***
Кара, отсроченная аж два раза, спокойнее на душе не делала. Роза знал, что снова ему так повезти точно не может. Бог любит троицу? Брехня. Это Советский Союз, здесь ни бога, ни чёрта. Спал Роза беспокойно, то и дело ворочаясь и пихая локтями соседей по палатке. Нехорошее предчувствие, смешанное с ощущением вины и горьким вкусом несправедливости, не умещалось в грудной клетке, поэтому толкалось и брыкалось где-то внутри, не давая успокоиться. Утром мальчик вылез из палатки, опасливо озираясь по сторонам. Старшие парни, которым Роза невольно обломал всю малину прошедшей ночью, смотрели косо, но не трогали. Молчали. Серёга так вообще внимания не обращал, сосредоточенно сматывая в рулон спальник на сырой от росы траве. Родион, отыгравший побудку, сидел рядом, не выпуская гитару из рук, и лениво натренькивал какую-то мелодию. Юрка уже вернулся с реки, Топор осоловело моргал глазами, наполовину высунувшись из палатки, остальные занимались кто чем, но от каждого из них Роза чувствовал враждебность: не прикрытую, а просто до поры до времени сдерживаемую. Все ждали, когда вернутся в детдом, но до этого были ещё почти целые сутки. Розе хотелось закричать, что он ни в чём не виноват, но Роза знал, что его не будут слушать; да и малодушно это как-то. Весь день для него прошёл в звенящей тишине, даже песни у костра за обедом не спасли, тем более что Родион сегодня был мрачнее обычного. Вечером повернули "домой", чтобы успеть к ужину. Розино сердце сжалось в неприятном предвкушении. Поглощённый переживаниями, он даже не успел в толкотне у столовой вперёд вылезти — пришлось есть вторым чередом. Запихав в себя тарелку сухой гречки с противной тушёной капустой напополам, Роза ещё долго смотрел на компот. Идти в комнату не хотелось: не ждёт его там ничего хорошего. И всё же прятаться и пытаться отсрочить уже отсроченное было глупо, как ни крути, так что Роза после ужина медленно, но верно двинулся по коридору, ладонью прослеживая все неровности стены. Зелёная краска сегодня давила на плечи сильнее, чем в любой другой день. Комната встретила Розу оглушительной по своему действию тишиной и поистине батальной картиной: сразу бросился в глаза развороченный кратер голой кровати с металлическими прутьями и опрокинутый на пол матрас в окружении беспорядочно смятых и раскиданых по комнате вещей из шкафа. Розиных вещей. Остальные кровати и полки стояли нетронутые, только на некоторых койках лежали и сидели, закинув ноги на железные спинки, старшие детдомовцы. Серый, как самый главный из них, устроился прямо напротив места происшествия, лениво покручивая в пальцах разноцветные стеклянные бусы. Бусы эти Роза стянул ещё в прошлом году на барахолке и оставил у себя, потому что очень понравились. Носить их, ясное дело, не решался, но бережно хранил в самом дальнем углу своей вещевой полки под нижним бельём, чтобы никто не нашёл. Сейчас же кусочки подкрашенного стекла звонко стукались друг об друга в пальцах Серого, и их весёлое звяканье резко контрастировало с вдруг порезавшим тишину комнаты Серёгиным голосом, шершавым, как наждачная бумага: — Ну чё? — недобро ухмыльнулся он, не вставая с кровати. — Бабок нет. Чё делать будем? Так отдашь или тебе сначала шипы пообломать, а, Розочка? Парни все в один голос гыкнули, оценив шутку. Роза съёжился. Дело принимало оборот. — Нет у меня ничего. Я же рассказывал, — мальчик оглянулся, пробежавшись глазами по лицам присутствующих в напрасных поисках поддержки, — я пошёл, а меня ограбёжили. Обманужили. Обманули, короче. Та продавщица, она, блин, короче... Серый поднял руку, жестом приказывая замолчать, сел на кровати и снизу вверх доверительно заглянул Розе в глаза: — Слушай, малой... Да мне вообще плевать, что у тебя там. Ты мне сказки свои не рассказывай. Бабки где? — он просверлил его взглядом насквозь. Роза замер, понимая, что за следующей репликой находится пропасть. — Нету, — честно выдохнул он. Серый свернул глазами. — Разберёмся. Щелчок пальцами. Били недолго, но остервенело, как хищники.***
