Он, она и робот

На следующий день старушенция Тиан не прилетела. Обычно она заявлялась ни свет, ни заря, и к полудню Скорпиномо выдохнул — можно было свободно ходить по станции и не беспокоиться встретить ненавидящий взгляд. А к вечеру он понял, что день все равно прошел в напряжении. Пока тут постоянно ошивалась вредная старушенция, она служила буфером. Флёр тоже немного нервничала в присутствии «дорогого друга профессора» и это объединяло их со Скорпиномо. Когда они остались одни, каждый оказался сам по себе. На станции было непривычно свободно. Флёр все равно каждый день улетала на базу, теперь — в одиночестве. Без нее было скучно, с ней — тревожно. Скорпиномо уже жалел, что наговорил в полете лишнего. Вдруг она решила, что он хотел добиться чего-то лестью или втереться в доверие. Она, наверное, тоже жалела о своей откровенности, потому что теперь все больше молчала. Наверное, вспомнила, что он все же торри и враг. На третий день Флёр не вернулась к вечеру. Улетая, она предупредила, что может задержаться, но это же не значило не прилететь совсем! Скорпиномо уже готов был думать все, что угодно: она заболела, она потерпела аварию, попала в грозу и хваленая эферийская техника не выдержала, на Сино Тау произошел очередной переворот и прибывшие оттуда военные снова уничтожили базу… Конечно, пока Миромекано не лег спать, Скорпиномо подобных догадок не высказывал. Мальчик тоже чувствовал что-то неладное, ближе к вечеру несколько раз спросил, насколько «она» задержится, а когда за окном погасли краски заката, вместо того, чтобы идти в свою комнату, засел перед окном, как цератозавр в засаде. Горено пришлось напомнить ему про режим дня. — А мне говорили, что эферийцы иногда могут ночами не спать, — осмелел Миромекано. — То эферийцы, у них на планете сутки втрое больше, чем здесь, — Скорпиномо мгновенно сообразил, как ответить. — И потом они непременно отсыпаются, и ту же треть жизни проводят во сне. Так что, солдат, Горено прав, соблюдай режим. Она же предупредила, что задержится. Миромекано слегка вздохнул и отправился спать, обернувшись напоследок к окну с выражением тоски в глазах. Скорпиномо вдруг осенило, что мальчик, скорее всего, вспоминает родную мать и переживает, что Флёр так же исчезнет. Он и сам последнее время задумывался, кто была эта женщина… Наверное, из обедневшей семьи, такие девушки не могли рассчитывать на выгодное замужество, не могли опуститься до черной работы, и только участие в программе резерва давало им средства к существованию. А у этой и здоровья не оказалось, чтобы родить нескольких детей и хорошо себя обеспечить. Но лучше ли будет участь среднего класса при новой власти и что с ним станет вообще? Флёр все не возвращалась. Скорпиномо вдруг стало невыносимо тесно на станции, он встал и пошёл к выходной двери. Горено следовал позади молчаливой тенью. Только когда оба оказались снаружи, робот подал голос: — Напоминаю вам, что нахождение за пределами помещения опасно, хозяин Скорпиномо… — Ну и возвращайся, раз опасно, — буркнул в ответ хозяин. — Вы понимаете, что угроза существует прежде всего для органических… Скорпиномо махнул рукой, недослушав. Днем воздух был сухим, густым и тяжелым, ночь принесла с собой прохладу, дышалось легко. Вокруг разливался сладковатый запах цветов. То была колдовская ночь, первобытная и дикая. Из глубины огромного оврага поднимался густой туман. Он приглушал свет звёзд, лишь самые яркие пронизывали его лучами, и казалось, будто весь каньон заполнен золотистой дымкой. Под ногами шелестела короткая густая трава, и это были все звуки ночи — мир вокруг спал. Скорпиномо обошел площадку с восточной стороны станции, куда практически никогда не выбегали обитатели каньона, даже когда там убирали защитное силовое поле. Дальше простиралась невидимая в тумане роща — сгусток золотистой тьмы. — Опасность растет при удалении от станции, хозяин, — напомнил Горено. Про опасность Скорпиномо знал. За той самой рощей молодая самка альбертозавра (Флёр называла ее Альба) утром загрызла травоядного ящера. Суету вокруг груды мяса можно было заметить даже с крыши. Вообще животные старались не приближаться к постройкам, инстинктивно понимая, что от человека ничего хорошего ждать не стоит. Этим правилом иногда пренебрегал старый гигант Мрак, твердо уверенный, что перед ним должно расступаться все живое и неживое, и некоторые летающие ящеры, но они вели дневной образ жизни. Скорпиномо остановился, прислушался. Сквозь