Он, она и робот

В твердой уверенности, что она ничего и не отвечала, Скорпиномо продолжал: — Если я вам неприятен, вы так… Тут до него дошло. Он недоверчиво переспросил, уверенный, что ослышался: — В смысле один? — Один раз. Чтобы зачать ребенка. — То есть? А если с первого раза не получится? — Иногда два или три, но чаще один… — объяснила Флёр терпеливым тоном. Теперь до него дошло по-настоящему. Он сел на кушетку, не промахнувшись по счастливой случайности. Впрочем, если бы он сел на пол, он бы этого даже не заметил. — Один раз? За всю жизнь? Флёр кивнула. Лицо у нее все ещё было совершенно белое и спокойное. — Ну вы даёте, — ошарашенно сказал Скорпиномо, покрутив головой. Он подумал было, что Флёр его разыгрывает…но нет. На неё это совершенно непохоже. И вот почему эферийцы подпрыгнули и занервничали, когда он пожелал Камилле и Красу завести пятерых детишек. — Но как же вы… Как же вы обходитесь? Это… это дико вообще! — Мы считаем, что дико наоборот, — она слегка повела плечами, избегая смотреть в глаза. — Так, как у нас? — Да. — А откуда… откуда вы знаете, как у нас? Вроде тема не светская. — У вас же семьи многодетные. И потом, ваши беженцы… — Перебежчики, — поправил Скорпиномо. Он почувствовал желание истерически расхохотаться. — Вот тебе и побег в рай земной! Да они же потом на стенку лезли, наверное! — Были разочарованы, — уточнила Флёр. — Кому-то на родине грозил арест за убеждения или за долги, поэтому они все равно не могли вернуться. Да их бы и судили за измену. — Да если бы они вернулись и проболтались… — он положил руки на стол и даже не придал значения, что Флёр взяла его за левое запястье. — Если бы они проболтались, пока наши планеты были в конфронтации, вы бы нас победили без единого выстрела! Мы бы просто все со смеху померли! — Все! — Флёр быстро перевернула его руку ладонью кверху и сделала укол в вену. — Можете умирать от смеха, от яда вы не умрете. — Подождите, — он попытался задержать ее возле себя, но она отступила к стене. — Флёр. Я до вас не дотронусь, клянусь. Но подождите. Вы, с вашими принципами, и согласились… А ваш муж? Тоже — один раз? Под сенью ресниц ее глаза казались совсем черными и матовыми, будто засыпанным угольной пылью. — Да, — шепнула Флёр. — Бедный мужик! — от души посочувствовал Скорпиномо. — Нет, два. Перед отъездом. Когда ваше правительство распорядилось взорвать ракету. Я понимала, что он не вернётся… — Все равно бедный мужик, — сказал он уже без особого сочувствия. — А что же у вас, за каждым наблюдают? — Нет. Это не принято. Просто не принято. Все знают. — И все исполняют? Быть не может! — Может. При… — она слегка запнулась, — физическом контакте рождаются дети. А их тогда не отдадут родителям, отправят на воспитание в специальное заведение. — Так это… беременеть же не обязательно! — Почти всегда. Раньше были медицинские средства, теперь от них отказались. Отсутствие контакта надежнее. — Да будто нет возможности без…эм, непосредственно контакта! Наверняка и у вас находились умельцы, и ухитрялись… — она смотрела честными непонимающими глазами и у Скорпиномо резко пропало желание ее просвещать, по крайней мере сейчас. К тому же он внезапно сообразил — Флёр после той ночи могла забеременеть. До сих пор он полагал, что она, как врач, сама знала, какие меры принять. — Послушайте, а вы… а мы? Если у нас с вами родится ребенок? Здесь же новая планета, неужели эти ваши дикие обычаи не отменят? Флёр вздохнула, низко опустив голову: — Не должно было по срокам. И нет. Совершенно точно нет. Одновременно с облегчением Скорпиномо почувствовал разочарование. Мальчик, такой, как Миро, только смотреть, как он растет, можно было бы с рождения… Или пускай девчушка, хорошенькая бы получилась — в мать. Вот это было бы настоящее единство двух народов, про которое заливались соловьями болтуны на обеих планетах. А Флёр наверняка была бы счастлива, вон как она носится с Миромекано… — Флёр, у вас теперь есть планета. И что же? Вы об этом не совещались? Так и будете жить, как принято, и размножаться раз в жизни, как одноплодные