Ты — человек

      Спалось плохо. Роза думал, свернувшись клубочком на кровати и наблюдая за тем, как бледно-жёлтая луна оставляет на полу комнаты след. Думать Роза, если честно, не привык. Он был из тех, кто сначала семь раз сделает, а раскидывать мозгами будет потом, если будет вообще.       Роза занимался тем, что задавал себе вопросы, отвечал на них, сомневался в собственных ответах, а потом и в том, действительно ли он в них сомневается. На десятой минуте таких рассуждений его мозг вскипел окончательно, и Розе пришлось глубоко вздохнуть, перевернуться на другой бок и, подложив руку под голову, начать размышлять заново. Вопросы, на которые ему предстояло ответить, были следующие: устраивает ли Розу его нынешняя жизнь? Хочется ли ему как-то её изменить? А главное, хочет ли он изменить её именно таким образом? На второй последовало немедленное и искреннее утверждение, а с последним возникли проблемы. Сейчас, когда первая волна эйфории, вызванной приглашением цыгана, схлынула под действием физической усталости, решить было и проще, и труднее одновременно. Распоряжаться своей жизнью сложно, особенно когда тебе четырнадцать и эта самая жизнь ещё толком тебе-то не принадлежит. Она постоянно передаётся то одной образовательной организации, то другой, в редких случаях перепадает опекунам. С Розой такого ещё никогда не случалось, точнее чуть не случилось, но это было очень давно: Розе тогда было шесть, и он ещё даже не в этом корпусе детдома жил, а в старом, для дошколят, который вообще на другой улице находился. Именно туда однажды наведалась в гости красивая молодая пара — мужчина и женщина; Роза не помнил их лиц и голосов, они лишь расплывались в его памяти звонкими светлыми пятнами, блуждающими в пространстве. Они приходили в детский дом недели две или три подряд, приносили с собой какие-то игрушки-безделушки, разговаривали с воспитанниками, особенно с Розой, и кто-то из ребят даже сказал ему по секрету, будто эти люди собираются Розу взять. Может, действительно так и было, поэтому красивые мужчина и женщина даже навещали директора с целью осведомиться о подаче документов на опекунство, но потом что-то закрутилось, завертелось, не срослось, и дело, как это обычно бывает, заглохло в самом начале, оставив после себя лишь лёгкий сладковатый флёр недавней надежды. А потом Роза вырос и перестал надеяться вовсе. Может, ему теперь и не нужна была семья в стандартном её понимании: мама, папа, братья, сёстры, бабушки, тёти, троюродные племянники… Его вполне устраивала семья цыганская, где все всем родня, но при этом людей вокруг так много, что ни у кого просто не хватит сил полностью контролировать одного из десятка-полутора шныряющих по табору пацанов, так что можно было всё время оставаться как бы самому по себе. Розу это устраивало — получить одновременно и независимость, и признание себя частью чего-то значимого. Цыгане ему вообще нравились: весёлые, яркие, свободные. Розе нравились песни у костра, танцы, звенящие кольца на пальцах, бусы и браслеты, игра в карты, девушки-гадалки, барон, задумчиво раскуривающий древнюю потёртую трубку, без перерыва щебечущая на своём родном языке Динара, франтоватый Лало в малиновых рубахах, старающийся скрыть их заношенность то накинутой поверх жилеткой, то крупными золотыми цепями, отвлекающими на себя всё внимание. Лошало, как и весь цыганский табор, пах солёным пóтом, ветром и необходимостью кочевать. Роза в силу своего возраста был склонен это романтизировать. Жизнь в таборе виделась ему каким-то нескончаемым приключением, бесконечной дорогой в небо, которая причудливо петляет между звёзд и тому, кто идёт по ней, открывает самые сокровенные тайны Вселенной. Розе казалось, что вместе с цыганами он так и будет шагать по этой дороге до самой смерти, в одной руке сжимая гитару, а в другой небосклон. Этого ли ему хотелось? Наверное, думал он. В конце концов, даже если он уйдёт, мечта стать рок-музыкантом никуда не денется и не перейдёт в разряд несбыточных. Ну и пусть, что Роза останется без всякого музыкального образования — Джими Хендрикс тоже