туман доносились звуки — слабый треск, писк, шелест. Может быть, мелкие хищники или падальщики продолжали пировать, а может, ему показалось, и то были обычные шорохи ночи. Не опустится же крылатый аппарат мимо посадочной площадки? Конечно, они беспечны, эти эферийцы. Хотя бы потому, что у них до сих пор нет нормального космодрома, их корабли просто садятся посреди степи. Даже странно, что у них мало катастроф… но и одной будет достаточно. Туман стал гуще и колыхался, словно живой. Сквозь него, наверное, уже и звёзды не было видно. Скорпиномо поднял голову. Над ним простиралась белая непроницаемая завеса. Крошечные капли влаги оседали на лице. Вдруг он почувствовал движение воздуха. В светлой дымке тумана мелькнула тень. У Скорпиномо даже мысли не появилось, что то мог быть гигантский хищник, сердце радостно забилось — Флёр! Крылатая машина, почти неразличимая сквозь пелену, опустилась на лужайку. Мягко дрогнул мох под ногами. Автоматическая дверь отъехала в сторону, тоненькая фигурка, сжимавшая в руках ультразвуковое ружье, выпрыгнула наружу. — Вы точно сошли с ума! — воскликнул Скорпиномо. — Нет, это вы сошли! — возмутилась Флёр. — Что вы тут делаете? — А если вас жду? — Я предупредила, что задержусь! — Ночью на этой вашей этажерке с куриными крыльями! Лучше бы дождались утра. — Чем вас не устраивает машина? — Флёр подошла близко. Несмотря на сердитый тон, на ее лице сияла улыбка. — Тем, что она могла потерпеть аварию. — Не могла. У меня и тепловые датчики, и ультразвуковое ружье. А вот вас могли съесть. — Подавились бы. Они стояли почти вплотную, с вызовом глядя друг на друга. Флёр спохватилась, сделала шаг назад, зато Горено придвинулся ближе. — Хозяин Клад велел мне бдительно охранять безопасность хозяйки Флёр, — напомнил он. Скорпиномо покосился с неудовольствием: робот, машина… только ему сейчас казалось, будто рядом стоит нудный и неприятный человек, вроде того папаши Клада. — Спасибо, друг Горено, — спокойно сказала Флёр. — Пойдемте же внутрь. Уже глубокая ночь. — Уже почти раннее утро, — проворчал Скорпиномо. Внезапно ему в голову пришла давняя непрошеная мысль, что Флёр, наверное, задержалась из-за встречи с каким-нибудь своим соотечественником. И встречи совсем не дружеской. — А у меня радость, — объявила Флёр, когда за ними опустилась входная стена. Она сделала вид, что не заметила помрачневшего синота, или не заметила в самом деле. — Да, я задержалась, но это того стоило. У нас проходило голосование, заповеднику — быть! Нас поддержало большинство! Разве это не замечательно? — Замечательно, — буркнул он в ответ. Настроение просто стремительно портилось. Планета принадлежит эферийцам, его идиоты соотечественники радостно истребляют своих, а чужим все подносят на блюдечке. И хищные ящеры, огромные и свирепые, останутся жить только ради того, чтобы какие-нибудь дурацкие туристы тыкали в них пальцами и удивлялись. — Как-то незаметно, чтобы вы были рады, — сказала Флёр, на этот раз внимательно наблюдая за его лицом. — А мне казалось, вы тоже к ним привязались, даже чувствуете с ними что-то общее. — Общее, о да. Что, я тоже вымерший экземпляр, которого надо сохранить для науки? — Зачем вы так. Может быть, у вас так раньше и относились у людям, у нас — нет. — У нас и сейчас так готовы относиться к людям. Помнится, на суде все это быдло радовалось, что над ненавистным торри будут проводить эксперименты. — Знаете, тогда речь шла не о сохранении для вас привычной жизни, а о сохранении жизни вообще. Все эти печальные события только произошли, никто ещё адекватно не мыслил. Сейчас там все же спокойнее, я думаю, на родину вы потом вполне сможете вернуться. Только жить где-то не на виду, подальше от столицы. — И чем мне там заниматься, подальше от столицы? — Чем угодно, труд облагораживает. Если вы не устали за день, пойдёмте в лабораторию, мне надо разобраться с парочкой штаммов. Он хотел сказать, что все равно ничего в этом не смыслит, но прошел следом. Потолок засветился сам, окна, как всегда в темное время суток, были совершенно белыми и матовыми. Флёр щелкнула переключателем, и загорелись дополнительные лампы на стендах. За стеклом поблескивали прозрачные емкости. В некоторых внутри виднелась похожая на плесень масса, к которой вряд ли кто-нибудь стал бы присматриваться по доброй воле. Флёр нажала на рычажок — цивилизация эферийцев не жаловала интерактивные экраны и не пожелала перенимать их у соседей по солнечной