растения? Ваш народ же тупо вымрет так, уменьшится вдвое, вчетверо, и все! — Неужели вы нам сочувствуете? — наконец-то на ее лице появилась тень насмешливой улыбки. — Не могу сказать, что сочувствую вам всем. Вам конкретно — да. Неужели у вас вообще не бывает двух детей в семье? А если единственный ребенок умер? — Закон един для всех. Но вторые дети бывают. Я, например. — Да? — Да. У моих родителей был сын. Он погиб. Тогда… — она замолчала и снова спрятала лицо в ладонях. — Понятно. Бунтари ваши родители. И вы тоже. — Мои родители потеряли смысл жизни. Поэтому они… так. — Ну, их можно понять. А вы? Флёр не отвечала и головы не подняла. — Вы что же, считаете себя виноватой? За то, что были живым человеком, а не механизмом? Она вскинулась, как всегда, когда ей чудились нападки на ее народ: — Мы не механизмы! Просто вам непривычно, что люди могут жить ради общего блага, что могут думать преимущественно о других! — Что-то много другие на себя берут. Странно, что вам там еще дышать не запрещают. Вы говорите, что вам незнакома ложь. Скажите, вы были счастливы? — На свой лад — да, — сказала Флёр очень твердым голосом. — А если без этих уточнений? Он взял ее за руки, и она их не отняла. Мгновение глядела ему в глаза, потом отвела взгляд. Неожиданно по ее лицу потекли слезы. — Что вы, Флёр! Она не отстранилась, когда Скорпиномо обнял ее, и тихо всхлипывала, оплакивая свои несуществующие грехи или же весь свой народ, талантливый и добродетельный, но закоснелый в своей добродетели и потому несчастливый. Скорпиномо, осмелев, прижал ее к себе крепче. Сердце затопила странная теплота. Флёр просто была рядом, просто доверяла — и ничего больше значения не имело. — Простите меня! Вы из-за меня плачете? Она помотала головой, прижатой к его плечу. — Вы считали, что вы неправильная? Флёр! Вы как раз живая! — Это счастья не приносит, — всхлипнула она, успокаиваясь. — Быть живой больно. — Все равно это лучше, чем чувствовать по указке. Ее губы оказались рядом и их прикосновение было не похоже на горячечные поцелуи той самой ночи. Она будто очнулась от долгого сна и теперь проверяла — так можно? А так? А так? Объятия становились все крепче, наверняка она теперь передумает насчёт одного-единственного раза в жизни, но он не будет торопить ее, нет-нет! Позади раздался шорох. Они оба оглянулись — у входной стены стоял эфериец Клад и хватал воздух ртом. Флёр опомнилась быстро. Вскочила, вытянулась — тонкая, прямая, почти совсем невозмутимая с виду, даже слезы разом высохли. — Папа? Ты неожиданно, — а вот голос у нее слегка дрожал. Клад хотел ответить, но не смог. Правда, ловить воздух ртом перестал. Сделал пару шагов назад и прислонился спиной к стене — причем ещё чуть-чуть, и он бы оперся на открывающуюся выходную стену и выпал в коридор. — Папа, — снова начала Флёр, — я… Она не нашла, что сказать. Впрочем, Клад был не в том состоянии, чтобы выслушивать объяснения. Он добрел до той самой злополучной кушетки и плюхнулся на нее, не промахнувшись только чудом. — Я не застал тебя на базе. Я думал… Я думал, ты занимаешься теми пробами воздуха, — у него голос был ровным и безжизненным. У Флёр, когда она ответила, срывался на высокие тона: — Да. Я занималась. Но мы сейчас ничего такого не делали! — Такого? — переспросил Клад, и его лоб собрался морщинами. — А что, может быть хуже? Вдруг он вскочил и с размаху стукнул по столу кулаком: — У вас же тут мальчик! У вас на базе ребенок! И как тебе не совестно! Скорпиномо хотел промолчать, понимая, что любые попытки вмешаться только еще больше разозлят любящего папашу, но посмотрел на сжавшуюся Флёр, которая только что не зажмурилась в ожидании выволочки, и выступил вперед: — У нас ребенок нормально воспитан. Он не ломится в закрытые двери. Клад посмотрел на него, будто только что вспомнил, в чьих объятиях застал дочь. — С вас нечего взять, — бросил он отрывисто. — Вы все недалеко ушли от животных. — Да? А мне тут говорили, что мы и вы суть одно человечество, так что неизвестно, кто, куда и от кого ушел. — Вы хищники, живущие