самоучкой был, и ничего. Может, Розе бы электруху, и он бы ещё не такие вещи выделывал, только где ж эту электруху взять? Стоила такая роскошь рублей под двести, но, по слухам, играть на ней было невозможно: советские электрогитары были тяжёлыми, с корпусами какой-то совсем уж шизофренической формы, утыканные непонятными ручками и кнопками, которые только и делали, что заставляли гитару фонить. Куда лучше вели себя болгарские "Орфеи" или ГДРовские "Музимы", но такие хрен достанешь в маленьком провинциальном городишке. Максимум, что Розе сейчас светило, — это какой-нибудь дурацкий "Урал", и тот надо было постараться найти. Ещё и деньги за него отдать. Денег у Розы не было.       С этим рассуждением о гитарах мальчик совершенно отвлёкся от основного вопроса, и минут десять прикидывал в голове, где он возьмёт электруху, потом мысль его как-то плавно перекинулась на далёкое будущее, в котором он, Роза, выступает перед огромной толпой, и прямо из его рук льётся музыка. Подумав о толпе, Роза тут же спохватился. Цыгане. Мальчик сонно повернулся на спину, натянул тонкое одеяло до подбородка, заново взвесил все "за" и "против", из которых "против" было только смутное сосущее под ложечкой ощущение страха от безвозвратности принимаемого решения, и пришёл к выводу, что терять ему всё равно нечего.       Утренний подъём и съеденный вместо завтрака карандашный грифель, который, по слухам, способен поднимать температуру, Роза сам плохо помнил, потому что голова его была занята совсем другим. Вместо того, чтобы идти умываться, он для красноты тайком потёр щёки о шерстяной свитер, лёг обратно в постель и сделал вид, что мучается ужасно. Впрочем, никто из пацанов этого не заметил: ну не пошёл Роза со всеми и не пошёл, ну плохо и плохо, да пусть он здесь хоть умирает вообще. Осуждать их за такую философию было бы неправильно, поскольку то была привычка, выработанная детдомовскими реалиями. Розу увидела только младшая воспитательница, когда зашла проверить, все ли отправились на занятия.       Сначала его окликнули по фамилии. Детских имён в детдоме не существовало даже с точки зрения воспитателей. Были только фамилии, за которыми скрывались не сами ребята, а только строчки в общем списке местных обитателей.       Роза, вполне сносно изображая кашель, объяснил, что, кажется, заболел. Воспитательница, в силу своей молодости и небольшого опыта работы ещё сохранившая в себе если не любовь, то хотя бы жалость к детям, поверила и даже разрешила ему на время остаться в общей комнате, а не идти в изолятор. Розе только это было и нужно: лишь только женщина вышла за дверь, он вскочил и принялся торопливо скидывать в походный рюкзак свои вещи. Туда полетело вообще всё, даже казённое покрывало (Роза взял его на всякий случай; такие вещи лишними не бывают). Рюкзак оказался под завязку и еле поместился под кровать, когда Роза услышал в коридоре приближающиеся шаги, и ему пришлось спешно сворачивать свою деятельность. В этот раз пришли двое: воспитательница вернулась вместе с доктором. Врач осмотрел Розу, измерил ему температуру и велел открыть рот. Роза открыл. — Почему язык чёрный? — сурово спросил доктор. — Уголь жрал, — брякнул пацан первое, что пришло в голову. — Зачем? — Интересно было.       Врач посмотрел на воспитательницу, и та развела руками, мол, у нас и не такое случается. Розе велели отлежаться и обещали навестить его через два часа. Такой расклад его устроил. Взрослые ушли. Роза поднялся на ноги, но уже не так резво, как в прошлый раз. Народные рецепты не врали: температура у него действительно поднялась, ещё и начало мутить живот. Мальчик упёрся руками в матрас, мутным взглядом посмотрел на смятое одеяло и сказал себе: "Надо". Времени было всего лишь восемь утра, но он уже боялся опоздать. Кое-как одевшись и вытянув из-под кровати рюкзак, Роза полез в окно. Гитару он аккуратно спустил на землю первой, привязав гриф к одной штанине своих брюк, а вторую держа в руках. Вслед за инструментом вниз полетело всё остальное, в том числе и сам Роза, у которого от прыжка с первого этажа ужасно заболела