Болело всё. Выкинутый из койки матрас красно-белым пятном маячил в поле зрения. Роза в комнате был один: старшие ушли, напоследок подопнув его ботинком и по подсказке Серого захватив с собой всё, что в Розиных вещах представляло мало-мальскую ценность и что можно было втихую толкнуть где-нибудь на толкучке за пол-рубля. Бусы тоже забрали. Роза лежал в окружении собственных разбросанных повсюду трусов, твёрдого пола и поддувающего из окна холодного ветра, безнадёжно жалкий и одинокий. Обида разливалась внутри, Роза жалобно всхлипывал от боли и бесчестности всего происходящего, свернувшись на полу беспомощным калачиком, но думал почему-то не о собственном несчастье и даже не о себе вообще. Мысли его текли в противоположном направлении. Думал он о людях и о том, почему они бывают злыми; почему всё вот так и нельзя по-другому. "Еда, — в итоге решил Роза, затуманенным мозгом выгребая из себя идею, — всё дело в том, что её нет. Если бы мы все ели нормально, все были бы счастливы." Даже слово умное по этому поводу вспомнил — дефицит. Он слышал, как однажды на улице одна женщина сказала другой: "Дефицит сейчас страшный". Конечно, он тогда не особо это предложение понял, но голодный желудок в смысл примерно врубался и согласно урчал. Роза вытер ладонью заползшую на нос слезинку и дал себе слово, что когда он станет знаменитым музыкантом, то обязательно купит целую гору еды и раздаст всем за просто так. Сколько угодно чая, колбасы, ирисок, шоколада, хлеба, печенья, паштета, консервов, кефира, масла, булочек и пирожков со всеми начинками. И в этот самый момент ростки человеческой несправедливости, образовавшиеся из проглоченных вчера семян, умерли в нём, не найдя для развития благоприятной почвы. Роза лежал на полу, дрожащим голосом мыча первый попавшийся знакомый мотив, и это в конце концов дало ему силы подняться.***
Прошла неделя. На Розе заживало, как на собаке. Мальчишеская жизнь, полная мелких внутренних стычек и школьной суеты, вымещала из памяти предыдущие события, но старшие детдомовцы продолжали относиться к Розе со смесью враждебности и пренебрежения, и их настроение постепенно передалось всем остальным. Находиться по вечерам в общей комнате стало опаснее, лезть к раковинам и в столовую одним из первых тоже было рискованно, так что Роза какое-то время старался не высовываться. Но это всё фигня, а вот что самое худшее — Родион забрал гитару, посмотрев при этом на Розу такими глазами, что тот и спрашивать ничего не посмел. Где-то на подкорке мозга у Розы колебалась мысль, что Пара в гневе даже страшнее Серого. Детдомовское население всегда играло по правилам сильных, и ради собственной целости приходилось подчиняться. Только начавшаяся школа тем временем продолжала своё вечное соревнование по придумыванию "девчачьих" прозвищ для Розы, и там тоже было невесело, но жизнь состояла не только из плохого и вообще она штука полосатая, а значит, все неприятности рано или поздно должны были закончиться. После уроков мальчишка шёл, лениво подпинывая ботинками траву. Светило тёплое солнышко, и жизнь в принципе была прекрасна. Возвращался Роза в детдом окольными путями, заходя по дороге во всевозможные закоулки, чтобы путь длился как можно дольше, а время в месте, где на тебя все косятся и считают вором, как можно меньше. Дворики были запутанные, серые и, честно говоря, довольно скучные: будь Роза здесь впервые, он бы сорок шестой дом от тридцать девятого не отличил. Везде на верёвках сушилась разноцветная одежда, а краска на детских качелях слегка облупилась и пошла трещинами. В одном из дворов на таких качелях Роза как раз и заприметил одну дюже знакомую спину в грязной некогда белой футболке. Её обладатель, сгорбившись, что-то сосредоточенно рассматривал на земле. Первой мыслью было убежать, пока не заметил. После случая с потерянными