инстинктами, — прошипел Клад. — Мы от этого почти свободны. — Так и жили бы на своей планете и не дышали бы, это же тоже инстинкт! Клад не ответил сразу, но посмотрел в ответ так, что, если бы глазами можно было убивать, Скорпиномо уже свалился бы замертво. — Люди отличаются от животных тем, что могут себя контролировать. Тем, что живут разумом, — сказал он, пытаясь успокоиться. Скорпиномо дернул плечом: — Это не контроль и не разум, это дрессировка. Ваша дочь взрослый человек, у нее своя жизнь. И вы ведь сами… — Что? — быстро спросил Клад. Скорпиномо осекся. Не стоило выдавать Флёр, проболтавшуюся о семейных тайнах. — Ничего. Вы себя молодым не помните? Вы со своей жизнью сами разбирались, или родителей на помощь звали? Клад молчал, тяжело переводя дыхание. Флёр отвернулась, плечи ее вздрагивали, но рыданий слышно не было, она плакала беззвучно. — Лучше бы на вашей планете ничего и не происходило, — Клад снова сорвался на шипение. — Так вы были открытыми врагами. А теперь… Он опустился на кушетку, будто из него выпустили пар, несколько мгновений смотрел в пространство, потом встал: — Флёр! Ты же говорила… ты же ещё в начале говорила мне, что спасла этого синота только потому, что он знал секрет скоростных кораблей! Что только поэтому ты просила сохранить ему жизнь! Флёр резко повернулась. — Папа! — выдохнула она в ужасе. — Что он говорит? — закричал Скорпиномо. Клад не слушая, продолжал: — И робот, тебя же постоянно охранял робот! Что он? Неисправен? Опасен? — Мальчик заболел, я велела ему дежурить у мальчика! — Горено! — Клад взвыл не хуже сигнализации. Пока не явился робот, никто больше не произнес ни слова. Клад молча таращился в стену, Флёр тихо плакала, отвернувшись. Скорпиномо молча сжимал кулаки. Думать о словах Клада и оставаться спокойным у него получалось плохо. Горено вошёл в лабораторию быстрым скользящим шагом. — Какие будут распоряжения, хозяин Клад? — Как ребенок? — хмуро спросил Клад. — Все хорошо. Опасности нет. — Тогда не забывай о своих прямых обязанностях, Горено. Не позволяй этому синоту даже близко подходить к моей дочери. Понял? Повтори! — Не позволять хозяину Скорпиномо даже близко подходить к хозяйке Флёр. — И всегда видеть кого-нибудь из них. Не упускать их обоих из виду. — Не упускать их обоих из виду… Клад кивнул, отвернулся, бросил через плечо, ни к кому особо не обращаясь: — Лечу обратно на базу. Не нужно меня провожать. Хочу быть один. Входная стена поднялась и выпустила эферийца. Флёр только беспомощно крикнула, сделав шаг следом: — Папа! — Флёр! — остановил ее Скорпиномо. — Что он такое говорил? Почему вы сохранили мне жизнь? Она в отчаянии переводила взгляд с него на опустившуюся стену: — Нет, это не то, он не так понял! То есть, сначала это тоже имело значение… — Сначала? — переспросил Скорпиномо. — И поэтому вы все время заводили об этом разговор? И вы меня уверяете, что никогда не врёте? Может, вы и принципам своим изменили только ради этого? — Вы не так поняли! — Что я не так понял? Что вы готовы лечь в постель с врагом ради секрета антивещества? — Да нет же! — Почему нет? Убедились, что не вспомнил, и решили встряхнуть по-другому? Эксперименты на мне ставите? — где-то в глубине души он понимал, что несправедлив, но его уже несла обида, как несётся ушедший в штопор самолёт. Флёр несколько раз тяжело и глубоко вздохнула. Вскинула голову и сказала почти спокойно: — Вы меня сейчас все равно не слушаете. Идите к себе до завтра. И просто подумайте, как бы вы на моем месте пытались убедить других, что вам нужно сохранить жизнь. Скорпиномо отвернулся к стене и не смотрел, как Флёр покинула лабораторию. О, если бы знать наверняка, что она чувствует к нему! Какая Флёр настоящая? Пылкая, страстная и несчастная женщина, тоскующая по любви, по близкому человеку рядом, живая и сострадающая? Или холодная небожительница, живущая по правилам и рассудку? Вокруг мерцали стекла — стенды, колбы, пробирки. Надо идти к себе, иначе он перебьет тут все на осколки, просто, чтобы почувствовать, как они хрустят под ногами, и заглушить этим мысли о