голова. Перелезать через забор тоже оказалось сложнее обычного, и это вполне могло бы стать самостоятельной историей, если б мальчик в тот момент думал о чём-то, кроме своего нежелания падать с забора башкой вниз. Всё, однако, завершилось благополучно и Роза, водрузив на плечи рюкзак и по-прежнему привязанную штанами вместо ремня гитару, пошёл уже знакомой дорогой к табору. Пробирался какими-то замызганными серыми дворами, чтобы наверняка не встретиться ни с какими знакомыми, и сердце у него в груди трепетало не то в страхе, не то в предвкушении. Только Роза на кое-кого всё равно наткнулся. Судьба над ним издевалась. — Оп-па! — громыхнуло над ухом так, что пацан вздрогнул от неожиданности, — куда это мы намылились с утра пораньше? — Гуляю, блин, — буркнул Роза. — Знаю я таких. Гуляет он, — Серый ухмыльнулся. От него несло табаком и усталостью. — Куда бежать надумал?       Роза не знал, говорить ему или нет. Он даже задуматься об этом толком не мог, потому что голова кружилась, и всё вокруг немножко расплывалось мутными пятнами и казалось не совсем реальным, как будто во сне. — Эй, — Серёга тряхнул его за плечо, — тебя спрашиваю. — У-уй, — завыл Роза, хватаясь за виски, — Серый, блин, больно же; сам-то чё тут делаешь, день на дворе, блин? — Работёнка накрылась, — устало вздохнул парень, но тут же отмахнулся от самого себя и вернулся к прежнему предмету разговора, моментально посуровев. — Ты на вопрос не ответил, Зеппелин.       Роза поднял голову и проморгался, как спросонья: — Я? Я чё? Я ничё. Я, блин, к цыганам иду… — Да ты охуел, что ли? — у Серёги челюсть отвисла.       В следующую же секунду Роза получил звонкий подзатыльник, от которого шапка полетела на землю, и опять заскулил: — У-у-у-у! — Чё воешь, как баба? У тебя совсем, что ли, крыша поехала? Какие нахер цыгане, Зеппелин, бля? Дебил совсем?! — Башка боли-и-ит! — протянул Роза, игнорируя остальные вопросы. — Конечно болит, блять. Кто на здоровую голову к цыганам пойдёт? — Да не поэтому болит, блин… Я грифель жрал. — Зачем? — Чтоб температура была. — Деби-ил, — в сердцах выдохнул Серый, отвесил ещё один подзатыльник и присел на окружавший клумбу низкий зелёный заборчик. Потом достал пачку сигарет, вытянул одну и закурил. — Нет, мелкий, у тебя мозг есть вообще? Ты в натуре к цыганам собрался? Типа жить?       Роза смотрел на асфальт, ожидая, когда картинка в его глазах стабилизируется. — Угу. Они меня сами с собой позвали. А чё плохого-то, блин, у них же в руках вся воля, блин, возможностей, они сами решили, чтобы я с ними был.       Серёга хрипло засмеялся, сплюнул в лужу и затянулся. — А для чего ты им, знаешь? Думаешь, просто так тебя позвали, по доброте душевной? На балалайке бряцать? — он кивнул в сторону болтающейся за спиной у Розы гитары, и вдруг глаза его превратились в щёлки. — Подожди-ка, блять… Ты и её с собой решил утащить?       Роза замялся. Инструмент вроде уж как месяцев пять был его, но Серый, видимо, считал иначе. — Вот сука, — далее последовала такая непереводимая вереница слов на русском матерном, что Роза на минуту оглох, хотя Серёга и не кричал.       Старший выдернул у Розы гитару вместе с привязанными к ней штанами, и струны жалобно содрогнулись от его движений. — Ты чё, бля? Мне её возвращать ещё, — сказал он наконец, машинально поглаживая пальцами деку. — Да блин, ты сам мне её отдал, — запротестовал Роза, вцепившись в гриф. Он боялся, что без гитары Лало не возьмёт его в табор, и больше ему сам чёрт был не страшен. — Как отдал, так и заберу, — процедил Серёга, дёргая гитару на себя. — Она вообще не твоя! — Всё равно, что моя.       С минуту они мялись на месте, перетягивая инструмент; в конце концов Серый не выдержал и резко рванул гитару к груди; Роза, уперевшись пятками в землю, продолжал упрямо тянуть её на себя, но, почувствовав толчок, потерял равновесие и полетел вниз. Послышался неприятный треск, скрежет и последний печальный "трунь". Только оказавшись на асфальте, Роза тут же вскочил на ноги, игнорируя раскалывающуюся напополам голову. Его бросило в жар. На первый взгляд гитара была целая, и Роза даже был близок к тому, чтобы успокоиться, однако тут он заметил, что головка грифа держится на одном только добром слове, и это окончательно его добило: — Ты чё сделал, блин?! — закричал Роза бешено и без всяких раздумий бросился с кулаками на взрослого и страшного Серого. — Куда я теперь пойду? Куда?!       