке не было, чем физическое.       Но ради чего всё это? Признание и слава любовь родителей не вернут и их отношение ко мне не изменят, а остальное приходит и уходит, как и люди, окружавшие меня.       Когда-нибудь и мне придётся уйти, чтобы только всё закончить.