системе. Несколько пробирок ушло вглубь стенда, остальные выдвинулись вперед. Флёр щелкнула еще одним рычажком, и стекло на стенде превратилось в увеличительное, а затем скользнуло вбок. Флёр вынула ближайшую пробирку и прошла за соседний стенд. — Я просто заморожу контрольные образцы, — объяснила она. — А эти помещу в центрифугу. Они активно вырабатывают кислород, штамм с такими свойствами был бы очень важен на Эфери, пока планету не покинет последний человек. О, еще для одного образца надо изменить температуру… Она порхала по лаборатории и совсем не казалась уставшей. Впрочем, из-за разницы в длине суток эферийцы действительно могли работать два здешних дня подряд. Поглядела на прозрачное стекло, отделяющее стенд с бактериями и сказала: — А остаться здесь разве плохой вариант для вас? Планету ведь наши народы будут осваивать вместе. Я читала в древней истории даже о правителях, которые удалялись от дел куда-нибудь в глухую провинцию. — Такое и я читал. Когда-то давно некий император из угловатых в старости добровольно отрекся от престола и уехал возделывать огород. Но он был глубокий старик, и я совершенно не рвусь повторять его подвиги. Да и многовато народу сюда каждый день шастает, грядки бы точно потоптали. Каждый день ваши ученые тут толпятся. — Теперь пока что толпиться не будут. Все силы брошены на строительство, думаете, легко подготовить жизненное пространство для десятков тысяч переселенцев? Вы ведь правы: мы — дети подземелий и не всем легко дается адаптация даже просто к открытому пространству, поэтому и жилища будут максимально закрытые, хотя бы на первое время. Биологи, конечно, продолжат наблюдательный процесс. — Ну я и говорю — значит, эта старуха, которую передергивает от одного слова «синот», будет снова тут торчать. — А я забыла вам сказать? Профессор Тиан завершила свои исследования тут. Она скоро улетит домой, на Холодную звезду. Мои соотечественники особо сюда и не рвутся, мы отвыкли от дикой природы. Увы. — Что же она, биолог, будет там делать? — машинально спросил Скорпиномо. Его самого почти не тянуло назад. Да, иной раз сердце кольнет при воспоминаниях о родном доме, иной раз тошнить начинает от этого приторно-розового цвета вокруг, но не больше. На подобие эферийского общества, которое из Тиксандании лепят, да вылепить не могут, даже по локатовизатору смотреть неохота. И там не будет Флёр. Хотя и здесь она вроде как рядом, а вроде как и далеко. Прорвавшихся к власти негодяев из низших классов она готова оправдывать, а он для нее чужак и хищник. — Она бактериолог. Ей хватит работы там. Раз мы сохраним заповедник, результаты исследований будем пересылать ей. Делать тут есть что. Вот хотя бы решить задачу, как сохранить Мрака, то есть его вид. Он ведь один. — Так скрестите его с кем-нибудь родственным, а потом можно применить обратное скрещивание. — Это как? — брови у нее сошлись на переносице, лоб прорезала тонкая белая морщинка. Даже не морщинка — лучик. — Скрещивание потомства с родителем нужного вида для закрепления нужных генов… Слушайте, вы же биолог, вам должно быть виднее. — У нас так выводили породы цветов, — обескураженно сказала Флёр, переместила за стекло очередную пробирку и присела на стул рядом. — Но я не знаю про животных. Здесь как воздух нужны ваши ученые! Видите, сколько могут добиться две цивилизации, если не будут враждовать. Нужно будет непременно послать такой запрос. Еще половина здешнего года, и планеты будут в противостоянии, вашим соотечественникам удобно будет отправить сюда новую экспедицию. — Если они захотят, — он подвинул к себе ближайший стул, чтобы не нависать над ней, как угроза. — Захотят! — уверенно заявила Флёр. — Должны захотеть. Да, может быть, там еще не скоро все будет совсем благополучно, но время терять нельзя. Мы занимались только благоустройством жизни под землей, и вот к чему это привело. Вы достигли небывалых высот в космических технологиях, но вот отсутствие социальных реформ привело к тому… сами видите, к чему. — Я-то думал, вы этому рады. — Знаете, Скорпиномо, — сказала Флёр, отвернувшись наконец от своих чертовых пробирок и глядя ему в глаза. — Вы очень изменились, и если бы вы перестали в таком тоне упоминать переворот, было бы только лучше прежде всего для вас. Вы ведь знаете прекрасно, что не я и не мои соотечественники готовили вашу революцию, что упрекать вам надо только собственное недальновидное правительство, которое копало себе яму. — Да, но… — он остановился