Он, она и робот

Он проснулся поздним утром. Солнечный луч согревал ухо и шею, не добравшись пока до глаз. Скорпиномо улыбнулся и, все еще сонно щурясь, протянул руку, шепнул: — Продолжим? Рука обняла пустоту. Рядом на кушетке никого не было. Сон как рукой сняло. Он быстро сел, принялся одеваться. Вот оно как, независимая красавица Флёр. Проснулась раньше и не захотела его будить. Конечно, не могло же все полностью измениться за одну только ночь. Но все равно, теперь будет и легче, и проще… У нее нет другого мужчины, она свободна, он, Скорпиномо, ей совершенно точно не отвратителен, и почему бы… У лаборатории дежурил Горено. Скорпиномо кивнул ему, как кивнул бы человеку, и хотел войти, но робот преградил бывшему господину путь. — Хозяйка Флёр просила никого не впускать, — заявил он. Скорпиномо остановился. — Старик, — сказал он вполголоса. — Ты что-то не так понял. Флёр… мы с хозяйкой Флёр, поверь, теперь не в таких отношениях, чтобы она меня опасалась. Не могу я ей ничем повредить. Так что… Он попытался подвинуть робота. С таким же успехом он мог пытаться подвинуть стену. — У меня четкий приказ. Скорпиномо отступил. Какой-нибудь секретный опыт? Глупости, никогда ей ничьё присутствие не мешало. Может быть, Флёр просто хочет побыть одна? Но ей достаточно было просто сказать! Да, он не чуткий хлопающий ресницами эфериец, но и не камень же, не чурбан бесчувственный. Неужели он бы не понял? И сам бы посидел на страже и оберегал ее покой не хуже Горено. Хотя тут не от кого. — Может, она плохо себя чувствует? Больна? — Не имею такой информации. — Жестянка! — Скорпиномо уже развернулся, чтобы гордо уйти, но дверь лаборатории распахнулась и выглянула Флёр. Под глазами у нее залегли голубые тени, что неудивительно, учитывая, что она две ночи не спала нормально, но в целом она выглядела как обычно. — Флёр! — Доброе утро, — сказала она ровным тоном. Скорпиномо почувствовал себя как человек, на которого вылили ведро холодной воды. — Флёр, — он не смог сообразить, что собирался сказать, и только повторил: — Флёр! — Я ещё не забыла, как меня зовут. Вы хотели мне напомнить? Спасибо, — сказала она с иронией в голосе. — Флёр! — он готов был подумать, что прошлая ночь ему приснилась. — Но как же вчера… — А, вы об этом. Это было обещание. Разве я его не выполнила? Светлое солнечное утро потускнело. — Вы… выполнили. — Сегодня я улечу ненадолго во второй половине дня. Утром надо будет сделать кое-какие замеры для строительства. Для канатных дорог. Раз уж заповедник мы отстояли, нужно устраивать смотровые площадки для посетителей. — Вы так спокойно об этом говорите! — не выдержал он. — А как же мне об этом говорить? Невозмутимая, хладнокровная Флёр. Эти эферийцы, не знающие ни чувств, ни страстей, только долг… Да что же, ему показалась разве, что она может быть другой? Или она на него обиделась, женщина ведь всегда найдет, на что обидеться… — Флёр, я вчера…может быть, я сделал вам больно, не знаю… — Я же врач, обезболивающие есть, — ее улыбка казалась почти такой же, как всегда. Надо было изучать ее лицо весь прошедший год, наблюдать за мимикой, отмечать, как она меняется в грусти и радости, чтобы теперь увидеть некоторую неестественность. Скорпиномо увидел. — Я имел в виду, морально больно… — Нет. Не беспокойтесь. Я дала обещание и должна была его сдержать. — Просто обещание? Вы меня теперь ненавидите? Потому, что я синот? Черные брови взлетели вверх. — Почему теперь? Между нашими народами была вражда, но это осталось в прошлом. Мы не возлагаем вину за гибель наших людей на всех синотов. В том, что случилось на Эо в день революции, я вас не виню. В конце концов, я первая в вас целилась. А за то, что вы родились торри, вы были достаточно наказаны заключением перед судом. Судьбу вы себе не выбирали. — Флёр, — сказал он почти с отчаянием. Она решительно не понимала или притворялась