Серый уехал, и о нём не осталось ни единого напоминания, кроме давно прилепившейся к Розе кликухи Зеппелин. Так было всегда: лишь только кто-то вырастал и покидал стены детского дома, о нём тут же забывали, каким бы ярким и значимым этот человек ни был. Жизнь в детдоме продолжала лениво течь своим чередом, и Розе это казалось с одной стороны несправедливым, а с другой — совершенно естественным. Здесь каждое лето происходила смена поколений: уходили одни, приходили другие; хранить память о каждом отдельно взятом выпускнике в такой круговерти не представлялось возможным физически, тем более что все они, в сущности, были на одно лицо. И всё-таки Розе хотелось, чтобы кого-то запоминали. Хотя бы таких, как Серый. После его ухода кое-что в детдоме, хотя и на время, но поменялось: стая потеряла вожака. Всё мужское отделение неделю пребывало в подвешенном состоянии, не зная, чем заняться и кого теперь слушаться. Детдом отлично научил этих ребят действовать только по подсказке. Вечное расписание, согласно которому они жили, перебралось и за пределы воспитательных мероприятий, учебной деятельности и графика приёмов пищи, формируя из детдомовцев толпу, не способную к самостоятельности. Эта толпа только и ждала, когда появится кто-нибудь сильный, способный взять на себя всю ответственность за неё. Такие люди, конечно, появлялись, и Роза мысленно делил их на два типа: на "Серых" и "Топоров". Названия категориям были даны в честь уже покинувшего детдом Серёги и Топора (которого по паспорту звали Алексеем), что быстрее остальных сориентировался в ситуации и оперативно сгрёб власть в свои руки. С виду и первые, и вторые были похожи, как две капли воды, однако вода эта была разная. Различие крылось в отношении к собственному статусу. Если Серый воспринимал своё положение как бремя, которое он осознанно взваливал на плечи, отдавая себе отчёт в том, что кто-то в любом случае должен быть за главного и что без него вся налаженная система жизни мужского отделения посыпется, как карточный домик, то Топору нравилась власть сама по себе. Об обратной её стороне он не слишком задумывался, и даже если бы его ткнули в неё носом, Топор бы только отмахнулся. Много лет он находился в чужой тени, и теперь ничто не могло испортить ему этот праздник всевластия.
Топор был грубый, жёсткий и любил ругаться матом. Его белобрысые волосы, по природе мягкие, от скопившейся на них грязи стояли колом. Глаза у него были серо-голубые, глубоко посаженные, колючие. В них чувствовалась с возрастом перешедшая в злобу обида на мир. Надо сказать, у Топора были на то причины — жизнь с ним действительно обошлась жестоко. Роза помнил, как, когда ему самому было семь, в детдом впервые привели какое-то шипящее всклокоченное существо, с боем отобранное у родителей-алкоголиков. Существо это, оказавшееся десятилетним мальчишкой, долго ни с кем не разговаривало, а на попытки наладить контакт тут же лезло в драку. По ночам оно бесшумно плакало и даже тихонько выло, но продолжалось это недолго — неделю — а потом существо сбежало. Как оказалось, к родителям. Вернули его в детдом через два дня; мальчик был весь в синяках и с разбитой губой, но как только всё зажило, он убежал снова. И так раза два. Однажды, вернувшись после очередного побега, он притащил в детдом топор и положил его под кровать. Никто не знал, зачем он это сделал, тем более что топор у него конфисковали на следующее же утро, но прозвище к мальчику прицепилось прочно, да так и осталось до самого выпуска — Топор. По имени его, как и остальных, никогда не звали.