Флёр. Потолок в комнате вспыхнул мягким теплым светом — как всегда по вечерам. А он и не заметил, как стемнело. Короткий эоанский день…и ещё одна худшая эоанская ночь. Цветущая юная планета, чудесный рай! Но нельзя быть счастливым без покоя в душе. Он уже готов пешком уйти из этого приторного розового рая… А Миромекано? Уехать на родную планету и взять мальчика с собой? Несомненно, дело для него там найдется, только вот какое, и каково ему, некогда всесильному торри, придется работать у кого-то под началом? А работать надо, ведь это только презираемые им чудаки эферийцы будут кормить человека просто так и словом не попрекнут. Или оставить Миромекано здесь, потому что Флёр к нему привязалась и станет тосковать в разлуке с мальчиком? Как правильно — поступить по рассудку, или так, как требует оскорблённое сердце? Он упрекал Флёр, что эферийцы живут исключительно правилами. Так ведь и жизнь любого торри определяли правила! Не случись переворота, никто не понял бы его чувств к эферийке. Ему вспомнилась история, случившаяся давно с одним из его соучеников. Тогда они только поступили в Высшую школу космонавтики, почти все время посвящали занятиям и тренировкам, но молодость брала свое, некоторые курсанты в поисках любовных приключений бегали в рабочие кварталы. Живущие там фабричные девчонки не отличались строгостью нрава, и готовы были дарить свое время юнцам из высших классов за небольшое вознаграждение. И вот один из курсантов начал пропускать занятия, а потом исчез, оставив записку с просьбой его не искать… Вроде как парень влюбился в свою подружку по-настоящему, и парочка, понимая, что им никто не разрешит соединить свои судьбы, решила бежать и скрываться. Их нашли, парня перевели в обычную летную школу, а что сделали с девушкой, никто и не спрашивал. Тогда тоже никто не понял поступка молодого торри, так глупо испортить свое будущее из-за какой-то юбки… Ты была права, Флёр, мы одинаковые — на всех трёх планетах. Разумом живут эферийцы. И Клад с этим самым разумом никогда не поймет и не одобрит дочь. А у Флёр есть ещё и сын, которому тоже совершенно точно это все не понравится. Но что же теперь, всегда жить, как положено? Ладо великое, опять он рассуждает, будто уже говорил с Флёр и она сказала «да». Будто он для нее человек, а не сейф с военной тайной. Уязвленное самолюбие не давало вот так сразу подняться и пойти к ней. Подождать до утра? А вдруг ей и не нужны ни его попытки объясниться, ни он сам? Голову клонило вниз. Он опустил лоб на сжатые кулаки — ох, Флёр, лучше бы она в тот день не вытаскивала его с судилища… Откуда-то издалека доносился пронзительный вибрирующий звук, похожий на гул от самолёта. Начавшись на нестерпимо высокой ноте, он становился ниже, ниже, и под конец гудел, как гудит толстая струна. Ночь прорезал узкий луч яркого света, распадались постройки, шатались утесы, где-то раздавались человеческие крики. …Он быстро выпрямил замлевшую спину. То был просто дурной сон. Только голова раскалывалась, а от виска до виска внутри метался этот странно знакомый звук. Так гудели, опускаясь, сверхскоростные ракеты, былая гордость Сино Тау. Ракеты, из-за которых Флёр… Нет! Надо поговорить с ней, ей сейчас тоже плохо! Скорпиномо встал со стула, потянулся, наклонился в разные стороны, чтобы размяться. Спина болела уже меньше, но вот голова…и во рту все ещё было сухо. Он бросил в стакан капсулу «сухой воды» из стоявшей на столе коробочки. Что-то в комнате было не то. Туман за окном стоял гуще обычного, в его светлой пелене еле вырисовывались очертания рощи. Восход близок. Скорпиномо выпил воду из наполнившегося стакана, поставил его на место, чуть не промахнувшись в полумраке. Точно! Свет не включился автоматически, хотя в комнате было ещё достаточно темно, а он, Скорпиномо, двигался! Видимо, вышел из строя фотоэлемент. Надо сообщить Горено. Он сейчас по указке Клада охраняет Флёр. Флёр, предательница… Захочет ли она с ним говорить? И ужаснее всего то, что она ему все равно нужна. Эта женщина, именно эта. На всех трёх планетах — только она одна. И