спокойной. Если бы она плакала и упрекала его, ему и то было бы легче. — Может быть, вы боитесь, что я как-то не так себя поведу при ваших соотечественниках? По ее лицу пробежала тень. Она хотела возразить и осеклась. Видимо, соглашаться с ним ей не хотелось, а сказать, что прочие эферийцы одобрят ее поступок, было бы ложью. — Не беспокойтесь, — поспешил заверить ее Скорпиномо. — Я не самоубийца, болтать об этом. — Вот и переставайте болтать, — Флёр снова улыбалась. — Чем быстрее вы забудете, тем лучше. — Но один вопрос! Вы же говорите, эферийцы великодушные люди? А получается, вас осудят. Но ведь никто не возмущается из-за Камиллы и этого нервного социолога. — Вы не понимаете! Это другое. — Потому что Камилла из рабочей среды, так? А я торри? Так что, по-вашему, надо было сделать с остальной половиной планеты? Всех перебить? — Нет! — горячо запротестовала Флёр. — Дело не в этом, совсем. Вас разве попрекали вашим происхождением? Сначала, может быть, смотрели немного настороженно, потому что не знали, чего от вас ожидать. Но ведь не упрекали, правда? — Да, — он медленно склонил голову в знак согласия. — Но в чем тогда дело? Она задумалась на мгновение и ответила, делая паузы и тщательно подбирая слова: — Крас никогда не был женат. Скорпиномо молча смотрел на нее, ожидая дальнейших пояснений. Но Флёр спокойно поднялась, будто сказанного было достаточно, сделала знак Горено и вышла. За повседневными хлопотами Флёр ожила. Ее восковая бледность сменилась обычной, немного погодя она уже со смехом рассказывала что-то Миромекано, просматривала записи с наружных видеокамер, подготовила кучу распоряжений для Горено и некоторые отменила. — Тебе надо беречь силы, друг Горено, — заметила она, улыбаясь. — Скоро тут работа закипит! Горено напомнил, что он механизм, и получил ответ: — Даже механизмы не должны работать на износ. Солнце поднялось высоко в небе, когда Флёр улетела. Утренний туман рассеялся не до конца. Небо было бледным, жара переносилась легче. Белая точка аппарата быстро затерялась в светлом мареве. Солнце размазалось по небу и не слепило глаза. Но лучше бы стоял обычный для Эо зной, выжигающий мысли… И ведь ему, Скорпиномо, она перед отлётом так ничего и не сказала. Это был худший день в его жизни на станции. Решив так, он вспомнил, что уже считал худшим вчерашний день, и мрачно усмехнулся. Что-то многовато стало худших дней. Мысли, что Флёр может пожаловаться на него эферийцам, он отмёл сразу. А может, это был для нее эксперимент? Синот, не вполне человек, грубый, агрессивный дикарь, хищник, — так они наверняка рассуждают, эти правильные эферийцы. Может, она притворялась, что не понимает расспросов, есть ли у нее мужчина? Или все ещё любит своего погибшего мужа? Нет, он даже и пытаться разговаривать с ней не будет, если так. Этого решения хватило ровно до вечера. Флёр снова задержалась и вернулась не к закату, как обещала, а немного позже. И он, понимая, что она просто не рассчитала время, все равно метался в ожидании и не находил себе места. Несколько раз выскакивал за порог на лужайку и, ругая себя, возвращался обратно. В конце концов он примостился на стул и задремал. Флёр вернулась именно в этот промежуток времени. Скорпиномо очнулся от короткого тяжёлого сна, когда она вместе с Горено уже входила в лабораторию. Ещё беседовала с ним по пути, отдавала какие-то распоряжения, — с роботом беседовала, а для Скорпиномо доброго слова у нее не нашлось. Она лишь небрежно кивнула ему и продолжала говорить что-то про эксперименты с растениями: — Так вот, здесь, в низинах, надо попробовать высаживать именно их. Они могут выступать симбиотами вместо хищных растений, которых осталось мало. Если все пройдет благополучно, высаживать их по нижним ярусам придется тебе. Тут она, наконец, обратила внимание на Скорпиномо: — Чем занимались днём? — спросила она