Спустя месяц после Серёгиного отъезда взрослого Топора подобрал Тончик. Именно подобрал, как брошенного котёнка — такого же беспомощного, слепого и ненужного. Тончик, хотя и сам молодка, человек был прожжённый: он видел, куда Топор метит. А Топор хотел, чтобы его уважали и боялись. Как Серого. Больше, чем Серого. Последнего рядом не было, и доказать ему что-то было уже невозможно, но Топор хотел доказать хотя бы себе самому. Тогда Тончик предложил ему сделку, и он согласился. Отныне каждый детдомовец, по собственной воле или нет, заносился в список, и, когда подходила его очередь, отправлялся помогать Тончику и его компании. Они занимались воровством, мелким и не очень, крышевали ларьки, вымогали деньги у случайных прохожих и устраивали драки район на район. Детдомовцев обычно заставляли шнырять по толпе на рынке и обчищать чужие карманы или красть что-то по мелочи у продавцов. Основная выручка от этого делилась между Топором и Тончиком в соотношении тридцать на семьдесят, а на руки самим ребятам попадали сущие копейки, которых, тем не менее, хватало на то, чтобы никто не жаловался. Здесь Топор поступил весьма элегантно: сам он на "дело" никогда не ходил, а значит, в случае чего, и не ему от ментов убегать; не ему иметь в своём личном деле приводы в милицию за хулиганство, а получать деньги очень даже ему. Он действовал как злодей из книжек или как босс мафии из итальянских фильмов, которые изредка крутили по телику. Его власть постепенно и незаметно расползалась всё дальше и дальше, так что через некоторое время мальчишки сами не заметили, как их жизнь начала крутиться целиком вокруг интересов Топора. Не выполнишь его просьбу или не так на него посмотришь — не пустит на "работу" или, если ты на этой неделе уже ходил, не выдаст "зарплату" (расчёт с детдомовскими обычно происходил в воскресенье). Постепенно сложилась даже своя иерархия с возможностью карьерного роста: вокруг Топора образовалось некоторое подобие свиты, которая следовала за ним повсюду и выполняла его приказы; получала такая свита заметно больше остальных, которые тоже делились на касты в зависимости от степени их услужливости. Розе эта схема с самого начала показалась полной шляпой, и все свои "смены" он тут же раздал кому попало. Воровать и зависеть от кого-то ему не хотелось ни за какие шиши. Топор это быстро заметил, и, так как большее удовлетворение он получал не от выручки, а от ощущения собственного главенства, решил во что бы то ни стало заставить Розу "работать" вместе со всеми. И совершил ошибку.
Если бы Розу не трогали, он бы, может, и сам никого не трогал. Но его уже потревожили, а это означало одно — Роза будет стоять на своём до конца. Упрямства в этом пацане было на целую роту, но и Топор был не пальцем делан и сдаваться не собирался. Так началась молчаливая война, длившаяся два с половиной месяца. Сначала Топор Розу спрашивал, потом, увидев, что пугаться его Роза не торопится, угрожал. Ещё позже, когда понял, что угрозы не действуют, — брал за шкирку и тащил к Тончику, но Роза в середине пути всегда умудрялся куда-то улизнуть, и Топор находил его только через час-полтора уже в детдоме, жутко чем-то занятого: Роза специально, назло старшему начал браться за все дела подряд, лишь бы иметь законные поводы откосить от "работы". Школьные соревнования по волейболу? Олимпиада по химии? В стенгазету требуется художник? Да без проблем! Роза ни в волейбол играть, ни рисовать, ни решать химию толком не умел, но во всё вписывался с таким энтузиазмом, что учителя просто не могли ему отказать, а Топор вместе со своими приспешниками не мог подкопаться. Последнего это жутко бесило, просто до дрожи в пальцах. Он был не совсем дурак, и прекрасно знал, что мятежное зерно в лице Розы рано или поздно даст ростки, заденет остальных, и тогда они тоже взойдут следом за ним, а гениальная Топоровская империя рухнет в тот же момент. Этого Топор боялся. Поэтому свободолюбивого пацана следовало подчинить своей воле раньше, чем все вокруг успеют очнуться; или хотя бы сделать так, чтобы никому другому и в голову не пришло повторять его судьбу. На Розу объявили охоту. Целой толпой его вылавливали, тащили, драли за волосы, приводили к главарю, кидали на пол, заставляли стоять на коленях и клясться в верности. Вместо клятв Роза невпопад выдавал тексты песен Scorpions на ломанном английском, чем раздражал всех ещё больше. Его пытались задавить толпой, но толпа была слишком огромна для него одного. Роза находил лазейки. Он почти не боялся.