не в ресницах дело. Фотоэлементы в других помещениях тоже не работали. Вот тебе и эферийская техника! Или же причина не в ней? Не в ней. Так работает защитное поле, военная тайна синотов. Так отключали электронику на бастующих заводах или в шахтах, и люди застревали в лифтах, карабкались впотьмах по лестницам, задыхались без электронной вентиляции… Да, и попадали безоружными под обстрел правительственных войск. А он тут всего лишь без света. И уже в панике. Скорпиномо заглянул в комнату Миромекано. Мальчик крепко спал. Синяк на его щеке стал бледнее, но до конца не сошел. Грудь мерно поднималась во сне, ресницы слегка подрагивали. Уже совсем рассвело, и белый густой туман колыхался за окном. Скорпиномо тихо вышел, чтобы не будить Миромекано. Успеет начать нервничать. Флёр… где же Флёр? Ее на станции не было, как не нашелся и Горено. Скорпиномо вышел на восточную лужайку, позвал — никто не откликнулся. Улетели на базу, не предупредив? Крылатой машины в тумане не видно… Мысль о появлении синотской ракеты он отмел сразу. Огромные скоростные корабли нуждались в нормальных посадочных площадках. В каньон не опустился бы никто, если он не самоубийца. Но куда делся свет? Может быть, зайти в лабораторию и пощелкать переключателями электронных стендов? Он решил проверить, стоит ли на площадке эферийский летательный аппарат. Останавливала мысль о хищниках, ведь наверняка и силового поля тоже нет, но рептилии — существа холоднокровные, как правило, начинают активную деятельность ближе к полудню. Аппарат стоял на месте. Догадка, что Флёр полетела разыскивать и утешать отца, провалилась. Скорпиномо прошел по лужайке дальше. Может быть, она зачем-то пошла в рощу? Решила от отчаяния убежать на поляну страшных плотоядных цветов? — Флёр! — крикнул он негромко. Звук растворился в тумане, как камень падает в воду и исчезает без следа. Больше звать Скорпиномо не рискнул. Он остановился на краю рощи, где огромные папоротники росли реже. И сразу увидел Флёр. Она сидела на земле, прижимая ладонь к лицу, а над ней стоял вполоборота бородатый человек в скафандре с круглой нашивкой на плече и держал в руках лучевой пистолет. Человек повернулся. Его глаза расширились. — Ты! — воскликнул знакомый голос. — Чёрт побери, это ты, Скорпиномо! Я думал, здесь кто-то из тех мерзавцев! Скорпиномо тоже не поверил своим глазам. Этот заросший бородой чужак…нет, не чужак, конечно, а Мантино, «гений из простонародья», гордость космических разведчиков. Его никто не ждал так скоро, корабль Мантино сейчас должен был мчаться в межзвездном пространстве на расстоянии светового года отсюда. — Мантино! Ты вернулся? Уже? — потрясённо выговорил Скорпиномо. — Поток, — ответил Мантино, не сводя оружия с Флёр и рыская взглядом по сторонам. — Метеоритный поток на пути к Флавиадам, долго рассказывать… — А как опустился? Здесь нет нормальной площадки, твой «Рубеж» огромный корабль! — На катере, «Рубеж» остался на орбите, — Мантино медленно перевел оружие с Флёр на Скорпиномо. — Но погоди! Ты тут свободно ходишь? И не на положении пленника? — Это тоже долго рассказывать, — ответил Скорпиномо, глядя, как дуло перемещается в его сторону. — Да, не пленник, но ты откуда знаешь, что должен быть пленником? — Радиопередачи. Эти идиоты не задумались о том, чтобы сделать планету закрытой. План я составил ещё в Облаке. На эферийской базе в горах через пролив мне сказали, что в каньоне живет мужчина с нашей планеты… Но ты же торри! Так как тебя оставили в живых, а? — Мантино прищурил блестящие карие глаза. — А с базой что? — невпопад спросил Скорпиномо. Потом спохватился: — Ну да, оставили… Так получилось. Повезло. — Странно, что повезло тебе, — с нажимом сказал Мантино. — Но если действительно повезло, то сейчас удача просто повалила. Две головы лучше одной. Ты понимаешь, что я теперь единственный человек в системе, обладающий огромной энергией? И теперь я могу диктовать условия? — Так что с базой? — повторил Скорпиномо. Мантино снова прищурился: — А почему тебя это интересует, а? — База уничтожена, — безжизненным