весело. Да, в ее голосе не было прежней беззаботности… или была? Или ему хотелось, чтоб этой беззаботности не было, и он искал выражение тоски и тревоги? Но разве это правильно, желать, чтобы она из-за него страдала? — Ничем. Так, размышлял. — О чем? Скорпиномо посмотрел на нее, как в первый раз. Флёр так усиленно демонстрировала, что ничего особенного между ними не произошло! Она говорила, что он за этот год стал другим человеком? Нет, остался тем же! — О том, что если бы не переворот, мы бы сейчас распоряжались этой планетой. — Делили бы ее с угловатыми? — поддразнила Флёр. — Получилось бы ни тому, ни другому! Она обернулась к роботу, указала ему на столы в дальнем углу лаборатории и скомандовала: — Горено, зафиксируй вот эти образцы. Робот повиновался. Пока он перемещался вдоль стендов, запечатляя своими цифровыми глазами пробирки и прочую ерунду, Флёр вернулась к своему столу. Она стояла совсем рядом со Скорпиномо. Можно было протянуть руки и сжать ее в объятиях…только зачем? Чтобы их сразу же бросился растаскивать проклятый робот? — Не все бывает так, как мы хотим, — сказала Флёр, переставляя в морозильную камеру очередной многострадальный штамм. — Я тоже рассчитывала, что переселение пойдет быстрее. А Эо Тау, скорей всего, ещё долго будет планетой-лагерем. Даже вы с вашей техникой не заселили бы ее в два счета. Сейчас ваши корабли летают не намного быстрей наших. Как так получалось — она просто говорила, а он смотрел, заворожённый, и не мог глаз отвести? И она не понимала этого? Не вспоминала прошлую ночь? Если бы она решила отсечь его от своей жизни, это было бы жестоко, но понятно, а она держалась как можно ближе и разговаривала, как ни в чем ни бывало, будто нарочно дразнила и провоцировала! -…меняется. Да вы слушаете меня? — А? — Климат Эо Тау незначительно, но меняется. Это действительно наше влияние, профессор Тиан была права. Например, в здешней пустыне уже дважды за последний год шли дожди. Если каньон перестанет быть замкнутой системой, понадобится ставить ограждение. И надо оценить влияние климата на людей, в том числе и на вас… Флёр остановилась вплотную перед Скорпиномо, и он не выдержал — просто сгреб ее в обьятия и поцеловал так, как мечтал поцеловать весь этот день, заглушив негодующий вскрик. Она уперлась было ему в грудь, но уже в следующий миг опустила руки и губы ее мягко дрогнули, отвечая на поцелуй. А еще через миг его словно сдавило клещами. Скорпиномо оказался в железном захвате робота. — Мой долг защищать хозяйку Флёр, — констатировал Горено, деловито оттаскивая бывшего господина подальше от эферийки. — И не позволять вам до нее дотрагиваться. Скорпиномо позволил усадить себя за дальний стол возле стендов, у которых до этого хозяйничал Горено. Флёр отвернулась, тяжело дыша. — Я не ожидала, что вы настолько несдержанны, — сказала она, глядя в противоположную стенку. — В нашем обществе никто никого не хватает, не принуждает… Как вы планируете жить? Времена торри прошли. — А какие времена наступили? Живых покойников? — Вы о чем? — Как же, по-вашему, ведут себя живые люди? — Именно как люди! — она обернулась. Разрумянившаяся от возмущения, она была необыкновенно хороша — впрочем, как и всегда. — Как люди, не как животные. — Я не хотел вас обидеть. — Вы показали, что вы хищник и просто не понимаете, что такое верность слову. — Вы опять утверждаете, что именно держали слово? А не что вам надоели ваши травоядные соотечественники? — Опять! — сказала она гневно. — Опять вы оскорбляете мой народ, Скорпиномо. Похоже, вам это тоже нравится? Горено, идём. До завтрашнего дня нужно перенести все записанные тобой результаты в базу данных. Атмосфера на станции портилась не впервые, но теперь казалось, что все безнадежно. Попытки Флёр общаться, как ни в чем не бывало, провалились. Они оба старательно не замечали друг друга, еле обмениваясь