Наступили каникулы, и по телику, к великой радости детдомовцев, всё чаще крутили детские фильмы. По вечерам ребят собирали в отдельной комнате, где пузатый чёрно-белый телевизор уютно жужжал на фоне установившейся вокруг него гробовой тишины. Все молча ждали начала обещанного по программе кино. В принципе, было плевать, что смотреть, потому что выбора как такового не существовало, но Роза особенно радовался, если показывали "Приключения Электроника". Ему нравилась эта фантастическая история о мальчике-роботе и его живом "близнеце". Он, может, даже немного завидовал Сыроежкину и мечтал о том, как было бы хорошо, если б у Розы тоже имелся собственный Электроник: ходил бы за него в школу и вовремя возвращался в детдом, а сам Роза в это время занимался бы музыкой, собирал деньги на собственную гитару, гулял с дворовыми пацанами да и попросту наслаждался бы жизнью. В итоге его обязательно заметили бы какие-нибудь крутые ребята, и Роза сколотил бы вместе с ними группу, чтобы кипитярить адский рокешник в гараже одного из участников. Они записали бы пару синглов, альбом, стали бы выступать — сначала по городским квартирникам, а потом, спустя годик-два, махнули бы в тур, завоевали сто тыщ миллионов поклонников и вернулись домой счастливые. А там и до мировой славы недалеко... Роза любил иногда убежать от реальности в уютный мир своей безграничной фантазии, где всё казалось таким лёгким и радужным, а люди — такими добрыми, что невольно хотелось остаться там навсегда, но Роза не мог позволить настоящей жизни пролететь мимо него, а потому каждый раз неминуемо возвращался к действительности. В голове у него прочно засела фраза из тех самых "Приключений Электроника", точнее даже не совсем фраза, а строчки из песни. Роза их хорошо запомнил и был готов хоть на подкорке мозга себе нацарапать, чтобы сделать девизом на все оставшиеся годы. А строчки были такие:
"Но ты — человек, ты сильный и смелый,
Своими руками судьбу свою делай.
Иди против ветра, на месте не стой.
Пойми, не бывает дороги простой."
Розе уже однажды сказали, что он человек, и потому он решительно взвалил на себя эту тяжёлую человеческую долю, чтобы пронести её до конца; сделал он это неосознанно и, по правде говоря, уже давно, ещё в тот момент, когда впервые подрался с назойливым одноклассником, который усерднее остальных дразнил Розу за "девчачье" имя. Ничто никогда не давалось ему легко, и даже сейчас его собственная свобода была под прицелом. Розе снова приходилось драться за то, чтобы иметь возможность быть самим собой. Такая борьба, начавшаяся ещё в детстве, особым образом Розу закалила, сумев при этом не обозлить его, как это происходило со многими. Возможно, мальчику от рождения было дано такое большое сердце, способное бесконечно долго любить и верить: в людей, в мир вокруг, в себя. Конечно, Роза не был ангелом во плоти и не жил по библейским догмам: после удара в левую щёку он подставлял обидчику не правую, а кулаки — так уж научил детдом да и жизнь в целом. Розино милосердие заключалось в другом: этот мальчик умел прощать свою судьбу, какой бы она ни была. И, если честно, он не думал, что она была плохой. Бывали хреновые времена, как сейчас, но Роза всегда верил, что дальше — лучше и что навстречу этому "лучше" нужно переть напролом с гордо поднятой головой, даже если поджилки трясутся от страха. Вот такой он был, совсем ещё юный Роза. И никто бы не узнал о нём, если бы у Топора шарики за ролики не заехали. А пока пацаны ходили кругами друг напротив друга, как готовящиеся к бою хищники. Одному из них было четырнадцать, второму — семнадцать.
Ну конечно они подрались.
Со стороны это выглядело как сплошное месиво из мелькающих в воздухе кулаков. Их, казалось, было так много, что наблюдавшие за дракой детдомовцы не знали, точно ли дерутся всего лишь двое. Подавляющее большинство болело за Топора, а если кто и поддерживал Розу, то не показывал этого из соображений собственной безопасности. Они только улыбались украдкой и сжимали ладони, когда Розе удавалось особенно удачно заехать противнику по лицу, однако это случалось не слишком часто: драться умели оба и знали, куда ни в коем случае нельзя позволять бить. Роза по бóльшей части защищался, поскольку Топор был всё-таки сильнее физически: его коренастое тело с обтёсанными об кулаки других пацанов мощными плечами идеально подходило для таких вот уличных драк и не раз в них использовалось. Топор был задирой без чести и совести, ему важно было подраться ради самого ощущения боя, и он чувствовал себя лучше, когда из очередной схватки выходил победителем. Это был его способ доказывать своё главенство, свою исключительность. Роза же не любил нападать первым — сегодня это была вынужденная мера в рамках борьбы за самого себя. Он, может, и понимал, что против бывалого Топора его шансы не слишком высоки, но в то же время он чётко осознавал необходимость идти ва-банк (хотя и не знал такого выражения).