голосом сказала Флёр. — В духе синотов. Как и те две. — То есть? — не сразу понял Скорпиномо. Флёр не ответила ему. Она сидела на земле, отвернувшись. Скорпиномо не видел ее лица, но заметил кровь на руке. — Флёр! Ты ранена? — Тебя ещё и баба эта интересует, совсем нехорошо, — усмехнулся Мантино, качая головой. — Хотя с голодухи, наверное, и эферийка сгодится. А ты еще и бритый, как эфериец? Короче, у предателей выбор обычно невелик. Ты со мной? Ну? «Горено!» — внезапно осенило Скорпиномо. Точно, здесь же где-то робот, где может чёрт носить этого робота, его же не отключит защитное поле! Главное, тянуть время, пока Горено не выйдет патрулировать территорию, как обычно по утрам. — Да, забыл предупредить, — продолжал Мантино. — Своего личного робота я лишился на эферийской базе, так что решил позаимствовать здешнего… Вот и он! Горено появился из-за раскидистого папоротника, мерным шагом приблизился к Мантино и остановился, вытянувшись по стойке «смирно». Так роботы ожидали распоряжений. — Горено! — у Скорпиномо возникло странное чувство, будто все это уже было. Да! Было! Робот уже предал его однажды, если так можно сказать о машине. У Горено теперь в приоритете приказы не торри, а низших классов. А Мантино — программист. И по происхождению из рабочей среды. — Ну, робот, скажи вслух, кому ты теперь подчиняешься, — потребовал Мантино. Механическим ровным голосом Горено ответил: — Вам, великий Мантино. Мантино улыбнулся. — Молодец, робот. Хоть и команды были только голосовые. Ну вот. Скорпиномо, так что? Ты тут не вздумал переметнуться к этим подонкам? — К кому? — К тем, кто захватил власть в Тиксандании. — Нет, конечно! — возмутился Скорпиномо. — Вот отлично! Тогда ты со мной порадуешься, когда полстолицы взлетит на воздух, а? — Зачем взлетит? — не понял Скорпиномо. — А как еще заставить этих мерзавцев… — Мантино помедлил, выбирая слова. — Парочку кварталов сжечь, оставшиеся жители сами вынесут это так называемое правительство. Погоди! Ты что же, против, а? — Похоже, это вы готовы предать свой класс, Мантино, точнее, уже предали, — негромко, но четко сказала Флёр. В ее голосе явственно слышалась насмешка. Мантино не повернулся к ней, лишь слегка дернул оружием. — Эферийцев можно в расчет не принимать, им на их мертвой планете осталось всего ничего. Но в эту бабу я пока стрелять не буду. Робот рассказал кое-что интересное, это правда, а? — Что правда? — Скорпиномо прошиб холодный пот. — Неважно. Так ты на моей стороне? Не буду врать, одному среди роботов неуютно. Но я уже привык. Главное, у меня есть антивещество и на корабле остались еще боевые роботы! Скорпиномо молчал. Намерения Мантино он понял почти сразу, тем более, это были его собственные мечты годичной давности. Отомстить, расстрелять, уничтожить… Но теперь, при всей неприязни к этому быдлу… а как их еще называть? Быдло и есть… Но теперь — если Мантино сожжет рабочие кварталы, погибнет семья этой наивной девчонки, мечтающей стать врачом… Так эферийская база уничтожена! До него внезапно дошло, что это означало — и Камилла мертва. И ее худосочный жених. И этот упитанный врач, что все спорил с Флёр, и папаша Клад! Да, они его раздражали. Но не настолько, чтобы радоваться их гибели. А теперь Мантино собирается громить Сино Тау? Тиксанданец снова будет жечь огнем Тиксанданию? Потому как один человек не сделает ничего, кроме единичного жестокого террористического акта. Флёр на Скорпиномо не смотрела. Она так и сидела на земле неподвижно. Он видел ее лицо только с одной стороны — она была бледна и спокойна, лишь у уголка рта обозначилась скорбная морщинка и плечи опустились. Неужели Флёр уверена, что он, торри, перейдет на сторону безумца? — Мантино, погоди. Выслушай. Все встало с ног на голову. Но ты пойми, страна только в себя приходить начала… Мантино оскалился нехорошей улыбкой. — А я ведь говорил… Робот! Вспомни, как усмиряют протестующих? Только не убивать! Флёр отчаянно закричала. Горено шагнул, одновременно замахиваясь. Скорпиномо увидел взлетевший над головой кулак, и мир в его глазах померк.