приветствиями по утрам. Флёр наверняка было легче — она занималась своей привычной работой. Скорпиномо делать было нечего. Он не мог заставить себя общаться даже с Миромекано, а Горено избегал, как свидетеля своих неудач. Ему было даже почти безразлично, что в памяти робота так и остались записаны их разговоры с Флёр. Пусть она и стирает их, если хочет. В конце первого дня ему казалось, что это добровольное одиночное заключение невыносимо, но таких дней прошло два, потом три, потом пять… и Скорпиномо лишний раз нашел подтверждение словам, что человек может вынести очень многое. И все испортил он сам! Он ведь был почти счастлив здесь, когда они жили на станции бок о бок, разговаривали свободно, общались почти дружески. Когда он мог спокойно наблюдать, как Флёр работает в лаборатории, ведёт летательный аппарат, объясняет что-то Миромекано… А теперь этого будто никогда не было. Но вспоминалась четко та единственная безумная ночь, вспоминалась до мельчайших деталей. Если бы на станции был эферийский дрожжевой напиток, Скорпиномо, наверное, начал бы его пить, просто, чтобы забыться. Не думать, не представлять. Не слышать мысленно снова и снова наконец вырвавшийся у нее стон мучительного удовлетворения. На шестой день он смотрел в окно, когда Флёр вернулась с базы. Она прилетела раньше обычного, до заката оставалось много ещё времени. В первый миг ему показалось, что она не одна, что она обнимает какого-то человека в зелёном комбинезоне странного вида. Горло сдавило, он задохнулся от ревности…но Флёр поставила своего спутника на поляну и подозвала Горено. Скорпиномо чуть не расхохотался — он совсем сошел с ума, видит, чего и нет! Флёр привезла с собой высокое растение в кадке! Оно было не розового цвета, значит, выращено на Эфери, а не на Эо. Флёр передала Горено своего зелёного питомца и ещё стояла на лужайке, о чем-то рассказывая. К ним подошёл Миромекано, начал крутиться возле растения, даже потрогал его длинные листья. Наверняка зелёный цвет напомнил мальчишке родину, наверняка он тоже тоскует на этой карамельной планете, хоть и не отдает себе отчета. Скорпиномо отвернулся от окна. Подождал, пока вся компания, по его расчетам, прошла в оранжерею, и сам вышел на воздух. Солнце спускалось с полудня, золотистая плотная жара размаривала и клонила в сон. В знойное мареве и тоска как-то притуплялась, дремала, как дремали сейчас в своих укрытиях населяющие каньон ящеры. Солнечные лучи касались лица, такие же невесомые, как руки Флёр… Он вздохнул, повернулся к станции. Входная стена взметнулась вверх. Он прошёл всего несколько шагов и наткнулся на саму Флёр, запыхавшуюся, с безумным взглядом. — Что? Что с вами случилось? — Миро пропал! — выкрикнула она. — Его нет нигде. — Миро? — машинально повторил Скорпиномо. Куда он мог сбежать? Спокойный, послушный, к Флёр привязался… — Флёр, успокойтесь. Вы все смотрели? Все его любимые закутки? Между стендами, за кроватью, балкон. Она отчаянно замотала головой. — Не я смотрела — Горено. Его нет на станции, вы понимаете, нет! Ни на балконе, нигде! Он ушел в каньон. — Зачем? — Скорпиномо почувствовал, что у него холодеет в груди. Мрак, да и вообще вся эта голодная разночешуйчатая компания. И сколько опасностей подстерегает беглеца, даже не считая тех, кто хочет им пообедать! — Водопады, обрывы, — всхлипнула Флер, точно подслушав его мысли. — Хищные растения! Она встряхнула головой и как-то сразу стала собранной и почти спокойной. Нажала кнопку выхода у стены. Та поползла вверх. — Еще десять тильтилей назад Миро был на станции, — быстро сказала Флер, стоя уже у выхода. — Далеко уйти он не мог. Наверное, он не пошел за мной в оранжерею, заметил что-то интересное — яркую птицу или бабочку. Горено пойдет на поиски. Я тоже полечу. Будьте тут! Вдруг Миро вернется. — Но почему тут? Она на миг замерла вполоборота: — Потому что… Простите, я