на миг, сообразив вдруг, что Флёр была куда великодушней — она давно перестала вспоминать гибель корабля с парламентерами. — Но разве нынешнее правительство вас устраивает? Вы думаете, с теми бунтовщиками они были мягки? Почему до сих пор такая секретность вокруг событий на Круглом заливе? — Я уверена, что они были жестоки, — голос Флёр слегка дрогнул. — Но что вы хотите от людей, которые много веков жили среди насилия? И они, и их предки? Вы же не ждете, что они мгновенно изменятся и создадут гуманный общественный строй? — Так какой был смысл в замене? То есть, для вас он, конечно, есть. Раньше мы враждовали, а новое правительство вас привечает. — А я вам уже говорила, со временем все непременно наладится. Нужен был толчок, рывок, и он был сделан. Гуманное свободное общество с высоким уровнем жизни это закономерный этап развития человечества. У нас общие предки, вы будете развиваться так же, как и мы. И со временем… Она нажала кнопку, на окне исчезло покрытие, стекла стали прозрачными, темнота снаружи тоже. Короткая эоанская ночь шла на убыль. — А учиться понимать друг друга надо. Я сейчас вижу, что мы тоже были неправы. Мы даже не пытались взаимодействовать с вашей планетой, ждали, пока у вас что-то изменится. — Так дождались же. Она качнула головой чуть устало: — А стоило бы не ждать и учиться находить общий язык. Конфронтация или бойкот ведут в никуда. Но вы считали нас слабыми и отсталыми в смысле технологий, а мы… мы считали вас хищниками. — И теперь считаете? Флёр улыбнулась: — Хищников приручают… И опять! Ну не могла же она не понимать, что это звучит двусмысленно. Ее отец язвил про подпиленные зубы и воображал, что страшно этим кого-то задел. А она? Неужели тоже хотела задеть? — Здешние хищники с вами не согласятся. — О, возможно. У ящеров не такой развитый мозг. Но птицы им тоже родня, а птицы приручаются. — У вас там остались птицы? — спросил Скорпиномо. Птицы с Эфери ему были неинтересны, просто не хотелось, чтобы разговор оборвался. А может, и птицы ему были интересны, потому что о них рассказывала она? — Только несколько комнатных видов. Они не могли летать бесконтрольно, попали бы в систему очистки воздуха, например, и вызвали техногенную катастрофу. — Да, невесело там у вас. — Неправда! — возмутилась Флёр. — В общественных местах есть и оранжереи, и парки, и сады. Мы очень много сил приложили, чтобы благоустроить жизнь под землёй. А помещения везде одинаковы. Есть, конечно, и неустроенные пещеры, но туда никто не ходит, кроме специально обученного персонала. И даже на безвоздушной поверхности есть своя красота. Она остановилась перевести дыхание, потом продолжила: — И поверьте, там безопасно. Несчастные случаи очень редки! Частота катастроф не больше десяти раз в год, и вы учтите, что это наш год и наша численность населения. А у вас на Сино Тау или здесь? Ураганы, наводнения, нападения диких животных? Это все происходит много чаще. — Зато это жизнь, — он слегка пожал плечами. — Настоящая, яркая, непредсказуемая. Знаете, как у нас говорят — кровь не водица. Человеку иногда нужна и опасность, чтобы почувствовать себя живым. Слава Ладо, она не стала напоминать про землетрясение. Просто удивилась: — Зачем же опасность, чтобы чувствовать себя живым? Но в чем-то я вас понимаю. Вы более молодая ветвь человечества, как наши подростки, которые бегают наперегонки по поверхности. А мы… Да, наверное, вы в чем-то правы — мы чересчур избегаем опасностей. Вот и дамбу скрепили силовыми полями, уничтожив не только хищников, но и все живое. Это тот самый берег. — По поводу которого я оказался прав? — И хотели загадать желание? Ну так загадывайте, тем более, сегодня у меня такая удача. — Вы про желание ещё помните? — У нас натренированная память, мы не можем ничего забыть, если сами не захотим. Так чего же вы желаете? Скорпиномо честно собирался отшутиться какой-нибудь незначительной просьбой. Но после ее слов, таких простых и сказанных так спокойно, он вдруг сам не смог говорить. Его словно огрели по голове, и выбросили из реальности. Может быть, и колдовская ночь навела свои чары, вернулось разом былое предчувствие, сердце застучало так, что в груди стало больно. Одновременно вспыхнуло желание хоть чем-то ее поддеть, согнать с этого прекрасного лица спокойную безмятежность, и возникла уверенность, что она не откажет… Остатки здравого смысла умоляли молчать, но он ответил — как бросаясь с обрыва в ледяную воду: — Вас. На всю эту