Роза дрался в удивительной технике бешеного кролика, то есть, цеплялся и хватался за всё без разбора, стараясь сделать это как можно больнее. Ему кровавой пеленой застилало глаза от негодования и желания как можно быстрее закончить эту историю. Для этого в идеале надо было побеждать, чтобы потом, когда оба пацана, измотанные, свалятся на землю, оказаться всё-таки тем, кто упадёт последним, и сказать — так, чтобы вообще все поняли — сказать, что он, Роза, нахрен никому ничего не обязан и преклоняться ни перед кем не собирается. Кроме, разве что, икон мирового рока, конечно, но что-то он не видит, чтобы Топор смахивал на Джимми Пейджа.
Колотили друг друга на славу: уверенно и со вкусом, словно это у них в последний раз. Топор бил чётко, со знанием дела, он чувствовал на своей стороне силу безмолвной толпы за спиной и не мог перестать заранее праздновать свою победу, что проявлялось в то и дело вырывающихся из его рта самодовольных смешках. Розу это раздражало. "Вот, блин, кисель тухлый нахрен, — подумал он, позволяя очередному удару пройти мимо него, едва мазнув по боку, — ничего не закончилось, блин, ещё, а он уже лыбится." Злость, тем не менее, придавала мальчику сил. Она сквозила в каждом его движении, остервенелая и тупая, как боль; душевная, не физическая. Роза чувствовал, как что-то, набухая, неприятно скребётся в его груди, пытаясь выплеснуться наружу через драку.
В какой-то момент стало тяжело. Уже откровенно. Ноги слегка подкашивались от усталости и от того, что минуту назад Розе попало по ним ботинком. Быть изворотливым становилось всё труднее, Топор это видел и хищно ухмылялся, предчувствуя скорое окончание боя, однако Роза не собирался сдаваться ему ни живым, ни мёртвым, ни вообще в принципе. Поэтому, когда Топор прижал его к земле (Роза почувствовал, что в этот раз окончательно; он замешкался, и ничтожных долей секунды Топору хватило, чтобы зафиксировать его вымотанное тело в неподвластном дальнейшей воле Розы положении) и мальчик увидел перед собой его расплывающиеся в злой улыбке грязные губы, в голову Розе вдруг пришла поистине гениальная мысль. Она мелькнула, как импульс, и, даже ещё не успев окончательно сформироваться на словах, тут же перешла в действие.
Кто-то лижет ботинок, который его пинает. Кто-то кусает руку, которая его кормит. Роза же совмещал, так что, раскрыв пошире рот, он, недолго думая, со всей дури впился зубами в припечатывающее его книзу предплечье. Чужая кожа на вкус была солёная от пота и горькая от пыли, скользкая, неприятная, покрытая короткими волосами, мокро липнувшими к языку, и это было до тошноты противно, но Роза решил довести начатое до конца и только сильнее сжал челюсти. Топор заорал так, что детдомовцам с непривычки порезало ухо этим звуком, и они испуганно отшатнулись, увеличив радиус битвы на уже бесполезные полметра. Их вожак инстиктивно задёргал рукой, но Роза, извиваясь по земле, проворно потащился вслед за ней, даже не думая отпускать. Его крепкие зубы с ещё по-детски торчащими вперёд крупными "лопатами" вошли в кожу, и Роза цеплялся, как клещ, как змея. Воздух вокруг него пронзал отборный Топоровский мат, грязный и неосмысленный, перешёптывание толпы, звук вылетающих из-под ног мелких камешков, стучание сердца в собственной черепной коробке и шум в ушах. Наконец Топор, сообразив, ударил Розу свободной левой рукой по лицу наотмашь. Голова у мальчика от этого слегка повернулась, место укуса съехало влево, опасно приблизившись к запястью, но зубы Роза не разомкнул, лишь упрямо зажмурился, не позволяя сопернику увидеть скапливающиеся у него в глазах слёзы. Оба поняли, что бой уже давно вышел за рамки честного поединка, перейдя в раздел животной борьбы за выживание, и тут уже а ля гер ком а ля гер*, как говорят мушкетёры. Отбросив всякие правила приличия, старший принялся слепо молотить по Розиной физиономии кулаком, и прилетало то в нос, то в скулу, но рта Роза не раскрывал по-прежнему. Тут у него всё смешалось перед глазами, взгляд поплыл, и Роза помнил только, как его за подмышки оттащили куда-то назад под неопределённый шелест толпы.