не могу доверить вам флан. И не могу пустить безоружным в каньон. Кто-то должен ждать, это будете вы. Не дожидаясь ответа, она побежала к летательному аппарату на площадке. Скорпиномо посмотрел ей вслед. Еще недавно он пробовал бы догнать ее, препираться… нет, это затея бессмысленная. И конечно, кому-то нужно дежурить на месте. Только вот сначала надо подумать, куда мог уйти мальчишка. Скорпиномо обошел площадку. Обернулся на здание, наполовину вросшее в скалу. Трава на лужайке была короткой, земля сухой, следов они не хранили. Ничто не указывало направления. — Ну же, куда? Белой точкой витал в небе аппарат Флер. Разумеется, далеко она не полетит, сначала изучит окрестности. Наверняка и Горено где-то рядом, и сразу подаст голос, когда найдет Миромекано. Только вот пока не находит, эта совершенная машина с великолепным зрением и слухом. Роща? Кустарник? Скалы? А куда побежал бы он сам, если бы был ребенком? Скорпиномо присел на корточки, огляделся. Обошел поляну по кругу, снова присел и присвистнул. В глухой стене розового кустарника под ажурными листьями обнаружился лаз, невидимый с высоты обычного человеческого роста. Они были жесткими и колючими, эти кустарники, и ухитрялись царапать лицо и шею, даже когда он шел, наклонившись и выставив руки вперед. Ну паршивец, ну только попадись! Чем Миромекано думал, когда решил исследовать заросли? Ведь не такой уж и маленький, должен уже соображать! Хотя любой нормальный мальчик хоть раз, да влезал в приключения… Скорпиномо уже не был уверен, что идет правильно. Ноги скользили по корням, тонули во мхах — здесь земля была сырой, мягкой. Между ветвей приходилось протискиваться, значит, и крупный хищник не проберется. Но здесь столько мелких тварей! Что будет, если он вдруг наткнется на остатки страшного пиршества… Жесткие ветки вдруг кончились, розоватый полумрак сменился алым. Открылась поляна-колодец, сверху в нее бил столб солнечного света, снизу, от рыхлой влажной почвы, поднимались цветы. Сочные красные лепестки казались напитанными кровью. Скорпиномо даже шарахнулся назад, и в тот же миг заметил в тени на земле желтое пятно. — Ну вот, путешественник, — пробормотал Скорпиномо, поднимая мальчика на руки. Миромекано был страшно бледен, на щеке синяк. Ударился или напоролся на острую ветку? Но синяк выглядел скорее, как след от укуса насекомого. От лица и одежды мальчика шел сладкий фруктовый запах… нет, не от одежды. От цветов, конечно. Алый бутон на толстом стебле завис как раз напротив лица Скорпиномо. Мясистые пупырчатые лепестки раскрылись, как губы для поцелуя. На них дрожали капли багряной росы. Запах заползал в ноздри. Скорпиномо повернулся, заслоняя рукой мальчика. Страшный алый рот хищно и жадно тянулся к неприкрытой человеческой ладони. Цветы-кровососы! Скорпиномо сразу вспомнил прозвище заместителя начальника полиции Кулекидано. Он, скорее всего, уже мертв, а вот цветы очень даже живые и голодные. — Ну нет, приятель! — Скорпиномо попятился, наткнулся спиной на еще один стебель. Тот упруго качнулся, будто желая обнять добычу. Скорпиномо вывернулся, огляделся уже на бегу — цветы стояли гораздо кучнее, чем когда он только вышел на поляну. Знакомые заросли с их жесткими колючими листьями показались спасением. Запах мха, сырой земли и прелых останков растений заменил сладкий дурманящий аромат. Скорпиномо продирался через кусты, отводя одной рукой особо настырные ветки и не оборачивался на страшную поляну. Невдалеке послышался хруст. Скорпиномо замер. Может быть, это просто отдается эхо шагов…но звуки не смолкли. — Горено! — крикнул синот, в надежде, что это окажется робот. Хруст не прекратился. Скорпиномо, мысленно обругав себя за дурость, нырнул под согнутый папоротник. Дальше земля была суше, бежать — насколько это возможно среди плотно росших кустов — стало легче. Но то, что ломало ветки, шло сзади. Еще