ночь. Флёр растерянно взмахнула ресницами, обернулась на окно: — Но ведь уже светает… — Тогда на следующую. И тут до нее дошло, она вскочила, на белой коже мгновенно загорелся румянец: — Да что… да как вы! Остановилась, задохнувшись от негодования, и замерла. Только дрожали еле заметно ресницы и билась жилка на виске под тонкой белой кожей. Он тоже вскочил и выпалил единственное, что пришло в голову: — Вы обещали. Сами обещали! Она как-то сразу опомнилась, даже румянец немного пригас на щеках. — Да… Горено застыл рядом, в двух шагах, готовый выполнить свой долг и не дать хозяину даже притронуться к хозяйке Флёр. Его бесстрастное лицо казалось угрюмым, или же это так падал свет. — Значит, болтали просто так? Значит, лгали? — Эферийцы никогда не лгут! — сказала она холодно и гордо. Развернулась, сделала знак Горено и вышла прочь. Скорпиномо тяжело опустился на стул. Да, он свалял глупость. Просто чудовищную глупость свалял и все испортил, особенно напоминанием про обещание. Но теперь оставалось только ждать, что будет. В лаборатории было тихо, лишь гудела центрифуга, на которой все ещё крутилась пробирка с контрольным штаммом. Но вот и она остановила свое вращение и смолкла. Скорпиномо поднялся, прошёл в свою комнату, бросился на кровать-лодку. Она сразу же начала раскачиваться. Мысленно снова обругав эферийцев с их идиотским кроватями, на которых ни сесть толком, ни лечь поперек, Скорпиномо вытянулся во весь рост и неожиданно мгновенно заснул. Он поднялся только поздним утром. Флёр не было, она улетела на базу, по словам Горено, обещала вернуться вовремя. Она не оставила никаких указаний и Скорпиномо не знал, чем заполнить день в ее отсутствие и чем вообще кончится этот день. Он зашёл в лабораторию. Там хозяйничал Горено: наводил какой-то ему и Флёр ведомый порядок, переставлял на контрольном стенде пробирки, отмечал результаты. Делал он это так, как и все роботы — просто подносил на мгновение нужный препарат или штамм к глазам. Потом из памяти робота всю информацию можно было в любой момент переписать в компьютер. Неплохо это, наверное, иметь цифровые камеры в качестве органов зрения, все видеть и подмечать… Стоп. — Горено, твой мозг по-прежнему записывает все, что происходит вокруг? — Вы же знаете, хозяин, я так устроен. — И все наши разговоры здесь тоже? — Если они происходят в пределах моей слышимости — да. — Значит, и вчерашний? Вечером? — Да, хозяин. — Так сотри его. — Вы помните, что ваши просьбы после перепрограммирования у меня не в приоритете, хозяин, — никогда ещё его ровный механический тон так не раздражал Скорпиномо. — Просьба, дурень! Это приказ! — После перепрограммирования я не подчиняюсь вашим приказам, хозяин, — напомнил робот. — Свою просьбу по поводу удаления записи вы можете адресовать хозяйке Флёр. Если подобное распоряжение поступит от нее, я выполню его. — То есть любой эфериец может считать его у тебя из памяти? Как доктор Райт просмотрел запись несчастного случая? Горено поднес к глазам очередную пробирку. — Вся информация, поступающая в мой мозг, хозяин, делится на два типа: общественно-значимая и личная. Насколько я могу судить, вчерашняя беседа относится к личной. До сих пор никто на Эо Тау не требовал от меня предоставить доступ к личной информации. У меня нет никаких оснований полагать, что это потребуется в будущем. — Жестянка, — пробормотал Скорпиномо, отвернувшись. На Сино Тау людей его круга почти постоянно сопровождали личные телохранители, и стирание памяти роботам было обычным явлением. Позитронный мозг, этот совершенный компьютер, записывал все: посещение публичных домов, получение взяток, пьяные дебоши и прочие обычные человеческие слабости, которые все же могли стать основанием для шантажа, если бы кто-то о них узнал. Да и желанием, чтобы ненужные люди их видели в домашней обстановке, торри совершенно не горели. Горено был его личным роботом уже лет десять и тоже понавидался всякого… неужели между полетами, опасными и длительными, человек не имеет право оторваться в специально предназначенных для этой цели заведениях? Тогда Скорпиномо просто об этом не задумывался. Кто в своем уме станет стесняться машины? Это сейчас постоянное присутствие Горено мешало, да и стойкое ощущение возникло, что раньше он жил как-то неправильно. А что бы с ним было дальше, не случись переворота? Да все, что положено человеку его круга — до определенного возраста обычная холостяцкая жизнь с положенными загулами, гражданский