***
Когда Роза пришёл в себя, всё вокруг напоминало какой-то дикий первобытный ритуал. Детдомовцы плотным серым кольцом сомкнулись вокруг побеждённого мальчишки, чьи заведённые за спину руки удерживало сразу два человека. Русые волосы, перепачканные в пыли и крови, длинными спутанными прядями падали ему на глаза, закрывая обзор, так что всё происходящее Роза видел как будто из-за решётки. Язык у него во рту вспух, губа надулась, левая щека саднила от соприкосновения с землёй, рёбра болели, лицо всё было багрово-красным с пятнами грязи. Взгляд не фокусировался. Роза, косенький от рождения, буквально чувствовал, как один его глаз заметно уехал в сторону. Сквозь шум в ушах мальчик едва расслышал чужие шаги и сопровождающий их грубый лязг железа. Это пришёл Топор, появившись у Розы из-за спины, театрально, как фокусник в цирке. "Ну, резать уж точно не будут", — устало подумал Роза, разглядывая носки собственных кед. Резать... Он ошибался. Топор на то и Топор, чтобы рубить.
Когда у мальчика над головой что-то щёлкнуло, обзор вдруг резко увеличился, и Роза не сразу понял, в чём дело. Со следующим щелчком он, присмотревшись, увидел на земле закрученную волной светло-русую змею. С третьим щелчком он дико заорал и попытался вырваться, но Топоровские верзилы держали так крепко, что у Розы по итогу только защемило плечо. Он дёрнулся от боли, яростно заработал ногами, надеясь попасть по чужим голеням, но Топор вдруг схватил его за волосы на затылке и резко потянул вверх, заставляя столкнуться Розины немигающие зелёные глаза и свою окрашенную нездоровой прелестью победы улыбку садиста. Глаза у Розы, от боли не способного сосредоточиться на чем-то одном, косили.
— Не рыпайся, — сказал Топор, ухмыляясь, — иначе будет больнее.
— Ты чё делаешь, блин? — прохрипел Роза, у которого горло было натянуто, как струна. Надеялся ли он, что Топор одумается? Поймёт, что зашёл слишком далеко в этой своей дурацкой игре в местного всемогущего божка?
О чём Роза его спрашивал теми словами, которые ещё оставались в нём? Просил ли он пощады? Однако Роза не чувствовал себя проигравшим, нет, он, может, даже чувствовал, что единственный среди всех здесь не сдался. Ему не нужна была ни Топорова жалость, ни милость. Он хотел лишь, чтобы все очнулись от происходящего вокруг кошмара.
Тем не менее, ответ был получен.
— Новую причёску тебе, — сказал Топор и щёлкнул ножницами ещё раз.
В ответ послышался благой мат вперемешку с бессловесным криком. Роза рванулся ещё раз, но ничего не вышло — боль пронзила его затылок, заставив подчиниться. Мальчик упёрся взглядом в землю, насупившись и громко дыша. Волосы падали вниз неодинаковыми кривыми линиями, падали до тех пор, пока под ногами у Розы не образовалось целое мягкое море их, и только тогда Топор убрал ножницы. Он, видимо, посчитал, что этот криво постриженный пацан с кровавым синяком под глазом уже не может представлять из себя никакой опасности, а потому великодушно дал знак отпустить его. Розу чуть подтолкнули вперёд, так что ему помимо воли пришлось сделать несколько шагов; под подошвами кед было невыносимо мягко. Он огляделся вокруг, пробежал взглядом по серым лицам детдомовских ребят, выражавшим смесь благоговейного страха и интереса — чувство, которое обычно испытываешь при взгляде на безнадёжно больного инвалида. С полтора десятка пар глаз, распахнутых в едином порыве, смотрели на него
так, и Розе захотелось плюнуть в каждую из них накопившейся во рту кровавой слюной. Это продолжалось минуту. А после толпа ожила, осмелев.
— Эй! — крикнул вдруг кто-то за спиной. — Фантомас!
— Ага. Багровый! — подхватили в другом конце круга, и все заржали — похабно, громко, рокочуще. Смех прокатился по каждому рту и застрял наконец в нечищенных зубах Топора, который рукавом поданной кем-то рубашки закрывал красный след от укуса на руке.