пара переплетенных корней, обломанный розовый лист, скользнувший по руке, как лезвие пилы, — и Скорпиномо с мальчиком на руках выбрался на открытую лужайку. Он готов был поклясться, что в кустах разочарованно рыкнули. Неведомый преследователь не рискнул выходить из убежища. — Хозяин Скорпиномо! — Горено оказался рядом так быстро, что синот даже не понял, откуда появился робот. — Давайте мне ребенка. Вы тоже получили повреждения. — Поцарапался, — еле выговорил Скорпиномо. Теперь, когда опасность миновала, внутри действительно все оборвалось. Еще бы чуть-чуть и… Робот уверенным движением перехватил неподвижного Миромекано. Скорпиномо вздохнул с облегчением — у него уже разжимались руки. Сердце немного успокоилось, перестало бешено колотиться. В конце концов, огромные живые лианы на Рубериаде целую ракету уничтожили! Чего после них бояться какую-то кусачую мелочь! — Где Флёр? Она не улетела далеко? — Она видит нас и спускается, — робот уверенно указал на белую точку в небе. — Хозяин, в ваш организм проникли нервно-паралитические отравляющие вещества. Их особенностью является постепенное воздействие. И вам, и мальчику необходимо ввести противоядие. У ребенка ситуация осложняется введением дополнительных ядов, вызывающих сосудистый спазм, а после отек и распад мягких тканей. — Вот сейчас доктор Флёр этим и займётся, — Скорпиномо поднял глаза в небо. Сегодня его синь нарушали облака. Это был второй или третий такой день в каньоне за все время. Может быть, эферийцы и впрямь нахимичили с климатом, и эта аномалия с вечным антициклоном и постоянно ясным небом заканчивается. Флёр выпрыгнула из машины, едва та коснулась земли. — Горено, где ты его нашел? — закричала она. — Скорее в медицинский пункт! Скорпиномо только сжал зубы. Не хвастаться же… Однако робот считал своим долгом предоставлять людям исключительно верную информацию. — Мальчика нашел хозяин Скорпиномо. Более того, хозяин Скорпиномо тоже нуждается в медицинской помощи. — Она непременно будет ему оказана, — сказала Флёр, отбрасывая со лба непослушную челку. — Времени прошло немного… — Вы положите его на ту самую автоматическую кушетку? — спросил Скорпиномо, когда они оказались в медцентре. — Нет, — Флёр набирала в шприц жидкость из причудливой шестигранной ампулы. — Автомедик хорош при привычных на Эфери Тау травмах. Это механические повреждения при обрушениях, удушье вследствие недостатка воздуха. С ядами мы там сталкиваемся редко. Хотя некоторые автомедцентры имеют такую функцию… Горено, друг, сними мальчику комбинезон с верхней части туловища. Тонкая игла коснулась позвоночника Миромекано. — Так антидот действует быстрее всего. Тибери Като, эти самые цветы, выделяют нервно-паралитический газ. Они растут на бедных болотистых почвах и так обогащают свой рацион. Тут их колония уцелела чудом, рептилии им в пищу не годятся — слишком прочная у них кожа. Обычно эти цветы убивают птиц, земноводных, примитивных млекопитающих. Миромекано заворочался и открыл глаза. Скорпиномо подумал было, что мальчик давно пришел в себя, но не подавал виду, чтобы ему не влетело. Флёр, похоже, так не считала и вообще была далека от мысли наказать маленького путешественника. — Тихо, милый, все хорошо, ты в безопасности. Как ты себя чувствуешь? Миромекано перевел взгляд с нее на Скорпиномо и почему-то улыбнулся. Скорпиномо, уже готовый разразиться ехидными замечаниями по поводу умственных способностей отпрыска, неожиданно для себя промолчал. — Значит, хорошо, — решила Флёр. — Горено, друг, отнеси мальчика в его комнату. — Необходимо оказать медицинскую помощь и хозяину Скорпиномо, — напомнил робот. — Обязательно, время есть. Противоядие нужно ввести в течение здешних суток. Пойдем, устроим сначала мальчика. Скорпиномо не пошел следом. Остался сидеть за столом, разглядывая лекарства. Конечно, она права, в первую очередь помощь