долг в виде участия в программе резерва, потом брак, потому что так положено в обществе. И не думал бы он никогда, что от женщины в отношениях может что-то зависеть. И не было бы ни тревоги, ни тоски, как сейчас. В одной из комнат позади лаборатории без дела ошивался Миромекано. Занятие-то он себе нашел: пристроился на подоконнике и рисовал какой-то фантастический пейзаж, а вот никаких учебных пособий рядом не наблюдалось. — Чего не занимаешься? — хмуро спросил его Скорпиномо. Миромекано поднял голову: — Так каникулы… Там лето. Там, у нас, сейчас лето, — уточнил он на всякий случай Скорпиномо отметил слова «у нас». Не забывает мальчишка родину. А там действительно уже год прошел и снова лето, это здесь неизменная розовая мельтешень. Миромекано, видимо, заметил, что отец не в духе, достал из ящика стола игровые фигурки и доску. Скорпиномо машинально сел за партию. Он двигал фигурки, не видя поля, и в конце концов проиграл. Миромекано открыл рот и забыл его закрыть. Он в полном изумлении вытаращился на Скорпиномо, ожидая вспышки гнева, но тот не обратил на свое поражение никакого внимания, буркнул рассеянно: «Делаешь успехи» и вышел. Весь этот день он бродил по станции на автопилоте, будто сам превратился в робота. Зачем-то начал просматривать научные материалы по местному климату и ухитрился зачитаться. Проглядел показатели численности редких животных. Нашел файл — видимо, доклад Флёр, в котором она доказывала, что каньон является закрытой и устойчивой экосистемой и тоже зачитался. Потом у него закружилась голова. Скорпиномо подумал, что от дурных мыслей неплохо отвлекает физическая работа, но на станции ее просто не было. Все тяжёлые и неприятные виды деятельности выполнялись автоматически. Он бродил по коридору, по привычке обзывая разными словами эферийцев — они так гордились тем, что труд на их планете лёгок и необременителен, а сами несчастную лопату в оранжерее завести не могут. Ближе к вечеру Скорпиномо вышел на верхнюю галерею. Тысячу раз он видел рощу, кусок лужайки, пологий склон… да, зрелище красивое, но приевшееся, хотя сейчас бы и вся красота Утренней звезды его бы не восхитила. Солнце стояло еще высоко в небе, хотя жарить по-полуденному уже перестало. Вокруг не было ни ветерка. И все же папоротники зашуршали. Над рощей поднялся знакомый громадный силуэт. Скорпиномо насторожился. Балкон был построен так, чтобы ни один ящер не мог до него достать, но Мрак внушал опасения одним своим видом. Он вытянулся ввысь, хотя обычно ходил, наклонившись вперед и негромко зарычал. То не был его обычный громоподобный рев. Боялся ли он спугнуть добычу? На лужайке мелькнула розоватая светлая тень. Скорпиномо узнал молодую самку Альбу. Она бродила у рощи, низко пригибаясь к земле. Пряталась от Мрака? Но ее все равно видно! Беги, дуреха, чуть не крикнул Скорпиномо, отступая к ведущему вниз люку. Надо спуститься на станцию и предупредить Горено, Флёр очень огорчится, если монстр загрызет Альбу, которая вообще-то тоже редкая. Старое чудище почему-то не торопилось кидаться на свою жертву. Мрак сделал несколько шагов, наклонившись вперед, как обычно, и снова вытянулся, будто демонстрируя свой огромный рост. Альба махнула хвостом — издали это выглядело даже изящно, равно как и полет снесенного ударом крупного папоротника, — и скользнула прочь мелкими грациозными шажками. Мрак с тем же негромким рыком последовал за ней. Скорпиномо осенило. Ну конечно, они же принадлежат к родственным видам, к тому же самец и самка. Он расхохотался, схватившись за перила. Уже распрямились кусты, смятые удалявшейся парочкой, а он все трясся от смеха. — Ах ты, старый хмырь! — наконец проговорил Скорпиномо. — Сто лет в обед, а туда же! Потерял вкус к жизни, как же! Сам решил эксперименты проводить! — собственная шутка показалась ему удачной, и он снова скорчился от истерического хохота. Кое-как успокоившись, он спустился вниз, решив не рассказывать, что редкие ящеры восстанавливают популяцию, так сказать, естественным путем. Цыплят считают по осени, если на то пошло. Когда по каньону будут носиться юные гибриды, их и так все заметят. Вскоре мелькнул за окном белый эферийский аппарат. Вернулась Флёр. Скорпиномо не знал, как смотреть ей в глаза, но она сама заговорила с ним привычным тоном. — Не хотите знать, как дела на родной планете? — Что-то случилось? Она улыбалась естественно, глядела на него ясно и спокойно. — Ничего ужасного. Просто последние дни меня