Роза колотил слепо, отчаянно, задыхаясь от подступающих к горлу слёз. Он был уверен, что во всём виноват один лишь Серёга, и, не встреть он его сегодня, всё обязательно было бы хорошо.       Серый смотрел не на мальчишку, а на сломанную гитару, поначалу игнорируя сыпавшиеся на него удары. Спустя полминуты ему, видимо, надоело, и Серёга одним движением завёл Розину правую руку ему за спину и дёрнул вверх. Роза от боли злобно защёлкал зубами, словно пытался укусить кого-то невидимого. — Никуда ты не пойдёшь. — Это почему ещё? — Потому что ты дебил, — дальнейших объяснений ждать было бесполезно.       Роза на время затих, чтобы Серый ослабил хватку, а потом, шмыгнув носом, упрямо заявил: — А я всё равно пойду, блин. — Иди-иди. — Да я те кричу. Серьёзно. Они меня возьмут. — Ну-ну. — Отпусти. — Пожалуйста, — Серый прожевал половину звуков, но Розу отпустил, слегка отпихнув от себя. Мальчик по инерции сделал пару шагов вперёд в полусогнутом положении, после чего выпрямился, одёрнул куртку и оглянулся назад. Смотрел исподлобья, обиженно нахмурив брови. Серёга ухмыльнулся уголком рта, но как-то не зло, а будто бы по-отечески. Он был слишком измотан своими новыми буднями, чтобы всё время злиться. — Бежать ведь тоже башкой думать надо, Зеппелин. Всё не просто так. — А ты сбегал? — напоследок спросил Роза, всё ещё дуясь. — Я всю жизнь бегаю… от ментов. — Да ну тебя, — пробормотал Роза и, волоча рюкзак по земле, медленно двинулся прочь со двора.       Серый наблюдал за ним, пока мальчик не скрылся из виду. "Глупый, — подумал Серёга, — впрочем, кто из нас таким не был". Скоро его мысли переключились на совершенно другой предмет, а Роза к тому времени уже завернул за угол ближайшего дома. Теперь он был точно уверен, что удерёт из детдома да так, что только пятки засверкают. Ну и хрен с ней, с гитарой. Роза с Лало поговорит, и тот ему всё разрешит. Лало добрый. А Роза работать начнёт или ещё что-нибудь делать, в долгу не останется.       С такими мыслями он до табора и дошёл. Ну как дошёл — почти. Остановился у близстоящей берёзы, пытаясь предотвратить рвотный позыв (организму всё ещё не нравился завтрак из карандашного грифеля), заодно заметил, что шнурки развязались. Сел завязывать. Вдруг слышит — звуки какие-то, словно люди разговаривают. Роза подобрался ближе, спрятавшись за первым попавшимся кустом.       На поляне, метрах в пяти от Розы, стояли трое: Лало, Динара и молодой человек в чёрной кепке и олимпийке. Лошало, одетый сегодня в простые потёртые джинсы и неопределённого цвета вязаный свитер, звал его Анатолем. "Ба, — подумал Роза, — это ж Тончик. Ларьки крышует". Мальчик пару раз видел его у детдома вместе с Серым.       Тончик стоял, облокотившись на гору сумок, и мрачно плевал на траву, соревнуясь с самим собой в дальности плевка. В зубах он сжимал сигарету. — Чё, уходите? — спросил он; судя по выражению лица Динары, не первый и не второй раз за утро. — Уходим, Анатоль, — кивнул Лошало. — Хошь, с собой украдём? — Да идите вы в баню, — парень огрызнулся. — За моими пацыками кто присматривать будет? — А что, некому? — Некому. И так один ушёл недавно. — И ты отпустил? — А хули. Куда денешься? Он упрямый, как чёрт. Хорош был. Ну, мы его побили на всякий случай, падлу такую, чтобы не смел мусорам сдавать и тыры-пыры. Ну ничё, он пацан вроде ровный, я, бля, спокоен.       Лошало ухмыльнулся, слушая эту историю. — Слышь, Лало, а этот мелкий твой… где? — Не пришёл ещё. Ничего, ждём. Должен прийти, куда денется. — Детдомовский? — Да. — Мой тоже детдомовский был, — кивнул Тончик. — они хорошо ведутся. Проворные, не капризничают — ваще чётко. — Они не нужны никому, — после небольшой паузы добавил Лало, забрав у своего гостя сигарету, — это в них самое хорошее. Можно что угодно заставить делать, никто не пикнет даже.       