надо оказать ребенку, который и слабее, и действию яда подвергался дольше. Только Флёр могла бы и заметить, что это именно он нашел мальчика. У него даже возникла мысль взять лишний шприц, ампулу и сделать себе инъекцию самостоятельно. Шприц, который использовала Флёр, она выбросить забыла и оставила на столе. Лекарства убыло на одну треть, Миромекано весит примерно втрое меньше взрослого человека. Значит на него, Скорпиномо, понадобится целая ампула, посчитать легко, не высшая математика… Может быть, Флер ушла, чтобы заставить его ходить следом и упрашивать уколоть противоядие? Не дождется! Скорпиномо потянулся было за шприцом, но остановился. Он несправедлив к Флёр. В ней нет ни мстительности, ни желания унижать. Просто она к нему равнодушна. И своим дурацким желанием он все испортил, получил ее один раз, и потерял навсегда. Послышались шаги, на пороге появилась Флёр. Одна, без Горено. Она посмотрела на Скорпиномо с лёгким удивлением, будто не ожидала его увидеть, прошла к столу, выбросила использованный шприц в утилизатор. — Миро будет здоров, — сказала она, перебирая лекарства. — Счастье, что он ушел недалеко, и что вы нашли его быстро. Как вам это удалось? — Просто прикинул, куда бы я пошел на его месте, — отозвался Скорпиномо. — Маленький паршивец! Заставил всех переволноваться. В школе резерва ему бы влетело по первое число. Флёр посмотрела на него с укором. — Зря вы так. Он не из озорства сбежал. — А из чего же? Она помедлила, потом произнесла, не отводя взгляда от ампул. — Он хотел, чтобы мы с вами помирились. Скорпиномо не ответил. Тоже следил глазами за ее тонкими белыми пальцами, набиравшими в шприц прозрачную зеленоватую жидкость. — Мне нужно сделать вам укол. Снимите комбинезон. Он приподнял брови: — Что, простите? — Инъекция делается в позвоночник. — Не сниму. — Почему? — Не хочу вас смущать видом своего туловища. Она пожала плечами. — Тогда дайте руку, сделаю внутривенно. Просто в позвоночник надёжнее. — И руку не дам. Я вам неприятен, зачем вам спасать жизнь неприятного человека? — Это шантаж? — спросила Флёр. — Я бы вам не советовала. От яда Тибери Като не самые лучшие ощущения. — Так и какая вам разница? — Знаете, что? Я сейчас просто позову Горено. — Знаете, что? Если бы дело было только в инъекции, вы бы сразу пришли вместе с ним. Вы тоже хотите поговорить. Вот, сказали про мальчика, что он хотел, чтобы мы помирились. — Мы… мы не ссорились, — возразила она. — Я вам неприятен, Флёр? — Нет! — выпалила она очень быстро. — Вы стесняетесь своих соотечественников? Они будут вас упрекать? Ваш батюшка будет недоволен? — Вы несправедливы к моим соотечественникам. Я уже говорила вам — к вам, как и к прочим представителям вашей цивилизации, у нас совершенно спокойное отношение. И даже доброжелательное. Такие непримиримые, как профессор Тиан, редки. Короче, дайте руку, — она приподняла шприц. — Или вы уже не хотите жить? — Представьте — нет. — Это что-то новенькое. Почему же? — Потому что… — пауза вышла совсем небольшой. Неожиданно для себя он выпалил: — Потому что я вас люблю. Флёр посмотрела на него взглядом, которым врачи одаривают наиболее несговорчивых пациентов. — Это не отменяет необходимость укола. — Да что ж вы за человек такой! — Какой? — Ни одна женщина бы не стала говорить про укол! — Только очень эгоистичная женщина, — возразила она с прежней лукавинкой в глазах. — Которой все равно, выживете вы или нет. — А вам не все равно? — Конечно, нет. Мой долг заботиться о всех пациентах. — Я и жив только из-за вашего чувства долга. Ах, Флёр. Вы хоть слышали, что я вам сказал? Да, мне следовало сказать это раньше. До того, как… до той самой ночи. Но рядом с вами все равно торчал Горено. А я вам даже цветов не мог подарить, они ведь здесь ядовитые. Если только из вашей же оранжереи. Флёр молчала, опустив ресницы. Пульсировала тонкая жилка на