занимали события тут, я почти не интересовалась Звездой гроз. Там все хорошо, бунтов нет. Ах, да. Трианглет под давлением обстоятельств все же признал, что в их государстве тоже утерян секрет производства антивещества. — Вот как? — выговорил Скорпиномо. — Понятно. Значит, она решила делать вид, что ничего не произошло. Ну хоть прочь со станции его не выбросила. — Да. Ваше правительство высказалось об организации новой звездной экспедиции, потому как прошел уже год, не получилось бы, чтобы две державы, лишившись угнетателей, лишились и звания космических. Трианглет долго не давал прямого ответа, но в итоге заявил, что техническую сторону взять на себя не готов. Конечно, я что-то могла упустить, мне пересказали, сама я не смотрела запись — некогда было. — Почему некогда? Зачем же вы туда летали? — Работа, конечно, — она слегка пожала плечами. — Занимаемся бактериями, которые поглощали бы избыток углекислоты. Увы, при переселении неминуемо пострадает большая часть растительности, а всю планету силовыми полями не скрепишь. Скорпиномо вздохнул. Работа, значит. Нет, надо спросить напрямую. Иначе он так и будет терзаться догадками. — Послушайте. Вы только скажите — у вас там кто-нибудь есть? — Где? — не поняла Флёр. — Ну, на базе. — То есть? — она совершенно очевидно не понимала. — На базе люди, ученые. Почему «у меня»? — У вас там мужчина? — Вы же знаете, там почти все мужчины, — так же искренне удивилась Флёр. — А что? — Нет, ничего, — Скорпиномо второй раз за вечер одолел истерический смех. Флёр прищурилась, блеск глаз исчез за пушистыми ресницами. — Я сказала что-то смешное? Он в ответ только помотал головой. Эта до чёртиков добродетельная раса! Конечно, они просто забыли о существовании свободных отношений. Флёр больше не стала его расспрашивать о причинах веселья и вышла проведать Миромекано. Скорпиномо нашёл их в лаборатории. Оба изучали содержимое пробирок (Миромекано с лицом человека, которому не впервой проводить серьезные научные опыты). Мальчик при этом чиркал что-то на листе бумаги. У окна торчала фигура робота. Флёр негромко объясняла: — Видишь, дружок, за биологией здесь большое будущее. Эта наука начинает развиваться заново. Ещё около двух здешних лет пройдет, и начнется массовое переселение сюда нашего народа, среди них много ребят, твоих ровесников. Но если ты скучаешь по родным местам, конечно, я не буду тебя неволить. Надеюсь, нет, уверена, сейчас там условия обучения гораздо лучше, чем были. И если ты решишь, то и я полечу туда работать на какое-то время. Время подумать есть. Наши планеты будут в противостоянии почти через год. Сейчас, чтобы попасть на Сино Тау, нужно лететь за солнце. Скорпиномо сел напротив. — Хотите уговорить его остаться здесь, да? Флёр, вы забыли, что он синот. Не надо делать из него эферийца. Мы не можем тут отсиживаться вечно, ни он, ни я. — Я хочу предоставить выбор, и я понимаю, что вы тоже имеете полное право на него влиять. Но не заставлять его поступать в ущерб себе. Наши народы будут все больше сближаться, наверняка скоро здесь появятся переселенцы и с вашей планеты. Это во-первых, а во-вторых, кем вы его там видите? Какая у него будет профессия, как он вообще будет жить? В нашем обществе никому не дадут пропасть, даже если человек с неба свалится, ему предоставят и еду, и кров, и общение. — Он не инвалид, должен и сам суметь о себе позаботиться, — упрямо сказал Скорпиномо. — Так и вы не инвалид. Но там наверняка столкнетесь с предубеждением. Хотя, если вы так настроены, в следующее противостояние планет… — А не в противостоянии не летают корабли? — неожиданно перебил Миромекано, запнувшись на произнесении трудного слова. Флёр перевела взгляд на него, и он осекся. Впервые на памяти Скорпиномо Миро позволил себе влезть в разговор взрослых без разрешения. — Летают, конечно, если есть срочные дела, — заверила Флёр. — Но в основном мы стараемся ждать, когда путь будет коротким. Это ведь и энергия, и время. Это на Сино Тау ещё недавно корабль мог пролететь всю нашу систему за пару солтанов. А наши эферийские ракеты не такие скоростные. До Облака малых планет лететь приходится больше года! Малым планетам астрономы весьма польстили, назвав их так. Они не дотягивали по размерам до таких значительных объектов. В большинстве своем это были просто огромные бесформенные камни, что мчались по границе системы Ладо, опоясывая три внутренние планеты — Эфери, Эо и Сино. Для людей Облако не представляло