Роза сощурился, проводя ладонью по своей новой причёске, больше напоминающей лишай, чем некое подобие волос. Смех окружил его, надеясь застать врасплох, раздавить окончательно, и Роза ещё четверть часа назад был близок к тому, чтобы заплакать, но теперь что-то упрямо взбрыкнуло в нём, встало на дыбы, и вместо всего остального мальчик вдруг расправил плечи. Ну к чёрту. Пошли все нахрен: и Топор, и те, кто прислуживает ему, кто смеётся сейчас Розе в лицо и все остальные до кучи. Он, слегка шатаясь, переступил с ноги на ногу и посмотрел в глаза всей толпе одновременно. "Да, блин, — подумал Роза, — я Багровый Фантомас. Задави меня КАМАЗ нахрен".
***
Через несколько дней Роза порвал свою простыню и за одну порцию обеда одолжил у девчонок краски, чтобы кривыми буквами написать на куске белой ткани "Я — БАГРОВЫЙ ФАНТОМАС", пририсовать рядом страшенную красную рожу, нисколько на настоящего Фантомаса не похожую, и повесить всё это великолепие у себя над кроватью, не опасаясь даже, что кто-то на него позарится. Самостоятельно он, стоя босыми ногами на блёкло-голубой плитке ванной комнаты, отрéзал ножницами все оставшиеся после Топоровской стрижки клочки волос, и сделался от этого настоящим Фантомасом. Роза решил, что раз уж ему дали эту роль, то отыграть её нужно так, чтобы весь театр обосрался, поэтому отступать в его планы никак не входило. Поначалу Топор и его дружки только смеялись, считая, что у мелкого просто крыша едет, и намеренно его не трогали, как не трогают обычно чудиков, намереваясь посмотреть, что они дальше интересного выкинут, а потом... потом было уже поздно. За Фантомасом пошли.
Первым к Розе пришёл Юрка. Шлёпнулся на деревянную скамейку и сказал, пропустив приветствие и прочие изыски:
— Топор придурок, если честно.
Лысый Роза посмотрел на него, приподняв голову:
— А чё ты ему раньше это не сказал?
Ответ был очевидный — боялся — так что Юрка даже не посчитал нужным его озвучивать. Роза вздохнул и тем самым негласно принял новичка в свои фантомасовские ряды. Так было всегда: как бы ни ненавидел человек систему и того, кто стоит у неё во главе, он никогда не скажет об этом просто так, до тех пор, пока не появится кто-то, способный сделать это раньше него. Человек ждёт другого человека, и так по цепочке, пока всё не упрётся в первого, самого главного, который один только может раскрутить шестерёнки безостановочного процесса, сказать самое первое слово, выкрикнув его поперёк толпы. Вот такой нужен людям всегда
человек. Или Фантомас. Пускай даже Багровый.
Не прошло и месяца, как на сторону Розы ушло большинство. Кто-то нашёл в себе смелость сказать, что быть карманником ему претит, а кто-то попросту понял, что Топор всех обманывает и бóльшую часть выручки ни за что сгребает в свой карман. В любом случае, под флагом Багрового Фантомаса собралась целая братия. У Топора же остались только самые верные приспешники, которых он впопыхал пытался прикормить тем, что ещё оставалось. Однако и они в конце концов осознали, что их материальному благополучию совершенно необязательно от кого-то зависеть и что можно пойти "работать" к Тончику напрямую, получая за это процент посерьёзнее. Тогда Топора всем детдомом дружно послали нахрен, раскулачили и решительным движением выкинули на обочину жизни. С тех пор о нём никто не вспоминал, словно его и не существовало; Топор никому более не был нужен и, может, так было лучше для него самого. Роза же, наоборот, сделался фигурой значимой, и прозвище Фантомас, изначально брошенное в его сторону издёвки ради, превратилось в нечто уважительное. Розе обрушившееся на него внимание нравилось, хотя он поначалу не знал, как вести себя и как чувствовать. С одной стороны, мечта его исполнилась: Розу наконец-то стали замечать именно потому, что это был
он; ему удалось сделать что-то исключительное, за что его будут помнить до самого выпуска, он был Фантомасом, и всё-таки это было не то, чем Розе хотелось бы прославиться. Он вообще думал, что "Багровый Фантомас" — это шикарное имя для рок-группы, но не для него самого. Роза музыкант, а не революционер. Ну как музыкант — у него даже инструмента нет. Но это дело поправимое.