деньгами от Серёги ничего хорошего ждать не приходилось. Роза вспомнил, как его били, и боль неприятным фантомом отозвалась где-то под рёбрами. Мальчик на всякий случай зашёл за висящую на сушилке простыню и выглянул уже оттуда. Серый, как оказалось, смотрел не на землю. Левая штанина его пыльных брюк была задрана до колена, обнажая покрасневшую и заметно увеличившуюся в размерах лодыжку, которая теперь уже не умещалась в обувь, так что шнуровка на кедах была распущена. Серёга попытался подвигать ногой, но тут же непроизвольно скорчился боли и с досадой плюнул на песок. Роза слышал, как он зло ругался свистящим шёпотом, сердитый на самого себя и на весь мир вокруг. Серый в гневе — штука страшная, и самым безопасным для Розы вариантом было просто тихонько уйти, оставшись незамеченным, но что-то внутри стопорило его, заставляя стоять и смотреть. В этот момент Серёга попытался встать на ноги но, нелепо уцепившись в последний момент за качели, шлёпнулся обратно на сиденье, и у Розы в голове не возникло никаких сомнений — он тут же выпрыгнул из своего укрытия и поспешил на помощь. — Больно? Серый мрачно поглядел на него исподлобья. То, что Роза увидел его в таком невыгодном свете, ему явно не нравилось. — Нет, — отрезал Серёга. — Вали отсюда. — Но больно ведь? — Я тебе что сказал?! — рыкнул Серый и по привычке рванулся вперёд корпусом. Роза инстинктивно отшатнулся на пару шагов, но он и без этого был вне зоны досягаемости обездвиженного парня. — Щас ещё раз получишь. Серёга осознавал своё бедственное положение, но отчаянно не желал с ним мириться, и в этом, пожалуй, заключалась вся его натура. Роза присел на соседнюю качельку и решил молча ждать, когда старший капитулирует или хотя бы перестанет слать лесами, пнями, банями и на три буквы при любой попытке заговорить, однако Серый долго не сдавался. Так и сидели, наблюдая за тем, как воробьи прыгают по траве туда-сюда в поисках пищи. — Чё ты тут сидишь, Зеппелин? — наконец спросил Серёга в последний раз, по всей видимости, устав агрессировать; тянущая боль в лодыжке выматывала. — Помочь хочу, — честно ответил Роза. — Ты один не дойдёшь. — Слы, — угрожающе, но лениво бросил Серый. Прошло несколько секунд, прежде чем он снова заговорил. — Мне от тебя ничё не нужно, проваливай. Ты один раз уже "помог", урод. — Да я, блин... — нахохлился Роза, — я ничё, блин, — доказывать что-то после того, как тебя уже побили и настроили против весь детский дом, было бесполезно, поэтому мальчик обречённо махнул рукой, — лады́. Но я тебе кричу, я честно только помочь. — Кричи, кричи, Зеппелин... — Серёга снова наклонился к своей ноге и попробовал привести в движение опухший голеностоп, однако результаты были прежними — болело жутко. Роза соскользнул с качелей и присел рядом на корточки. — Ты лодыжку подвернул, — сказал он. — Нет, блять, руку сломал, — огрызнулся Серый. Мальчик проигнорировал. — Где ты так? — Драпал от кое-кого. Торгаши, сука, глазастые стали, — подумал Серёга вслух; поняв, что сболтнул лишнего, плюнул на землю. — Не твоё дело. Роза вздохнул, утвердительно кивнув. Торчать на одном месте больше не имело смысла даже с точки зрения упрямой Серёгиной гордости. — Ладно, — сказал старший в итоге, — раз уж ты тут, костылём будешь. Серый поднялся, оперевшись тяжёлой левой рукой на Розу. Выполнять роль подпорки оказалось сложнее, чем думалось; шли медленно, иногда останавливаясь, чтобы отдохнуть, поэтому до детдома добрались спустя почти целый час, безнадёжно пропустив обед и получив нагоняй от воспиталок. Серёгу с порога увели в медпункт-изолятор, а Розу тотчас же отправили делать уроки в специальную комнату, где он по привычке провёл остаток дня, не решаясь вернуться в общую спальню до тех пор, пока его не выгнала туда воспитательница. В комнате за час до отбоя над Розой внезапно нависла тень Родиона. Пара протягивал мальчишке гитару. — Нá, — резко обрубил он. — Но это только сегодня.