практического интереса, эферийцы предприняли к нему однажды экспедицию и окончательно убедились, что для жизни малые планеты непригодны. Синоты усмехались в бороды — они-то выяснили это уже давно. — Короче, время для принятия решения есть, да и потом его никто не отнимает, — улыбнулась Флёр. — А теперь не пора ли спать? Здесь дни короткие. Миромекано спросил, правда ли, что на Эфери сутки много длиннее, Флёр ответила: правда, и пустилась в долгие рассуждения насчёт влияния Катагиса, устойчивости орбиты и прочего, что Скорпиномо знал, как свои пять пальцев, а для Миромекано это было в новинку. Рассказывала она долго, потом спохватилась: — Темнеет. Жить надо по солнцу, дружок. Как наши меньшие братья, — она употребила синотское выражение, старательно выговаривая слова. — Пора и на покой. Миромекано без особого энтузиазма подчинился. Ужина эферийцы не практиковали, на станции еду принимали только один раз в день — по утрам. За мальчиком закрылась дверь, Флёр тоже быстро поднялась. — Действительно, темно и поздно, — сказала она, на какой-то миг отведя глаза, и только это подтвердило — вчерашний разговор она прекрасно помнит. — Пора. Она вышла, за ней покинул лабораторию Горено, которому эфериец Клад в каждую встречу делал строжайшее напоминание по поводу безопасности хозяйки. На столе остался листок с рисунком Миромекано — ясный день, лужайка, небо с облаками и ракета, улетающая за солнце. Ночь выдалась душной, на удивление — климат юной планеты и так был мягким и ровным, а в каньоне с его высоким давлением никаких колебаний погоды не было уже давно. Скорпиномо вышел ненадолго наружу, прислушался, сам не зная, что хочет услышать. Стрекотали ночные насекомые, больше никаких звуков не доносилось — каньон словно вымер. А воздух-то! Горячий и плотный, только что не руками его раздвигать приходилось. Скорпиномо вернулся на станцию, но и там дела обстояли не лучше, хотя внутри работали и очистка воздуха, и контроль температуры. Жители Холодной звезды не выносили жары. Может, это жар у него? Нет, болезни телесные проявляют себя не так. То болит душа, существование которой неверующие торри не допускали. Но ее подарила ему эферийка, подарила вместе со второй жизнью, не предупредив, какой это груз. Скорпиномо не помнил, как забрел в лабораторию. Вот тут она вчера сидела… если бы можно было вернуться на сутки назад и заткнуть самому себе рот! Она не будет бесконечно делать вид, что он ничего не говорил. Ну и как ему продолжать жить тут дальше и чувствовать себя лишним? И Флёр рядом, каждый день рядом, но до нее не дотронуться, так не лучше ли впрямь вернуться на Сино, где не будет этого глубокого, будто в чем-то укоряющего взгляда, этих тонких быстрых рук, этой улыбки? Но жизнь вдали от нее будет такой тоскливой жизнью… Он вышел из лаборатории, сделал пару шагов и споткнулся. Эферийцы не любили коридоров, часто строили вместо них анфиладу проходных комнат, и вот посреди такой комнаты стояла Флёр. Одна, без робота. — Вы? А где Горено? — Ушел с поручением. Проследил, чтобы я закрыла дверь и включила силовое поле. Так уже бывало раньше. — Раньше вы без него ночью не выходили. — Эферийцы никогда не лгут. Это не было прямым ответом на вопрос, но он понял. Она повернулась и пошла, не оборачиваясь и не проверяя, следует ли он за ней. Она не сомневалась, что следует. Ещё бы! Свет загорался на стенах при их приближении и гас, когда они проходили дальше. Скорпиномо казалось, что с каждым шагом дышать становится легче. Раскалённый воздух остыл. Он нагнал Флёр у входа в ее комнату, взял за руку. Ладонь у нее была холодная, неживая. За ними бесшумно опустилась входная стена. Свет не загорелся, вокруг была полная темнота. — Флёр! На ощупь поймал другую ее руку, которую она подняла к шее — взяться за застежку комбинезона. Перехватил и эту ладонь, поднес к губам. — Подожди… Она не отняла рук, но при попытке поцеловать сначала уклонилась, отвернулась. Пушистые ресницы затрепетали у края его рта. Поцелуй пришелся в глаз, и только потом в безвольно подставленные губы. — Флёр! — шепнул он, понимая, что предлагает то, чего точно не выполнит. — Флёр! Может быть, мне уйти? Она не ответила, вздохнула прерывисто, касавшиеся его лица ресницы прочертили невесомый след на щеке — влево-вправо, влево-вправо… Скорпиномо улыбнулся невидимой в темноте торжествующей улыбкой победителя. — Тогда снимай свой высоконравственный эферийский комбинезон. Я покажу тебе, как это делают синоты.