Анатоль хрипло засмеялся: — Ты чё делать-то с ним собрался? — Да ничего. Гитару обещал принести — на рынке толкнуть можно за полтинник. А потом попрошайкой будет. Нам как раз такой нужен. Он светленький, хорошенький… Вы, русские, сволочи, — внезапно флегматично добавил он. — Ле-е-е, — Тончик выпрямился и напряг шею, выдвигая подбородок вперёд, — я щас не посмотрю, что мы друзья, ты у меня золотых зубов не досчитаешься.       Лало замеялся. — А я не прав что ли, Анатоль? Вы милостыню только таким, как вы, подаёте. Наших детей ни за что не пожалеете. Мы у вас с рождения мрази и мошенники.       Тончик усмехнулся: — Вы и без нас такие.       Дальше Роза уже не слушал. Он отошёл от куста. Мокрые ветки не хрустели под его ногами. Сердце гулко стучало в груди, и это был единственный звук, который Роза мог различить сейчас.       Попрошайкой? И ради этого Роза собирался всё бросить? Этим был очарован? Этого ждал?.. Все так спокойно говорили об этой его новой роли: и Лало, и Динара, что становилось жутко. Розе наивно казалось, что он им… нравился? Что его хотели взять с собой именно поэтому, а не чтобы заставить попрошайничать на дорогах. Нет, он понимал, что в таборе придётся как-то зарабатывать себе на хлеб, и был готов к труду, но не к систематической лжи и унижению.       Ещё и гитару собирались продать... Роза пытался уложить в своей голове всё, что говорили ему эти красивые люди в ярких одеждах. Пару часов назад казалось, что они хотели предложить Розе целый мир. Видимо, на этот раз он обманул сам себя.       Мальчик сделал шаг назад. Потом ещё один и ещё, ещё, ещё, пока зелёная юбка Динары не перестала быть видимой среди деревьев, после чего развернулся и решительным шагом пошёл прочь от цыганского табора. В детдоме его за попытку побега ещё как отругают. И к чёрту.

***

      Роза нашёл Серого в комнате, предназначенной для приготовления домашних заданий. Серёга сидел с упаковкой строительного клея в руках и чинил лежащую перед ним на столе гитару. Он никак мальчика не поприветствовал, даже «ну я же говорил» не сказал. Только когда Роза сел на соседний стул, протянул ему тонкую малярную кисть, перепачканную липким клеем. — На, подержи, — велел Серый.       Через две недели он уехал.       Провожали Серёгу всем детдомом, и парень от этого жутко смущался, что проявлялось в ежеминутном одёргивании всех подряд фразой «вы чё, всей кодлой за мной попрётесь, что ли?» Такое внимание ему, тем не менее, было приятно.       Гитару Серый забрал с собой, оставив Розе напоследок кое-что другое. Уже на самом перроне он вдруг обернулся и полез в боковой карман рюкзака: — Слышь, Зеппелин. Иди сюда. Чуть не забыл.       Роза подошёл ближе, и Серёга сунул ему в руки три слегка потрёпанные жизнью кассеты, на которых от руки неровным почерком было написано: "Тhe Rolling Stones", "The Beatles", "Led Zeppelin". Проигрывателя у Розы да и ни у кого другого в детдоме не было, так что послушать кассеты удалось далеко не сразу. Но в этом ли дело?.. — Спасибо, — сказал мальчик. — Да ладно, — Серый усмехнулся. Сейчас он был совершенно не страшным, не угрюмым, не злым и даже не таким уставшим, как в последнее время, хотя синяки под его глазами никуда не делись. — Просто был кое-где, вот и прихватил заодно. — Всё равно спасибо.       С полминуты помолчали. — Э-э, — присвистнул наконец Серёга, — ладно! — и крепко хлопнул Розу по плечу, организовывая нечто наподобие объятия.       Роза обхватил Серого двумя руками за шею и сжал со всей дури; ему вдруг стало так щемяще-грустно на душе, что почти до слёз. Как будто от него уходила какая-то важная часть его жизненного пути. — Ты чё делаешь-то? Зеппелин, блин, — прохрипел Серёга, отлепляя от себя его ладони, — задушишь к хренам.       Роза очень эмоционально провыл что-то неопределённое ему в воротник, после чего отцепился сам. Серый заново попрощался со всеми, махнул рукой и побежал догонять уже тронувшиеся вагоны. Детдомовцы ещё долго стояли и смотрели ему вслед.       Поезд шёл до Владивостока.