выпуклом виске и слегка дрожали губы. Но слушала внимательно — улыбнулась, когда он заговорил о цветах. — Все же у нас так не принято, поэтому… — Что не принято? Любить? — Не думаю, что это у вас любовь — такая, как ее понимаем мы. — А разве чувства надо понимать? Она кивнула: — Да, как родство душ и умов. А у вас это просто физиология. — Ну спасибо. Значит, у нас физиология. У меня конкретно или у всего нашего народа? — Я не так хорошо знаю весь ваш народ. Но да, вы больше живёте инстинктами. — Это позорно? Это плохо? Чем это хуже родства умов? Оно даже звучит жутко. — Почему жутко? — Флёр немного растерялась под потоком встречных обвинений, но быстро встряхнулась и перешла в наступление. — А как же ещё люди могут быть рядом долгие годы? Не так же, как…вы понимаете сами, что вы меня вынудили. Для вас, синотов, ведь нормально, действовать интригами и шантажом. У него в глазах потемнело. Вот как она это расценивает, все испортил, дурак, дурак! Одновременно вспыхнуло чувство обиды. Она же могла быть другой! — Вынудил? — Да, — сказала она не очень твердо, но это могла быть простая растерянность. — Вынудил? Если бы вы сами не хотели, если бы вам мерзко даже думать было об этом, вы бы позвали Горено, он бы и выкинул меня со станции! Так что хотя бы себе не врите. Флёр вдруг размахнулась и влепила ему затрещину — не сильную, но все равно чувствительную. Он даже за щеку схватился. И неожиданно широко улыбнулся. Флер опомнилась, испуганно поглядела на свою руку. — Простите. Я не должна была так поступать. У нас такое поведение недопустимо… видите, рядом с вами я сама становлюсь хищницей, — проговорила она. — А почему вы смеётесь? У вас случайно не истерика? — У меня уже год истерика. Флёр, вы становитесь живой. Любые чувства лучше, чем полное их отсутствие. Но будьте такой, какой хотите, вы мне нужны любой. Неужели я вам совсем не нужен? Она смотрела молча, распахнув глаза и подняв высоко свои необыкновенные ресницы. Так, наверное, смотрят на огонь, у которого хочется погреться, но приближаться к нему опасно. — У нас нет ненужных людей. — Опять вы начинаете… Флёр, вы не сказали главного. — Чего? — Вы не сказали, что вы меня не любите. Значит, шанс стать для вас близким человеком у меня есть? — Мы с вами и так достаточно близки. Мы же находимся на одной станции. — Вы издеваетесь, да? Сказали бы еще — на одной планете. — Рядом. Как очень близкие люди. У вас же семьи тоже в одном помещении живут. — Флёр, вы говорили про Краса и Камиллу. Что нам с вами мешает пожениться? Не знаю, по какому законодательству, но разве вам это важно? У вас же даже правительства нет! Она посмотрела на него в упор. Веки снова казались восковыми, ресницы — тяжёлыми. — У меня был муж. Он сжал кулаки до хруста, кивнул. Муж? Именно мужа любит до сих пор? С ним сошлась, только потому, что она молодая, здоровая женщина, и этого требовала плоть? А теперь ее терзает чувство вины. И живому синоту не выстоять против мертвого эферийца. — Вы так сильно любили его? — Он был лучшим человеком, — она замолчала, словно у нее воздух отняли, и лишь через несколько мгновений хрипло добавила: — Лучшим... из всех… кого я знала. Сердце у Скорпиномо радостно подпрыгнуло. Она ни слова не сказала про любовь! Ответ пришел в голову сразу, конечно, то была банальная манипуляция, но он в эгоизме собственной страсти задвинул эти мысли поглубже. — Ясно. Но неужели он бы хотел, чтобы вы всю жизнь прожили в одиночестве? Она закусила нижнюю губу: — Это не зависит ни от него, ни от меня… Да, если супруг погиб, второй так и живёт один до старости. Повторных браков у нас нет. Зачем? Если ребенок уже есть? — Да неужели люди не могут хотеть быть вместе? — Это не принято. — Что не принято? Может, скажете, у вас и супружеские отношения не приняты? Не один же раз в жизни вы это делаете! — Один… — шепнула Флёр и закрыла лицо руками.